Себя за тучкой прячет,
Там по небу где-то катится
Маленький бурый мячик,
Но явилось второе солнце,
И первое рядом с ним даже кажется не горячим.
Его зёрнышко упало
Когда-то ещё давно прямо в сердце поля тюльпанов
И выросло из цветов,
В лицо горя тебе
И светится грибами ядерными
Моё чёрное солнце!
**** ****
Писк ЭКГ звучит словно в подкорке. Такой противный, красный-красный. Алекси не знает, сколько он уже так доносится, но точно больше не может его слышать. Раскрыть глаза и тут же их закрыть, мичурясь от слишком яркого света гудящих флуоресцентных ламп. Тошнота подступает к горлу. Монотонный свет и наперебой ему ритмичный шум прибора немало глушил, отражаясь от белых стен помещения. К слову, такой же белый, словно глянец с резкими и острыми росчерками красного. Под него невозможно было думать, он затмевал всё, заменял собой мысли в голове, с каждой новой секундой всё более и более раздражая. Попытка открыть глаза вновь, игнорируя ярое жжение, вышла более успешной. Постепенно зрачок настраивался, зрению возвращалась былая чёткость. А вместе с ним и другие ощущения. Холод — первое, что почувствовала бледная кожа. Здесь явно было открыто окно, а тонкое одеяло ничуть не спасало. Резко ударивший в нос запах медикаментов заставил поморщиться. Он был тут всё это время, Алекс чувствовал. Но сконцентрироваться на нём удалось только сейчас. Мерзко. Действительно тошнотворный запах. Что накладывался на тяжесть и усталость собственного тела. Странно, вроде бы он только проснулся, а по ощущениям будто бы пробежал целый марафон. И ещё какая-то тяжесть. На этот раз уже посторонняя. С трудом Алекси поворачивает голову в сторону её источника и фокусирует взгляд на силуэте. Силуэте парня, вплотную придвинувшего больничный стул к его койке и умостившего голову на его бёдрах, рассыпав длинные русые пряди по белоснежной ткани одеяла. Вмиг сердце в груди буквально подпрыгивает.Он всё вспомнил.
В этот же момент за окном раздаётся громкий раскат грома, заставляя лампы в помещении немного замерцать, нарушая монотонный гул, следом же вновь возвращаясь в норму. — ...Алекс..? — тут же прозвучал до боли знакомый хриплый и сонный голос. Резкий писк прибора, уловившего изменение пульса, не остался им незамеченным, как и немало вздрогнувшее от грохота непогоды тело. — Алекс! Господи! — едва поднявшись и увидев пришедшего в себя брюнета, воскликнул тот. — Ты здесь, ты здесь, Лекси, ооо боже... — тихим лепетом срывалось с потресканных губ, в то время как его руки то и дело сжимали одеяло и обхватывали его бёдра, словно не доверяя реальности и всеми силами пытаясь за неё ухватиться. Очередной раскат грома разрезал едва устоявшуюся тишину, вновь заставив лампы опасно замерцать. И Алекси отвернул голову, холодным взглядом уставившись в приоткрытое окно, ветер из которого плавно колыхал белые занавески. Сердцебиение постепенно успокаивалось, что отражал и этот чёртов аппарат, издающий этот мерзкий звук. Впрочем, в какой-то степени так было даже и лучше. — Алекси... — жалостливо произнёс блондин, пересаживаясь на койку и заключая в руках его холодные тонкие пальчики. — Зачем? — вмиг отозвался брюнет, — Зачем, просто зачем? — резко вырывая свою руку. — Зачем ты это сделал? Бога ради, ты не должен был успеть. — Алекс... — Вот и что вот ты теперь будешь делать? — не унимался тот, так и не желая поворачиваться к высокому худощавому блондину, нервно теребящему краешек его одеяла. — В дурку меня уложишь? Да, думаю там мне самое место. — Лекси... — Знаешь, вдовесок Томми личным санитаром моим сделай. Чтоб добить уж окончательно. И таскайте мне каждый день долбанные мандарины, блять, всей группой. — Лекси.. — Чёрт, на кой хер, Йоэль?! — едва ли не плача