***
На следующий день Сережа в школу не идет. Тетя Света ведет его в травмпункт, там на вопрос, что случилось, он отвечает упрямое «упал», на что толстый врач в замызганном на пузе халате хмыкает, щупает ему живот и назначает рентген головы и грудной клетки. Ничего серьезного не находят, как Сережа и думал, ребра не сломаны и даже сотрясения нет. Он успокаивает Светлану Николаевну коротким «я привычный», и она укоризненно качает головой. Вообще, Серый не понимает, почему она оформила над ним опеку. Зачем ей сдался почти взрослый нелюдимый мальчик из детдома, ведь она могла взять какого-нибудь малыша и испытать полный спектр материнства. Она ответила ему после нескольких месяцев их совместного проживания, когда Сережа задал ей этот вопрос. — Я посмотрела тебе в глаза и поняла, что нужна тебе. Сережа так и не осознал, что она там поняла. Но она, и правда, была очень хорошей женщиной. Одинокой. На самом деле, у нее был официальный муж, который ушел от нее из-за того, что они, несколько лет прожив в браке, не смогли завести детей. Он жил с любовницей, которая родила ему двоих девочек, а потом помог оформить опекунство над Сережей, появившись в детдоме, как официальный супруг. Парень не понимает, почему они до сих пор не развелись: может быть, из-за документов об опеке, и после, когда Разумовский станет совершеннолетним, они оформят развод. А пока он испытывал к этой женщине только уважение и теплую привязанность. И вот сейчас, как будто понимая его, она не настаивает на том, чтобы Сережа рассказал, кто его избил. Она просто заботится о нем. В первую очередь о его внутреннем спокойствии, не дергая лишними расспросами. Сереже выписывают больничный на неделю. Юля за эту неделю приходит к нему всего лишь раз. Она снова извиняется, рассказывает про дневник и уходит, помявшись на пороге, так и не войдя в комнату. Дима приходит почти каждый день. Он приносит учебники и домашнее задание, они занимаются, проводя почти все вечера вместе. Сережка очень рад его видеть, но испытывает иррациональное чувство вины за то, что не может рассказать правду. Про Кирилла, про Игоря, про свою глупую влюбленность, предательство Грома, которое на самом деле таковым не является, потому что ничего у них с Игорем не было. Потому что Сережа полностью себе все придумал, придумал ответные чувства и какие-то обязательства Игоря перед ним. — А ты знаешь, что там во дворе Гром сидит? — жуя все-таки отправленные Юлиной мамой пирожки, говорит Дима. — Угу, — кивает Сережа. — А че это он хочет? Это ж он… Ну это… тебя… — Не, не он, — Сережа отрицательно мотает головой. — Да он каждый день ходит. — А ты у него не спрашивал, че он хочет? — произносит Дима. Сережа перестает жевать, приподнимает бровь, отхлебывает чая, кивает сам себе и решительно направляется в коридор, накидывает куртку, впрыгивает в кеды и почти бегом спускается вниз. — Точно, — бурчит он, когда через одну преодолевает немногочисленные ступеньки. — Поговорить. Задать вопрос. Поговорить, — шепчет он сам себе. Сережа врывается на детскую площадку и сначала не обнаруживает Грома. Осмотревшись по сторонам, он видит Игоря на самой дальней скамейке. Решительным шагом Серый направляется туда и нависает над ним всем корпусом. Игорь поднимает на него какой-то затравленный взгляд и снова опускает глаза. — Вот чего ты хочешь? — выпаливает Сережа. Тот молчит, упрямо не глядя на Сережу. Разумовский тяжело вздыхает и садится рядом. — Скажи хоть что-нибудь. — Я не знаю, что сказать, — хрипит Игорь. — Извиниться? Гром молчит. Сережа поворачивается и рассматривает его красивый прямой профиль с чуть вздернутым на кончике носом, легкую щетину на подбородке и над верхней губой, щеточку длинных темных ресниц и кудрявую прядь, выбившуюся на виске из-под кепки. — Может, все-таки хочешь извиниться? — еще раз произносит Серый. — Сказать, что этого больше не повторится? Игорь прикрывает глаза, делает глубокий вдох, выдох, резко встает со скамейки и стремительно ретируется. Сережа смотрит, как тот упрямо топает по искореженному асфальту и, не сдержавшись, кричит: — Да твою ж мать! Загнанная в дальние уголки сердца обида вновь поднимает голову, хочется побежать за Громом, ударить его с размаха, как в свое время учил Волков, хочется бить, пока его лицо не превратится в кровавое месиво, когда тот не сможет дышать носом от крови, наполнившей пазухи, хочется… Поцеловать его хочется. Даже больше, чем ударить. Вот что самое обидное. А еще хочется ничего не чувствовать. Где-то в мозгу есть такая зона, которую можно отключить и больше не ощущать ни боли, ни страданий, ни любви. Некоторые люди рождаются с отключенными в ней нейронами. Сережа читал, что какие-то европейские ученые изучали на животных, как можно отключить ее с помощью электричества. И, если бы можно было проводить эксперименты над людьми, Сережа бы стал их первым подопытным добровольцем.***
