и да, не влюбиться не получилось.

И в такси на заднем Игорь впервые понимает, что происходит. Он разглядывает сидящего рядом Петю: никакого напряга, лицо довольное, в ушах новые эирподсы, надежно защищающие от редкой брани водителя и гудков автомобильного потока, а волосы — извечным торчком. Хазин в происходящем уверен, по крайней мере он так выглядит: собрано и расслабленно одновременно. И как ему это удается — Игорю остается только гадать. От одной мысли, что придется целый вечер провести с Петиными родителями, в последнее время настроенными едва ли не положительно — его трясет. Разговор с Еленой Николаевной в больнице случился совершенно неожиданно: Петю забрали на срочные процедуры, а она незаметной тенью просочилась в палату, мялась долго и в нерешительности поправляла края твидового жакета. Молчание затягивалось, и первым представился Игорь, заранее готовящийся к долгожданному «оставьте моего сына в покое, пожалуйста», которое должно было продолжиться чем-то вроде «ему приличная девочка нужна, мы внуков хотим, а не еще одного тридцатилетнего мужика». Но женщина протянула руку, улыбнулась совсем как Петя мягко, представилась в ответ, и отведя глаза, сказала: — Я все знаю. Видела, когда вы… — и смолчала тактично, как полагается воспитанным людям. Игорь без пояснений понял. Нахмурился, собираясь с духом перед серьезным разговором, постарался приподняться (показалось, что лежать вот так беспомощно будет некультурно) — в груди сразу заныло болезненно, губы скривились против воли. Елена Николаевна ахнула, коснулась ладонью его плеча, укладывая обратно, запричитала взволнованно: «ну что Вы, что Вы, лежите!» и села рядом. Вид у нее был, мягко говоря, не очень, хоть она и старалась это скрыть, заляпав страшную бледность румянами, обведя поджатые губы матовой помадой и прикрыв дрожь в голосе очередной обезоруживающей улыбкой. — Я не узнаю сына. Впервые он так переживает за кого-то, — внезапная откровенность стала неожиданностью. Гром промолчал, ожидая продолжения. Елена Николаевна явно хотела поделиться большим. — Когда я увидела фото у Юры в телефоне, — нервно заправив выбившуюся из пучка прядь, она вздохнула тяжело: — думала, все — мир рухнул. Домработница полночи меня валерьянкой отпаивала, а я не могла поверить. Ну, как же так! Мой сын и… И с мужчиной! Мне хотелось позвонить ему, написать…хотелось каких-нибудь объяснений, но я не могла. Боялась, что не вытерплю, наговорю лишнего и навсегда потеряю, — Игорь слушал ее и понимал: никакой злости не испытывает. Принять такую новость действительно тяжело, а сдержанность Елены Николаевны заслуживает уважения. — Я жила надеждой, что это просто увлечение или очередной протест. Я хотела для Пети милую девочку, пожалуйста, без обид, — предупредила сразу же, и Гром только кивнул. Он тоже все понимал. — А потом… И снова тишина. Игорь осмысливал услышанное, переведя взгляд с трогательно исказившегося профиля женщины на потолок. Она выдохнула надрывно, видимо, снова подбирая правильные фразы. — Вы ему правда дороги, — признала, смирившись. — Знаете, что Петя сказал, пока Вас второй раз оперировали? — Гром глянул вопросительно — женщина улыбнулась, глаза сверкнули нежной грустью: — «Я без него не хочу, мам», — сердце забилось чаще. — Я тогда поняла, что все серьезно. Пускай не очаровательная девушка, но я вижу, как сильно мой сын влюблен, вижу, какими счастливыми глазами он на Вас смотрит и… Мне большего не надо. Игорь теперь понял, почему Хазин о маме всегда отзывается с теплотой: сердечная доброта и живописная трагичность в каждом ее жесте. — Вы спасли