В Токио уже темно и запели цикады
Больше нет пути назад. Во мне таится древнее зло. Мой забытый бог в кимоно, в моём храме разгорается пламя. *Разрушительный гнев кипит и переливается за чашу. По катане бежит кровь, вверх взлетают твои брови. Голова, как в slow motion, летит с плеч твоих. Не удосужившись стереть кровь с лезвия и убрать катану в ножны, роняю холодное оружие. На лице играет дьявольски пошлая ухмылка: мне нравится то, что я вижу. Подхожу к трупу, поднимаю голову с пола и пальцами вытаскиваю глаза, тяну и отрываю их от нервных окончаний, что соединяют органы зрения и мозг. Оставленная без глаз голова бесцеремонно улетает после того как я с пренебрежением покрутил её и отшвырнул. Немного повертев и осмотрев, сжимаю в обоих кулаках по глазному яблоку. Даже не морщась от отвращения, спокойно смотрю в пустые глазницы, пока мерзкая кашица стекает с моих ладоней. Прошибает мелкой дрожью от неведомого мне ранее удовольствия. Ядовитая амброзия, сулящая райский экстаз от возмездия, разливается по кровеносным каналам. Ранее испуганное лицо убитого стало улыбчивым, я оглушительно даже для самого себя зашёлся в диком хохоте; громогласный смех тут же синхронизируется со звуками грома с улицы. Я тревожно заозирался: за окном ни облачка.Гром посреди ясного неба?
Стоило подумать над этим, как небо начало размываться — на секунду подумал, что теряю зрение, затем небосклон исказился как при помехах на видео с характерным шипением. Когда глюки и блюр прекратились, небосвод постепенно стал фиолетовым, а облака всех цветов радуги заполнили небеса. Они двигались плавно, затем их скорость росла. Цветные, уже сгущающиеся тучи, наэлектризовались. Я оказался под открытым небом, вокруг никого и ничего, под ногами бесконечное тянущаяся поверхность татами. В меня бьёт молния и я падаю назад. Уже давно пора ощутить жесткую гладь мата для единоборств, но момент будто застыл и я падаю уже приличное количество времени. Застыв в воздухе, я попытался пошевелиться, но не смог. Даже пальцы не слушаются. Я с головы до пят парализован и полностью беззащитен, остается только один выход: мысленно переместиться восвояси. Говорят, когда падаешь во сне, ты растёшь. Но я лишь умираю от страха. Некуда больше расти. Разве что в ширину, но мне это не грозит, от всех этих нервных потрясений можно только похудеть, расстаять как свеча. Просыпаюсь от нестерпимой боли в сердце и бешеного сердечного ритма. Пульс бьёт в ушах как ритуальные барабаны африканских жрецов. Происходящее было не настоящим, а ощущения самые что ни на есть реальные. Каждый блядский раз один и тот же итог: твоя смерть, моё нескончаемое падение, но декорации и события сна никогда не повторяются. Изможденный, с усталым взглядом стоишь на стертых коленях и просишь прощения, за которым следует гибель. Из раза в раз я совершаю это мысленное грехопадение ради сладкого момента, когда я убиваю этого Хатаке. Каждый раз отличаются способы и обстоятельства, неизменно лишь то, что труп нахально посмеивается надо мной. Однажды я раскромсаю эту самодовольную рожу в фарш, посмотрю как ты заулыбаешься теперь, сука. Если мое подсознание навязчиво крутит какое-то кино, стало быть, это знамение и я сделаю предначертанное Фортуной и Кармой предсказание явью. Приложу все усилия, чтобы закономерный финал свершился. Я ещё доберусь до тебя, обещаю. Да помогут мне высшие силы: верховная канцелярия и армия доблестных ангелов, прошу принять мою сторону в этой войне.•••
Чашка крепкого кофе, стоявшего на столике подле дивана, уже давно остыла. Я отхлебнул немного, вдыхая благородный аромат, но вскоре отвратительный и вяжущий вкус во рту заставил меня скривиться и неуверенно поставить чашку обратно. — Сахар забыл, — мой голос совсем поник. В нем не было той задорной юношеской звонкости. Осталась лишь гнусная хрипотца, что эхом разнеслась по малым комнатам квартирки и в них же исчезла. Шумно вздохнув, я снова прилег на кровать. Это действие повторяется изо дня в день. Вошло в некую традицию. Палец нажимает на выключатель. Щелк. Практически ничего не изменилось, разве что тусклый свет люстры, лампочка в которой совсем скоро подохнет вместе со мной, перестал выделять пыль, оседающую на прикроватную тумбу. Если закрыть глаза, то ничего плохого нельзя увидеть. Хорошее тоже окажется незримым, но это обман. По сути, в этом мире не осталось ничего «хорошего». Все давно во власти зла. Смертельно устал от этого. Да прибудут со мной силы на то, чтобы повернуть это всё вспять, обратить даже худшее из зол в свою пользу. Сон — то время, когда