Тряпка такая старая, что даже после нескольких полосканий она все равно оставляет белые разводы на доске. Кажется, Серый только больше марает зеленое полотно, вновь и вновь протирая его от написанного за урок. Он не выдерживает, бросает никчемный кусок ткани на подставку для мела и идет наливать в ведро воду для пола. Сегодня его очередь убирать класс после уроков, но он не спешит и тянет время, чтобы все ушли подальше, даже Дима, которого он просил не ждать. Просто хочется побыть одному. Просто никого не видеть. Все эти жалостливые или насмешливые взгляды после «инцидента» — как назвала случившееся директриса, которая сделала вид, что конечно же верит, что Сережа не помнит, кто его бил — стоят уже поперек горла. Он стал очередным «обиженным» слабаком, об которого вытирают ноги, одним «из». Тем, кто трусит даже правду сказать. Но что делать, если Сережа не трусит? Что, если причина не говорить совсем в другом? Не только в том, что стукачи — не люди, как всегда любит повторять Олег, и Сережа сам хочет со всем разобраться. А, в первую очередь, в том, что Разумовский не желает проблем одному-единственному человеку. Сережа так жалок... Когда Серый возвращается с полным ведром, в классе уже подняты все стулья, и рядом с учительским столом стоит Игорь собственной персоной, легок-на-помине-Гром, опираясь ладонями на столешницу и буравя его взглядом. Сережа его игнорирует и идет за шваброй в лаборантскую. Но выйти ему уже не дают. Гром встает скалой в узком проходе, делает шаг вперед и прижимает Сережу к стенке, опирается рукой над его головой и наклоняет голову чуть набок. Это так похоже на сцену в коридоре возле столовки, только у Сережи больше нечего брать. Справа в плечо давит угол металлический полки, а слева Игорева рука перекрывает все пути к отступлению. Сережа жмурится, мотает головой и приподнимает голову, стараясь смотреть Грому не ниже подбородка, но и не в глаза. — Что надо? — Гром молчит. Серый продолжает: — Может, все-таки ударить хочешь, раз извиниться не получилось? Так бей. Я привычный. Но Сережа не ждет удара, он больше ничего не ждет. Игорь все еще молчит и пялится. Задумчиво так, внимательно, будто хочет разгадать Сережу. Сам Разумовский уже устал гадать. Он тяжело выдыхает и сдается, сползает спиной вдоль стенки, проезжаясь согнувшимися коленями по бедрам Игоря, и садится в светлых джинсах на не вымытый пол. Гром какое-то время стоит над ним, а потом захлопывает дверь и опускается рядом, подпирая ее спиной. Откидывает голову, упираясь в нее затылком, и поворачивается лицом к Сереже, оставляя их запертыми в этом маленьком пыльном пространстве, вместе с их недоговорками и таким ощутимым взаимным напряжением. Сережа не может сдержать истерического смеха, прячет лицо в ладонях, до сих пор пахнущих мелом, и начинает глухо хихикать. Гром слушает его некоторое время, а потом толкает локтем в бок, не больно, как-то по-дружески, и это приводит Серого еще в большее замешательство. — Вот че ты смотришь постоянно? — выпаливает Сережа. — Все пялишься и пялишься. Скажи хоть что-нибудь. Ну! Игорь открывает рот, набирает в легкие воздуха, тут же снова его захлопывает и мотает головой. Сережа решает сказать сам: — Я понимаю Гречкин, у него папа депутат и вор. А ты-то? Ты почему такой? У тебя папа мент. — Был, — сквозь зубы произносит Игорь. И это уже движение с мертвой точки, поэтому Сережа продолжает: — Ну и что, что был. Он же воспитывал в тебе какие-то правила и нормы. Например, что людей бить нельзя? — Я тебя бил? — поднимает на него обиженный взгляд Гром. Сережа задумывается. Игорь ведь и правда его и пальцем не тронул, кроме того случая с деньгами. — Ты позволял, — уточняет Разумовский. — Этого уже достаточно. Ему должно быть стыдно за тебя. — Ему? Стыдно? — как-то уныло хмыкает Игорь. — Да ему за себя-то уже не стыдно. Потом замолкает и добавляет после короткой паузы: — Я поговорил с Кириллом, он тебя больше не тронет. Сережа удивленно приподнимает брови, не зная, что сказать, а Гром как-то резко подается вперед, хватает его за затылок и впечатывается в его губы своими. Серый от неожиданности замирает, даже дышать перестает, моргает несколько раз, разглядывая зажмурившегося Игоря, и толкает его в грудь. — Ты чего? — шепчет он завалившемуся на локти Игорю. — Вы же с Олегом того… это… — неловко произносит Гром. — Да с чего ты взял? — возмущенно шипит Сережа. — Просто вы были такие… Он ходил каждый день за тобой, домой провожал… И вообще, — уже совсем неуверенно говорит Игорь, снова садясь прямо и обхватывая длинные колени руками. — А даже если бы «того», ты что думаешь, я бы потом и с тобой?.. — кричит на него Сережа. Он толкает Игоря кулаком в плечо и зло выпаливает: — Ну ты и мудак, Гром. Нет у нас ничего. Он мне как брат! — Я тогда ходить за