Соревнуясь с солнцем

      Жан положил отчет на стол. Листы бумаги тихо зашуршали, сливаясь с беспорядком на рабочем месте. Ночь за окном — вид притворно умиротворяющий — расползлась темным пятном, белыми вкраплениями.       — Спасибо, Жан, — Ханджи устало улыбнулась. У нее была привычка называть офицеров по имени. — Как всегда вовремя.       Кирштайн коротко кивнул. Он полностью разделял ее уставший вид. С возвращения на Парадиз прошло не так много времени, но вполне достаточно, чтобы расшатать всю нервную систему. По прибытии разведчиков сразу вызвали к верховному начальству, допрашивали, и вытряхивали любую информацию о поведении и возможной государственной измене Эрена. Своим молчаливым уходом Йегер недурно всех подставил и Ханджи, как главе разведкорпуса, досталось больше всего.       Больнее всех пришлось Микасе. Девушка выглядела так, будто Эрен не ушел, а умер. Она переживала свое горе подобно Конни, когда тот узнал правду о матери — больно и тяжело. Она не врезалась в предметы мебели, не рыдала горючими слезами, но смотрела на мир тупым опустевшим взглядом, отвечала с заминкой, и сразу после ужина уединялась в своей комнате. В ней что-то медленно ломалось, и Кирштайн не знал как ему поступить. Казалось, утешать ее равно лезть в особо личное, сыпать соль на рану.       Шагая тяжелой поступью по темному коридору, Жан чувствовал наверняка только одно: он устал. Он выдохся от всего этого, от предательств, крови и войны. Ему надоело постоянно бояться за свою жизнь и обрывать чужие. Горькая усмешка скривила лицо, мысль оказалась до жути простой: он не изменился. За все эти годы сухих тренировок, беготни и пряток, пролитых по умершим товарищам слез. Как бы он не убеждал себя в обратном, он все тот же. Даже после смерти Марко, даже зная правду о внешнем мире, он все еще мечтал о комфортной, спокойной жизни внутри стен. Цинично, но честно. Вполне в духе Кирштайна.       Воображение — страшная вещь — играла с ним злую шутку, вырисовывая будущее в радостном, безоблачном свете. Будущее, в котором заметно повзрослевший Жан сидел на балконе своей квартиры в Стохесе, а рядом стояла откупоренная бутылка вина. Дурманящий запах мягко щекотал ноздри, и мысли расплывались в теплом вечернем воздухе. За стеклянной дверью, в глубине комнаты, его молодая жена держала на руках ребенка, и мягко улыбалась чему-то своему, обнажая белые клычки. Внизу каждую секунду беспорядочно мелькали прохожие, но именно они дорисовывали красоту спокойной жизни в утонченной столице.       Парадоксально: он мечтал бросить службу ради безопасной жизни, но только служба могла ее обеспечить. Могла ли?..       Мысли, одна тяжелее другой, сдавливали голову и Жан просто шел вперед, смотря куда-то под ноги. В висках начинал глухо отстукивать молоток. Тук-тук-тук. Отсчет до взрыва. Хотелось поскорее дойти до двери своей комнаты, сбросить зеленый мундир и отключиться до следующего утра.       Вопреки сонливости он сразу заметил, как у гобелена шелохнулась тень.       Еще в кадетском корпусе ему выдрессировали абсолютную реакцию. Он мог моментально предугадать удар, захват, и даже мысль противника, чтобы в фатальный момент суметь выжить и обезвредить, перехватывая чужие руки. Поэтому, когда в ночной мгле преломился свет, Жан не думал дважды: схватил тень и впечатал в стену. И хватило лишь мгновения, чтобы разглядеть вблизи ее лицо.       — А можно поаккуратнее?! — Саша тут же выбилась из-под него.       Кирштайн широко раскрыл глаза, и слова извинений уже были готовы слететь с его языка, как внезапно в его голову закрались подозрения. Он отодвинулся и сложил руки на груди.       — И куда это ты так торопишься?       Вопрос застал ее врасплох. Оставаясь безмолвной, Саша поджала губы и, словно стыдясь чего-то, отвела взгляд в сторону.       