III. Кошмары

Когда впервые с момента начала работы учителем Аракчеев не явился на занятия, Иван Петрович перепугался и тут же отправил одного из своих адъютантов справиться о состоянии его здоровья. Адъютант вернулся смущённый, сообщив, что Аракчеев лично его даже не смог принять, а слуга его передал, что хозяин захворал и явиться на службу никак не сможет в ближайшие дни. То, что Алексей не прислал от себя даже записки с объяснениями, было настолько на него непохоже, что Мелиссино заподозрил самое худшее и подумал: уж не при смерти ли тот, и лично отправился навестить своего подопечного. Придя на квартиру к Аракчееву, он первым делом столкнулся с Елизаветой Андреевной, которая сообщила, что сын ее заболел воспалением легких и целые сутки провел в жару. «Вы вообразите себе, батюшка, — причитала она. — Явился домой во втором часу ночи и без пальто! А на улице зима, снег... И в состоянии таком, в каком я его еще не видела! Сходил на бал, называется! Что там приключилось — и не рассказывает... Но кажется, в женщине тут дело. Я боюсь, как бы тут не вышло какой неприличной истории... Алёша человек доверчивый, честный, такому, сами знаете, как легко зло причинить... Окрутить его...» Мелиссино слушал эти бесхитростные откровения с возрастающим смущением, не зная, как на них реагировать. Внезапно за дверью комнаты послышался шум, та отворилась, и сам Алексей появился на пороге, наспех одетый, всклокочённый и, очевидно, только что поднявшийся с постели. — Матушка! Иван Петрович! — воскликнул он, краснея и тут же закашляв. — Что же вы тут... Я... Матушка, что же вы меня не позвали! — А ты ложись, ложись, иди! — замахала на него руками. — Я господину Мелиссино всё и говорю! Что простыл, без пальто пришёл, и где его теперь искать, дорогое, небось. — Матушка, что вы такое говорите?.. Иван Петрович, пройдите ко мне... — Алексей глянул на мать и, смутившись ещё больше, рукой пригласил директора пройти к нему в комнату. Обрадованный, что достиг главной цели, Мелиссино прошёл в комнату к Аракчееву, присел на диван и стал вкрадчиво расспрашивать о здоровье. Аракчеев по виду был как будто и действительно болен, но ведь простужался он и раньше, а вот такой изможденный вид у него был впервые. — Что ж ты мне, Алексей, не сообщил, что захворал..? Мы бы устроили всё, нашли замену пока. Ничего страшного тут нет.. Аракчеев внезапно подошёл к столу, взял с него какой-то листок и подал его Мелиссино. — Что это? — Прошение об увольнении… — тихо произнёс Аракчеев. — Нет возможности мне больше работать и быть вам полезным. Даже известие о смерти Алексея не могло бы подействовать на Мелиссино сильнее. Несколько мгновений он сидел едва ли не с открытым ртом, а потом бросился выпытывать причины такого странного решения. Но Аракчеев упорно твердил всё одно и то же, что, мол, нет у него больше возможности, не чувствует в себе способности и вообще намерен возвратиться он к себе обратно в Новгородскую губернию, как поправится от болезни. — Куда возвратиться? Что значит — нет возможности? Должна быть причина! Как я могу отпустить тебя без причины, если ты мне нужен как никто другой! Может, тебя жалование не устраивает? Или, — тут Мелиссино напрягся, — не загрузил ли я тебя чрезмерно работой? — Причины личные, Ваше Сиятельство. Нет возможности... — опять начал он. Иван Петрович не выдержал. Вспомнив слова Елизаветы Андреевны, пересел к Алексею ближе на диван, отечески положил руку на плечо. — Ну, батюшка, принудить я тебя, конечно, не могу. Дело хозяйское... Не хочешь раскрывать причин мне — не раскрывай. Но выслушай, что скажу тебе... Алексей сидел, глядя перед собой, но по сосредоточенному выражению его бледного лица было видно, что весь превратился в слух. Чуть опущенные веки его подрагивали, а тонкие длинные пальцы то сжимались, то разжимались в замок. — Я не один год занимаю эту должность, и есть мне о чем тут судить. Помню я тот день, когда ты и твой отец дожидались меня в приемной с прошением о зачислении тебя в кадеты. И я тогда подумал: мальчик молит взять его в ученики, ребенок, а не родитель! Стало быть, маленький такой, а есть у него цели и принципы. А это, знаешь ли, не у каждого взрослого есть... Я тогда в тебе увидел особенное... И не прогадал. И всегда отличал тебя по заслугам твоим. Уход твой