тобой начал, потому что Кирилл наказать тебя решил, — говорит совсем приунывший Гром, уставившись в стенку. — Я его отговорил, сказал, что деньги отнимем несколько раз, и ты вновь послушным станешь, — на слове «послушным» Сережа презрительно фыркает, но Игорь все равно продолжает: — Но он решил, что этого недостаточно… — Игорь тяжело выдыхает и снова смотрит на Сережу. Глаза у него как-то странно блестят, и взгляд такой пронзительный, что у Серого дыхание перехватывает. — Я боялся, что они сами… Почему-то казалось, что я смогу… Не смог. Остановить не смог. — Игорь начинает говорить сбивчиво и просяще. — Мне жаль. Я тебе потом деньги верну. У меня подработка скоро будет. Я заработаю и верну. — И что ты делать будешь? — бездумно спрашивает Сережа. — Через месяц в нашем клубе подпольные бои открываются. — Ты больной, что ли? — задыхаясь от возмущения, говорит Сережа. — Морды бить пойдешь, чтобы деньги мне вернуть? — Не только из-за этого… — качает головой Гром и снова замолкает. Он опять переводит взгляд на окрашенную в болотно-желтый стенку и опускает подбородок на колени. Он сейчас так сильно похож на ребенка. Глупого запутавшегося ребенка. С этими своими бровями домиком, растрепанными кудрями на челке, закушенной нижней губой и трогательно сцепленными в замок на коленях, которые ему чуть ли не в уши упираются, пальцами. Они оба совсем еще, на самом деле, дети. Это Олег, кажется, родился уже взрослым. А вот Игорь и Сережа, как выброшенные в поток жизни котята, бездумно перебирающие лапками, не зная ни направления, ни брода. — Гром, — зовет Сережа. — М? — задумчивое. — Игорь, — громче. Гром поворачивается, приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но Сережа не дает. Он подается вперед, касается губами уголка его рта и замирает. Щетина колет еще незажившую трещинку на нижней губе Сережи, а ментоловое дыхание Игоря холодит чуть влажную кожу над верхней. Игорь немного поворачивает голову, выдыхает гулкий стон и приоткрывает губы навстречу Сережи. Тот на пробу проводит языком по изнанке Игорева рта и удивленно выдает, чуть отстранившись: — Сладкий. — Холс, черный, — улыбается Игорь и снова целует.***
Сережа никогда раньше себя так не чувствовал. Он будто на облаке парит. Все вокруг кажется таким далеким и незначительным. Кирилл и правда перестает к нему придираться, удивительно, даже шутить над ним перестает. Да даже если бы было как раньше, Сереже все равно. Гром по-прежнему в компании Кирилла, но жизнь все равно приобретает какой-то сказочный флер, ощущение нереальности и всепоглощающего счастья. Игорь везде. Несмотря на то, что в школе они продолжают делать вид, что не общаются, тот все равно будто рядом. Даже находясь в другом месте, Игорь с Сережей. В мыслях, в сердце, в воспоминаниях о скрытых от чужих глаз поцелуях. Поцелуях в подсобках, в подъездах, один раз даже на берегу Финского залива, на который они поехали на выходных. Сережка тогда замерз как суслик, и прятался в Игоревы объятия, уткнув холодный острый нос в горячую шею. Октябрь становится их месяцем. Сережа одевается как капуста, — потому что еще недостаточно холодно для зимней куртки, а приличной демисезонной у него так и нет, — но от того еще приятнее слышать, как нетерпеливо Гром ругается, пытаясь под всеми этими слоями найти его горячее тело, чтобы пустить волну мурашек по поджимающимся от его прикосновений Сережиным бокам и животу. Хоть Сережа и ходит домой после школы один или с Димой, но в компьютерный клуб они заглядывать перестают. Потому что каждый вечер Игорь приходит на детскую площадку под окнами Сережи, и тот незамедлительно бежит к нему. Они гуляют часами. У Сережи кожа так сильно обветривается, что начинает шелушится крупными чешуйками. Тетя Света, заметив это однажды за ужином, дает ему баночку крема Нивея, а потом, таинственно улыбнувшись, достает из сумочки гигиеническую помаду с дурацким банановым запахом. Сережа сначала смотрит на это безобразие с брезгливым пренебрежением, но потом все-таки пробует вечером после душа и остается в полном восторге. Он потом пытается намазать гигиеничкой и Грома, а тот пугается так сильно, будто его оса укусить собирается, и Сережа остается хохотать, сидя на скамейке под звездным осенним небом, пока Гром бурчит, крутясь на накренившейся карусели «я че баба, что-ли, я не баба». Сережка даже не обижается. Для Игоря всегда очень сложно принятие. Кажется, что принять то, что происходит с ними, он тоже не может — дальше поцелуев они так и не заходят. Дима как-то видит Игоря, ждущего внизу, и когда Сережа делает вид, что очень занят уроками, смеется и мягко произносит «иди». Сережа поднимает на него благодарный взгляд и срывается к Игорю. Они с Димой не говорят об этом, но тот как-то однажды ни с того ни с сего произносит «я рад за вас, Сереж», и Разумовский, пылая щеками, обнимает