***
— Таким образом, нуклеотиды аденин и тимин, а также гуанин и цитозин строго… — Подождите, — грубо прерывает Сережу Любовь Петровна. Тот дергает подбородком, пытаясь понять, что сказал не так, но женщина уже не смотрит на него, обозревая класс поверх роговой оправы еще советских очков. — Кто скажет, по какому принципу связаны друг с другом нуклеотиды в структуре ДНК? Класс, шумящий и не слушающий ответ Сережи, мгновенно замолкает. Большинство опускает глаза или пытается делать вид, что не слышит вопроса. Только Гром, все это время молча сидевший рядом с Кириллом, который, наклонившись прямо к его уху, что-то шептал, не переставая, смотрит на растерянного и замявшегося от неожиданной перемены в поведении преподавателя Сережу. Игорь глядит на него цепким взглядом, и тот чувствует, как щеки опаляет жаром. Все это время, несмотря на гул в классе, Гром внимательно так глядел на Разумовского, который отзеркаливал его взгляд, отвечая ему, а не учительнице. Пусть Игорь и просто по привычке умело делал вид, будто ему действительно интересно, что говорит докладчик, но Сереже от этого было как-то легче. Проще сосредоточиться на ком-то одном, как он раньше это делал с Олегом, чем на не очень большой, но все-таки группе людей. Публичность всегда очень нервировала Разумовского. Он сжимает и разжимает кулаки, пытаясь вспомнить, на чем остановился, чтобы продолжить, если все-таки никто не ответит на заданный вопрос, и нервно кусает губы. Гром пялится, и это уже становится неудобно. Выручает Дима. Поднимая руку, он вызывается ответить. — Нет, Дубин, я знаю, что ты знаешь, — скрипит пожилая учительница и качает седой головой. — Биология один из выпускных экзаменов, дорогие. Вы должны уже начать готовиться, — обращается она к классу. — Никому мы ничего не должны, — прерывает ее Гречкин, — Любовь Петровна. Вам уж тем более. Надо отдать должное, та совершенно невозмутима в ответ на хамство, и только скептически приподнятая бровь, подведенная черным карандашом, говорит о ее отношении к его высказыванию. — Ну, вы не знаете ответ, так и отметим, — делает пометку в журнале учительница. Наглая улыбка тут же сходит с лица Кирилла. — Двойка. Уже третья. Это успех. Я думаю, ваш отец будет рад. Раздаются смешки. Пчелкина и вовсе бухается лицом на парту, ее плечи начинают трястись от смеха, а Дубин, сидящий рядом, толкает ее в бок, пытаясь успокоить. Кирилл шепчет: «Сука», а Любовь Петровна продолжает свой крестовый поход по классу. — Может Гром ответит? — А? Что? — удивленно приподнимает брови Игорь и переводит на нее взгляд. — По какому принципу построена цепочка ДНК? — терпеливо повторяет вопрос биологичка. —Комплементарности, — бездумно произносит Игорь и взлохмачивает темные кудри на затылке. — Уточните. — Ну… — хмурится Игорь. — А равно Т, Г равно Ц. Зная последовательность расположения нуклеотидов в одной цепи, можно узнать нуклеотиды другой цепи. — Где А?.. — Аденин, — пожимает плечами Игорь. — Продолжай, — довольно кивает Любовь Петровна, а Сережа не может сдержать вздох облегчения. — Гуанин с цитозином связаны двойной водородной связью, а аденин с тимином — тройной, — кивает сам себе Игорь. Сережа закатывает глаза, а биологичка хмыкает: — Вообще-то наоборот, но да ладно. Садись, Сережа, — она машет в сторону парты и добавляет. — Гром четыре, Разумовский пять. А сегодняшняя наша тема… Серый на еле гнущихся ногах идет к своей первой парте, слыша, как шипит на задних рядах Гречкин: — Ты че, слишком умный? А в ответ ему бубнит Гром: — А че? Я читал, интересно же. Сережа, всегда сидящий за партой один, поправляет на рюкзаке единственный значок с надписью «Сережа» и начинает записывать урок, делая это на автомате, пытаясь выкинуть из головы странный Громов взгляд. Вообще Гром сам по себе странный. Неглупый, но замкнутый. Одиночка, общающийся со всеми постольку-поскольку, исключительно если надо по учебе. Каждый день после школы, не как все пацаны, он бежал не погулять или поиграть в компьютерный клуб, а в секцию карате, отдаваясь своему увлечению с головой. Он даже в каких-то соревнованиях участвовал в прошлом году. Тогда на стенде в коридоре даже благодарственное