его, — узкая женская ладонь неуверенно гладит по предплечью, выражая благодарность. — Дважды. — Я люблю его, — совершенно серьезно отозвался Игорь, задумался, сглотнул тяжело, решаясь, все же сказал: — И по-другому уже не могу. Елена Николаевна поджала губы, быстро утерла одинокую слезу и закивала часто-часто, снова улыбаясь. Но это Елена Николаевна, это чуткая женщина, это переживающая мама, которая, может, и не всегда оказывалась на нужной стороне, а все равно поддержала. Смирилась, отодвинула собственные предрассудки, потому что мешать чужому счастью из-за личных убеждений — ужасно. Тем более счастью своего ребенка (неважно сколько ему лет). Игорь представляет, каким трудом ей это далось: встать между мужем и сыном, пойти против привычного устоя, выбрать семью — не общепринятое мнение. А вот, как и о чем разговаривать с Юрием Андреевичем, Игорь не знает. Он от Пети достаточно историй наслушался (особенно после сеансов с психотерапевтом): об отсутствующем детстве, в котором что ни день — разговоры «должен/не должен», о разбитых мечтах стать адвокатом и этому посвятить всю жизнь, о постоянном давлении и о «я тебя не только денег — я тебя всего лишу, блять!». Как, сука, после этого можно спокойно разговаривать без желания въебать за «все хорошее»? Игорь правда не знает. Он предчувствует, каким презрительным будет взгляд Петиного отца, как сузившиеся зрачки начнут изучать его лицо, выявляя малейшие несоответствия (главное-то все равно в штанах). Ко всяким «педик» и «извращенец» он готов, но готов ли сам Хазин? От мыслей, что отношения Пети с родителями испортятся снова (надежда только появилась), его хуевит. И душно становится сразу, и страшно, и тошно от собственной трусости. И хочется попросить водилу тормознуть на ближайшей остановке, а лучше выскочить прямо сейчас, в затянувшейся, кажется, на Садовом, пробке, и бежать, как можно дальше, не оглядываясь и теряясь. Но осуществить задуманное не дает коснувшаяся нервно сжатого кулака ладонь. Игорь удивленно поворачивается — Петя смотрит на него. — Все окей? — Нет. Не совсем ожидавший такого резкого и прямого ответа Хазин вытаскивает наушники, молчаливо ожидая пояснений. Недавно все было нормально. — Не знаю, — запнувшись, исправляется Игорь, и, чтобы не теряться в мыслях, сосредотачивается на медленно чертящих по его запястью пальцах. — Я вообще не представляю, чего ожидать. Там же все твои родственники и коллеги отца, а мы…блять, мы-то че скажем, как представимся? И все эти выяснения кто-кому-кем-когда-куда приходится, я их терпеть не могу, не ебу, что на это отвечать. И тебя не хочу подставить, и Елене Николаевне праздник испортить, и от Юрия Андреевича получить! — Тш-ш, хватит, — Петя прерывает поток навязчивых мыслей, улыбается, качая головой, и сжимает его ладонь. — Во-первых, представимся коллегами, во-вторых, я обещаю взять вопросы на себя, в-третьих…никто тебя бить не будет. Гром выдыхает с облегчением — только этого и ждал. — Ну, я хочу надеяться, — решает уточнить Петя и не может не посмеяться с вытянувшейся физиономии. — Не ссы, — говорит он, — я все равно на твоей стороне буду, что бы там ни произошло. — Это вселяет надежду. Переживания оказываются напрасными, а ресторан очень красивым: все в светлых тонах, вазы с розами, подставочные тарелки, приборы серебрятся, бокалы бликуют под хрустальной люстрой. А у Игоря потеют ладони. Он покрепче сжимает врученный ему пакет с подарком и огромный букет, осматривается. Вопреки ожиданиям, гости не смотрят на них так, будто в подробностях видели все, что днем происходило в квартире Хазина — смотрят, как