я могу отправиться в царство своих мыслей, где они приобретают материальную оболочку. И каждый чертов раз я вижу его… Какаши, что рьяно клялся мне в любви, всего-навсего нуждался в дырке. Каждому своё, ему присунуть кому-то, а мне цели повыше, например, найти хоть немного справедливости в этом погибельно гнилом смрадном чистилище под названием жизнь, отыскать хоть сколько-нибудь упоения во время этого раззвершегося ада на Земле. Золотистые иглы пронзают моё сердце, когда я нахожу под кроватью полароид и его фотографию. Прямой взгляд в объектив, прежде казавшиеся мне таковыми мягкие черты, стали ощутимо более жестокими. Как за такой внешностью может скрываться столь мерзкое и зловонное нутро? Такая уродливая душа, совсем не под стать такому телу, как у Аполлона. В припадке очередной истерики беру острые ножницы и протыкаю ему глаза, затем кромсаю фотографию. Недолго думая, фотографирую себя: опухшего и красного от слёз. Я должен помнить, что он со мной сделал и я специально увековечу своё состояние, чтобы не позволить ему снова околдовать меня, чтобы ум оставался холодным, трезвым и ясным. Изящное устройство неторопливо высовывает кадр, беру и машу карточкой в воздухе, но не хочу наблюдать за проявкой. Не глядя, вкладываю фото в кармашек дневника. Подписываю страничку «посмотри сюда, когда станет плохо и будет ещё хуже, если оставишь всё как есть; do it» Надо хорошенько запомнить каждую деталь, каждую порцию боли, чтобы вернуть ему этот должок в многократном размере. Судорожно делаю записи в дневник, описывая все свои ощущения. Постоянно перечеркиваю, силясь облачить всё в более точные слова. Видит бог, я стараюсь изо всех сил. Бумага уже пропитана соленой водой, чернила поплыли, но всё написанное ещё читабельно. Так даже лучше, текст, размазанный от слёз, более убедительный и вызовет больше отклика. Я точно не уклонюсь от своего пути. Высказался сам себе, но это почему-то не сработало как надо, я словно разбередил свои раны и всё. Нужно выговориться как следует, но мне некому исповедаться. Даже специалистам я говорил не всё, далеко не всё, даже от того, что я сказал «меня изнасиловали», прорвало так, будто плотина разрушилась. Я чуть не затопил кабинет слезами. По рекомендации психотерапевта проведу сеанс наедине с собой. Нужно поставить перед собой стул и представить, что там сидит кто-то, к кому хочется обратиться. Либо объект ненависти либо тот, кому хотелось бы доверить свои тайны, но в реальности никогда даже не намекнешь. Я мысленно обращаюсь к Какаши. Раз за разом задаю ему вопросы. Естественно, ответы от него я не получаю, ведь он просто молча сидит передо мной на табуретке. Я горько усмехнулся и начал рассказывать. Сбивчиво, взахлёб со слезами, громко, тихо, чеканил слова четко, затем мямлил и лепетал, как ребёнок. Прошло минут сорок, прежде чем я обнажил свою душу своему воображаемому истязателю. С этого момента мы меняемся ролями, теперь я в роли инквизитора. — Ты, ублюдок, растлил и тело и душу, я ненавижу тебя! Сдохни, катись прямиком в ад нахуй! Уж я-то тебе его обеспечу, скотина тупая, разорву тебе, суке, пасть, — буквально плевался желчью ему в лицо, — тебе больше будет не до веселья, псина.As I looked up The flames grew high You watched me from I said goodbye With your big eyes And your big lies
Зато мне весело, обматерил его на чём свет стоит; у меня теперь такое эйфорическое упоительное состояние, хочется бегать и ловить медуз в Бикини Боттом. Обессиленно падаю на кровать, ручьи слёз текут сами по себе, я даже не плачу и не всхлипываю, грудь мерно вдымается, вбирая в себя живительные глотки воздуха. Это слёзы освобождения. Мой манифест сработал и я прошёл все эти гештальты. Освободившаяся от оков страха и ярости душа норовила устремиться в объятия херувимов и вознестись в рай, но я с усилием удержался от этого соблазна. На этой бренной земле ещё много дел. Как же поступить? Было дано столько громких обещаний самому себе, но как после его смерти выйти сухим из воды? Законы существуют в том числе и для меня. Неужели единственным выходом будет последовать за ним? Как бы не так, я должен, нет, обязан жить дальше. Все должно непременно починиться и наладиться. Теперь свобода, безопасность и простое человеческое счастье для меня во главе угла. Это не просто базовые потребности, а непреложные и жизненно необходимые ценности. Больше я таким добром расбрасываться не буду. Не ценим — теряем, а потерявши — плачем. Так и случилось. Обещаю, больше не пренебрегу этой сокровищницей. И спасибо Вселенной за то, что я имею сейчас.