воскликнул брюнет, тут же прикрывая часть лица рукой. — Ты не должен был успеть! Не должен был!! — Лекси, послушай... — Зачем ты это сделал?! — очередной отчаянный возглас прошёлся ножом по сердцу старшего. — Чтобы что? Почему? Почему, Йоэль? Я так не хотел, не хотел так больше, ясно?! — Лекси... — тот пытался игнорировать все эти острые и отчаянные фразы, правда пытался... но последняя слишком сильно выбила его из колеи, заставив сердце совершить кульбит, больно ударяя грудную клетку... На некоторое время после этого в палате воцарилась тишина, прерываемая приборами и гулом белых ламп. Йоэль готовил себя к подобному. Он знал, что реакция Алекса может быть такой, но... Но в глубине души надеялся.. надеялся, что Лекси, его Лекси... — Ты пролежал без сознания два дня. — наконец прерывает он тишину. — Я телефон выключил... был здесь... тут... наши ищут, наверное, они не знают... и... я им не скажу, ты только не волнуйся, но... — мыслей было слишком много, они были словно стая саранчи в его голове, создавали такой же гул, коий наполнял и эту чёртову палату. — Я, я понимаю, Лекси, но... нет, я тоже не могу, я не могу так, ясно? — каждый жест Йоэля был полон нервозности, взгляд бегал, а пальцы незаметно всё сильнее и сильнее сжимали этот краешек одеяла, рискуя порвать белый пододеяльник. — Не-мо-гу, не могу, Алекс, и не хочу. Просто почему... почему ты так... ты не должен был, только не ты... почему... — Что почему? — резко отзывается тот, следом же смягчаясь, отпуская гнев и возвращая голосу ставшую такой уже привычной печаль. — По-моему, я тебе всё уже объяснил... И бога ради, ты не должен был успеть... — очередная острая фраза пронзает словно осиновый кол. Йоэль не хочет такое слышать от него, не хочет и не может. Ведь это же Алекси... Как может Алекси, его Алекси... вот так вот... — Но я успел. — словно отрезает Йоэль, резко вставая со стула и подходя к окну. Напряжение в воздухе можно резать ножом, Хокка просто не может. Алекси не должно так, совсем не должно... — Хуёво. — не менее холодно продолжает тот, в очередной раз делая ему больно. — Едва ли не на руках тебя сюда занёс. — игнорирует его блондин, доставая из кармана ополовиненную пачку зелёного чапмана. — Скорая бы долго ехала, а так... Несколько часов в реанимации, потом перевели сюда. — нервные быстрые затяжки. Лекси видит, как Йоэль нервничает ещё с самого начала их разговора. Но Лекси слишком слаб и опустошён, чтобы пытаться оное считывать, глядеть между строк... Да и какая уж теперь разница... — Передозировка героином. — на глубоком выдохе срывается с его уст. — Почему, Алекс? Почему... — Так было бы лучше. — пожимает плечами парнишка, игнорируя истинный смысл вопроса. — В свидетельстве о смерти в причине был бы указан "передоз", а не "суицид". Иначе бы все винили бы себя... Не уследили, там, всё такое... А ещё ненавидели бы. Мол "слабым был", "не вывез", "идиот просто". И сторонились бы... Ведь неловко быть бывшими друзьями или родственниками суицидника. Самоубийц все презирают. То ли дело "передоз". Смерть как у рок-звезды. Никто бы и не подумал, что это был мой выбор, списав на банальную случайность. Да, возможно тоже бы ненавидели. Но это была бы другая ненависть. Но главное — никто не стал бы копаться в фактах моей жизни, искать причины-следствия, пытаясь типо понять меня. И уж тем более жалеть не стали бы. Ни себя, ни меня. — каждое слово срывается с уст с такими привычными оттенками серости, с коими школьники пересказывают параграфы из учебника, или с коими машинист метро объявляет о следующей станции. На этот раз Йоэль чувствует честность в его словах. Оттого только тяжелее понимать, что подобное — не ширма и не маска, а самый настоящий он, настоящий