и да, не влюбиться не получилось.

Петя просыпается один, и, по привычке подкатившись к другой стороне постели, не обнаруживает того, что искал: теплоту чужого тела и сильные руки, обычно сразу притягивающие к себе. Он садится, хмурится (это повторяется вторую ночь), повыше натягивает одеяло и сонно трет ладонями глаза, зевая. В комнате довольно прохладно и темно. Вторая половина кровати успела остыть, а значит, Игорь свалил, как только он уснул. Вчера Петя ситуацию спустил на тормозах, завалившись обратно, но сегодня не собирается. На кухне горит свет, Хазин щурится. Из-за приоткрытого окна по полу сквозит, и он спешит сесть на стул рядом с устало подпирающим щеку Громом, зависшим над какой-то книжкой, явно взятой из «юридического» собрания литературы в гостиной. — Ты че вскочил? — оторвавшись от созерцания текста, удивляется Игорь, совсем не ждавший такой компании. — Плохо? — Холодно, — вздыхает Петя и прихлебывает чай из чужой кружки. — Заинтересовался «Психологией судебной деятельности»? — он с усмешкой рассматривает несколько перевернутых страниц. — Да я просто взял, — Игорь жмет плечами и не поднимает головы, отрешено бегая глазами по строчкам и не понимая ни слова. — Что-то случилось? — отвлекшись от изначальной темы, с осторожностью спрашивает Хазин, вглядывается. — Нет, — словно не поняв вопроса, Игорь все же поворачивается в его сторону, сводит брови задумчиво: — С чего ты взял? Петя поджимает губы, ему неуютно. — Ты плачешь. — Что? — Игорь проводит ладонью по щеке, растерянно смотрит на мокрые пальцы. — Я не… Петя не любит, когда при нем плачут. Он не позволяет этого себе, а если так случается, то от жалости и ненависти его разрывает. В голове звучит голос отца, повторяющего, что «мужчины не плачут — плачут слабаки», и нужно держать себя в руках, справляться с трудностями, справляться с проблемами, с болью, с горем, со всем, что происходит. Справляться и не ныть. Поэтому Петя не знает, что нужно делать, как успокоить и как помочь. Он последний раз плакал при маме, когда коленки разбил в четыре года, и это единственное воспоминание, в котором его просто мягко гладят по голове и ваткой обрабатывают содравшуюся кожу. И сделать то же самое сейчас кажется лучшим вариантом. — Ты… — слова Хазину даются с трудом, но он все равно встает рядом с Игорем, кладет ладонь ему на затылок, старается: — ты в порядке. Петя охает удивленно, когда вокруг него обвиваются чужие руки, тянут ближе, а Гром благодарно прижимается лицом к скрытому футболкой животу. Все нормально. Пальцы увереннее проходятся по волосам, гладят неспешно, и в этом, несмотря на дрожащие под второй ладонью плечи, Петя находит собственное успокоение. Он понимает, сколько всего ради него было сделано и вынесено, сколько пережито, и ведь Игорь даже в клинику не сбагрил, не сбежал, как делали родители, предпочитавшие не видеть и не знать. Игорь видел. День и ночь не отходил. Смутно, но Хазин все равно помнит, какими уставшими, болезненными и обеспокоенными были его глаза, следящие за каждым вздохом. Все воспоминания похожи на затянувшийся кошмар, но среди них моментами всплывает чуткость рук, бережно убирающих налипшие на лицо волосы, и дрожащий голос, обещающий, что все будет нормально, и мягкие поцелуи сухих губ, касающиеся то разодранных рук, то влажного лба. Для Пети никто столько не делал. — Все хорошо, — повторяет Хазин то, что уже слышал в свою сторону. — Все будет хорошо. — Почему? — Игорь крепче сжимает футболку у него на спине. У Пети нет ответа, он сам не знает, будет хорошо или не будет, но пообещать что-то нужно, потому что видеть Грома разбитым невыносимо. — Я уверен, что будет, — говорит он серьезно и сильнее сжимает немного отросшие волосы. — Пойдем спать, м? Засыпать на Пете, теплом, тихо сопящем и пахнущем миндальным шампунем, Игорю нравится. А утром Хазин понимает, что ему совершенно не по душе роль домохозяйки, встречающей и провожающей мужа на работу. Конкретно не устраивает та часть, в которой нужно именно провожать, расставаться и выпускать из объятий. Он за практически две недели привык, что Игорь всегда рядом: можно валяться в кровати, обниматься, есть вместе, можно голову ему на плечо положить во время