объявление повесили про Игоря, прославляющего честь школы. Хотя школа к спортивным успехам Грома вообще никакого отношения не имела. К Грому тогда девчонки начали клеиться, и он даже с Юлей какое-то время ходил. Теперь-то Сережа понимает, что это было прикрытие. По крайней мере Юлино. Но отвадить назойливых поклонниц помогло. Этакое взаимовыгодное сотрудничество. Но с приходом в класс весной прошлого года Кирилла Гречкина, Игорь стал таскаться за ним, как верный пес. Он даже в секцию стал реже ходить. Сережа не следил, нет. Сережа просто очень наблюдательный. «Ага, вот ври себе больше, — глухо скрипит где-то в затылке внутренний голос, — только за Громом в последнее время и наблюдаешь». Кирилл вообще очень быстро собрал компанию. У него были деньги, хорошие шмотки, мобила и два компьютера дома. И папа-депутат и один из местных бандитов по совместительству. А еще младший Гречкин был наглой и лицемерной мразью. Сережа таких с детдома не любил. Те всегда решали свои проблемы чужими руками, и такие как Гром, сильные и молчаливые, им очень подходили. Кирилл очень быстро сообразил, как поставить себя в школе. Теперь можно было огрести от него и его прихвостней ни за что. Более младшим классам регулярно доставалось, и отобранные деньги за обед были самым малым. Кирилл любил глумиться. Ему не нужны были деньги малышни, он отдавал добычу своим «браткам», как сам их называл, и просто получал удовольствие от издевательств. Даже жалобы родителей не могли поставить его на место. Его отец — спонсор школы, поэтому все случаи заминались. С недавнего времени объектом его издевок стал Сережа. Слава богу, пока дальше оскорблений Кирилл не заходил, но каждый раз, выслушав про себя все нелестные эпитеты, Разумовский очень сильно жалел, что рядом нет Олега. В свое время Сереже доставалось от подобной компании. Его мутузили в детдоме, не сильно, но регулярно. За то, что был умным, за то, что не лебезил, за то, что был просто слабее и похож на девчонку. Да просто потому, что им так хотелось. Именно тогда, после очередных побоев, Сережа познакомился с Волковым. Ему было десять. Он сидел на полу раздевалки, после физкультуры, пытаясь рукавом рубашки остановить кровотечение из носа, и отчаянно, надрывно рыдал. Слезы и сопли только усиливали кровотечение, и капли крови пачкали не только рубашку, но и пол между его широко расставленных ног. Он даже не заметил, как рядом с ним кто-то сел, лишь услышал немного надломленный подростковыми гормонами голос: — А что в мужской раздевалке делает девочка? Сережа изумленно поднял заплаканные глаза на темноволосого мальчишку рядом и, гундося, произнес: — Я мальчик. — Именно, — кивнул тот и серьезно добавил, — но мальчики не плачут. — Но меня побили, — скривил разбитые губы Сережа, шмыгнул носом, а незнакомый парень покачал головой, дернул Серого за волосы на затылке, запрокинул ему голову и приложил к носу какую-то ткань. — Ты пацан, — сказал он, надавливая на тряпицу, — бей в ответ, а если их больше и они сильнее, беги. Но никогда не плачь. — Легко сказать, — пробубнил Сережа, но слезы его высохли, нервная дрожь и обида потихоньку отступали. — Погоди, я щас, — сказал парень и ушел. Он вернулся с мокрым полотенцем. Они вдвоем привели Серого в порядок, надели на него куртку Олега, а испорченную рубашку закинули на дно сумки, чтобы потом попытаться отстирать. Когда покидали раздевалку, Разумовский наконец догадался представиться: — Сережа, — протянул он открытую ладонь. — Олег, — пожал парень его руку. Олегу оказалось не так много лет, как Серый сначала подумал. Он был всего на два года старше Сережи и в детдоме находился от силы несколько месяцев. Его все называли Волком, и не от фамилии Волков, а потому, что был он такой же опасный и сильный, и за волчий взгляд, от которого мурашки по спине бежали. Они с Сережей начали дружить. Не спрашивали друг друга про родителей — без этого знания жилось легче. От того, что у Разумовского появился более сильный и старший друг, бить его не перестали. Точнее, снова пытались, но они с Олегом теперь были вместе и давали сдачи. С тех пор Сережа больше никогда не плакал. Поэтому Разумовский знает