Алекси. — Не хочешь, чтобы люди узнали причин..? Отчего же тогда мне кассету эту дал... — в отражении стекла Йоэль неотрывно глядит на него, будто бы вновь изучая черты такого родного и такого незнакомого ему лица. — Я никогда тебе не врал. И я был тебе дорог. Единственному из всех. — А я тебе..? — болезненно вопрошает Хокка, позволяя младшему без труда считать этот намёк, этот вопрос, коий ставился ему нарочито ребром. — А ты не должен был мне помешать. — но младший закрывается от него. Вновь. И Хокка понимает — закрылся уже давно. Ещё тогда, около окна той спальни, когда, пересилив страх и недоверие к людям, открыл ему глубину тех чувств, кои сам Хокка же смог только обесценить. — Но я помешал. — словно приговор озвучивает Йоэль. — Зачем? — грустно парирует парнишка, наблюдая за высокой худощавой фигурой с накинутыми на плечи халатом. — Йоэль, мне даже моя мама говорила, что лучше умереть сразу, нежели отравлять своим существованием жизнь всем окружающим, которые будут вынуждены о тебе заботиться и всё такое. — А как же идеалы гуманизма? — нервно усмехается Хокка, заставляя парнишку закатить глаза. — Да иди ты, мать-тереза херова. — вновь парирует тот, в то время как Йоэль выкидывает хабарик за окно, закрывая оное и решительно оборачиваясь. Синеглазый тощий мальчишка. Чёрные как смоль волосы размётаны по белоснежной подушке. Слишком большая для него больничная рубаха открывает взгляду тонкие локти и запястья, покрытые узорами татуировок и просвечивающихся синих вен. Скрывает же рубаха другое — то что Йоэль увидеть пусть и ожидал, страшась одной только мысли, но весь масштаб, открывшийся в больнице... когда врачи спешно снимали с него одежду... повергнул в шок, заставив его с протяжным криком упасть на пол, вцепляясь в светлые волосы. Столько времени... мальчишка планомерно себя убивал... на глазах всех вокруг... но никто этого даже не видел. — Что будет дальше..? — всё так же обречённо молвит парнишка, глядя словно сквозь стену, совершенно не обращая внимания на вновь подошедшего к его койке Йоэля, усевшегося на самый краешек, вновь скромно берущего его ладонь в свои руки. "Что будет дальше?" — Йоэль не знает. Он знает лишь то, что намеревается сделать прямо сейчас. Он не знает, что будет дальше, но знает, что он должен. — Алекс. — уверенно начинает, чем заставляет парнишку всё же повернуть голову и сфокусировать взгляд на его лице. Он собрался. Он, наконец, готов. Готов признать то, что чувствовалось очевидным, пусть неправильным, порочным и пугающим. И Хокка виноват перед ним за это. А дальше будь что будет. — Я знаю всё, что будет, если нам с тобой замутить... — начинает он, улавливая замедление стука его сердца, чей ритм с противным писком отражался на панели. Он слушает. Не просто слушает, но и слышит. И Хокка попробует до него достучаться, пусть и знает исход с самого начала. — Только представь какой мы будем парочкой... Как Сид и Ненси, как Бони и Клайд... Может даже лучше, да, намного лучше. Думаю, стороною люди станут нас обходить... — усмехается тот, поднимая взгляд на эти синие стёкла, что неотрывно глядят на него в ответ. — Да, знаю, выгляжу сейчас далеко не лучшим образом. В мешках под моими глазами, наверное, могут ночевать уличные коты. Да и речь подобную я должен, наверное, говорить как минимум с цветами... Я же знаю, как ты любишь цветы... — нежно произносит тот, поглаживая контуры татуировки и чувствуя шероховатости заживших шрамов на некогда безупречно гладкой коже. — Я бы дарил их тебе каждое утро. Пускай я нищий, а сейчас уже долбанный ноябрь и на улице зима, но... Даже если лёд не растает... цветочный киоск всегда открыт... — Йоэль... — хрипло срывается с уст брюнета, чьё сердце