его прямо посреди библиотеки. Сегодня они с Дубиным собирались снова пойти в Букинист, но не сдавать учебники — Сережа хотел взять, наконец, приглянувшуюся книжку. Но Дима как-то смущенно пробубнил, что у него есть дела, и Сережа, довольно похлопав его по плечу, благословил друга на подвиги на любовном фронте. Дубин промычал что-то похожее на «иди ты» и практически бегом направился в сторону парка. Сережа, уже взявший нужные ему «Пользовательские интерфейсы в информационных системах», останавливается перед новинками, замечая так часто обсуждаемую всеми недавно выпущенную книжку русского автора. Ему обычно не нравится такая литература, но парни в школе только и говорят о ней. Дима вообще как с ума сошел, пытался даже с Кириллом договориться, чтобы тот дал ему почитать. Тот, естественно, отказал, немного поглумившись над «попрошайками». Сереже тогда было так стыдно и обидно. Он хотел сказать пару ласковых мерзкому Гречкину, но глянул на качающего головой Грома, который всем своим видом показывал «не связывайся, не подставляй друга». Сережа наклоняет голову, рассматривает красочную глянцевую обложку, где фамилия автора написана даже более ярким шрифтом, чем само название «Ночной дозор», и маленький желтый налепленный сбоку трехзначный ценник. Сережа открывает рот от удивления. Да это минимум цена четырех его учебников! — Кошмар, — качает он головой и ставит книгу на полку. Он направляется в сторону кассы и краем глаза замечает того долговязого парня, про которого ему говорил Дима. Тот стоит спиной к продавщице, и Сережу осеняет. Разумовский делает шаг назад, еще один, приближается к стеллажу с бестселлерами, и, оглянувшись, повторяет позаимствованный жест — задирает подол футболки, заправляет за пояс брюк «Ночной дозор» и быстро опускает футболку и куртку на место. На кассу он проходит еще с одной маленькой брошюркой по программированию, оплачивает обе книжки, чувствуя, как угол украденной книжки больно упирается в тазовую косточку, так и норовя сползти еще ниже. Сережа улыбается очень уставшей на вид продавщице и вежливо прощается. Та неустанным взглядом следит за долговязым, а Сережа совершенно беспрепятственно выходит из Букиниста. Пожилой охранник, сидящий у входа, даже не поднимает на него взгляд. Серый мысленно извиняется перед ними обоими, пылая щеками от стыда. Но адреналин, полученный от удачно провернутой кражи, дарит ощущение всесилия, он улыбается сам себе и направляется домой. — Хоть бы камеры поставили, — бубнит Сережа, выуживая книжку из-под футболки и запихивая в сумку, — разорятся ведь. Пройти он успевает от силы несколько десятков метров, когда из арки одного из домов его встречает тот самый долговязый. Сережа делает шаг в сторону, пытаясь его обойти, но парень преграждает ему дорогу. — Я смотрю, у нас тут конкуренты появились, — цокает языком тот, и Сережа морщится от разочарования. Сзади выходят еще двое, явно младше, но от этого Серому не легче. Он бросает сумку на асфальт и поднимает кулаки, просто так он сдаваться не намерен, поэтому бьет первым. И промахивается. Мелкий чернявый парень мгновенно присаживается и ударяет снизу. Переносица взрывается от боли, и металлический вкус разливается по небу. Серый сглатывает кровь, текущую по задней стенки глотки, уворачивается от следующего удара, но третий прилетает откуда-то сбоку, и Разумовский оказывается на асфальте. — Да шож вы делаете, ребята? — слышит он старческий сердобольный голос, откидывает голову на асфальт и шмыгает носом. — Иди, бабуль, куда шла, — говорит долговязый. Та что-то продолжает ворчать, но голос ее удаляется. — Ну что, Рыжик, как территорию делить будем? — наклоняется над ним парень и противно скалится. — А то вы пиздос зачастили к нам. — Ничего никто делить не будет, — раздается басистое и до боли знакомое, и Сережа начинает истерически смеяться. Звуки драки словно музыка. А смотреть на то, как Гром бьет людей, — ни с чем несравнимое удовольствие. Особенно, если эти люди заслужили. В этот момент Сережа начинает понимать Гречкина, и почему тот так ценит Игоря. Такую мощь и красоту, как Гром, хочется иметь в своем полном распоряжении. Сережка любуется широкими плечами, ходящими под кожаной курткой от каждого движения лопатками, сведенными от сосредоточенности бровями, длинными ногами, которые делают подсечку, заваливая долговязого, и внутри него распускаются перья, черные и шелковистые. Они опутывают сердце, гладят изнутри, даря какую-то сытость и наполненность. Кажется, эти перья начинают покрывать его целиком просто от взгляда на такого Грома. Смотри, как красиво. Смотри, как мы с ним могущественны, — шипит внутренний голос, — он должен стать нашим, целиком и полностью. Сережа хмурит брови, мотает головой, пытаясь отогнать наваждение, но чертовы перья, кажется, поселились даже внутри черепной коробки. — Серый, вставай, кому говорят, — кричит ему Игорь и тянет за рукав олимпийки. — Давай, пошли, пока они не очухались. Игорь берет его за руку, и перья мгновенно исчезают от прикосновения горячей ладони.***
