и да, не влюбиться не получилось.

Петя старательно делает вид, что ничего не было. Он не говорит о произошедшем сам и запрещает Игорю — каждый раз предугадывает, когда тот собирается рот открыть с явным намерением поднять определенную тему, и смотрит раздраженно. Пропавшие с магнитной полоски ножи, выпотрошенную до пластырей аптечку и дежурный осмотр окон Петя предпочитает не замечать. Он уверен, Гром и у ванной бы дежурил, если бы дверь не вынес нахуй. Теперь там дыра и рай для всех, кто любит подглядывать или ходить голышом. Но все это в какой-то момент (через пару дней) начинает заебывать. — Может, сядешь уже? — Хазин глядит исподлобья. Забившийся в угол кухни Игорь теребит чайный пакетик в кружке и безмолвно наблюдает за ним, боясь хоть на секунду отвлечься. Он садится, только чтобы не трепать нервы наконец выползшего по-человечески поесть Пети. — Что? — не выдерживает тяжелый взгляд. — Смотрю, как ты тут освоиться успел, — хмыкает Петя, шумно прихлебывая черный, чересчур крепкий чай. Кривится, но ничего не говорит. — Бутерброды чем режешь? Кершоу с собой носишь? — на дне воспаленных глаз плещется раздражение. — Если что сказать хочешь, — Игорь сразу понимает, к чему все идет, — говори прямо. — Хочу спросить: нахуя ты ножи засунул куда-то? — он склоняет голову вбок, а губы дергаются. — Все попрятал, следишь за мной, скоро в туалет вместе будем ходить, да? Я, кажется, ясно дал понять, что не хочу вспоминать. Три дня. Три дня прошло, а у Игоря до сих пор перед глазами…все это. И улыбка безумная, и злость чужая, и собственное бессилие. От воспоминаний трясутся руки, но он молчит, с накатывающим страхом справляясь самостоятельно. — Прости, — вместо всего остального говорит Игорь. Влезать в конфликты нет ни сил, ни настроения. — Прости?! — зато у отоспавшегося Пети всего этого предостаточно. — Я, блять, не маленький ребенок, не нужно ходить за мной повсюду! — едва не разбив резко опустившуюся кружку, он вскакивает из-за стола. — Извинился бы ты лучше за всю хуйню, которая происходит! — дышит надсадно, сипло, краснеет от злости, нервно сжимая кулаки. А Игорь просто смотрит, позволяя проораться. — Че молчишь?! — Хазина накрывает. — Ты хоть представляешь, что я пережил? Хоть на секунду, блять, можешь представить, как мне было хуево?! Это из-за тебя я слезать согласился, ты же правильный дохуя, с уебанами не общаешься, — Игорь молчит даже тогда, когда Петя снова расплывается в кошмарной злой улыбке, одно за другим выплевывая слова и сбиваясь с дыхания. Молчит и скрипит зубами, еле сдерживаясь. — А я именно такой. Ущербный, потерянный, конченный, так нахера тебе все это, м, майор?! Я из-за тебя чуть не сдох! — ядовито шипит он под конец. Уровень оставшегося терпения падает ниже критической отметки. — Да ты охуел, что ли?! — резко отлетает стул, Гром возвышается над тяжело дышащим Петей, глаза сверкают недобро. — Я от тебя неделю не отходил, пока ты в бреду метался, блевал, руки раздирал свои… И мои, блять! Я ни словом тебя не попрекнул, ты мне сам говорил, что слезть хочешь! И молодец, что пережил все это, радуйся, не сдохнешь носом в порошке! Тебя и без отходов сложно переносить, а так ты вообще невменяемый был, но я все, сука, сделал от меня зависящее, чтобы ты не откинулся! — надрывный крик отрезвляет. — И можешь говорить, что хочешь, но со своей задачей я, блять, охуенно справился! Игорь вздыхает, впивается усталым, горьким взглядом. — Нахера мне все это? — голос пропитан тяжелым отчаянием. — Я тебя люблю, долбаеб. Оба молчат. Петю будто водой окатили. Он вынырнул резко из омута эмоций, и теперь осознает сказанное. В груди ноет, от признания становится только хуже. Боль в пасмурных глазах напротив ощущается, как собственная. — Игорь… — Пошел ты. Гром уходит в гостиную, оставляя после себя лишь неприятный осадок с налетом вины. Петя устало трет лицо ладонями. Он моет посуду сам, сосредоточенно натирая губкой тарелку и засматриваясь пузырьками пены, и кружки споласкивает осторожно, боясь выпустить из все еще подрагивающих временами пальцев. Ему нужно отвлечься, а Игорю нужно