таких людей, как Гречкин. Но Гром. Гром же совершенно другой. По крайней мере, был до появления Кирилла. А еще Игорь красивый. Настолько, что при взгляде на него у Сережи начинает тянуть где-то под ложечкой, будто пустота образовывается, которую немедленно хочется заполнить. И это бесит. Игорь — высоченный, с широкими плечами, выразительными скулами, мощной челюстью, темными кудрями, густыми бровями-ресницами и совершенно непередаваемого цвета глазами. Они вроде серые, но при разном освещении могут быть и зелеными, и голубыми, а в сумерках вообще казаться карими. Игорь типично по-мужски красив. Не то, что Сережа. Он высокий, но не такой как Игорь, ростом с Кирилла, но слишком худой, с тонкими чертами лица и чуть раскосыми синими глазами. А рыжие волосы вообще сплошное разочарование. Коротко стриженные они торчат ежиком, а стоит отпустить челку — постоянно лезут в глаза. Юлька сказала ему как-то, когда он объяснял ей алгебру после урока: «Вот будь ты девушкой — влюбилась бы, такой красивый». Но Сережа не девчонка, да и как обычный парень не выглядит. Ну, хоть не такой мелкий, как Дубин, и то утешает. А еще, Сережу бесит, что он слишком часто об Игоре думает. Все эти обидные клички — «пидор», «детдомовская подстилка» — его не задевают, потому что Кирилл, выкрикивая это, имеет в виду их якобы отношения с Олегом, что полный абсурд. А вот долгий Игорев взгляд достигает внутри каких-то слишком неправильных струн, от движения которых сердце начинает биться чаще, дыхание спирает и низ живота наливается тяжестью. Сережа этого не хочет. Он не хочет влюбляться в парня. «Ты уже», — шипит голос в голове. Но Сережа только отмахивается.***
— Смотри, видишь того парня возле бестселлеров? — шепчет Дима Сереже на ухо. Серый пытается повернуть голову, чтобы посмотреть, но Дубин дергает его за рукав и предупреждающе шипит: — Осторожнее, не спались. Длинный и худой, ваш бывший детдомовский. Сережа хмурится, пытаясь краем глаза рассмотреть парня, но ничего знакомого в нем не замечает, может быть от того, что тот намного старше, а быть может, потому что Разумовский старался старшакам в детдоме в лицо не смотреть. Он рассеянно проводит пальцами по корешкам учебников геометрии, выставленных на полке в порядке возрастания от шестого по одиннадцатый класс, и поджимает губы, слушая захлебывающегося шепотом Диму. — Так вот, у него местные беспризорники в подчинении ходят. Он днем компакт-дисками торгует, а вечерами по всякой мелочи подворовывает со своими. — Ты откуда все это знаешь? — косится на него Сережа и наконец берет один из учебников. — Если мы свои продадим, можем этот взять. Он старый, потертый и стоит намного дешевле наших. А заниматься все равно с чем. — Блин, точно, какой ты умный, Серый! Сережа закатывает глаза и повторяет: — Так откуда знаешь? — Че? А, про этого… — они переходят к другим полкам, на которых примостились немногочисленные учебники по экономике. — Мне Глеб из параллели рассказывал. Дело в том, что они ничем не гнушаются, даже книжки таскают. У него в сентябре учебники десятого забрали и сюда сдали. А он их как раз сдавать и нес, чтобы потом к одиннадцатому купить. — Вот суки. — Ага, — кивает Дима и берет подходящий им учебник. — Так я это к чему. Щас сдадим и деру. Он нас пасет. Сережа все-таки не выдерживает и поворачивается. Долговязый в этот момент поднимает подол футболки и ловко запихивает несколько учебников себе за пояс брюк. Серый от его наглости аж рот разевает, а Дима его тянет за рукав и шипит: — Все, пошли, пока он не видит. На кассе они сдают свои учебники и покупают взамен несколько старых. Получив на руки приличную сумму, даже не делят ее сразу, быстро выходя из дверей Букиниста. Вместо того, чтобы идти по привычному пути, Дима тянет Сережу в один из дворов, забирает половину денег и приказывает: — Разделяемся, я пойду вдоль школы, ты по объездной. Если у кого-то из нас отберут деньги, то у второго целы будут. Сережа умиляется тому, как деловито Дима раскладывает учебники и, посмеиваясь, произносит: — Может я и умный, но тебе точно какой-нибудь спецоперацией руководить в будущем нужно. Может, в ментовке, может, в ОМОНе, но ты мыслишь, как структурник, Димась. Тот растерянно хлопает глазами и расплывается в смущенной улыбке.***
