Сломлен

Взгляни на меня, мальчик. Клинку и печати невозможно противиться. Разве станет человечеству хуже без таких как ты? Видя, в какое чудовище превратился Каин, войдя в ловушку с кинжалом в руках, Дин понимает: сегодня умрут оба. Пробный удар, подсечка и поражение. Прыжок с боку, замах, поражение. Бросок, удар, блок, поражение. Яростный выпад – поражение. Так с этой тварью не справиться. Дин отдается метке. Падает в первозданную ненависть, переставая балансировать на грани. Убийца стоит на коленях с опущенной головой — поза осужденного на казнь. Рука с кинжалом с усилием поднимается, и Дин понимает — вот он, конец. С яростным криком клинок входит в чужую плоть. Спуск по лестнице стоит ему последних сил. Отдавать клинок страшно — всё равно, что отрывать собственную руку. Дин чувствует каждую зазубринку, каждое пятнышко крови, покрывавшее острие. Протягивая его Касу, он старается успокоить конвульсивно подергивающиеся пальцы и кровь, бешено стучащую в висках. Встречаясь взглядом с Сэмом, Дин наконец позволяет адреналину отступить, а своим ногам ослабнуть, и падает в объятия брата. Чувство родного тепла не прогоняет вибрацию смертоносной стали в левой руке. Клинок Каина. Пальцы дергаются, пытаясь остановить импульс, и Дин понимает, что поднес оружие слишком близко к Сэму. Что Сэм подпустил его слишком близко. Бросая через плечо брата взгляд на потолок амбара, туда, где лежит поверженный монстр, Дин отчетливо понимает: он вошел в пещеру дракона, убил чудовище и сам превратился в зверя. Только ли сейчас? Отпивая кофе на ставшей почти родной кухне бункера, Дин чувствует знакомый металлический привкус. Он быстро опускает трясущиеся руки на стол, едва не расплескивая содержимое чашки. Сбитые костяшки нестерпимо ноют. Прочистив горло и оторвав наконец свой взгляд от кофеварки Сэм разворачивается к брату и осторожно произносит слова утешения: — Дин… Знаешь, то, что ты сделал… — Он мельком бросает взгляд на разбитое в кровь лицо и потухшие глаза, — это невероятно, ведь, если ты смог при этом остаться собой, значит надежда есть, даже без лекарства. — Да, — Дин ободряюще улыбается. Кажется, это больше похоже на гримасу. Лекарства? Гневный шепот в его сознании усиливается. В желудке сворачивается узел рвущейся наружу ненависти. Вены горят. Сэм лежит на диване с переломанными костями и свернутой шеей. Не нужно никакое лекарство. Дин через силу отпивает, стараясь скрыть перекошенное лицо, — верно. И небрежно бросает появившемуся в дверях Касу: — Где клинок? — В надежном месте, — такой ответ не устраивает ни Дина, ни сидящее внутри чудовище. Они напряженно смотрят на Каса и встречают твёрдый ответный взгляд. Дин видит, как искажается от боли лицо ангела, как он бьется в его руках, умоляя о пощаде, когда Дин разрезает его плоть на мельчайшие лоскуты и раскладывает их на полу в почти идеальном порядке. Дин чувствует приятное тепло чужой крови, струящейся по рукам, стекающей ручейками меж пальцев. Дин слышит довольный рокот чудовища. Он отводит взгляд первым, а затем встает, приложив все силы, чтобы звучать непринужденно: — Если вы не против, пойду-ка я посплю денька четыре. — Конечно, — Сэм смотрит с тревогой. Конечно. Направляясь к выходу, Дин хлопает Каса по плечу. В сознании мелькает образ расчлененного ангела с перерезанным горлом, нелепо раскинувшегося на полу их гостинной. Рука вздрагивает. Резко отшатываясь, он уже не слышит встревоженного голоса Сэма. Расстегивая рубашку на ходу, Дин поднимается в ванную, распахивает дверь и тяжело опирается на края раковины. Что ж, метка — это клеймо смертника. Каин ясно показал, что даже избавление от нее не спасает от поехавшей крыши. Смотря в зеркало, Дин видит холодные синие глаза. Глаза, которые с равнодушием смотрели на кинжал в груди двенадцатилетнего мальчика. Он видит лицо Сэма: избитое, окровавленное, подернутое трупной синевой. Он видит бездушный взгляд Каса и его опухшее лицо, искривленное от боли. Он опрокидывает стакан с щетками, выдергивая бритву, и резко проводит лезвием вдоль крупных синих (ещё не чёрных?) вен. Через мгновение следует отрезвляющая боль. Края раны расходятся и тёмная, почти черная кровь медленно изливается наружу. А потом кожа на глазах зарастает. Только пятна крови на рукавах напоминают о неудавшемся суициде. Что ж, в эту игру могут играть двое. Дин, оставшись