III. Кошмары

— Ты всё ещё не желаешь говорить со мной? Сидевший на газоне рядом с собаками Константин вздрогнул, только заметив подошедшего брата. Он был так увлечён дрессировкой, что не заметил его появления, ведь если б заметил, то непременно встал и ушёл. — Что с тобой говорить? Из-за тебя и за мной теперь устроили слежку. Протасов меня полчаса мытарил расспросами, от чего ты с такой кислой физиономией ходишь. И не поверил, когда я сказал, что не знаю. И в вещах рылись. — Я расскажу тебе правду. Хочешь? Я расскажу, что со мной приключилось! — Александр присел с ним рядом на траву. — Мне всё равно. Старухе всё объясняй. Если кто-то ещё сунет нос ко мне в вещи, я уйду! Я пешком отсюда уйду! — Костя сощурился от яркого солнца, что дало ему повод отвернуться и не смотреть на него. — Ладно, как хочешь... — Александр сделал вид, что встаёт, но брат тут же удержал его за руку. Как Александр и думал, любопытство у Кости возобладало. У них не было друг от друга секретов, так пошло с самого детства. Сама мысль о том, что у Саши есть «что-то», чего он не знает, и что стало причиной целой истории, его возмущала. Он немедленно должен был знать ОБО ВСЁМ. — Ладно, выкладывай, что там с тобой... — несколько недовольным тоном произнёс Константин. — Клятву дай, что никому не расскажешь… — едва слышно произнёс Александр. — Ну, да, я никому… — Костя произнёс это с недоумением, как будто сам вопрос казался ему странным. Когда он выдавал секреты? Вспоминая, что было, Александр с одной стороны, испытывал стыд, с другой, он был рад, что эта история так и не выплыла. Но ему было совестно перед братом и ещё перед отцом за то, что он случайно втянул их во всё это. Его Сиятельство теперь был с ним холоден и официален. Он не стал обсуждать с Александром причины приезда отца и всё, что случилось, но отъезд Павла воспринял с большим облегчением. Их встречи теперь прекратились, но Александр на всякий случай запирал двери комнаты на ночь, он не был уверен, что впереди его не ждёт наказание. Он хотел бы забыть то, что было, но думал об этом постоянно, вспоминая детали и пытаясь понять, в чëм его здесь вина? Ему и в голову не приходило, что между взрослым мужчиной и мальчиком возможны какие-либо иные отношения, нежели как между сыном и отцом, или учеником и учителем. Иного быть тут не может. Он не думал, ЗАЧЕМ всё это делает Его Сиятельство, не думал, что здесь есть насилие с его стороны. Его Сиятельство не причинял ему боли, его самого как личности, как целого человека и вовсе не существовало рядом в ЭТИ минуты. Он был просто голосом, руками, а иной раз и мыслями вместо него... Когда тот обнимал его и целовал (но никогда в губы), гладил руками, то всегда говорил, что делает это ради него. Говорил, какой он, Александр, необыкновенный и как всё в нем ладно, хорошо, гармонично. Быть может, будь его Сиятельство стар или отвратителен внешне, будь у него слюнявые губы и потные руки, толстый живот — это могло бы вызывать к нему отторжение физически. Но даже внешне он казался Александру приятным: всегда безукоризненно одетый, высокий, с умным лицом, красивый той мужественной и спокойной красотой, которая внушает уверенность и расположение. Несмотря на седину в тёмных волосах и морщины, какие пристало иметь человеку за сорок, он не выглядел старым. Александр даже иной раз думал, что хотел бы сам выглядеть так, когда придёт и его время. В первый раз Его Сиятельство просто рассказывал о том удовольствии, которое ему предстоит испытать, когда придёт время. Александр, об ЭТОМ знающий только по полунамёкам, рассказам младшего брата, который оказался более резв в своём просвещении, строил больше догадок, как о других, так и о себе. Его Сиятельство спокойно его уверял, что нет ничего неприличного в том, чтобы получать удовольствие, что крайне тревожно и ненормально бы было, если бы он в свои годы не испытывал никак томлений или желаний, что это свидетельствовало бы о проблемах со здоровьем. — Мне нужно это проверить. Это мог бы сделать и врач, но он же вам правды не скажет… Не бойтесь, я вас не обману ни в чëм. Я помогу вам. Скажите, когда вам будет приятно… Он гасил свет и рукой забирался ему под рубашку, нежно поглаживая и иногда рассказывая ему на ухо такие истории, от которых Александр не только краснел… но испытывать начинал такое, что, с одной