Квартира у Грома находится в старом фонде. Она большая, холодная, с еще более старым ремонтом, чем у тети Светы, но почему-то безумно уютная. Старинная мебель соседствует с более или менее современной, а весь «советский шик» приправлен явно дореволюционными вещами. В углу стоит антикварный дубовый комод, на котором примостились видеомагнитофон Sony и еще советский телевизор, кажется даже черно-белый, и почему-то это выглядит как-то очень правильно. Грому подходит такое окружение. Он сам будто из прошлого выужен, годов из шестидесятых. Но Сереже это очень нравится. Гром ему в принципе так сильно нравится, что это даже пугает. — Вот и что они за тобой увязались? — Игорь нависает над стоящим возле письменного стола Сережей и рассматривает его лицо, отмечая для себя повреждения. — Я книжку украл, — шепчет Сережа, чувствуя как стыд опаляет щеки. — Ты, книжку? — неверяще улыбается Гром, но Сережа кивает, и улыбка сходит с его лица. — Во как. Тогда ясно, что они с тобой делить собирались, — поджимает он губы. — Я за тобой со школы шел. Думал, э… мало ли че, и вот… — Игорь наклоняется еще ближе, нажимает на переносицу Сережи кончиками пальцев, тот шипит и поправляет два кусочка ваты у себя в носу. — Кажется не сломан. — Угу, — хмыкает Сережа, — прям везунчик. И почему при тебе меня постоянно бьют? Ты мой несчастливый билет. Разумовский шутит, но Гром не смеется, только дергает носом и продолжает промакивать его скулу ваткой, смоченной в перекиси. Сережа берет его за запястье и отводит руку от своего лица. Гром опускает ресницы, немного наклоняет голову и старается не встречаться с Сережей взглядом. Он явно клянет себя за все то, что произошло тогда в парке. Сережа ведь так и не сказал, что простил его. Да он, наверное, и не сможет. Это муторное чувство обиды и предательства, скорее всего, будут глодать его еще долго. Поэтому он просто переводит тему. — А родители твои где? — осматриваясь по сторонам, произносит Серый. — Мать на смене, полтора суток взяла, — собирает аптечку Игорь и несет ее обратно к комоду. — Отец… — он закрывает верхний ящик с слишком громким звуком, явно злясь, — я его последний раз позавчера у соседа видел. Он так пропадает на неделю, потом появляется уже трезвый. Но ненадолго. Мы первое время в розыск подавали… — Игорь снова замирает, плечи его напрягаются, лопатки поднимаются и опускаются от глубокого дыхания, как будто он сдерживает слезы (Сереже очень знакомо это состояние, сам ни раз так делал), и, повернувшись к Сереже, добавляет, — но он дома не пьет. — Это хорошо, — кивает Сережа, достает кусочки ваты из носа, шмыгает носом, чтобы убедиться, что кровь больше не идет, и делает несколько шагов к опирающемуся о комод Грому. — Ну в смысле, не то, что пьет, а то, что дома не пьет. Он, несмотря ни на что, думает о вас. Это очень важно, — произносит он, уже совсем близко стоя к Игорю. Тот страдальчески приподнимает брови, смотрит на Сережку убитым взглядом, охватывает его скулы ладонями и произносит: — Сереж, ты такой… — Игорь целует кончик перебитого носа так нежно, что даже отголосков боли не чувствуется, потом касается губами лба, скул, и, чуть погодя, рассмотрев Сережку внимательно, как нечто драгоценное и очень дорогое, мягко касается губ. Сережа приоткрывает их навстречу, но Игорь отстраняется и добавляет: — За что ты мне такой достался? Я же тебя не достоин. У Сережи от его слов сердце разрывается. Такой красивый, умный, сильный Игорь, считает, что недостоин Сережи, того парня, который за себя даже постоять толком не может. — Игорь, ну ты чего, — тянет он, — ты же… И в этот раздается противное бренчание Игорева телефона. В таких ситуациях Сережа очень даже рад, что у него нет мобилы. — Ща, погоди, — бурчит Игорь и идет за этой ужасной вещью в коридор. Там он бубнит что-то в трубку, говорит короткое «да, понял» и возвращается к Сереже. — Мне уйти надо, — опустив глаза, произносит Гром, — я могу тебя до дома проводить, а можешь тут остаться, я скоро вернусь. Сережа щурится, раздувает ноздри и раздраженно произносит: — И куда же это тебе так надо? К Кириллу, да? — по тому, как Гром резко поднимает на него взгляд и тут же опускает вновь, Сережа понимает, что попал в точку. — И что же это за срочные дела такие? Кому вы там еще ребра выломать собрались? — Да никому мы ничего выламывать не будем, стрелку просто забили. — Стрелку? Стрелку?! — кричит Сережа. — Ты хоть понимаешь, что это такое? Чем это все может закончиться? Это вы сейчас просто деньги у малолеток и у ботанов отбираете. Потом крышевать и убивать начнете. — Нет! — гаркает на него Гром. — Никогда такого не будет. — Никогда? Ты