ночного киномарафона, поговорить просто, а теперь он ботинки в прихожей натягивает и поправляет волосы перед зеркалом. — Ну? Замечательно же, — зевает Петя у стены. Игорь долго думал, но в итоге надел предложенный темный бадлон. Немного большой для Хазина, а на нем сидит идеально, еще и выраженную мускулатуру рук обтягивает так, что Пете приходится слюни подбирать. — Порнушно, — фыркает Гром. — Еще как, — соглашается Петя и еле сдерживается, чтобы не застонать оттого, как охуенно майор Гром смотрится во всем черном. В дверях его одолевает странное чувство тоски — это кроется в резких движениях, спешном бормотании и потускневшем взгляде. Незаметным не остается. — Иди сюда, — Игорь дергает его к себе за вырез футболки и впивается в удивленно раскрывшийся рот. Давно они так не целовались. Долго, мокро, глубоко. Петя почти забыл, каково это, когда с явным желанием прикусываешь мягкие и податливые губы, льнешь ближе, задыхаясь, пока горячие ладони с силой сжимают бедра, через ткань пижамных штанов окатывая жаром, мнут ягодицы, словно специально вызывая мурашки, и не дают вывернуться. Игорь притесняет его к ближайшей стене, не выпуская из рук, зализывает укусы на губах и разводит стройные ноги коленом — Петя о него трется с тихим стоном, упираясь в плечи. — Прекрати, — шепчет он, в паху тяжелеет. — Или придется остаться, — и смотрит с явным вызовом. Глаза напротив сияют решительно. — Что потом Федору Иванычу скажешь? — До вечера, — хрипло выдыхает Игорь, снова прихватывая зацелованные губы. — Пиздуй работать, — усмехается явно довольный Петя и почти выставляет его за дверь, зная, что сам он вряд ли уйдет. Тоже привык. — Без тебя уже не справляются. После слова Хазина о чрезвычайной скрытности любых документов, касающихся покрытой тайной личности Дениса Сергеевича, Игорь правда не уверен, что найдет хоть какую-то информацию, способную помочь. Да, он видит архивные приказы о награждениях, назначениях, просто подписанные рапорты и заявления, но ничего более. Никаких компроматов, зацепок и намеков на его связь с наркотиками, тем более доказательств участия в целой сети нелегальной торговли. Фотографию, на которой Денис Сергеевич жмет руку Альберту Бехтиеву, богатому и влиятельному петербуржцу, Игорь находит случайно, пролистывая новостные сводки. Фото не то чтобы старое, и это странно, ведь на двоих у них нет совместных дел, кроме… О «нарко» статусе ночных заведений Бехтиева известно каждому сотруднику управления, но никто с этим ничего не делает, потому что стоит прийти с проверкой, как обнаруживается: нихуя. Альберту всегда стучат заранее и вымести клубы успевают подчистую. Да и совместный кадр все равно не доказательство. На нем никаких улик. Игорь вздыхает устало, трет лицо ладонями. Тяжело. Это вообще не его проблемы, он разбираться не обязан, но за Петю вписывается, потому что иначе не может. За него страшно и больно, и помочь хочется. Он видит, что Хазин не справляется, не вылезает из этого — лишь увязает, как в болоте. И Гром, сам того не осознавая, в это же болото шагает добровольно, топнет, руку помощи протягивая. Он верит, что сил не захлебнуться у него хватит на двоих. Должно хватить. Иначе вместо какого-никакого хэппи-энда их ждут две могильные плиты — С выздоровлением! От внезапного радостного возгласа Игорь вздрагивает, поднимает голову: перед ним стоит Дима. Улыбка от уха до уха, снова рубашка, теперь уже клетчатая, и в каждой руке по стаканчику. Он не спрашивает разрешения — плюхается на стул, двигает кофе к зевнувшему и благодарно кивнувшему майору и рассматривает его, словно увидел впервые. Это объяснимо, ведь заметно схуднул и осунулся не только метавшийся в агонии Петя. — Очень плохо было? — сочувствующе интересуется Дима, поджав губы. — Ну, — глотнув бодрящей арабики, Игорь думает, что ответить стоит более-менее честно, — не прям супер, конечно. Вы Петин кофе пьете? — смеется, не распробовав привычной горечи. — Ага, — Дима прячет усмешку за стаканчиком. — Ему не говори. — Не буду, — обещает Гром, откинувшись на спинку кресла. Этот небольшой перерыв ему нужен, чтобы разгрузить продумывающие миллион планов в секунду мозги. — Как он там кстати? — В отпуске же, откуда я