остыть — они такие понятливые, когда уже поздно, и потому дают друг другу продышаться, успокоиться. Петя заливает футболку водой, прижимаясь к раковине слишком близко, но даже не думает ее менять — живот приятно холодит. В гостиную он заходит спустя полчаса, как минимум. Игорь на противоположном конце дивана залипает в телефон, не обращая внимания, и Хазин молча садится у своего края, подтягивая поближе небольшую подушку. Он не совсем понимает, что нужно говорить в такой ситуации, да и рот открыть страшно — опять хуйня вырвется какая-нибудь. Просто Пете никогда не говорили, что любят… Нет, не то. Ему никогда не говорили, что л ю б я т. Вот прямо так, не скрываясь, в глаза, искренне, с правильным придыханием и чувствами. А еще ему не доводилось извиняться за свой хамский базар. Ни разу. И, если честно, обидеть других людей Хазин не боится и сейчас. Только Игорь не другие, Игорь — это… Игорь — это Игорь, это слишком теплое, родное, въевшееся, вросшее, не отпускающее и вставляющее попизже любой наркоты. Это странное, болезненное, грубое и горькое, но жаркое, желанное, абсолютное. Игорь нужен. Как воздух необходим. И вот он — на расстоянии вытянутой руки. А Петя протянуть ее не решается. — Ты обижаешься? — до невозможности легкое, но такое сложное «прости» звучать отказывается. — Нет, — спустя секунду без малейших раздумий, только по-прежнему в экране телефона. «А че тогда говнишься?» — хочется спросить, но Петя прикусывает язык, пока не сделал хуже. Он, если и понимает, что накосячил, то старается текстом потом оправдаться, набрать сообщение. Будь то мама — «я не хотел тебя обидеть, мамуль» — или Кристина — «давай туфли твои купим завтра? ну те, красивые, которые тебе понравились». Не пишет так только отцу, потому что не может себя пересилить. Тяжело это — извиняться перед тем, кто не заслужил. И чаще всего они обмениваются взаимными оскорблениями. Но проблема в том, что Игорь — не Кристина, туфлями его вряд ли купишь, и тут скорее подходит обычный разговор. Вроде так люди делают, если хотят помириться? Обсуждают, разговаривают, высказываются. Значит, надо просто поделиться переживаниями, признать, что был не прав, поблагодарить Грома за поддержку. В конце концов это ему пришлось Петю останавливать, когда он… Блять. У него язык не поворачивается. — Ну что? — Игорь откладывает телефон. — Что? — Скажешь что-нибудь ещё? Он смотрит, прищурившись, хмурится, словно ожидая продолжения перепалки, но в итоге лишь закидывает руку на спинку дивана, пальцами едва касаясь Петиного плеча. Петя прослеживает это действие и решает не отодвигаться. Ему вообще-то хочется податься вперед, но он не уверен, что так… Что так правильно? Игорь тоже не спешит начинать. Он подцепляет рукав чужой футболки, щекочет кожу прикосновениями, вызывая мурашки. Пальцы медленно ползут ниже, вырисовывая узоры на дрогнувшем предплечье, прослеживают отчетливые линии вен, задерживаются на запястье, обхватывают, потянув ближе. Хазин молча сдвигается по дивану, не сопротивляясь и не решаясь спрашивать. Не встретивший возражений Игорь накрывает прохладную, чуть влажную от нервов ладонь, сжимает в своей. — Я боюсь, — вырывается у Пети совершенно внезапно. Он слишком поддается моменту, позволяет себе откровенничать. — М, — Игорь кивает, сплетая их пальцы. Петя взглядом цепляется за это, в груди теплеет. Да, так правильно. — Чего боишься? — Всего? — он неуверенно жмет плечами, избегая смотреть в глаза. — Я вообще не представляю, что дальше делать, кем быть, куда идти. Как родителям рассказать обо всем, что было, и о… О тебе. Они же никогда… — прерывается, не договорив. — Вот пока мы здесь сидим, я чувствую себя нормально, типа как на своем месте. Но когда задумываюсь, что придется вернуться обратно, таскаться по душным, вонючим клубам, малолеток крутить, снова и снова на все это смотреть, блять, я… Мне так хуево становится, я просто, я… Гром сгребает его в объятия, и Петя даже не вырывается. У него слишком быстро бьется сердце, и в груди болит от нарастающей паники, но теплые ладони гладят по спине, собирая мелкую