на коллег, и на Игоре задерживаются заинтересованно. Петя на них особо внимания не обращает и первым делом обнимает маму, едва закончившую беседовать с администратором. Охнув от чересчур крепких объятий, женщина смеется и глядит через плечо на неуютно озирающегося Грома. — Игорь, — зовет она негромко и улыбается лучисто, — рада, что Вы приехали. Не разобравшись, как лучше ответить, он кивает. — Выглядите потрясно! — ляпает, не подумав. Хазин прыскает в кулак. Елена Николаевна, смутившись, благодарит. В элегантно подчеркивающем всю хрупкость тонкой фигуры платье и с темными локонами, спадающими с узких плеч, она совершенно не выглядит на пятьдесят. — Вы тоже, — оглядев Грома, такого приличного, в пиджаке и в брюках, с лаком на волосах, женщина переводит взгляд на сына. — Вы оба. Под одобрительный кивок Пети Игорь передает подарок, вазу для букета приносит вовремя подошедший официант. За увлекательной беседой, взаимным обменом любезностями и стараниями Елены Николаевны сделать обстановку комфортной для всех, Игорь пропускает момент, когда Юрий Андреевич вырастает за спиной своей любимой жены. Тяжелая (он уверен) рука мягко обвивает ее талию, а ему достается суровое лицо со скептично нахмуренными бровями и действительно изучающе бегающими зрачками. Но вопреки всему, никакого презрения в его глазах, таких же глубоких, как у Пети, нет. — Юра, это Игорь, — статус женщина опускает — они вчетвером знают, насколько фальшиво заявление «мы коллеги». А у Грома сердце вот-вот остановится, выдержать тяжелый взгляд генерал-майора непросто. — Да уж знаю, — хмыкает Юрий Андреевич и протягивает руку. — Не рассчитывал увидеть тебя вживую, — признается он, пожимая ладонь, — но рад, что это случилось. Игорь не знает, можно ли верить «радости» в этих словах, но его хотя бы не убивают, не посылают и не оскорбляют. И принимают слишком хорошо для того, кто раньше был не больше, чем «пидор». Петя облегченно выдыхает, на отца смотрит без страха, на Грома — с замершим на губах признанием, которое обязательно прозвучит позже. Юрий хлопает сына по здоровому плечу, интересуется самочувствием и не упускает возможность обсудить рабочие вопросы. Напряжение все еще есть, но не такое, как раньше. Как и обещал, Хазин отшивает троюродных теток с навязчивыми вопросами о семейном положении Игоря, зыркает злобно в сторону дочек маминых подруг, и успокаивается, плюхнувшись рядом с Громом почти в самом начале стола — там и до родителей недалеко. Бесконечные рассказы дяди Бори, любимого маминого брата, раскинувшегося напротив, сглаживают любые неловкости. Не знаешь, о чем говорить? Он говорит за всех. Не умеешь произносить тосты? Он произнесет в три раза больше. Теряешься в вилках? Ничего, он вообще одной ест. К собственному удивлению, Игорь не испытывает никакого страха, находясь всего в метре от Юрия Андреевича. Он себе столько успел напридумывать, фантазия аж до драки дошла, до жесткой такой: с разбитыми лицами, саднящими кулаками и перепачканными кровью рубашками, и осознавать сейчас, что все вполне прилично, а отношение Юрия даже слишком лояльно — странно. Странно, но безусловно приятно, потому что в первую очередь это важно Пете. Игорь бы как-нибудь пережил, но Петина боль убивает. Он вообще до сих пор пребывает в легком ахуе от стремительно быстро развивающихся событий. Новый год начался с общего решения съехать в другое место, чтобы не осталось напоминаний о… О прошлом. И вариант нашелся неожиданно скоро — двушка через несколько кварталов устраивает обоих. А в квартире Грома Петя предложил сделать ремонт. Он прекрасно