знаю? — хмыкает Игорь. Чужой пронзительный взгляд ему не нравится. — Я тебе трижды звонил — ты не ответил. Я забеспокоился, пришел, дверь никто не открыл. А соседка сказала, что уже неделю не появляешься. Куда можно пропасть из дома на больничном? — в голосе Димы нет осуждения или недоверия, он говорит без издевки, но ожидает хоть каких-нибудь пояснений. — Не зря ты следаком стал. — Стараюсь. Так вы помирились? Игорь кивает: — Помирились. Помирились — слабо сказано. — Ну и хорошо, — Дима улыбается, отпивая кофе. — А то оба хмурые ходили. Игорь улыбается в ответ. И столько за этой улыбкой скрыто: бесконечные переживания, угрызения совести, гнетущий страх, бессонные ночи, молчаливое раскаяние, полные ненависти крики, бессильные слезы, собственная беспомощность, чужая выматывающая боль, холодное отчаяние, сжирающее изнутри, и чистая любовь. Глубокая, безрассудная, обезоруживающая, не дающая сдаться, заставляющая сердце биться и с каждым вздохом лишь усиливающаяся… Стрелка часов сдвигается к четырем. «Ты там уже?» Петя все-таки нашел специалиста и даже успел записаться. «да в дурака играю жопу отсидел» Заметно, что по поводу этой встречи он переживает. Хазин, в силу жизненных обстоятельств, бывал и у психиатра-нарколога (номер похожего вежливо подсунул Кирилл), и у психотерапевта, и у психолога. И опыт для него не новый, но все равно волнительный. «Нормально все?» «охуенно забрать тебя с работы?» «Во сколько?» «ну, к шести буду» «Давай» Игорь не задает лишних вопросов — ему потом расскажут все, что посчитают важным. В конце концов эти беседы Пете нужны, чтобы разобраться в себе, решить проблемы, понять их природу, и насильно в чужую душу Гром влезать не станет. — Проходите, — девушка с приветливой улыбкой открывает высокую дверь, пропуская Хазина вперед, и просит подождать. Кабинет совершенно не похож на те, где Петя оказывался во время пребывания в клинике — слишком яркие, выбеленные, слепящие, неуютные, всегда с непонятным сквозняком — а здесь все какое-то другое. Вместо побелки — темные обои. Плотные шторы, подвязанные по краям массивными кутасами, обрамляют высокие окна с широкими подоконниками. Мебель, хоть и старая на вид, но вписывающаяся в интерьер и добавляющая странной атмосферы, поскрипывает на дубовом паркете. Рядом с мягким креслом, в которое предложили сесть, возвышается объемный цветочный горшок с раскинувшейся монстерой. — Петр Юрьевич, — дверь сзади мягко хлопает, скрипнув под тяжестью лет. За стол напротив садится седой мужчина, — добрый день. Меня зовут Ян Робертович. Как Вы себя чувствуете? Петя с интересом рассматривает врача: высокий, стройный, с уложенными густыми волосами, отдающими серебром, и глаза у него прищуренные, задумчивые, спрятанные за нацепленными на кончик носа очками в тонкой оправе. На широких плечах висит халат, накинутый будто в спешке (и исключительно для атмосферы), под ним — коричневый свитер и прямые брюки. Веет чем-то карикатурным, максимально шаблонным, но Ян Робертович то ли выбирает правильную интонацию, то ли взгляд такой же правильный делает, и сразу хочется ему все как на духу выложить. — В целом нормально, — задумавшись, отвечает Петя. — Хорошо, — Ян Робертович быстро просматривает несколько листов, складывает их рядом на столе и смотрит теперь прямо в глаза. — Вы не переживайте, — говорит он, заметив непроизвольно теребящие край свитшота пальцы, — это только первый сеанс. Давайте, чтобы Вам было легче, я расскажу, чем мы будем заниматься сейчас и в принципе? Петя кивает. — Сегодня я попрошу Вас пройти несколько тестов. Это стандартная процедура в моей практике, она поможет узнать, как Вы реагируете на стресс, выяснить уровень тревоги, и даже какая профессия Вам подходит больше, — врач улыбается, и искренность в этом действии заставляет Хазина его повторить. — Мы обсудим, что именно привело Вас сюда, разберем основные переживания на данный момент — это позволит мне предварительно составить план сеансов и рассчитать их необходимое количество. В конце я расскажу Вам, что курс терапии будет включать в себя. Согласны? — Да. Раньше Петя своим врачам на встречу не шел, потому что — вау! — не хотел. Он верил, что разберется сам, а еще обижался, что