потерей будет мне лично невосполнимой. Мелиссино говорил долго, и под конец, исчерпав уже все аргументы, тяжело вздохнул, вставая. — Не знаю я, что там произошло с тобой у Салтыковых. В порядочности графа я не сомневаюсь, равно как и в его признательности тебе. Но вот что запомни: уйдёшь теперь — всем покажешь, что правы они. А такие вот, как ты, бесправны, и пути им наверх закрыты. И тогда всё будет у них, а не у тебя... И уже у самой двери он обернулся и с чувством произнёс: — И не жалко тебе пути пройденного? — Алексей поднял на него глаза и тут же опустил их, ничего не сказав. Провожала его, как и встречала, Елизавета Андреевна и Иван Петрович, надевая пальто и поразмыслив немного, решил и туда «удочку забросить». — Сын у вас необыкновенный человек, сударыня. Берегите его. У него большие способности, но мало веры в себя. Вы уж... по-матерински подтолкните, поддержите, убедите, — женщина просияла при этих словах, и Мелиссино подумал, что выбрал верно. Через неделю Алексей, почти совсем оправившись от простуды, вышел на службу. Ещё через неделю Аракчеев, придя на очередное занятие к Салтыковым, сообщил, что занятие это будет последнее. Граф искренне расстроился. Он попытался уговорить Алексея остаться и даже предлагал ему существенное повышение жалованья, но тот неожиданно оставался упорен. «Не считаю возможным продолжать пользоваться вашим доверием и гостеприимством. Причина — в возросших моих обязанностях на должности учителя в кадетском корпусе, не чувствую в себе сил совмещать оные с обучением ваших сыновей, которые и так уже показали хорошие результаты». Салтыкову такие вот «внезапно возросшие обязанности» показались подозрительной причиной, но уговорить Аракчеева он не смог. И лишь когда, провожая Алексея до двери, они встретили Любочку, смутная догадка Салтыкова подтвердилась. Девушка вспыхнула до корней волос, а Алексей, напротив, побледнел и отвернулся. Они едва взглянули друг на друга. — Вот, Любочка, какая у нас потеря, — вздохнул он. — Алексей Андреевич уволился. На лице Любови Дмитриевны возникло волнение, и она попросила подождать её одну минуту. Через некоторое время девушка вернулась, держа в руках маленький свёрток. — Это вам. Как обещала. Алексей поблагодарил, с совершенным хладнокровием поклонился девушке и Салтыкову и покинул дом. «Значит, вышла там история... — с грустью подумал Николай Иванович. — Эх, какая жалость, что он совсем не знатен! А то какая бы прекрасная партия могла бы выйти...»

***

К декабрю 1792 года исполнилось ровно пять лет с момента получения Алексеем должности преподавателя кадетского корпуса, три из которых он провёл в должности личного адъютанта директора. К этому времени до Ивана Петровича стало доходить всё больше жалоб и недовольств на Аракчеева со стороны учеников и даже других учителей, и все они, как одна, указывали на возрастающую неоправданную жесткость, грубость и чрезмерную требовательность преподавателя. Иван Петрович, как мог, защищал его, но в глубине души испытывал уже раздражение и досаду. Указать на дверь Аракчееву он не мог. И не только потому, что лично уговорил его остаться. Алексей безупречно выполнял свои профессиональные обязанности и делал такой объём работы, какой не под силу был никому из учителей. Иван Петрович привык уже перекладывать на молодого человека самые неприятные дела, и, хоть ему самому всё больше не нравилось суровое и жесткое обращение Алексея с учениками, он не мог не признавать эффективность его методов. Иной раз Мелиссино вспоминал историю с Костенецким и задавался вопросом, который не переставал мучить его все эти годы: что, если Алексей был виновен, а он, не наказав, дал молодому человеку ощущение безнаказанности, поощрившее его жестокость? Поэтому, когда кадетский корпус с инспекцией посетил великий князь Павел Петрович и, сославшись на рекомендацию графа Салтыкова, заинтересовался лучшим учителем по артиллерии, мужчина с радостью, не спросив Алексея, отдал распоряжение о его переводе в Гатчину. Вечером, ужиная с семьей, Иван Петрович вспоминал своего теперь уже бывшего адъютанта. «У него блестящие перспективы. Но я вижу в нем много обиды и злости на несправедливости этого мира. Да, с таким багажом он способен многое преодолеть... — и, вздохнув, добавил. — Но какова будет цена?»