стороны, хотелось немедленно убежать, а с другой, оставаться вот так вот лежать и слушать и чувствовать руку… — Вам ещё рано жениться… Но быть с девушкой вы уже можете... — И, улыбаясь, добавлял: — Но кто вам это позволит сейчас? Зато чуть-чуть потерпите... Вы не представляете, что вас ждёт... Александр не боялся представить. Они даже вместе придумали какой будет его будущая жена, и Александр её описал так подробно, как мог, и даже дал ей имя и сочинил с помощью Его Сиятельства целую историю о том, как будет у них всё происходить, а иногда сам просил его рассказать ему об этом что-то ТАКОЕ, что превращало рассказ почти в чтение книги, где он был читатель и герой одновременно. А потом один раз он представил, что вот однажды ОНА будет на месте Его Сиятельства и делать всё то же, что он, и это резко переменило все чувства. Ему вдруг стало нехорошо и стыдно и страшно, он понял, что не может же такого быть, чтобы его жена и Его Сиятельство ОБА такое вот делали, и это было нормально. И с этого момента всё изменилось. Он стал просить Его Сиятельство всё прекратить, уверяя, что больше не хочет, и тот стал с ним холоден и действительно всё прекратил, и так продолжалось неделю. В эту неделю Александр вдруг понял, что этих встреч ему не хватает и почувствовал себя виноватым. Потом тот пришёл к нему как-то вечером снова и был очень с ним нежен и добр, и Александр снова позволил всё делать... И потом ему снова было очень плохо и грустно и сам себя он ощущал очень порочным и гадким и даже в зеркало мог смотреться с трудом. Обо всём этом Косте он поведать, конечно, не мог, но верил, что если он хоть что-то расскажет, всё изменится и брат ему скажет… Он придумает... Они что-то придумают вместе. Александр говорил и продолжал говорить долго. Не в силах говорить о том, что он чувствовал, он говорил, перечисляя просто факты и остановился на том, что попросил мать позволить ему остаться у них, потому что хотел так скрыться от Его Сиятельства. Костя молчал всё время, что он говорил, не выражая ни удивления, ни злости, что показалось Саше странным. Он даже на мгновение подумал, что с братом приключилось то же самое. Что, может быть, и с ним такое же делали… И он подумал об этом с какой-то надеждой. — Так ты не сказал родителям? — был первый вопрос. — Нет... — И Лагарпу? Вообще никому? — Нет, он же расскажет всё государыне... — Фу, мерзость какая… — лицо брата всё исказилось, и по его выражению Александр понял, что тот сейчас сделает что-то такое... Костя и правда вскочил на ноги, и лежавшие рядом две собаки встрепенулись, вскакивая и начиная нервно лаять. — Надо сейчас же всё рассказать! Александр в ужасе понял, что молчание Кости было не тем, о чëм он думал. Брат просто был в шоке. — Нет! Ты обещал! Ты же обещал! — Ты идиот? — Костя пихнул его. — Ты всё молчал? Ах, этот поганый старый… — тут из его рта посыпались одним за другим такие ругательства, что Александру в один миг будто открылся весь УЖАС, что с ним было…ЧТО он позволял... Он разразился рыданиями и побежал обратно во дворец, и Костя бросился следом за ним. Со стороны они выглядели так, как будто Александр от него убегал, и граф Салтыков, которого они едва не сбили с ног, осуждающе поглядел в их сторону, тихо пробормотав: «Константин теперь и брата обижает... С ним нужно что-то делать!» Забежав к себе, Александр хотел захлопнуть дверь перед Константином, но тот изловчился, и проскочив, сам закрыл ту за собой. Оставшись в комнате вдвоём, они смотрели друг на друга, оба красные от бега, а Александр ещё от слëз. — Иди! Иди всё рассказывай! — крикнул он. — Да я не буду ничего рассказывать… — уже вполне спокойно ответил тот. Он подошёл к Александру и положил руки на плечи, вглядываясь в лицо. Александру теперь стыдно было на него смотреть, стыдно было за всё, что он сказал, за всё, что делал, и самое ужасное, что он не видел ни малейшего выхода из этой ситуации. — Я понял, почему ты не рассказал. Я не тупой. Я ничего никому не расскажу… клянусь. Они присели на кровать и оба молчали некоторое время. Костя был мрачен и, кусая губы, что-то обдумывал, а Александр ждал, что всё это просто пройдёт... просто пройдёт... — Если рассказать нельзя, значит, надо самим с ним разобраться. Я знаю, как… — вынес он вердикт, и лицо его приобрело выражение злорадства, а в глазах вспыхнул недобрый огонёк.