— Парни, надо комп освободить, — рука ложится на плечо, но Серый не отрывает взгляд от загруженной страницы, пытаясь вспомнить перевод одного из специальных английских слов в новостной ленте, — вы уже доиграли, там ждут компьютер. — Щас, — коротко бубнит Серый, кивает администратору и скролит мышкой вниз. — Давайте, — настойчивее произносит мужчина и тянет Сережу на себя. — В смысле? — возмущается сидящий рядом Дима. — У нас еще пятнадцать минут есть. — Там заплатили за эти пятнадцать минут. — И мы тоже заплатили, — шипит, раздраженный от того, что его прервали, Сережа, наконец поворачиваясь к мужчине. — Вы что, решили двойную плату брать, Никита? — Это лучшие клиенты. И вы единственные, кто уже доиграл. Давайте потом лишние полчаса посидите, Сереж, — наклоняется к нему мужчина, пытаясь договориться. Он не вышвыривает их из кресел, как иногда это делают в других компьютерных клубах, за что ему, наверное, стоит сказать спасибо, да и лишние полчаса на одних из лучших компах района это, считай, подарок. Никита неплохой, в общем-то, мужик, и с ним всегда можно договориться. Но Сережа слишком устал сегодня после школы, где опять выслушивал пошлости от Кирилла, которого тема гомосексуальности так сильно волновала, что он только о ней и говорил, когда его видел. А Разумовскому сейчас очень нужна эта статья для завтрашнего урока информатики, поэтому он только скептически приподнимает бровь и смотрит за спину мужчине, где обнаруживает следующих «клиентов», от чего злость еще сильнее разливается по венам. Кирилл, твою мать, Гречкин, лыбится на него своими кривыми зубами и пошло двигает бровями. Сережа даже поспорить готов, что он попросил Никиту освободить именно тот компьютер, за которым сидели они с Димой. — Членососов просили освободить технику и не мешать приличным людям, — тянет тот со своими паскудными интонациями. Серый прищуривается, осматривает стоящих за Гречкиным хихикающих парней и цепляется взглядом за Грома. Тот хмурится, играет желваками, скулы его горят, и такое ощущение, что прямо сейчас готов полезть в драку. И с кем, с ними? С Сережей и Димой? И главное, он опять пристально смотрит на Разумовского. Того и гляди дырку прожжет. И вот это становится последней каплей. Разумовский, сам от себя не ожидая, срывается с места, будто его кто-то извне заставляет, подталкивая, требуя высказать все, что он думает об этих уродах. Он подлетает ко всей довольно улыбающейся компании и шипит прямо Гречкину в лицо: — Я может и членосос, а ты ничтожество. Ты без своего папочки ничего из себя не представляешь. Что думаешь, властелин мира стал? Даже ручки замарать не можешь. Вот прямо сейчас попробуй мне вмазать. Кирилл кивает стоящему за ним светловолосому блондину, Вадику вроде, а Сережа тут же отбивает: — Не, ты сам ударь. Вот возьми и врежь мне прямо здесь. А то я ж так сильно мешаю тебе жить своей радужной задницей. — Так, парни, никаких драк в клубе, здесь техника, — вмешивается администратор. Дима вцепляется Сереже в рукав старой синей олимпийки и тащит его к выходу. — Успокойся, Серый, че взбесился-то, пиздец. Тот дергает рукой, стряхивая с себя Диму, и поворачивается снова к компании Гречкина, но обращается уже к Грому: — А ты че пялишься, Игорек? Влюбился? — начинает хихикать Сережа, видя его взлетевшие на лоб брови. — Аривидерчи, гетеро! — выкрикивает Разумовский и хлопает дверью, вылетая из клуба навстречу холодному осеннему воздуху. Он почти не помнит, как доходит до дома. Курить хочется до одури, но Сережа злобно скрипит зубами и упорно идет вперед. Рядом вертится Дима, панически бормоча себе под нос: — Пиздец, Серый, нам пиздец… И Сережка сдается, останавливается и прикуривает смятую сигарету. Весь остаток дороги домой он курит одну за одной, пока его не начинает тошнить. Дома встречает уставшая Светлана Николаевна, мягко улыбается и снова садится проверять тетрадки пятиклассников по математике. Сережа даже не пытается ей помочь, как обычно. Он моет руки, переодевается в домашние треники и выцветшую красную футболку, наливает на кухне