***

Царское село 1794 — Ах вот вы где! Александр увидел брата, махавшего ему рукой. Костя быстро бежал к беседке, разбрызгивая грязь из луж от утреннего дождя. При виде Константина сидевшая рядом с Александром Лиза едва заметно нахмурилась и встала. Когда тот вбежал в беседку, она поздоровалась и, явно уловив, что у Великого князя есть какое-то дело к брату, сказала, что пойдёт прогуляться и заодно поищет Варвару Николаевну. — Головину видел возле дворца с императрицей, — коротко бросил Константин, плюхаясь на её место рядом с братом. Елизавета взяла свою шляпку и легким шагом вышла из беседки. Оба молодых человека проводили её взглядом, но если Александр смотрел нежностью, то Константин — с иронией и неприязнью. — Ей обязательно надо было уходить? — Я её не прогонял, она сама ушла! — тут же оскорбился брат. — Она всегда уходит, когда я прихожу. — Потому что ты смотришь на неё... вот так... — Александр сделал страшные глаза, и оба засмеялись. — Я спешил тебе рассказать... Саша... — Его лицо аж немного подрагивало от волнения и было всё в красных пятнах. — Ты знал, что у нас есть старший брат? Александр в изумлении покачал головой. Он знал, что у отца от предыдущего брака был ребёнок, сын, который умер при родах вместе с его женой. Слова Константина вызвали у него полную растерянность. — Я случайно подслушал разговор родителей с Салтыковым. У отца есть сын, которого он, кажется, видел раз в жизни. От старой фрейлины императрицы. Он говорил Салтыкову что-то о тебе и о том, что он хочет его разыскать. Старший брат? Александр не знал, как воспринимать эту новость. С одной стороны, его возмутило, что он узнаёт об этом вот так, с другой — он ощутил радость. Он, всегда сожалевший, что родился старшим в семье, что на него смотрят и от него вечно ждут чего-то особенного, что он обречён долгом первого сына... Он, оказывается, имеет старшего брата! — Салтыков мне не расскажет, а ты его расспроси. У тебя теперь права есть и статус. Последнюю фразу брат произнёс с иронией, и это было неприятно. Костя постоянно подтрунивал над его положением «окольцованного» и часто демонстративно не звал его участвовать в развлечениях, бросая презрительное «ну ты же женат...», как будто бы это означало не то, что начало новой жизни, а прежде всего конец их старым отношениям. — Я у него узнаю, тем более что он и сам ищет со мной разговора... — и он знал уже точно, как будет этот разговор с наставником нынче вести. Николай Иванович уже почти как целый месяц не мог добиться возможности поговорить со своим воспитанником откровенно и наедине. После свадьбы молодожены оказались на несколько недель захвачены вихрем праздников и развлечений, все уроки были заброшены, и только к февралю жизнь стала приходить в более размеренное русло. Ещё в день венчания граф попросил Александра ему «сообщить» о том, как всё пройдёт, имея в виду брачную ночь. После уже «сделанного» Екатериной он был в глубине души раздосадован, что именно на него та возложила обязанность проконтролировать интимную жизнь внука с женой после свадьбы. На следующий день Александр прислал Салтыкову записку, в которой с поразившей графа детализацией описал его попытку сношения с женой, которая оказалась как бы удачной, но не совсем... Одним словом, здесь нужны были пояснения. Расстроенный, сбитый с толку, он попытался поговорить с царевичем лично, но Александр упорно ускользал от разговора, отвечая, что «всё превосходно». Успевший изучить характер Александра, Николай Иванович прекрасно понимал, что, если Саша избегает этого разговора, то, стало быть, там есть что скрывать. А значит, либо молодые супруги до сих пор не вступили в близость, либо... произошло нечто похуже. Опыт прошёл неудачно. А вот спросит за это Екатерина с него. Поэтому, когда Александр вечером, после совместного ужина у императрицы, подошёл к нему и тихо попросил о личной беседе наедине, граф мысленно перекрестился. Он смотрел на прелестную юную Елизавету, на своего любимого воспитанника, которых уже прозвали Амур и Психея... Но не слишком ли история эта красива, чтобы стать правдой? И он злился, злился на