дрожь, просят успокоиться. Он дышит хрипло, жмется носом в шею, прикрывает глаза, набираясь смелости: — А еще я боюсь, что ты, — паузу тянет слишком долго, боится заканчивать предложение, — что ты уйдешь. — Почему? Петя вздыхает, признаваться всегда страшно. Тем более в таком. Тем более Игорю. — Потому что ты не все знаешь про наркотики. Ладонь замирает. Хазин чувствует, как напряглось чужое тело. Зажмуривается. Он не видит Игоря, но может в малейших деталях представить нахмуренный лоб, сузившиеся глаза и полыхнувшую в них злость. — Расскажи, — голос непривычно низкий, глухой. — Я не должен тебя в это втяг— — Рассказывай, — резко перебивает Игорь, это уже звучит как приказ. Петя отстраняется, вытаскивает айфон из кармана домашних штанов, снимает блокировку, пальцами тычет по экрану и молча сует в раскрытую ладонь Игоря, украдкой скользя цепким взглядом по его лицу. — Что это? — Почитай. Там наверх прокрути, — Петя поднимается с дивана, лохматит пальцами свои волосы, и, немного понаблюдав за листающим чат Громом, разворачивается к двери. — А ты куда? — спрашивает Игорь, растерянно оторвавшись от экрана. — Поработать, — спешно отмазывается Хазин и выходит, пока допрос не продолжился. Над чем собрался работать Петя, пару минут назад не хотевший даже вспоминать о факте собственного трудоустройства, Игорь не представляет. Зато он сразу понимает, что находиться в одной с ним комнате в данный момент Хазин не готов, не может и не хочет. И если так, то пускай. Ведь разблокированный айфон по-прежнему в руках, в нем абсолютно все: от банковских карт до личных переписок, способных подвести под статью или даже несколько, и Гром без проблем мог бы просмотреть каждую, ведь во времени его никто не ограничивает, и… Петя настолько доверяет. В чате с контактом, подписанным «мудак», обнаруживается много дохуя всего интересного. Мелькают имена, даты, суммы, размеры партий — все это мешается со звонками на пять-семь минут, явно нерадостными Петиными ответами и такими же резкими напоминаниями о каком-то «видео». Хазин после этого обычно не пишет, и Гром лезет во вложения, не замечая, как быстро колотится сердце, и липкий страх за дорогого человека проступает на коже. С кем же ты, блять, связался. Игорь одновременно хочет и не хочет смотреть, задерживая палец над экраном. Но смотреть приходится. «— Я тебе повторяю, блять. Ты на кого нарвался, блять, ты знаешь, а?! У меня батя…сука, блять, порешает вас всех! Ясно?! Ты че вылупился, а? У нее батя замминистра, блять, вас всех порешают, я вам говорю! — Синицын, давай-ка ее на освидетельствование. — Да на какое освидетельствование? Ты щас сам поедешь, лысый, бля…» Игорь ставит на паузу, чтобы перевести дыхание. Петя на кадрах абсолютно невменяемый, стопроцентно обдолбанный и охуенно борзый — в принципе очень на него похоже — только верить почему-то не хочется. Та версия Хазина, что мягко сворачивается под боком, закидывает ноги Грому на колени, просит сделать кофе и разрешает спать у себя на груди, совершенно не вяжется с неадекватом на видео. И снова связать их приходится через силу. Потому что его Петя и тот Петр — один человек. Нехороший, запутавшийся, проебавшийся и попавший в историю без счастливого конца, но все еще самый нужный. «— Какое министерство? Твое министерство! Какое… Твое! — А-а… А у меня не министе-е-ерство. — А че у тебя?! — А у меня служба. И твое министерство моей службе не указ. Наши ваших кроют. … — Обоих на освидетельствование!» Пиздец. Дальше вчитываться он не собирается, прекрасно зная, что увидит. Все одно и то же: шантаж, продажи, договоры, и истощающим бессилием веет от каждого Петиного сообщения. Игорь быстро проматывает, замечая лишь самое главное. И «ноябрьскую поставку» не пропускает. Видео цепляет. За езду в нетрезвом виде Пете светил бы штраф и лишение прав, но против него играет факт аварии с участием патрульной машины, нападение на сотрудника, и много что еще. В кадиллаке скорее всего нашли наркотики, Кристина на переднем сидении, насколько Игорь успел заметить, вообще была без сознания, а это все ухудшает ситуацию. И