***

Аркадия Волкова исключили из кадетского корпуса. Последний год у молодого человека сильно упала успеваемость, начались проблемы с дисциплиной, а кончилось тем, что тот, напившись, устроил драку, после чего Меллесино принял решение отчислить его из училища. Он боялся повторения истории с покушением на Алексея и теперь требования и наказания за дурное поведение стали жёстче. Костенецкий Аракчеева больше не доставал, стал как-то незаметней и тише. Но однажды Алексей увидел того в коридоре, говорившего что-то Ивану. Он замедлил шаг, невольно сжимая кулаки, готовый вмешаться, Но, поравнявшись с ними, понял, что оба говорят друг с другом вполне мирно, а Иван чему-то даже смеялся. Увиденная сцена заставила испытать чувства удивления и злости. Он ощущал как будто бы Иван ЕГО предал, разговаривая так по-дружески с Костенецким. Ведь это почти что убийца, и кому как не Воронскому знать это. И он, проходя мимо них, намеренно грубо задел Ивана плечом. С этого момента ему стало казаться бог знает что. Ему чудилось, что Костенецкий намеренно появляется там, где был Ваня, что эти пересечения происходят слишком часто. Что Костенецкий, до этого шпынявший Ивана с вялым равнодушием человека, у которого есть более интересные «жертвы», избрал теперь его с какой-то определённой целью. «Он знает, что он меня предупредил, вот что. В этом всё дело...» Он даже подошёл к Ивану и посоветовал ему «быть осторожнее». Тот ответил на его призыв обычной своей рассеянной немного улыбкой и пожал плечами. «О, тюфяк! Тебя размажут как букашку...» — думал он одновременно с презрением и страхом. Как-то вечером Алексей как обычно обходил с проверкой комнаты младших курсантов и не застал Ивана на месте. На вопрос его один из соседей ехидно ответил, что тот, должно быть, «ещё сидит в туалете». На следующий день он встретил Воронского, и тот выглядел подавленным и несчастным, да так, что даже не поздоровался с ним. Алексей мог бы подумать, что его снова били, если бы не это лицо... Это выражение, которое он видел уже много раз. Стыд, покорность, молчание... Поражённый догадкой, он должен был убедиться, знать точно, ведь, может быть, это ошибка. Всю неделю он следил за Иваном, но без толку — тот почти нигде не был один, а по вечерам исправно бывал в своей комнате во время обхода. И вот в пятницу вечером Алексей, не в силах оставить своих подозрений, решил сам караулить в мужском туалете, спрятавшись в одной из кабинок после отбоя. Ему было и совестно самому за себя за то, что он до такого вот опустился, но ничего поделать не мог. Он сходил буквально с ума... Туалет днём был площадкой для издевательств и избиений, а по ночам превращался в место «свиданий», и Алексей чувствовал, что искать стоит здесь. Перевалило за полночь, но никто не заходил в туалет. Вонь в кабинке была просто ужасна, а время текло томительно медленно, и в конце концов Алексей задремал, привалившись к двери. Он был разбужен тихими голосами и одновременно к радости и к ужасу узнал голос Ивана. Выглянув через приоткрытую дверцу кабинки наружу, он увидел двух людей... Всё, что он видел потом, прошло будто во сне, когда реальность сновидения кажется невозможной, но ты чувствуешь её со всей полнотой. Со всем ужасом ночного кошмара, который превратился в реальность. Он видел Костенецкого, который стоял у стены со спущенными до колен штанами. Голова его была откинута, глаза закрыты. Из приоткрытого рта вырывалось частое дыхание. Одну руку он распластал ладонью по стене, другой крепко держал за вьющиеся кудри стоявшего на коленях Ивана. Лица Воронского, который был к нему спиной, Алексей не видел, но было и без этого понятно, что тот делал. Время от времени