сам в это веришь? — обреченно говорит Сережа и плетется к дивану. Он садится, откидывает голову на спинку и прикрывает глаза ладонью. — Это все плохо кончится, Игорь. — Вот кто бы говорил, — возмущенно выпаливает Гром. — Ты сам только что книжку из магазина спиздил! — Вот оно как?! — аж подпрыгивает от возмущения на месте Сережа. — Книги и знания воровать не стыдно! — хлопает он по дивану ладонями, поднимая два облачка пыли вокруг себя. Игорь не отвечает, только складывает руки на груди и скептически приподнимает бровь. — Хорошо-хорошо, — подскакивает с места Разумовский и идет за Игоревым телефоном в коридор. Он приносит устаревшее несколько лет как чудо техники и протягивает Грому. — Звони. — Нет, — сквозь зубы цедит Игорь. — Хорошо, — кивает Сережа, бросает телефон на диван и топает в коридор. Там он спешно натягивает кеды, берет куртку в руки и только собирается протянуть руку к двери, как его резко разворачивают за плечи обратно. — Вот что ты сучишь, вот что тебе не нравится, а? — заключая его в медвежьи объятия, произносит Гром. Он придавливает широкой ладонью голову Серого к своему плечу и шепчет: — Я ж люблю тебя. Все хорошо. И в школе, и у нас. Разве не хорошо? Игорь отстраняется и заглядывает в глаза Разумовскому так восхищенно, что вся злость тут же развеивается. Где-то на периферии сознания Сережа кричит дикой птицей: «Он меня любит, любит, любит! Он любит НАС!». Но понимание, что этого ему все равно недостаточно, слишком сильно гложет его изнутри. Не хочу делиться, только не с ними, пульсирует у него в голове, разгоняя внутри еще более страшные мысли. Жадные, похотливые, собственнические, которые с каждым днем становятся все сильнее. — Трусишь, да? — кисло произносит Сережа и снова идет в сторону дивана, так и не стянув кеды. — Целоваться по углам не трусишь, а Гречкина своего нахуй послать трусишь. — Они мои друзья, — Игорь садится рядом и опирается локтями о колени, уныло опуская голову на руки. — Какие это друзья, Игорь? — выпаливает Сережа. — Они тебя используют. Им не нужен ты, как человек. Ты для них боевая машина и умная голова, и все. Да ты же сокровище, Гром! Как ты не понимаешь? Игорь изумленно смотрит, поворачивая голову в его сторону. — Я ж всегда один был, — растерянно произносит он. — Сколько себя помню всегда один. Меня почему-то боялись все. А тех, кто не боялся, я сам отталкивал. Не привык просто с кем-то… — Он замолкает и качает головой. Он будто уходит в воспоминания, взгляд его мутнеет, а руки начинают перебирать подол футболки. — Парни в секции карате все старше были. И они не друзья, наставники. А тут Кирилл появился. И как-то все так быстро получилось… — А сейчас ты один? — перебивает его Сережа. Он смотрит испытующе на раскрывшего от удивления рот Грома. — Скажи мне, Игорь. Ты сейчас чувствуешь себя одиноким? Гром медленно моргает, закрывает рот, сглатывает и лучезарно улыбается. Серый даже сообразить не успевает, как его придавливает к дивану твердое тяжелое тело. — Сережка-Сережка-Сереженька, — выцеловывает его лицо Игорь. — Мой Сережа, мой. Разумовский хихикает, морщится от щекотных поцелуев в веки и нос и тянет за шею Игоря на себя, целуя по-настоящему, с языком, прикусывая губы, ощупывая поджарые бока под футболкой, плывя от накрывающего его восторженного возбуждения. Игорь сначала очень нежный, он прикасается мягко, целует в ответ трепетно, нависая над Сережей на локтях и коленях. Но Сереже этого мало, внутренняя накопленная за этот месяц жажда вырывается наружу в резких порывистых движениях, кусачих поцелуях и поступательных движениях бедер. Он подается вперед, хватает Грома за задницу и укладывает на себя сверху. Игорь выдыхает со стоном очередное «Сереж» и поднимает на Разумовского поплывший масляный взгляд. Вот оно, то, чего Сережа хочет. Он жаждет тягучего Игорева желания. Он хочет его ощутить, наконец. Не только бедром сквозь слои джинсов и хлопка. Он хочет ощутить его в своих руках. И увидеть. Сережа приподнимается на локтях и тянется к ширинке Грома. Только он успевает расстегнуть верхнюю пуговку, Игорь вцепляется в его пальцы и неуверенно произносит: — Ты точно хочешь, Сереж? Тот только протирается пахом о его бедро. — Разве не заметно? — Игорь по-прежнему держит его руку в тисках своих пальцев, и Сережа закатывает глаза. — Я не девочка, Гром, меня членом не напугать. Игорь замирает, закусывает нижнюю губу и опускает взгляд на их сжатые руки. — Ты сам боишься, — осеняет Сережу. — С парнем боишься. — Я… — хрипит Игорь, но Серый перебивает его поцелуем. Он выбирается из-под Игоря, выдергивает руку из его пальцев и расстегивает свои джинсы. Гром садится на пятки напротив и смотрит на стягивающего свою футболку и штаны Сережу с таким восхищением, будто всемирно известной скульптурой в музее любуется. Это льстит. И Сережа, приподняв кончики