если даже замять очевидные моменты, то стоит видео попасть в руки средств массовой информации — семья министерской дочки, Петина, и они сами окажутся в настоящем пиздеце. Гром выходит из переписки, зло клацнув кнопкой блокировки. Хазин вляпался хорошо, прям, блять, постарался, как никто, и можно было бы сказать, что сам виноват, но он заложник ситуации, в которой не только свою жопу прикрывает, а десяток других. Неумело, безрассудно, ошибаясь шаг за шагом, но пытается, а сам увязает все сильнее. Петя не справляется. Он выбирает заглушать все это дерьмо наркотиками, выбирает беспросветное отчаяние, выбирает быть мудаком. Он выбирает. Игорь хочет, чтобы Петя выбрал его. Их. Когда он объявляется на пороге спальни и стучит по косяку прежде, чем войти, Хазин вздрагивает. Переводит взгляд с макбука на коленях в сторону двери, моргает удивленно, не заметив на чужом лице ничего, кроме легкого напряжения, и подтягивает ноги ближе, освобождая место. Гром опускается грузно, оставляет на тумбочке чужой мобильный и все-таки спрашивает: — Ты думал сдать его? Петя откладывает макбук. — Думал. — И? — Тогда он точно сольет, раз терять нечего. На меня же инфа есть про распространение, по самой большой из предъявленных отправят на десяток или больше. Отца сместят, так еще и с позором. Кристининого из министерства турнут, а он там куда-то избираться собрался. Мать не переживет. И с таким итогом лучше сдохнуть, блять. Игорь кивает задумчиво, Хазин задумчиво царапает ногтями по своей ладони. — А под него не рыл? — Куда там, бля! В открытом доступе нихера, друг-прогер взломать не смог, он же сука скрытная! — пальцы сильнее впиваются в кожу. Чем больше вопросов — тем сильнее Петя осознает безвыходность ситуации. — Ладно-ладно, — Игорь перехватывает его запястье. Никак не комментирует, просто останавливая, и переводит тему: — Слушай, Севыч номер дал, ты, может, ну… — как говорить с кем-то о важности психотерапии, Гром понятия не имеет. — Чей? — настороженно выпрямляется Петя, но руку не отнимает. — Доктора, с которым он…общался. — А. Не надо мне его, — Игорь хочет возразить, но его прерывают невозмутимо: — Я запишусь, только сам выберу. Петя не дурак, он понимает, что не сможет без профессиональной помощи, и соглашается. — Не вопрос, — Гром улыбается коротко, прижимается губами к холодной ладони с немой благодарностью. Пораженный неприкрытой нежностью Петя молчит. Они сидят так еще какое-то время. Хазин листает в телефоне список клиник, просматривает сертификаты специалистов, а Игорь просто держит его за руку и боится отпустить. У него слишком много сомнений и подозрений, счастливым будущим даже не пахнет, зато грядущим пиздецом удушливо воняет. Мысль, что ноябрьская поставка, которой Петя должен заняться лично, подставная, не исчезает. Глупо и нелогично назначать ответственным человека, работающего только из-за шантажа — он, наплевав на последствия, в любой момент может пойти в отказную и сдать всех. И Дениса Сергеевича — негласно «мудака» — в таком случае сладкая жизнь не ждет. Однако это хорошая возможность слить ставшую бесполезной фигуру (несговорчивый, ненадежный, нервный, самоуверенный, и в целом еблан). Убрать Хазина по-тихому не получится, а вот списать все на конфликт из-за подконтрольных территорий — идеально. «Майор ГУНК убит при передаче крупной партии кокаина» звучит достаточно убедительно и трагично. Добавьте про кровное родство с генералом МВД, напишите примерную стоимость доставленного веса, пару неприятных эпитетов — общественность поверит. А в конце статьи то самое видео — теперь поверят абсолютно все. И жалеть не будут. Игорь сильнее сжимает Петину ладонь, думая, думая, думая. — Все нормально? — Хазин отвлекается, скользнув пальцами по напряженному запястью. — Да, — Гром кивает отстраненно. — Да, нормально. Свои мысли он держит при себе. Жизненные тупики ему не особо нравятся, но сам лабиринт всегда казался интересным, и Игорь понимает, что если где-то был вход, то должен найтись и выход. Какова будет цена этого поиска, он еще не представляет. Но заплатить готов уже сейчас.