постепенно наращивает темп. — Парни не знают, где мы и что с нами. Твой телефон остался у тебя, свой я отключил, и на обоих, наверное, сотни пропущенных... Я сделал это специально и... я всё это время думал. Думал о тебе, о нас и о том, как же я всё это время не замечал... Мне так стыдно за это... Стыдно, что понял только сейчас, когда чуть не... — и голос предательски срывается от одной только подобной мысли. — Ч-чуть не потерял... — Не надо, Йоэль, прошу... — дрожащим голосом отзывается брюнет, тонкой ладошкой стирая дорожки солёных слёз. Очередной раскат грома на улице вновь разрезает монотонный шум ламп палаты, отчего сердце парнишки вновь подпрыгивает, о чём уведомляет и аппарат, и само его вздрогнувшее бледное тельце. — Ноябрь это уже зима должна быть... — старший вновь нервно закусывает губу. — Однако прогноз погоды обещает нам один лишь дождь... Но это хорошо, ведь мы оба знаем, что... — Йоэль... — "Под дождём не видно слёз", как пишут эти грёбаные паблики с пафосными цитатами в фейсбуке... — едва ли не скороговоркой срывается Хокка, ощущая, как собственное сердце тоже вот-вот выпрыгнет из груди. — Знаешь, я буду ждать тебя как пёс возле всё той же остановки около твоего дома, Алекси, в такой же ёбаный дождь, и снег, и град, я больше никогда тебя не брошу, никогда, слышишь меня? Ты не останешься один, ты больше не один, Лекси, больше не один. — Йоэль... — Я так долго не мог этого понять, не мог этого принять, хотя всё это время оное было буквально перед глазами... — продолжает тараторить тот, сбиваясь и всё сильнее сжимая его руку. — Не надо, Йоэль... — И эта ночь, Лекси, она, боже, она бесконечная, она чернющая, нависла над нами обоими и не даёт продохнуть, она не заканчивается, с каждым днём промедления становясь всё более вязкой... — дыхание сбивается. Подбирать слова, кои могут хотя бы отдалённо передать весь тот ураган мыслей и чувств, что захлёстывал его, было невозможно. Но Хокка должен, он должен, он просто обязан... — Из-за того, что я струсил, струсил той ночью... И струсил ещё много раз, несчётное количество, которое и привело... — Йоэль, останов-вись, прошу... — молит его уже открыто плачущий Алекси, тщетно пытаясь сесть на кровати. Но Йоэль кладёт руки поперёк его груди, чем останавливает. — Люди не ценят то, что они имеют до тех пор, пока не потеряют. — и Йоэль подсаживается ближе. — И я сейчас тоже, я потерял тебя тогда, на той грёбаной вечеринке, а сейчас чуть не потерял окончательно. Я не знаю, я всеми силами стараюсь не думать, я представлять не хочу свою жизнь без тебя в ней, я думать не хочу о том, что было бы, если бы я промедлил хотя бы секунду, Лекси! Эта ночь, она нас убивает. Ночь, как чёрная парча с каждым новым днём на глазах шьёт новый крой. И тонкими белыми руками эта грёбаная река лишь увлекает за собой, пока ты тихо и незаметно сходишь с ума, закрывшись в картонной коробке совершенно один. — Не надо... — Я чувствую тебя, ясно? Чувствую... — словно возражает старший, не обращая ни на что внимания, лишь пытаясь донести, донести до этого запутавшегося мальчишки, запутавшегося настолько, что совершившего с собой самое страшное. — Всё это время... Такой трус, какой же я трус... — Ты не обя... — Алекси! — вновь отчаянно прерывает его Хокка, мысля закончить то, что он прокручивал в голове всё это время, начиная ещё с самого начала, с той глупой вечеринки... — Всё это время... как же я был слеп... И только... — Йоэль! — Мы оба сходим с ума, сходим с ума этой ночью. И всё это время, всё то время пока она длится... Тихо шепчут голоса в голове моей слова... те, что ты сказать хотел мне... те, что я сказать не смог. — Йоэль... — Я люблю тебя, — что заставляет сердце брюнета вновь подскочить