юноша задыхаясь, издавал гортанный, хриплый звук, и тогда рука, сжимавшая волосы на макушке, начинала толкать пытавшуюся отодвинуться голову. Алексей прирос к месту, не в силах отвезти взгляда, испытывая сильнейшее желание убежать, исчезнуть и никогда не возвращаться, умереть и вместе с этим какое-то варварское любопытство. Он никогда не наблюдал за этим вот так. Никогда его взгляд не был прикован к подобной сцене с поистине сладостной жадностью. Важен был каждый звук, каждое движение, которое он ловил стекленеющим взглядом, чувствуя, как по телу сверху вниз проходит жаркая волна возбуждения. Он БЫЛ там. На месте Костенецкого сейчас. Это его рука держала волосы Ивана, это с его губ сорвался хриплый стон. Всё кончилось. Иван отстранился, Костенецкий пробормотал что-то, надел штаны, рукой взъерошил волосы Ивана и.. просто ушёл. Иван же по-прежнему стоял на коленях, опустив голову, будто небрежно брошенная маленькая тряпичная кукла. Алексей вышел из своего укрытия и шагнул к нему. Услышав шум, Иван вздрогнул и, подняв голову, увидел его. На лице его отразился ужас и, наверное, стыд, потому что он догадался: он видел... видел... Алексей смотрел на отступившего к стене Вороновского, смотрел на его приоткрытые губы, нежную белую шею с расстёгнутым воротничком и ему захотелось до боли прижать это тело к стене и заставить сделать с ним всё то же... Всё это повторить... Он подошёл ближе, и Иван, отвернувшись, закрыл руками лицо. Он ждал удара, но Алексей не ударил. Он не мог, не мог ничего сделать, и от этого боль и страдание его были сильнее. — Ты шваль… — на удивление тихо произнёс он и через мгновение, услышал как тот заплакал. Но эти слёзы не вызвали жалости. Алексей сделал шаг и с чувством плюнул ему под ноги. — Ты этого всего заслуживаешь. Иван повернул к нему мокрое от слëз лицо, и большие глаза его сияли необычайно ярко из-за застывших в них слëз, напоминая переполненные водой озёра. От взгляда этого Алексею стало совсем нестерпимо, словно его предали, предали так страшно, но у него не оставалось даже сил ответить предателю. Он развернулся и выбежал из туалета. Последние полевые учения фортификации закончились раньше из-за грозы. Следующий день был воскресеньем, поэтому многие из старшекурсников отправились проводить освободившийся вечер в своё удовольствие. Василий Костенецкий с петербургским приятелем сперва отправились к одной знакомой девице, где выпили и пробыли до позднего вечера, потом заглянули ещё в кабачок. В училище Костенецкий возвращался если и не совсем шаткой походкой, то изрядно хмельной и уже за полночь. Комендант на охране спокойно брал взятки у старших студентов, которые возвращались после положенного часа, и Василий, сунув ему пару монет, спокойно прошёл в свой корпус. Было темно, а из-за грозы небо заволокло плотными тучами, так что даже месяц ничего не мог осветить. Костенецкий пробирался на ощупь, держась за стену, то и дело останавливаясь, чтобы унять головокружение в голове. Несколько раз ему показалось, что он слышал шаги за спиной. Ещё один раз он как будто слышал чьё-то дыхание. Он обернулся и, никого не увидев, нахмурился и произнёс вслух: — Эй, кто тут? Не получив на это ответа, он двинулся дальше, постепенно ускоряя неуверенный шаг. Теперь он явственно услышал в темноте гулкий топот бегущих позади него ног. Объятый мистическим страхом Костенецкий бросился вперёд, к лестнице ведущий наверх, но споткнулся о первую же ступеньку и больно упал. Последнее, что мелькнуло перед глазами кадета, была выскочившая почему-то не сзади, а сбоку фигура, которая занесла над головой его какой-то предмет. Он хотел заорать, но не успел и оглушëнный ударом лишился сознания.