в одних боксёрах, растягивается в наполненной до краев ванной. Выбрасывая ноги за бортики, он ни на миг не дает себе задуматься и рывком погружается под воду. Он инстинктивно делает попытку вдохнуть и давится водой, проникающей в уши, нос, рот. Он мечется как слепой котёнок, беспорядочно размахивая конечностями и ударяясь о керамические бортики. Лёгкие заполняются жидкостью. Грудная клетка горит и разрывается на части. Мышцы сводит судорогой. Агония длится недолго: красные и белые вспышки на обратной стороне век исчезают под напором тьмы, скопившейся где-то на периферии. Тело обмякает. Сознание окутывает мрак. В следующее мгновение Дин давится влажным воздухом на скользком кафеле, безуспешно пытаясь остановить разъезжающиеся руки и ноги. Переворачиваясь на живот он с яростью впечатывает в пол кулак. Вернувшись в комнату, Дин достает из сумки обрез. Быстрогорящий порох и картечь — поделка, которой охотник заслуженно гордится. Приставляя оружие к виску, Дин надеется, что метка не сможет соскрести его мозги со стены и вернуть их в многострадальную башку. Спуская курок, он позволяет себе понадеяться и на то, что отдача не оторвет ему руку раньше нужного. Осечка. Спускает ещё раз — снова осечка. Обрез летит в стену. Благо, бункер — это звукоизоляция. Переждав ночь, Дин выезжает в магазин за черничным пирогом и салатом, потому что ему уже лучше и да, Сэм, я справлюсь сам, сгоняю туда обратно, подцеплю горячую цыпочку и развеюсь чуток. И не смотри на меня с укором, мы все заслужили передышку. Дышать на крыше офисной высотки в Лебаноне не так уж и просто. Может быть, дело в боязни высоты, а может в том, что Дин уже заебался искать свою смерть. Однако сейчас, стоя у края, он уверен: от превращения в лепешку его не спасет ни одна метка. Делая шаг на парапет, он бросает взгляд вниз и видит снующих туда-сюда людей и проезжающие мимо машины. А затем его накрывает адская боль. Жидкий огонь вперемешку с серной кислотой разливается по венам, капиллярам, артериям. Проникает в каждую клетку тела, пронизывает каждый сантиметр черной истлевшей души. Дину кажется, он снова на дыбе. Дину кажется, его кости вплавляются в подгоревшее мясо. Дин разлагается как паленая резина под лучами июльского солнца. Он валится на колени и в агонии катается по крыше, раздирая ногтями грудь, выцарапывая ад из нутра. Извиваясь, он подползает к краю парапета. Боль с каждым пройденным миллиметром усиливается. Метка противится. Оказавшись у цели Дин, ослепленный и ничего не слышащий, делает последний рывок. Знакомое чувство падения и судорожные движения рук, в попытке найти опору. Свободный полёт длится недолго. Дин не чувствует той самой боли, но видит темноту перед глазами и думает, что встретить конец в Пустоте — не такой уж плохой исход. Однако чувства постепенно возвращаются. Под спиной — мягкий ворс ковра, где-то над головой надрывается старенький кондиционер. Сквозь крепко сомкнутые веки проникает желтоватый свет. Приоткрыв слезящиеся глаза, Дин хрипло вздыхает. Взгляд упирается в черные ботинки, свободные брюки и помятые донельзя края знакомого бежевого плаща. Он закрывает глаза и думает: еще ведь остались таблетки. И вздрагивает от прикосновения холодных пальцев ко лбу, покрытому испариной. А затем получает пинок под рёбра такой силы, что парочка костей, кажется, вот-вот проткнет грудь. Кастиэль легко поднимает его за грудки, с яростным рыком впечатывает в бетонную стену (Дин вспоминает многострадальный переулок) и освобождает одну руку. Дин плотнее прикрывает веки, ожидая очередного удара и вздрагивает, чувствуя, как чуткие пальцы оглаживают его скулу. Он не спешит открывать глаза. Какая-то его часть всё ещё надеется, на то, что он мёртв, а это бред ошалевшего от болевого шока сознания. Но пальцы не исчезают. Они мягко очерчивают контур лица, ласково трогают его лоб, проходятся вдоль прикрытых век и опускаются к разбитым губам. Дин думает о том, как он, должно быть, жалок. Грязный убийца, упорно пытающийся совершить самый страшный грех. Ублюдок и урод, которому предначертано однажды прервать жизни близких. Внезапно ему в голову приходит мысль: не запятнает ли себя ангел прикосновением к черной демонской душе? Он чувствует горячее дыхание Каса на лице и открывает глаза, встречаясь с пронзительным взглядом. Тоже синие. — Так вот каким ты себя видишь, Дин. Никчемный