и забиться ещё быстрее, — Возвращайся домой..! — отчаянно вырывается из нутра Хокки, прижимающего его руку к губам и боязно касаясь ими холодных пальчиков. — Я люблю тебя, — не унимается тот, двигаясь к нему всё ближе и ближе, отчаянно обхватывая его худенькие плечи и наклоняясь к часто-часто вздымающейся груди, — Возвращайся домой... — зарываясь тонкими пальчиками в его чёрные волосы и неистово сжимая эти кудрявые чёрные прядки. — Я люблю тебя! — истошно пытаясь проникнуть, пытаясь достучаться до маленького сломленного мальчишки, сотворившего с собой такое страшное, такое невообразимо жуткое, что просто не укладывалось в голове... — Возвращайся домой! — хотелось сжать этого парнишку до побеления костяшек, хотелось обнять его настолько сильно, что растворить в себе... Лишь бы ему больше не было больно, никогда больше не было больно... — Я люблю тебя!!! — лишь бы он больше не страдал, не страдал от всего того ужаса, что его окружает. Он же видел всё, он же прекрасно видел Хокку насквозь, он понимал всё с самого начала. Один только Хокка ничего не понимал, отчего столько бед, столько бед... — Возвращайся... Часы действительно остановили свой ход. Само время остановило, будто бы вселенная решила замедлиться, утапливая всё живое в вязкой субстанции, коей теперь наполнился воздух. Йоэль знал, не поверит. Парнишка никогда не поверит в эти его слова. В какие угодно, но не в эти. Может, не поверит ему никогда. Но Йоэль был бы согласен даже жить у него на коврике в прихожей, лишь бы быть рядом. Теперь точно быть рядом, ни за что не оставляя его одного. Нарисованные от руки терновые ветви на той самой кассете отпечатались в его памяти навсегда. Будто бы наваждением он тогда действительно увидел его образ, спутанный в острых колючих ветвях. И мальчик всё это время пытался выбраться, шёл ему навстречу и тянулся к его спасительной руке, что была способна вызволить его из этих зарослей. Вот только сам Хокка в последний момент, когда они уже коснулись пальцами, резко одёрнул эту самую руку. Отчего испуганный, обманутый мальчик с синими-синими глазами-сапфирами, попятился назад, вновь закрываясь, убегая от него в глубь, начисто разрезая этими шипами идеальную белую кожу, прячась от него, и от всего мира. Он ведь только ему так поверил. И если ради того, чтобы вновь увидеть блеск в этих прекрасных глазах, Йоэлю придётся самому зайти в эти заросли, изрезая и калеча шипами уже себя самого, он это сделает. Он найдёт его и закроет его тело своим, он провалится с ним в этот мрак, потому что сам когда-то закрыл от него свет. — Я говорил тебе когда-нибудь, насколько ты прекрасен? — и тёплая рука плавно поглаживает шероховатую кожу его щеки. — Чего бы ты там себе ни думал... ты особенный, Алекс, ты особенный... — но Лекси же вздрагивает от каждого его прикосновения, пусть и не отстраняется, позволяя себя касаться. И Йоэль видит это, продолжая мысленно корить себя за всё, что произошло с этим прекрасным созданием. При его бездействии. Дошедший до ручки, этот парнишка дрожит, боится его. И не верит. Йоэль знал, что тот ему не поверит. Но тем не менее, Йоэль целует его. Целует так, как не целовал никого раньше, ответно вкладывая уже свои чувства в этот запоздалый жест, на который не осмелился ранее. И парнишка позволяет ему это, позволяет трепетно касаться его губ и аккуратно поглаживать лицо. Во взгляде же царит абсолютная пустота, синие глаза словно стали серыми, не отражающими ни страха, ни боли, ни презрения... ни принятия. Отстранившись, Йоэль видит это, не смея его за это корить. Лишь прижимает к себе бледное тело, аккуратно целуя в лоб и сжимая чёрные как смоль волосы. — Ты особенный, Лекси. Ты очень особенный. — и жмурит глаза, выдавливая из них застившие пеленой слёзы.**** ****