макаронный суп, тщетно ища поварешкой в кастрюле хоть какой-то кусочек курицы. Вчера они там еще плавали, но сегодня, увы, нет. Ест все до последней капли, тщательно вылавливая и откладывая вареный лук на краешек тарелки, моет за собой посуду и с кружкой бурды, которую по ошибке называют чаем, идет в свою комнату. Садится за свой письменный стол — наверно, Ленину ровесник — и достает тетрадки с домашним заданием, сделанным сегодня вместе с Димой. Открывает учебник истории — сегодня он по очереди его — и поднимает взгляд на постер, висящий на стене. На него глядит Морфеус из недавно вышедшего фильма «Матрица» и протягивает на выбор красную и синюю таблетки. И Сережа понимает: какую бы он сейчас не выбрал, будет, как сказал Дима. Пиздец.***
На следующий день Кирилл и компания вроде ведут себя, как обычно. Сережа ждет от него скандала или оскорблений, но Гречкин будто специально его не замечает. Ему купили новую моторолу, раскладушку с полифонией, и он хвастается скачанными на нее песнями. Звук на самом деле отвратительный, но у многих и подобного нет. Вот у Сережи вообще нет мобильника. А у Грома старая отцовская звонилка — громоздкая нокиа с большой антенной. И какой черт Сережа запомнил, какая у него мобила? Кирилл, хвастаясь новинкой, собирает вокруг себя почти весь класс, а Сережа бездумно рисует на полях тетрадки какие-то прерывистые линии. Получается что-то очень похожее на птицу по типу ворона. Сережа берет красную ручку и дорисовывает глазки-пуговки. Птица смотрит на него презрительным взглядом, призывая разобраться со всем этим раздражающим хаосом и убожеством, крылья ее подрагивают, а клюв приоткрывается. Сережа несколько секунд смотрит на пугающе достоверную, почти живую картинку и передергивает плечами, поднимает взгляд. Серые глаза Игоря следят за ним непрерывно. У Сережи по загривку пробегают мурашки. А к обеду случается это. — Стоять, — противный голос останавливает его на входе в столовую. Сережа даже повернуться не успевает, как его припирают, толкнув за огромный фикус в напольном горшке, три крупных тела. Первым наваливается Гром. За его спиной видна обесцвеченная макушка Гречкина, который издевательски тянет: — Че, не такой смелый сегодня? — фыркает и зло выпаливает: — Ты, сучонок, сильно наглый стал. Совсем забыл, что Волкова твоего нет? Гром, — приказывает он. Сережа хмурится, вытягивает шею над плечами подпевал Кирилла, пытаясь высмотреть Диму, но ему на грудь ложится тяжелая лапища и придавливает к стене. Гром нависает прямо над самым его лицом, и Сережа жмурится, ожидая удара, от которого он вряд ли быстро оправится, все-таки удар каратиста — это не шутки. Но следует несколько секунд тишины, перебиваемой лишь гулом голосов в коридоре и собственным громким дыханием, а потом он чувствует, как на задницу ложится крепкая ладонь. Сережа дергается и распахивает глаза. Игорь одними губами шепчет: «Тише-тише…» и залезает пальцами в карман. И Сережу осеняет. Деньги! У него, как у младшеклассника, отбирают деньги. Парни по бокам почти сразу отшатываются, когда Игорь произносит: — Все. Сам он по-прежнему нависает над Сережей. Голову так наклоняет по-собачьи, ну, точно пес дворовый, выпрашивающий внимание, и рассматривает Сережкино лицо. А Разумовскому почему-то не страшно совсем. Игорь глазами бегает по его лицу, и взгляд у него какой-то… Мутный, что ли? А Сережа только и думает о том, что он весь с лета в веснушках, они его нос и скулы раскрасили яркими рыжими пятнами. Некрасиво, наверное, вот и Игорь заметил. — Гром, ну че завис, — кричит Гречкин, и взгляд Игоря мгновенно меняется, становясь вновь хмурым. Он отступает назад, проводя по воротничку Сережиной белой рубашки пальцами, будто поправляя. И, развернувшись, уходит за Кириллом, вновь включившем на мотороле какую-то мерзкую мелодию. Сережа ощущает себя слишком странно. Его сейчас, если по-честному, ограбили, а он думает только о том, какие у Грома длинные ресницы, и как от него приятно пахнет мятной жвачкой. Становится противно и мерзко от самого себя. Он несколько минут, пока доходит до подносов, костерит себя за то, что поддался влиянию гормонов, несколько раз придумывая в