представляет, сколько сил, времени, а главное — денег, на это уйдет, но и бросать такую хорошую мансарду не хочет. Игорь тоже. Недавно они ссорились из-за кофе, целовались на крыше после двух бутылок невероятно отвратного пива и признавались друг другу в «негействе», а теперь ужинают с родителями Пети, называют себя парой (не на публику, но и этого достаточно) и неожиданно легко засыпают в одной постели. Наверное, когда вместо конфет и букетов, свиданий в кинотеатрах и ресторанах, ты удерживаешь его руки, раздирающие сами себя, с ложки кормишь, подрываешься среди ночи, чтобы проверить дыхание, и умоляешь не умирать, отношения развиваются иначе. И, наверное, они не зря считаются обреченными. Но Игорю откровенно похуй, пока Петины пальцы все еще сжимают его собственные под одеялом в полшестого утра, и тихое дыхание щекочет шею. Остальное неважно. — Ма, я покурю, пока торт не принесли? — спрашивает Хазин, а в кармане уже вертит пальцами зажигалку. Елена Николаевна недовольно качает головой, но и запретить не может. Не маленький мальчик же. Женщина тут же переключается: — Игорь, а Вы курите? — Нет. — Хоть кто-то, — вздыхает Юрий Андреевич, наливая в бокал жены шампанское, Игорь от предложения отказывается. — Еще и не пьет! Молодец какой! Засобиравшийся на перекур Петя закатывает глаза и встает из-за стола. «Трезвенники собрались, блять», — думает и замечает, что взгляд отца смягчился, стал более увлеченным и уважительным по отношению к Грому. Радует. Под желтоватым фонарем он плотнее запахивает пальто, вытаскивает из пачки сигарету, зажимает фильтр губами, щелкает зажигалкой и затягивается, расслабленно выдыхая дым. Из-за настойчиво противящегося этой привычке Игоря он курит гораздо меньше, чем год назад — тогда мог и по пачке в день, сейчас же хватает на неделю. Да и с каждым разом желание становится меньше, а Гром не удерживается от шуток в стиле: «Так хочешь в рот взять? У меня есть охуенное предложение». Это, кстати, тоже помогает. — Извините, — женский голос окликает сзади, Хазин поворачивается, — можно у Вас зажиг— Петя? А ты чего здесь? — Крис? — взгляд удивленно цепляется за длинные светлые волосы, струящиеся по черному меху ее шубы. — Тебе идет…очень. — Спасибо, — она улыбается, нервно крутит в пальцах тоненькую сигарету. Вкусы не поменялись. — Так что там…с зажигалкой? Раньше они часто курили вдвоем: у ресторанов после министерских праздников, у кафе после свиданий, будучи полуживыми на тусовках, на диване в гостиной, напротив открытого настежь окна. Это было правильно, классово, доступно, было то, в чем они нуждались — в друг друге и в сигарете. Но скорее в последнем. Близость была необязательной, а от забитой никотином дозы перло лучше любого секса. Курят они и сейчас, отточенным движением стряхивая пепел и задумчиво разглядывая темноту вечерней столицы. — Расскажешь, что тут делаешь? — Кристина нарушает тишину, в которой им по-прежнему комфортно. — Мамин юбилей, — Петя кивает на ресторан позади. — А ты? — Помолвка, — девушка радостной не выглядит, переступает каблуками по заснеженному асфальту и в сторону соседнего заведения даже не смотрит. Петя это замечает, затягивается поглубже, смакует дым, но все же говорит: — Поздравляю. Я его знаю? — Сын дипломата, — она отмахивается, поправляет волосы, — не бери в голову. Лучше расскажи про Питер? Встретил кого-нибудь? Хазин, развернувшись, через стекло видит, как Игорь разговаривает с его мамой. Кристина прослеживает взгляд. — Это он? — но ответа не дожидается, по засиявшим глазам все видит, улыбается трогательно. — Красивый. — Нет, мы не— — Да