— Ты мне даже пить теперь не дашь, мамочка? — раздражение царит в этом чёрном голосе, в каждом резком жесте и движении. — Ты за сегодня уже много выпил. — бледно-голубое спокойствие же звучит оному в ответ, чем вновь разбивает эту острую фразу, словно оная – хрупкое стекло, врезавшееся в стену. — А может ты не будешь решать что для меня много, а что нет? — моментально вспыхивает Лекси, откидывая в сторону опустевшую жестяную банку от колы разбавленной на пополам с виски. — А может ты не будешь в принципе за меня решать? — очередным неприкрытым намёком бьёт Лекси, и Йоэль чувствует, как его стена дала трещину. — Пойдём спать, Лекси. — но вновь самообладание взяло верх, вернув голосу былое белое спокойствие с бледно-голубыми нотками заботы. — Поздно уже. — чем вновь невероятно злит маленького чёрного брюнета, из не менее чёрных глаз которого вот-вот пойдут искры. — Я. Ненавижу. Тебя. — сквозь зубы выплёвывает тот, чем вновь невероятно сильно ранит старшего, сердце которого пропускает сразу несколько ударов. — Съебись нахер с моей хаты. — звучит уже через плечо, пока сам парнишка выбегает из кухни, захлопывая за собой дверь так, что в шкафчиках звенит посуда. Но почему-то в этих словах сам Хокка слышит просьбу остаться. И он останется, точно останется, никуда он от него не уйдёт. "— От солей не бывает ломки, гений хренов. Только желание догнаться." Йоэль знал природу такого его поведения. Знал, что все эти психозы — это временное, что все эти острые фразы ничего не значат, знал. Однако руки всё равно предательски дрожали, доставая новую сигарету из почти что пустой, початой утром пачки. Он знал, что уже следующим утром Алекси будет плакать и просить прощения, захлёбываясь слезами и вцепляясь в его одежду, едва ли не срывая голос и оставляя после судорожно сжимающихся пальцев синяки на телах обоих. И Йоэль снова будет целовать эти солёные от слёз щёки и шептать что-то успокаивающее, прижимать его тело и молиться, чтобы весь этот ужас наконец-то закончился. Но он не заканчивается. Изо дня в день. И Йоэль снова увидит свежие порезы на едва прикрытых растянутой чёрной футболкой ногах, пока младший будет жарить картошку у плиты. И тот снова, словно почувствовав, замрёт и съёжится, ожидая услышать причитания или такое омерзительное ему сочувствие. И Йоэль снова, зная это, просто молча подойдёт со спины, обвивая ничуть не изменившееся всё такое же болезненно худое тело младшего, давая ему опору и защиту. Нет, Йоэль не мог уследить за ним всегда. Порезы всё равно откуда-то появлялись, вместе с ярко-красными следами от затушенных сигарет на молочной коже. Появлялись, раз за разом заставляя сердце Йоэля болезненно сжиматься под виноватым взглядом младшего. "— Прости" "— Пожалуйста, Алекси..." "— Нет." И Йоэлю снова больно. И всё, что он может — своим присутствием не давать ему тонуть ещё глубже, молча терпя любую грубость и бережно успокаивая вновь заходящуюся истерику. "А кто говорил, что будет легко?" — раз за разом твердил разум, и Йоэль соглашался — никто. "— Ты мне теперь и помыться нормально не дашь, гестаповец хренов?" "— Прошу, просто не запирай дверь. Это же не так много... но пожалуйста, мне так будет спокойнее..." "— Я напомню, что это всё ещё моя грёбаная квартира." "— Алекси..." "— ИДИ НАХЕР!!!" Тем не менее, не без труда и проклятий, но малыш его слушал. Единственное, что не давало Хокке опустить руки, продолжая бороться, учиться заново понимать его, раз за разом заклеивая пластырями его раненую кожу и молча собирая остатки разбитой посуды. "— Тяжело было тогда бросать?" "— Да. Вещества — это очень приятно. Поначалу. Они дают тебе то, что ты бы никогда не