сын, не оправдавший ожиданий отца. Убогий брат, неспособный защитить родную кровь. Выполнить одну работу. Ни на что не годный друг, который ставит под удар близких. Попусту коптящий небо урод, отравляющий жизни других, калечащий их души. Не заслуживший спасения слабак. Угроза. Убийца. Каждое слово бьёт Дина не хуже пощёчины. Горькая правда в устах близкого друга еще невыносимее ранит сердце. Взгляд Кастиэля смягчается. — Ты ошибаешься, Дин. Твой отец воспитывал тебя жестко, но никогда не считал никчемным. Его сердце было переполнено любовью к тебе. Он отдал жизнь не из чувства вины или долга, а потому что любил тебя. Твой брат считает, что ты заменил ему и отца, и мать. Он благодарен тебе за всё, что ты сделал и не винит тебя за твои ошибки. Твои ошибки, Дин, как и твои победы продиктованы любовью и преданностью, а не ненавистью и злобой. Я хочу, чтобы ты понял это. Я хочу, чтобы ты понял, что то, что ты делаешь — это не зло. Твоя душа... — Кастиэль медлит. — Когда мы с братьями спустились в ад и один лишь я сумел уцелеть, я думал, что опоздал. Твоя душа была будто покрыта копотью, слоем демонской скверны. Она чернела и пульсировала — В ней не было света. Пустая оболочка, потерявшая человека внутри. Так я думал. Но когда я прикоснулся к ней, мои глаза открылись. Столько сострадания, любви и муки, столько искреннего сожаления и скорби никогда не встречалось до этого мне. Я схватил её, и жар опалил мои ладони, — Кастиэль прерывается и внимательно смотрит на Дина. Дин чувствует сотрясающую его тело дрожь. Да, каким-то образом ему удалось выбраться праведником из пекла, но сейчас он — бывший демон, жестокий палач, неудавшийся самоубийца и клеймённая нечисть. Он даже убить себя не смог как следует. Кас продолжает. — Твоя душа чиста и сейчас, Дин. Ты знаешь, все души можно сравнить с цветками. Они растут, распускаются и цветут под влиянием человеческих чувств, мыслей, действий. Любовь, страсть, смех и дружба подпитывают душу, наполняют ее энергией. Злоба, ненависть, зависть иссушают её, и она мельчает, сжимается и приобретает уродливые черты. Сколько бы ты не корил себя, сколько бы ни винил во смертных грехах, я вижу твою душу сейчас — и она прекрасна. Она сияет сильнее, Дин. Ты пропустил через нее боль, вину и раскаяние, и твоя душа расцвела. Я покажу тебе. Дин трёт лицо грязной ладонью. А затем смотрит на Каса с яростью и отчаянием. — Нет, Кас. Нет. Ты не понимаешь. Чёрт. Ты, Сэм — всё что у меня осталось, верно? Но я как гребаный ураган разрушаю всё, к чему прикасаюсь. Я порчу всё, понимаешь? Не хочу смотреть на ваши страдания. И люди, другие люди? Все, кого я убил, все зам-мученные мною души в Аду. Что я вообще сделал правильного? Я просто должен умереть, пока не пострадал кто-то ещё. Пока не пострадали вы. Пожалуйста. А потом Дин помнит только ослепляющую боль. Теперь это не адский огонь, а свет, выжигающий всё изнутри. Теперь горит только сердце, и это в тысячу раз больнее. Сотрясаясь всем телом, он опускает взгляд на свою грудь и видит руку Каса. Вот только она не лежит сверху, а проходит сквозь грудную клетку. И Дин не видит пальцев Каса, не видит кисти — только их смутные очертания и яркий, ослепляющий свет. Белый, с холодными синими и зелёными переливами и едва заметным оранжевым свечением по краям, он напоминает северное сияние, сжатое до размеров небольшого шара. Дин поднимает голову и встречается с пронзительными глубокими глазами, захватившими и зеленые, и насыщенные синие вспышки. И в этих глазах он видит что-то такое, в чем не может признаться самому себе. Следующее, что он понимает — он стоит на коленях. Его голова бессильно свешивается на грудь. Её поднимают за подбородок сильные пальцы. Кас. — Не казни себя, Дин. Прекрати. Твоя душа, твой свет подарили столько чудесного этому миру. Тебя бросало в пекло снова и снова, ты видел худшие стороны этой жизни и продолжал любить её. Ты не заслуживаешь всей этой ненависти. Посмотри на себя не глазами твоих злейших врагов, но глазами твоих родных. Я люблю тебя. Таким, какой ты есть Дин: с демонским прошлым и с твоей прекрасной душой, с меткой Каина и клинком. Сэм любит тебя. И мы никогда не позволим тебе умереть вот так, потеряв веру в своё спасение. Дин сидит в позе осужденного на смерть и видит то, чего не видели перед казнью холодные глаза Каина — надежду.