Екатерину, которая, кажется, пребывала в эйфории от свершившейся свадьбы, от невестки и чувствовала СЕБЯ победительницей. И с нетерпением ждала правнуков... — Ваше Высочество, ну наконец-то! Как Вы меня обидно теперь избегали... — упрекнул он Александра. Они вышли на балкон, и Александр по-ребячески стал перегибаться через перила, пока Салтыков не одернул его за рукав. — Да... Я был занят... Простите... — небрежно ответил он без тени раскаяния. — Но у меня к вам разговор... — Позвольте прежде мне Вас спрашивать, ибо Вы давно уже уклоняетесь от ответов... — он пристально и строго смотрел на него. Майские сумерки постепенно сгущались и растворялись в лившемся из окон свете, создавая на лице Александра причудливую игру теней. Салтыков подумал, что при таком освещении ему будет труднее понять, покраснеет ли тот, смутившись, пожелает ли его обмануть. — Я должен спросить Вас о вашей супруге. Каковы у вас отношения? И не валяйте дурака, отвечая, что всё превосходно. Вы знаете, что я имею в виду. Я имею в виду близость между вами. — Я не понимаю, почему я в этом должен перед вами отчитываться... — тихо произнёс Александр. — Это ведь личное. Оно никого не касается. — Ах, господи боже! — воскликнул Салтыков. — Была б мне охота лезть в Вашу личную жизнь, Саша! Но и с меня тут попросят отчёта. Александр странно посмотрел на него и пождал губы. — Я вам скажу, если вы мне ответите сперва на вопрос. — И неожиданно выпалил: — У моего отца есть сын, который был рождён до меня? Это последнее, что Салтыков мог ожидать. Он тут же вспомнил свой разговор с Павлом и великой княгиней, который был у него на прошлой неделе. И который касался как раз отношений Александра с женой. Оказалось, что Мария Фёдоровна так же переживала насчёт готовности молодых супругов к семейной жизни, и Салтыков, не выдержав, рассказал о том, что Екатерина об этом уже «позаботилась», послав к Александру свою фрейлину. Эта новость, конечно же, шокировала, расстроила великого князя и княгиню, и тут разговор невольно коснулся печально известной ему истории Павла с мадмуазель Ушаковой. Речь зашла о Семёне, и вот... Но откуда Александр знает об этом? — Вы обещали ответить. Николай Иванович не помнил, когда он обещал, и тем более не был уверен, что имеет право вообще об этом рассказывать, но... «А что же... Пусть и он знает...» — Когда вашему отцу было столько же лет, как и вам, у него случилась непродолжительная связь с фрейлиной императрицы. От этой связи родился ребёнок. Так как рождён был вне брака, то решено было дать ему образование и растить вдали от двора. Вот и всё, — сухо ответил он. — Нет, не всё... Государыня на него рассердилась за это и потому забрала ребёнка? — уточнил он. Салтыков некоторое время колебался, как лучше ответить на этот вопрос. — Нет. Императрица сама выступала инициатором этой связи, и ей о ней было изначально известно. — Я не понимаю... Но зачем? — Она планировала устроить его брак. И хотела его подготовить... — он тут слукавил, но признаться, что Екатерина сомневалась в способности Павла к деторождению, ему показалось излишне грубым. Александр замолчал. Отвернувшись от Салтыкова, он стал смотреть в сад. — Где теперь этот мальчик? — Лично мне об этом ничего не известно. Вообще Ваше Высочество, теперь Ваша очередь. Вы обещали ответить и мне. Александр повернулся к нему и неожиданно заулыбался, но улыбка эта показалась Салтыкову неестественной, саркастичной. Улыбался так обычно князь Константин перед тем, как сделать какую-то шалость. — Вы ей расскажете то, что я передам? — Если спросит, я буду обязан... В противном случае, если у неё возникнут сомнения... — Тут Николай Иванович разволновался. — Может появиться необходимость в медицинском осмотре. На предмет телесных препятствий, если у Вашей жены... Тут даже в темноте он заметил, как лицо Александра вспыхнуло. — Тогда можете сказать... что у нас с этим... всё хорошо. Пусть её и меня оставят в покое! И я не позволю никому её трогать и что-то осматривать. И он резко вышел с балкона, оставив графа в совершенном расстройстве. «Ну и дурак я... Ничего не узнал, а ему наговорил лишнего...»