увидел наяву. А потом ты без них себя человеком не чувствуешь." Он делил с ним каждый депрессивный эпизод и каждую вспышку агрессии. Ведь Йоэль впервые заглянул на тёмную сторону вместе с ним. Увидел глубину порока, в коем погряз младший, отчего собственные демоны казались лишь мелкой шалостью. И Йоэля пугало это, сильно пугало. Ведь младший рассказывал ему всё, стоило только спросить. Рассказывал с такой лёгкостью, будто бы с мамой о погоде говорил. "— Однажды я думал, что я умру там. Было такое чувство странное, не знаю как описать. Будто бы я на себя со стороны уже смотрел, но при этом всё ещё частично в себе был. И свет такой, словно повсюду, перед глазами белело всё..." Оттого только сильнее хотелось его вытащить. Ведь это не может быть так, ведь это ненормально... И Алекси сломал его этим, сильно сломал, полностью разрушил. Всю его картину мира. Это солнышко, чёрное солнышко, не должно тонуть. Но каждый раз... "— Почему ты всё ещё здесь?" — фрагментом мелькает в памяти сегодняшняя ссора. "— Потому что люблю." "— НЕ ВРИ МНЕ! — вновь вспыхивал Лекси, едва ли не переходя на визг. — Ты не любишь! Не ври! Я выпросил!" "— Это не так." "— Я не хочу тебя мучить, ясно? — вновь не слушает его тот. — Не хочу, чтобы ты из-за меня вот так вот." "— Ты не мучаешь..." А умом-то понимая — мучает. Ещё как мучает, настолько упорно отвергая любые его жесты, делая больно каждой фразой и каждым действием. Алекс больше ему не верил — это он понял ещё в больнице. С тех пор про "выпросил" он слышал из его уст уже неоднократно. "— Почему ты не ос-тавишь меня с моим одино-чеством? Неужели тебе не хо-чется всё это бро-о-осить..." Оказывается младший очень любил петь. И нет, у Йоэля не опускались руки. Он просто с каждым новым тяжёлым днём лишь отчётливее понимал глубины родственной ему души, что так упорно не желала идти ему навстречу. И он найдёт её в этом терновнике, сколько бы на это ни пришлось потратить сил. "— Прости!!! Прости-прости-прости-прости... ПРОСТИ МЕНЯ!!" "— Всё в порядке, Лекси..." — а у самого руки трясутся так... "— Что происходит со мной..."Ночь не заканчивается.
Заходя в покрытую полумраком спальню, Йоэль аккуратно поправляет одеяло на свернувшемся калачиком маленьком тельце, сам же прямо в одежде уладываясь рядом, на другую половину постели, прижимая парнишку поближе к себе и зарываясь в его чёрные кудряшки. И Лекси что-то мычит, плавно поворачиваясь к Хокке лицом и утыкаясь в его ключицы. И Йоэль улыбается, впервые за этот тяжёлый день. Он знал, Лекси его любит. Иначе бы выгнал и не позволял бы ему хозяйничать в своей жизни. Йоэль заметил занятное... Утром Лекси просыпался более-менее нормальным, мог даже улыбаться и мило шутить, словно всё возвращалось на верные рельсы... А к вечеру его настрой неизменно постепенно сходил в упадок. Но Йоэль ждал, как и обещал. Просто не позволял тому оставаться в одиночестве, особенно ночью, сильно переживая за него. Но Йоэль ждал. И будет ждать столько, сколько потребуется.**** ****
— Ммм Лекси..? Ты чего вскочил? — хриплый сонный голос блондина разрезает ночную тишину. Свет луны на ясном ночном небосводе ярко освещает крохотную комнатку через прозрачный тюль. Раскиданные на полу и столе вещи отбрасывают странные тени. Жутковато... Йоэлю не нравится наваленная на стуле одежда. И десятки блокнотов, какой-то еды и кружек от кофе на столе тоже не нравятся. И повешенные на дверцы шкафа полотенца тоже. Ночью оное создаёт странный антураж. Будто бы монстры какие-то, демоны, что проникли внутрь. Словно ожили и вот-вот на них набросятся даже их же собственные тени. Йоэль тянется к лежащему у тумбы телефону. 