родители сбагривают к психологам и не стараются выяснить, может, их вина в происходящем тоже есть. Может, блять, это им надо пойти к психологу и понять, как сильно облажались. Но ходил всегда только Петя. Сперва пытался отвечать серьезно, планировал разобраться, но что-то у него прям не получалось — все сводилось к шутке, раздражению и слишком доебчивому отношению со стороны специалистов. Сейчас же ходить на терапию — его собственное решение. Как взрослого и ответственного человека, осознающего, что помощь ему правда требуется. А еще он не может подвести Игоря, сделавшего так много. Ян Робертович бегло просматривает бумажки с ответами на тесты и спрашивает про родителей: знают ли о приеме, о зависимости, и что думают. В подробности он пока не вдается, и Петя за это благодарен — обсуждать все на первой встрече он не готов. Говорить про отца ему не нравится вовсе: сразу становится некомфортно, слова Хазин подбирает односложные, стараясь быстрее отвязаться от темы. Зато про маму рассказывает с тоскливой нежностью в глазах, опускает взгляд. — У Вас есть партнер? — Есть. — Опишите ее одним словом. Петя врача не поправляет, но окончание произносит правильно: — Надежный. — Это мужчина? — уточняет Ян Робертович, не удивившись, не скривившись и никак не выдав свое отношение к этому. — Да. — Как он относится к тому, что Вы сейчас здесь? Петя вспоминает, с какой сосредоточенностью Игорь последние несколько дней выслушивал сомнения по поводу того или иного врача, хмыкал скептично или одобрительно кивал, и даже не отвлекался, хотя Хазин самого себя успел заебать бесконечным выбором. Он раз сто спросил записываться ли. Игорь сказал: «поступай так, как считаешь нужным, я только хочу, чтобы тебе от этого стало лучше» и ткнулся носом в затылок, обнимая со спины, пока Петя выбирал дату сеанса. — Хорошо. Если бы не он, меня бы сейчас нигде не было. Когда Хазин выходит из кабинета, ощущая странную, но определенно приятную легкость, он точно понимает — вернется. «за поворотом припарковался, жду» — Полный пиздец, еле сбежал от Цветкова, — запыхавшийся Игорь падает на пассажирское сидение, захлопывая дверь, пристегивается. — Нормально прошло? — Да, там прям классный мужик, — кивает Петя и понимает, что подвис на сосредоточенно сжатых губах. Гром еще что-то говорит, но он не слушает. — Поцелуй меня, — просит тихо. Игорь усмехается, но склоняется над приборной панелью, и стоит только Хазину податься вперед — ладонью удерживает за шею. Не давит, не душит, лишь останавливая, а Петя и не думает выворачиваться, только смотрит удивленно. — То есть, паркуемся мы за углом, но сосемся прямо в машине? Хазин оглядывается, насколько позволяет положение. — Тут нет никого. Давай уже. От лихорадочного желания чешутся губы, и когда Игорь их все-таки накрывает своими, Петя стонет тихо, прижимаясь ближе и настаивая на большем. Хватка на шее становится крепче, пальцы прощупывают явно участившийся пульс, Хазина пробирает дрожью. Он плавится оттого, как жадно и горячо чужой язык вылизывает его рот. Гром выполняет просьбу слишком хорошо, целует до пожара в легких и не дает отстраниться, пока сам не решает, что хватит — тоже вообще-то соскучился. — Когда-нибудь я тебя в этой машине трахну, — обещает он шепотом, и фразы достаточно, чтобы Петины руки дрогнули на руле. Сегодняшний день ему очень нравится. Спокойный, размеренный, немного затянутый, но все равно хороший. Никаких волнений, переживаний, вместо них: теплые руки и уютные объятия, а еще еда на вынос из ресторана рядом с домом, вполне интересный фильм из онлайн-подборки, мягкий диван, бутылка вина и два бокала. И именно потому, что Петю сегодня все очень даже устраивает, его не отпускает чувство какого-то пиздеца, скрытно подбирающегося из тени. И не зря. Пиздец рисуется в виде внезапно завибрировавшего на журнальном столике айфона. Хазин тянется за ним и чуть руку не отдергивает, прочитав название контакта. — Че такое? — Игорь даже жевать прекращает. — Отец, — Петя показывает ему экран, слезая с дивана, сбегает на кухню. Странно это все хотя бы потому, что Юрий Андреевич звонит ему с периодичностью раз в примерно никогда. Он пишет, передает через мать, «вызывает» к себе на