Жан вздохнул. Ответ плавал на поверхности.       — Опять? — он опустил руки, и сам поморщился от того, насколько обвинительно прозвучал.       — Ага.       Сомнений в рецидиве не было. Державшаяся уже год без проникновений на кухонный склад, Саша опять сорвалась, и пошла по протоптанной дорожке.       Жан промолчал, не зная, что сказать. Он не был мозгоправом, а проблема с набиванием желудка явно шла из головы. По горлу вниз, минуя легкие, к желудку гадким, извивающимся червем ползло чувство вины и сочувствия. Почему, он сам не понимал, но не никак не сопротивлялся чувству ответственности за нее.       Повисла тишина, нарушаемая лишь шелестом ветра за неприкрытым окном. Все на базе уже разошлись, только некоторые из старших остались проверять бумаги. Уставшие, злые, потухшие. Саша, заламывая руки, прислонилась к стене.       Кирштайн подошел к ней ближе, пытаясь нащупать причинно-следственные связи:       — Ты не поужинала?       — Конечно поужинала! — защитилась она слишком громко, и Жан прикрыл ей рот ладонью. Девушка замычала и, не получив ответа, укусила. — Больше так не делай.       — Не буду, если не созовешь сюда весь штаб, — проворчал он, потирая ладонь. На него накатило раздражение, не редкий случай в их общении; ему не хотелось поставить всех на уши. — Если б ты только знала, как иногда бесишь. Особенно твоя беспечность.       — А то ты был от меня без ума, — съязвила она в ответ, все еще хмурая. Жан только потирал ладонь, ловя время от времени ее взгляд.       Спорить ему не хотелось; уступать уже вошло в привычку. Прочитав в ее больших карих глазах и поджатых губах такой же меланхоличный настрой, Жан решил не тревожить это чувство и помолчать. Усталость надавила на плечи так неожиданно, что он чуть было не покачнулся под этой тяжестью, а выстояв, едва расправил плечи. Он устал. Устал от всего и не знал, сколько еще прийдется принимать на себя неожиданные удары. Потом он снова подумал о Саше. Какого ей? Разве не так же плохо, как и ему?       В призрачном свете коридора он посмотрел на нее. Посмотрел открыто и беззастенчиво. И встретил такой же открытый, немного удивленный взгляд. Он знал, как она справляется со стрессом и хотел помочь прекратить этот порочный круг. Между ними всегда было сложно. Они говорили с друг другом открыто, шутили, язвили, держались вместе. Все как у всех. Но в редкие моменты он замечал, как задерживается на нем ее взгляд. Украдкой, будто боясь, что заметят.       — Сашка, — мягко начал он. — Мне кажется, что твое переедание — это то же самое что и напиться. То есть, оно помогает тебе не думать о происходящем. Ты держалась весь год и держалась бы дальше. Уход Эрена выбил тебя из колеи. Разве нет?       Саша смотрела на него удивленно, слегка приподняв брови, поражаясь простоте его объяснения. Она не отодвинулась, когда он подошел ближе, сожалеющий, что не догадался раньше и что не был достаточно чуток.       — Возможно, — Саша невесело покачала головой и в этом жесте было столько печали и так мало слов, что сердце Жана сжалось от сострадания. Ему захотелось укрепить ее, убедить в том, что она не одна, что он проходит через то же и что готов быть рядом. Слова сами слетали с языка, хотя он старался быть сдержанным, и даже если бы она восприняла все неправильно и отвернулась, он вряд ли бы о чем-то пожалел.       — Ты не одна, ты же знаешь. Мы все разочарованы тем, во что обернулась поездка в Марли, — Жан понизил голос, затрагивая военную тайну. — Не давай этому сломить себя. Нельзя возвращаться на старую дорожку только потому, что она привычная.       Саша слушала его молча, смотря куда-то за окно, но последние слова что-то в ней всколыхнули. Она резко подняла к нему мокрые глаза и тут же нашла понимающий взгляд.       — В Марли я поняла, как же мы незначительны. Как же мало у нас шансов. Как зайцы, за которыми ведется большая охота, — ее голос затрясся. В первые жизни она говорила с Жаном о политике, и в первые в жизни он чувствовал, как касается ее сердца. — Элдийцы считают нас чужими и ни за что не помогут. Мы называли Эрена нашей надеждой, но он ушел. Нам больше не на что надеяться.       Жан тяжело вздохнул, не желая ей врать. Он мог бы выдумать белую ложь, наплести про какой-нибудь план вышестоящих, но это не было в его характере, и она бы мгновенно почуяла вранье. На его глазах угасала девушка, всегда надеявшаяся на лучшее, и теперь сама отчаянно нуждавшаяся в утешении.       Соревнуясь с солнцем, они торопились к закату своих жизней.       Жан, человек дела, приблизился и порывисто сжал ее в объятиях. Он был готов к тому, что она возразит, выкрутится из его крепких рук, назовет наглецом, переведет все в шутку, но ничего из этого не последовало. Она только удивленно выдохнула, но не взбунтовалась, а мгновение спустя сама положила голову ему на плечо. Ее жесткие волосы щекотнули ему шею, и он не смог сдержать усталого смешка.       — Все проходит и это пройдет, — прошептал он ей на ухо, успокаивая, и уже не было ясно, о чем конкретно он говорил.       Саша только хмыкнула в ответ, что Жан посчитал за молчаливое согласие. Он вспомнил, как много лет назад, поддразниваемый любопытством, вышел за ней в такой же темный коридор. Как приписывал ей дурные мотивы и сам же просил прощения. Вспомнил ее обиду и недоверчивый взгляд. Может именно тогда и зародилась вереница чувств? Он не знал, но был горд путем, который они с тех пор прошли.       Они стояли так до тех пор, пока он не побоялся перегнуть палку, и в попытке разрядить напряжение, тяжело, по-товарищески похлопал ее по спине, на что она сразу же ойкнула.       — Ты меня искалечить хочешь или поддержать?       — Я смотрю, к кому-то снова вернулась жизнь, — ухмыльнувшись, он заглянул ей в лицо. Она закатила глаза, махнув темным веером ресниц, и Жан был готов поклясться, что заметил на ее лице румянец. Вид этот был настолько завораживающим, особенно в лунном свете, что он неосознанно склонился ближе, и тут же смутился собственному порыву. Неизвестная прежде неловкость защекотала в груди, ведь Саша все еще находилась в его объятиях, и теперь от этой близости у него ускорялось дыхание. Не зная, как бороться с этим чувством, он сглотнул, делая шаг назад, но ее загорелые руки тут же вцепились ему в рубашку, не давая уйти.       — Куда собрался?       — Не хочешь меня отпускать?       На самом деле ему было достаточно взглянуть на ее подрагивающие пальцы, держащие так близко, чтобы увидеть взаимное волнение и нетерпение перед долгожданным и неизбежным. Саша не ответила. Только приподнялась на носочках и потянулась к нему губами, которые он встретил на пол пути.       Первое прикосновение получилось смазанным и неловким, но Жана все равно опалило изнутри. Он так давно себе это представлял, но ни одна из его фантазий не смогла подготовить к реальности. Сквозь сжатые веки он чувствовал, как ее руки прекратили цепляться за его рубашку, уже не боясь, что он уйдет, окольцевали шею и склонили к себе. Ее движения были порывистыми, в них читалась привычная несдержанность, прежде его раздражавшая, но теперь опьяняющая. От мысли, что она тоже давно ждала этого момента, у него закружилась голова, так что пришлось схватиться за ее талию, чтобы устоять на месте.       Он уже не думал ни об Эрене, ни о Марли. Переживания прошедших лет потонули в глубине сознания и уступили место приятной пустоте. Молоток в голове успокоился. Мгновение спустя ее клычки сомкнулись на его нижней губе, так сильно, что Жан чертыхнулся от неожиданности.       — Это еще что такое? — возмутился он. Но услышав в ответ «не сдержалась», расмеялся и прижал еще ближе, целуя снова.