губ, снимает с себя последнюю деталь одежды, сбрасывает ее на пол и встает в полный рост. Игорь приоткрывает рот и облизывает губы, водит взглядом по его телу, останавливаясь на члене. Растерянность на его лице, смешанная с любопытством и желанием, не останавливает Разумовского. Он протягивает руку Игорю, и тот, упершись в нее взглядом, замирает, будто не знает, что делать дальше. Сережа качает головой, снова забирается на диван и сам начинает его раздевать. Игорь податливый и послушный. Он поднимает руки, пока Сережа выуживает его из футболки, расставляет бедра, когда тот расстегивает ширинку и спускает с него джинсы, прикрывает веки, когда Разумовский все-таки тянет резинку его трусов вниз. Сережа не дает ему успеть накрутить себя и кладет ладонь на член. Тот тихо выдыхает через губы, приподнимается, поддаваясь бедрами в сторону ласкающей руки, наконец целует Сережу в губы и сам протягивает руку к нему. Ощущение горячего твердого влажного на головке члена — что-то нереальное. Сережа так часто себе это представлял, думал, наверное, будет неприятно касаться кого-то, кроме себя. Ему казалось, что хорошо только тогда, если ласкают тебя, а все остальное, что ты делаешь взамен, просто для того, чтобы не обидеть партнера. Но Сережу возбуждает даже сама мысль о том, что он касается Игоря, касается там, где ни один парень еще не посмел этого делать. Сереже все равно, было ли у Грома хоть что-то с девушками. Главное, он знает — он у Игоря первый и единственный парень. Все, что происходит между ними сейчас — неудобно и неловко, но невероятно возбуждающе. Игорь целует его теперь не так нежно, как в самом начале, он просовывает язык Сереже в рот, вылизывая небо, ласкает свободной рукой лопатки, бока и плечи, тесно прижимается всем телом, мешая двигать руками им обоим. Даже несмотря на скомканность происходящего, это хорошо. Очень приятно, тягуче-возбуждающе и жарко-сладко. Но Сереже недостаточно. Слишком-слишком мало. Поэтому Сережка тянет Игоря на себя, ложится на диван, и Гром вклинивается между его бедер, придавливая горячим влажным возбужденным телом. Сквозь пелену удовольствия Сережка слышит глухой задушенный стон, не сразу понимая, что это он сам. И после его прорывает, Сережа стонет почти без остановки, пока Игорь резко и так правильно его ласкает. Они сталкиваются руками, неудобно выкручивая запястья, постоянно марают влажными головками животы и больно стукаются зубами. Внизу становится горячо, кажется, еще немного и Сережа кончит, но ему не хватает. Он разочарованно выдыхает, берет Игореву вторую руку и кладет себе на яички, надавливая на чужие пальцы так, чтобы они касались входа. Игорь громко матерится, шипит, выдыхает протяжное «а-а-а» и забрызгивает Сережины живот и ладонь. И это становится последней каплей. Разумовский перехватывает его кулак на собственном члене, дергает им несколько раз и следует за ним. Оргазм опустошающий и разгромный. Кажется, он задевает каждую клеточку тела, пройдясь судорогой по мышцам, выталкивая воздух из легких. Еще чуть-чуть и Серый отключится, потеряет ориентацию в пространстве и самого себя, погрузившись в темный кокон из шелковистых перьев. Но сильные руки выдергивают его из небытия. В этом мире его держит только Гром. Он целует Сережины скулы, дрожащие веки, приоткрытые губы и сжимает его в своих крепких объятиях. И это все, что все это время Сережа желал. Игорь счастливо выдыхает, протискивается между Разумовским и спинкой дивана и кладет свою вихрастую голову Сереже на плечо. Серый думает о том, кем они стали друг для друга. Понимая — на самом деле ничего не изменилось. Произошло бы сейчас или позже. Самое главное, Гром рядом, даже когда хочет быть с кем-то еще. Эта мысль угнетает, и Разумовский произносит: — Игореш, — перебирает его кудри на затылке. — М? — Не надо меня провожать, я тебя тут подожду. — Что? — растерянно произносит Гром, а потом до него доходит. — Ты серьезно? — приподнимается на локтях над ним Игорь. — Я тебя так люблю, Сереж. — Ты уже говорил, — хихикает Сережа. — Иди давай, тебя ждут. Игорь подскакивает ровно в тот момент, когда ему звонит Кирилл. Он одной рукой натягивает джинсы, второй включает вызов, бубнит «да-да, иду я, щас». Сережа не знает почему, но ему кажется, что он все сделал правильно. Он не уверен, что сможет стать для Игоря всем, заменить друзей, близких, быть не только любовником и постыдный тайной. Чем-то большим. Поэтому он натягивает трусы, стягивает со спинки дивана покрывало и укрывается с головой, пытаясь развеять лишние переживания сном. — Дверь на ключ закрой, — бубнит он из-под покрывала Игорю. — Хорошо, дорогая, — ржет, как конь, Гром, — как скажешь, дорогая. Сережа улыбается, фыркает, закрывает глаза и проваливается в сон под звук поворачивающегося ключа в замке. Улыбка так и не сходит с его лица.***