голове, как было бы хорошо, изобрети кто-нибудь таблетки от подростковых гормональных всплесков, тогда бы и проблем в жизни было меньше. А вообще лучше сразу — таблетки от любви. То, что он думает о Громе в контексте любви, делает на душе еще гаже, а потом Сережа осознает — пообедать-то ему сейчас не на что. Деньги забрал тот самый Гром. Сережа, уже почти дойдя до буфетчицы, накрашенной ярко-голубыми тенями, швыряет пустой поднос на стол и под дружный хохот компашки Гречкина поворачивает в сторону сидящего со своей едой Дубина. — Ты где провалился, — с набитыми ртом спрашивает его Дубин, пока Сережа отодвигает стул и закидывает на него рюкзак, усаживаясь рядом. — Да так, — нервно дергает плечами Серый. — А че есть не взял? — А нет у меня денег, — Сережа берет в руки столовскую пластмассовую солонку в виде грибочка, начинает ее разбирать: откручивает крышку, заглядывает внутрь и, не обнаружив там соли, начинает ковырять ногтем засоренные дырочки. — В смысле? — Карамысле, — поджимает подбородок Разумовский. — Обчистили меня, Дим. Только что. — Кто? — нервно сглатывает Дима. — А сам как думаешь? — поднимает на него взгляд Сережа. Наконец собрав солонку обратно, он отставляет ее в сторону и думает, чем бы еще занять руки, которые до сих пор мелко дрожат. Дима неловко приподнимается на стуле, заглядывая Серому за плечо, рассматривая компанию Гречкина. — Да сядь ты, че уже сделаешь, — выдыхает через нос Сережа, пытаясь подавить внутреннее напряжение. — Может, директрисе сообщить? — наклонившись к нему, шепчет Дима. — Да бесполезно, сам же знаешь. Че она сделает? Никто ничего не видел, а я, типа, деньги потерял, — уныло произносит Сережа, — Постоянно же так. Вот ублюдок! — хлопает он ладонью по столу. — Там же и деньги с учебников были. — Надо снова сходить сдать. — Ага, — кивает Сережа и скрещивает руки на груди. — Слушай, я вроде не сильно голодный, — мнется Дима. — У меня тут котлетка осталась, пюрешка, вообще-то, уже все, а котлетка хоть и хлебная наполовину, зато сытная. Будешь? — он пододвигает Сереже тарелку с остатками обеда. — Дим, — улыбается ему Сережа, — ты замечательный, Дим. — Щеки Дубина окрашивает румянец, он опускает глаза, подрагивая почти прозрачными ресницами. Разумовский качает головой и добавляет: — Не надо, доедай, — и пододвигает тарелку обратно. Потом молчит какое-то время и спрашивает: — Что они делают? — А? — округляет глаза Дима. — Ну, они. Что? — А! Кирилл ржет над чем-то в телефоне. Вадик с Сашей в карты рубятся. Гром… — Что Гром? — слишком заинтересованно перебивает его Сережа. Дима хмурится, поправляет очки и опускает глаза на стол, буравит взглядом недоеденную котлету и бурчит: — Гром на нас смотрит. Ой, че-то как-то… — взволнованно говорит он. — Что? — Как-то он странно смотрит. — Как? — почему-то не может сдержать нервного смешка Сережа. — Страшно. Аж мурашки. И главное, не на меня. На тебя. Его слова должны пугать, взгляд Грома ничего хорошего обещать не должен. Но Разумовский странно счастлив от его внимания. Гром ведь добился своего, отобрал у Сережи деньги, тот ни на кого жаловаться не пойдет, и Игорь должен перестать вообще уделять ему хоть какое-то внимание. Но он по-прежнему смотрит. Глядит на Серого все так же изучающе. Всем наплевать. А Игорю нет. От этой мысли кончики губ Сережи неосознанно тянутся вверх, а почти отступающая нервная дрожь вновь пробивает все тело. Но эта дрожь другого толка. — Сережа, — Дима накрывает его руку, снова крутящую солонку, — пообещай мне кое-что. — Что пообещать? — произносит хрипло Серый. — Будь осторожен. — Обязательно, — сжимает пальцами его кулак Сережа. Но улыбку с лица так и не убирает. Ему иррационально очень хочется улыбаться.***