брось, — запах ее сигарет приторно-сладкий, но такой привычный. — Я очень за тебя рада, — холодная ладонь нежно касается его щеки, ярко-красные губы поджимаются тоскливо. — Рада, что ты счастлив. Петя видит все ту же девушку, что была с ним, все ту же неопределившуюся, мечущуюся, потерянную, разбитую и ловко создающую иллюзию нормальности. Кристина охуительно красива, весела и добра, она напоминает Хазину его самого, уничтоженного внутри, но все еще остающегося на поверхности. Вот только он спасен, вроде как собран, вытащен из дерьма, а у Крис через консилер пробиваются синяки от усталости, и за наращенными ресницами с кукольным эффектом красные нити чертят по глазному белку. — А ты счастлива? Кристина качает головой, смотрит, как на наивного ребенка, и говорит с горьким отчаянием, улыбаясь по-прежнему ярко: — Все счастливыми быть не могут. Окурки выкидывают в урну. Крис достает из кармана зеркальце, поправляет смазавшуюся о фильтр помаду и снова выглядит, как с обложки ебаного журнала. Петя не удерживается — обнимает ее. Без настойчивости, присущего ранее собственничества — просто обнимает, сжимая осторожно и теряясь на мгновение в своем прошлом. Кристина не отталкивает, ведет ладонями по плечам, гладит широкую спину, стирает незаметно для Хазина застывшие в ее глазах слезы. — Ты заслуживаешь этого, — шепчет она, пряча лицо в кашемировом воротнике его пальто. — Но… — Петя теряется, чувствует себя так, будто ему отдают чужую последнюю надежду. — Ты тоже. — Я справлюсь, — обещает Кристина, пальцами привычно водит по шее сзади. — Всегда справлялась, не переживай. Хотя бы у одного из нас все должно сложиться хорошо, — она отстраняется. — Увидимся, Петь. Было очень приятно встретиться. Крис перебегает дорогу, делая это слишком элегантно в высоких ботфортах по заснеженному переходу, не машет на прощание рукой, не оборачивается, и в ее «увидимся» Хазин не верит ни капли. Он слишком четко ощущает, что, как бы ни хотел, больше никогда с ней не встретится. И, наверное, дело в том, что Кристина права: жизнь — не детская сказка, процент везения пятьдесят на пятьдесят. Их процент ушел Пете. Жалеть об этом, лить слезы, убиваться или нет — его выбор, но отказаться уже не выйдет. Остается выжать максимум из этой возможности. Понять, принять и простить. Себя в первую очередь. — Кто это был? — Игорь рядом застегивает пуховик. — Крис, — бесцветно отзывается Петя. — У нее помолвка, — объясняется зачем-то. — Все хорошо? Под желтоватым фонарем Хазину никак не удается оказаться одному, но в этот раз родные руки обвиваются вокруг талии, тянут ближе, вынуждают сделать шаг вперед, задохнуться в запахе парфюма и привезенного с собой Питера, навсегда застрявшего в Громе. — Да, — он кивает, снова вязнет в пасмурных глазах, смотрящих с запредельной нежностью. — Да, все хорошо. — Ну и замечательно, — усмехается Игорь. — Тебе там торт остав— Озябшие пальцы хватаются за воротник, дергают, заставляя наклониться ниже. Стукнувшись зубами, оба жмутся ближе. Губы накрывают губы, Гром собирает с них привкус сигарет, хмурится, но не отстраняется сам и Пете не дает, уложив ладонь на затылок. Целоваться на февральском морозе — это будоражащее до глубины души удовольствие, одно на двоих дыхание, теплота рук и покрасневшие щеки. Хазин трет их ладонями и оправдывается, сваливая все на холод — Игорь, «конечно», ему верит. — Пойдем, — тихо зовет он, в конец разомлевший от ласки, и переплетает свои пальцы с Петиными, грея их нежно, — тебя все ждут. Хазин смотрит на его губы, кивает неопределенно и снова тянется за поцелуем: — Подождут еще немного.