5:05 Действительно, чего это так рано вскочил... — Что-то случилось? — сонно привстаёт на кровати старший. Не нравилось ему всё это. Ночная тишина, слишком яркая луна и странные тени. И неподвижно сидящий мальчишка, обхвативший свои колени и спрятавший в оных лицо. — Это все правда? — грустно раздается ему в ответ. — Все это? — и Йоэль без труда считывает намёк. — Я люблю тебя. — без колебаний звучит следом. — Ты мне ничего не должен. — вновь словно закрывается от него малыш. — Не должен. Но тот кто любит сделает для того, кого он любит, всё добровольно. Понимаешь ведь? — и Хокка подсаживается к нему поближе, аккуратно разворачивая парнишку к себе. Блестящие глаза глядят замученно. Синенькие, как ни странно. Словно светятся в этом полумраке. И Йоэль аккуратно берёт его холодную тонкую руку, укладывая оную себе на грудь, в область размеренно стучащего сердца. — Чувствуешь? — и Лекси кивает. — А ведь оно пустое. Абсолютно, в нём ничего нет. А ты, ты так отчаянно нуждался в доме... И кажется, я тогда наконец понял, почему оно такое пустое было. Всю жизнь. Время вновь останавливает свой ход. И Алекс падает ему в объятия. Прижимается к нему настолько крепко, насколько это только возможно, льнёт к нему всем телом, вновь судорожно надавливает пальчиками на кожу спины, вцепляется в футболку и сжимает оную что есть силы. — Йоэль, пообещай, пообещай, что это всё правда. — тихим лепетом срывается с искусанных губ. — Пожалуйста, пожалуйста, Йоэль... И Йоэль крепко обнимает его в ответ, наконец-то в наслаждении прикрывая воспалённые глаза. — Обещаю. Нарастающие порывы северного ветра за окном трепали голые заснеженные ветви деревьев. Завтрашний день обещает быть снежным, вследствие сегодняшей ясности ночного неба. Северный ветер принёс с собой и облака, что постепенно обволакивают и закрывают собой свет луны. Вместе с оным отступают и мрачные демоны-тени в комнате. — Честно..? Мягкий поцелуй в тёмную косматую макушку говорит всё без слов. Тем не менее Йоэль горько улыбается и с готовностью отвечает. — Честно. "Неужели нашёл..." — проносится в мыслях. — Тогда в больнице... — вновь дрожащим голосом начинает парнишка. — Сделай как тогда в больнице... "Доверие..?" — неверяще продолжает разум, пока сам Йоэль неотрывно глядит на это прекрасное лицо, во взгляде синих глаз которого читается робкая... "надежда..?" И Йоэль без раздумий впивается в его губы, сжимая спутавшиеся чёрные прядки на затылке, вторую руку перекладывая на бедро, вновь невольно ощущая пальцами одни из свежих заживающих шрамов. И на этот раз младший отвечает. Укладывая тонкие руки ему на мощную сильную спину, прижимаясь к нему всем телом и не давая тому оторваться от своих губ. Йоэль чувствует, парнишка не намерен его отпускать. Даже когда он отстраняется набрать воздуха, тот стонет будто ребёнок, у которого отняли игрушку. И ещё раз И ещё раз И ещё И Йоэль готов ему давать все, что тот от него только пожелает, лишь бы он был счастлив.**** ****
— Уже рассвет... — хриплый сонный голос парнишки нарушил устоявшуюся тишину. — Рассвет... — задумчиво вторит тому Йоэль, наблюдая, как, казалось, задремавший малыш начал поправлять одеяло, чуть глубже в него кутаясь. — Ну что ты, — умилённо произносит он дальше, — Замёрз? — Угу. — тихо и сонно доносится из-под белой ткани. — Поспи ещё. — приобнимает того старший, поудобнее укладывая его в своих руках. — Ммм, вставать же скоро... — Спи. — настаивает Хокка. — А потом тогда что..? — ещё более сонно раздается в ответ. — Потом... — малиновый рассвет постепенно прятался за мягкими снежными облаками. Йоэль как заворажённый наблюдал за этим с одной единственной мыслью в голове: "Кажется, ночь действительно прошла." — Потом давай уедем в Хельсинки. — Хельсинки... давай. Всегда хотел свалить туда из этой дыры.