Шагающего за ним Игоря Сережа замечает не сразу. Тот, несмотря на свои габариты, идет почти беззвучно. Кепку опять сегодня натянул эту стремную, Сережа давно заметил: как только волосы у Игоря отрастают, он начинает носить этот кепарик, даже когда тепло, и можно ходить без головного убора. В школе, конечно, снимает, — нельзя, а на улице постоянно в кепке гоняет. И в кожанке потертой. Такое ощущение, что тоже отцовской. Он под этой кепкой будто кудри свои прячет, которые не всегда успевает постричь коротко. Будто стесняется. Стесняющийся Гром вызывает смешок, и Сережа, сам не понимая почему, останавливается. Поворачивается, давая Игорю понять, что он его заметил. Гром тоже резко встает на месте, потом головой дергает, натягивает кепку на глаза и идет прямо на Сережу. Мерзко моросящий дождь мочит мостовую, небо хмурится темными тучами, а Игорь Гром с неотвратимостью бронепоезда движется по тихому спальному району в сторону Сережи Разумовского. Когда между ними остается несколько метров, Серый думает зажмуриться, но решает встретить свою участь с широко раскрытыми глазами. В шаге от него Игорь приостанавливается и, мазнув по его лицу взглядом, делает крутой крюк, обходит Сережу по дуге и продолжает свой путь дальше по обочине дороги. Сережа изумленно хлопает глазами, раскрывает рот и поворачивается на пятках, провожая ссутуленную спину долгим взглядом. Олимпийка мокнет под разошедшимся дождем, а серые панельки словно издевательски смеются, раскрыв свои окна-пасти. Сережа встряхивает влажной челкой, откидывая ее назад, и быстрым шагом направляется к дому. Он даже покурить в излюбленном месте за гаражом забывает, так сильно его выбивает из колеи произошедшее.***
Дома сегодня у Сережи есть возможность посидеть в интернете. Тетя Света выделяет на такие вещи строгий лимит времени. Компьютер, когда-то будучи школьным, достался ей только благодаря влюбленному в нее обэжэшнику, по совместительству учителю информатики, который восстановил списанный аппарат. А вот на нормальный интернет-тариф у них в семье денег не хватает, поэтому использование строго для уроков. Сережа, слушая как трещит и стонет модем, ждет, когда загрузится страничка. Если на ней не будет ничего полезного, опять один мусор, он просто бросит это бесполезное занятие. Он думает о том, как несовершенна современная система поиска. Казалось бы, такой прорыв за последние десять лет, но Сереже мало, все такое медленное и неотлаженное, а он читал, что в Америке уже есть процессоры со скоростью в тысячи раз быстрее, но до них, до России-матушки, доходит, как на лошадиных упряжках. Вот если бы Сережа… — Какой странный мальчик, — вырывает его из мыслей тетя Света. — Там такой ливень, а он без зонта, и сидит уже тут с полчаса. Наверное девочку ждет. Бедный. Она выглядывает в окно, отодвигая штору, и еще несколько минут смотрит на улицу. Цокает языком и, повздыхав насчет «подхватит простуду», уходит на кухню. Сережа смотрит на загрузившуюся страницу, потом на слегка отодвинутые шторки и отключает значок браузера. Почему-то дышать становится труднее, а к горлу подступает комок, нет, не страха, волнения. Он встает из-за стола, вытирает вспотевшие ладони о брюки и аккуратно выглядывает в окно. На качелях сидит Гром. Он прячет ладонью огонек зажженной сигареты, затягивается и стряхивает пепел в сторону, по-прежнему прикрывая сигарету пальцами от дождя. Получается у него это очень ловко, как будто он регулярно так курит, прямо в ливень, на убогих остатках советской детской площадки. Ворот его кожанки поднят, но это не спасает от крупных капель дождя, скатывающихся за шиворот. Сережа сначала замирает, как испуганный зверь, но вместо того, чтобы отстраниться, полностью распахивает штору и прислоняется лбом к стеклу, пытаясь в подробностях рассмотреть Игоря, благо, второй этаж это прекрасно позволяет. Тот будто чувствует на себе взгляд и поднимает глаза. Демонстративно докуривает сигарету и откидывает ее в сторону. С его кепки падают крупные капли, попадая ему на лицо, он трясет несколько раз головой и улыбается краешком губ. Это должна быть улыбка-угроза. Сережа в этом уверен. Но это не она. Игорь некоторое время сидит, смотря на Сережу, который от такого его взгляда нервно ковыряет оконную замазку. Гром будто чувствует смятение Разумовского, улыбается чуть шире, так, что становится видно щербинку между его передними зубами, будто поддерживает. И от этой улыбки — светлой, такой непривычно солнечной на вечно хмуром лице — у Серого внутри разрываются мириады фейерверков, опаляя внутренности жаром, о котором стоит забыть здесь и сейчас. Но он не