личный разговор, но не звонит. Ему нечего сказать такого, для чего был бы важен факт устной речи, а уж если в голосе сына услышит затаенную агрессию, то точно не сдержится — опять поссорятся. Хотя они это и в сообщениях делают, в ватсапе особенно. По поводу и без. — Ты совсем охамел?! — раздается так громко, что приходится отстранить динамик от уха. — Я и наркотики терпел и девиц твоих непонятных, и расторгнутую помолвку, но это ни в какие рамки! Слышишь меня?! — Че? Бать, ты че несешь? — от чужого крика закладывает уши, а сердце бьется, охваченное знакомым страхом, отложившимся в памяти еще с детства. — У всех коллег сыновья нормальные, адекватные, давно женатые, дети, внуки, а ты… — Юрий Андреевич замолкает и шипит, захлебываясь ужасом и яростью: — с мужиком связался, блять! Петя отчетливо представляет перекошенное гневом лицо. Но… — О чем ты?.. — он ведь не мог узнать. Не мог, не мог, не мог. Отец присылает фотографию. Фотографию… Сделанную меньше двух часов назад у здания управления. Фотографию… На которой Игорь его целует в машине. Все видно очень даже четко: губы, руки, прикрытые глаза. И никто из них не сопротивляется. — Откуда? — севшим голосом спрашивает Петя, до хруста сжимая телефон. — Ты даже не отрицаешь! — Откуда?! — Передали, — спокойнее говорит генерал, ответная агрессия отрезвляет. Стоило помнить, что у отца свои люди повсюду. Эта информация никуда не просочится, но уж лучше бы так, чем осознание — за ним в любой момент могут проследить. — Завязывай, понял? Поиграл в плохого мальчика и хватит, тебе уже тридцать, блять. Мать себе места не находит, думает, ты опять какую-то пустышку подцепил, — оба помнят, с какой легкостью Юрий Андреевич избавлялся от всех «неподходящих» кандидаток. — Я ей показывать не буду, не вынесет она такого, но, чтобы к юбилею нашел себе кого-нибудь… Нормальную. Петя ясно осознает, что делает — в здравом уме собирается впервые сказать отцу то, чего не говорил никогда. Это волнительно. Он вдыхает поглубже и цедит сквозь зубы: — Нет. — Что? Ты меня не услышал? — Услышал. Я не буду никого искать. Потому что заебало делать так, как хотят другие. — Да ты!.. Как ты можешь после всего, что мы с матерью сделали?! — он наверняка покраснел от злости, Пете даже смешно. — Я положу этому пидорству конец, блять, я— — Ты уже давно конец положил, — усмехается Хазин, в глазах неприятно пощипывает. — Щенок! Ты не— Петя сбрасывает вызов раньше, чем услышит продолжение. Лицо кривится от обиды. Он понимает, что дрожит, и обнимает сам себя, кусая губы, чтобы удержать позорный всхлип. Петя не ожидал ничего другого, поэтому и рассказывать не хотел, но выбор за него опять сделал кто-то другой. И не просто рассказал — слил в открытую именно тот момент, на котором он, Петя, был счастлив. А теперь воспоминания омрачены лишь из-за того, что кому-то, блять, не все равно, с кем он целуется и спит. И ведь ни мать, ни отец не позвонили, пока он валялся в бессознательном состоянии, не спросили ничего, как всегда, когда закрывали в наркологическом центре. Они даже не знают, что было. И от этого больно. — Что случилось? — на ухо спрашивает Игорь, прижавшийся со спины. Хазин молча показывает фото, разворачивается в кольце рук и видит, как вмиг чернеют чужие глаза, чувствует напрягшиеся мышцы. — Мне так жаль, — Игорь смотрит виновато, и это сожаление во взгляде добивает. — Молчи, — Петя гладит ладонью по бритой щеке, тянется, коротко прижимаясь губами к губам. — Я об этом не жалею. Скатившуюся слезу он быстро смахивает, часто моргая. Тишина успокаивает. — В архиве нихуя нет на Сергеича, — признается Гром, объятия становятся почти удушающими. — Будем доставать признание напрямую, — это их последний план из имеющихся. Петя цепляется взглядом за испуг в темных глазах. Игорь переживает. — Все равно скоро встреча. — Я не смогу тебя отпустить. «Даже если от этого зависит абсолютно все». — Придется, — качает головой Хазин и прижимается носом к нервно дернувшемуся кадыку, утопая в родном запахе. Ему все равно уже, пусть хоть убьют там, главное, чтобы получилось вытащить признательные показания, обличающие целую схему. За возможность избавиться наконец от Дениса Сергеевича Петя готов умереть.