может. Он улыбается в ответ, ощущая, как сердце замирает и мгновенно пускается галопом. Игорь кивает ему, как будто давая на что-то ответ, такое короткое «да», и поднимается с качелей, отряхивает кепку и, взглянув на Сережу еще раз, стремительно уходит. «Где твое чувство самосохранения? Это твой враг. Он сегодня отобрал у тебя деньги», — шипит внутренний голос. «Бей или беги, — вторит ему голос Олега, — но не плачь.» «И не улыбайся», — добавляет внутренний. Сережа повторяет одними губами: — И не улыбайся, — сглатывает сухой комок в горле, смаргивая подступившую на глаза влагу, и уже громче шепчет: — и не влюбляйся.***
— Сереж, — Юля хватает его за локоть. — Сереж, у меня опять проблема. — Алгебра? — закатывает глаза Разумовский. — Мне казалось, мы закрыли все твои пробелы. — Но так много всего нового прошли, я не успеваю, Сереж, — дует губы девушка и отодвигает за ухо рыжую прядь. Вот она тоже, как и Сережка, рыжая, но волосы у нее мягкие и послушные, ложатся красивыми волнами, подчеркивая острый подбородок и симпатичное личико. — Ты сильно сегодня вечером занят? Не хочу в библиотеке сидеть. Давай ко мне, а? У меня мама пирожков напекла. — Я не люблю пирожки, — морщит нос Сережа. — А зря, — хихикает Пчелкина. — Тебе не помешало бы в весе набрать, худой, как палка. Разумовский скептически дергает подбородком: — Очень ново, Пчелкина, — но тут же улыбается краешком губ и спрашивает. — А с чем пирожки? — С ливером, — говорит Юля, и видя, как Сережа строит мину отвращения, добавляет. — Есть с яйцом, их мало, но мы поищем. — Хорошо, давай после уроков подойдешь ко мне, чтобы я не забыл. — Ты и забыл? Ты, наверное, про кого-то другого говоришь, — хохочет девушка. Сережа, и правда, не забывает. Он прощается с Димой, выкурив, как всегда, одну на двоих, отдает ему учебник по алгебре и идет за довольно улыбающейся Юлей. Юбка у нее такая короткая, что стоит ей наклониться, будут видны трусики, но он совершенно не смотрит на ее аппетитные формы. Стоит им поравняться, Юля берет его за руку, и они, болтая, как всегда, обо всем подряд, идут в сторону ее дома. Они, наверное, смотрятся, как парочка. Если бы это было вообще возможно — Юля еще в прошлом году начала встречаться со студенткой из Политеха, красивой яркой брюнеткой. Когда Сережа спросил ее, как она поняла, что ей нравятся девушки, она долго не могла ответить, а потом произнесла, пожав плечами: — Я не поняла, я всегда это знала. Нужно было только принять. Когда Сережа думает об этом сейчас, осознает — он тоже знал всегда. Но принять… Он не уверен, что готов это принять. — О, какая радужная парочка, прямо загляденье. Интересно, единороги срут радугой, когда вас видят? — и почему Сережа не удивлен, что снова слышит сегодня этот голос. — Ну, все, крошка, свободна. Кирилл обращается к Юле, и это уже удивляет. Он остановил их рядом с маленьким заброшенным парком, через который они стараются вообще никогда не ходить. Но за разговорами Сережа не заметил, как они свернули не направо, как обычно, а влево на более короткую, но не самую приятную дорогу. И, видимо, это произошло не просто так. Юля виновато глядит на опешившего Разумовского, которого уже крепко держат за локти Вадик и Саша, и мягко произносит: — Прости, Сереж, — а потом уже жестче обращается к Гречкину. — Отдай! Ты обещал! — Ой, какие мы строгие, ой, какие мы опасные, — скалит зубы Кирилл и оглядывается на стоящего позади Грома. — Отдай ей. Тот достает из-за пазухи толстую, явно почти полностью исписанную тетрадку и протягивает девушке. Юля быстро прячет ее в сумочку и снова смотрит на Сережу: — Это, это… — Я понимаю, Юль. Он, и правда, понимает. Он видел эту тетрадку у Юли, когда они занимались. Это ее личный дневник. Видимо, слишком личный. Никто не хочет публичного каминг-аута не по своей воле. Поэтому Сережа не ведет дневников. — Ты обещал, — снова говорит Юля Гречкину. И это, похоже, не про дневник. — Да ничего с ним не будет. Поговорим только, — лыбится Гречкин. Юля нервно кивает и убегает, постоянно оглядываясь. Когда ее уже не видно, Гречкин приподнимает кончики губ: — А теперь и правда поговорим, — скалится он на Сережу и кивает парням.