Конец октября не лучшее время для прогулок по пляжу. Но Сережка не боится холода, ведь рядом Игорь, который не даст ему замерзнуть. Когда они приходят к морю, оно встречает их ветром и высокими волнами, будто природа ждет чего-то. Быть может, грозы. Быть может, шторма. А может, залив чувствует то внутреннее напряжение, не покидающее Сережу с самого утра, и встречает его соответственно. Брызги воды летят в лицо, но Сережка не отходит от края, кедами задевая пенные следы, оставленные приливом. Еще ближе и он намочит ноги. Нахмурившееся небо, серыми тучами накрывающее горизонт, приковывает взгляд. Сережа рассеянно кивает, когда Игорь говорит: — Слушай, я тут знаю заброшенную рыбацкую хижину. Мы еще в детстве в нее залезали, — он встает рядом касается плечом плеча и хитро улыбается. — Можем прогуляться до нее, глянем, раньше рыбаки ее занимали, сейчас она открытая стоит, можно погреться и поехать обратно. — Скажи мне, Гром, а что ты подразумеваешь под словом «греться»? — хитро щурится Сережа, Игорь косо улыбается и подмигивает. — Ладно, веди. Посмотрим, что там у тебя за хижина, — соглашается Сережа. Когда они подходят к узкому участку пляжа, где песок переходит в гальку, становится видно деревянную постройку. Но раньше нее Сережа замечает знакомую светлую макушку рядом со входом. — Да что ж ты будешь делать, никуда от них не деться, — всплескивает руками Сережа. И, будто вторя ему, раздается собачий визг, просящий лай, еще и еще, а потом скулеж обрывается как-то резко и наступает гнетущая тишина. Остаются только звуки моря, испуганно колотящееся Сережино сердце, который уже бежит к хижине, врывается внутрь и обнаруживает Кирилла с компанией, нависающего с палкой над бело-черной дворнягой, прижавшейся всем телом к деревянному полу, опустившей уши, скулящей тихо и испуганно. — Да что ж вы за уроды все такие, чем вам собака не угодила?! — кричит на них Сережа. Гречкин удивленно поднимает брови, явно не ожидавший его увидеть, но быстро приходит в себя и раздраженно шипит: — Эта тварь меня чуть не укусила. И вообще, иди на хуй, Разум. Че хочу, то и делаю. — Что тут вообще происходит? — слышит Сережа голос Игоря, но он так зол, что не собирается ничего пояснять, он просто кричит на Гречкина. — Так она защищалась, от тебя же только защищаться! — Сережа шагает к нему и тычет пальцем прямо в грудь. — Ты же гадина, как прыщ на этой земле, тебя только давить. Раздраженное выражение лица Кирилла меняется на злобный оскал. — Эй-эй, рот то закрой. Житься стало слишком хорошо? Смелый снова стал? Давно по роже не получал. Вон даже Гром рядышком вместо Олега ошивается. Сменил любовничка? — Че сказал? — рычит стоящий рядом Игорь. — А че, правда глаза режет? — начинает кричать Кирилл, поворачиваясь к нему. Пес видя, что люди про него забыли, проскальзывает между их ног к выходу. Сережа даже не успевает за него порадоваться, как Кирилл говорит: — Ты ж таскаешься с ним, как с игрушкой-жевалкой. Так и таскайся дальше, только от нормальных людей его держи подальше. У Сережи перед глазами встает черная пелена. Возмущение, рокочущие внутри все это время, выплескивается яростным криком и ударом в челюсть. Бац, и Кирилл падает на пол, удивленно раскрыв рот, двигает челюстью и шипит: — Тварь! Вадим хватает Сережу за ворот куртки, встряхивает несколько раз и тут же получает кулаком в скулу от Грома. Из-за этого он отпускает Сережу слишком резко, толкая так сильно, что тот летит спиной в дверь, больно ударяясь лопаткой об косяк, от чего та захлопывается, и больно падает на задницу. Серый шипит, жмурится, но тут же встает на ноги. Видит, как Вадик замахивается на Грома. Сережа сам себе не успевает удивиться, с какой скоростью он хватает ту самую брошенную Кириллом палку и бьет. Тупой удар о затылок и звук падающего к его ногам тела слишком оглушающие. Все резко замирают. Саша, который помогает Кириллу подняться, рвется в сторону Сережи, но Игорь перехватывает его поперек груди и орет: — Стоять, все, хватит! — гаркает Гром, встряхивает хлопающего глазами Сашу и отбирает палку у Сережи. — Дай сюда! — он откидывает ее в угол. Пробивающийся через щели в ветхих стенах тусклый свет освещает его суровое лицо и Сережа восхищенно замирает. — Все! Закончили! — продолжает жестко Игорь. — Помахали кулаками и хватит. Человек без сознания. Он присаживается рядом с лежащим ничком Вадиком. — Он живой? — дрожащим голосом спрашивает Гречкин, наклоняясь над ним. Игорь аккуратно переворачивает парня на спину, приглядывается к поднимающейся грудной клетке и облегченно выдыхает: — Дышит. Живой. Только… У него серьезная травма может быть. Как минимум сотрясение. Его нужно в больницу… Они с Кириллом переговариваются между собой, обсуждая что им дальше делать, а Сережа понимает — все. Для Игоря они важнее, чем он. Какие есть, но все же друзья. Вон как Игорь над Вадиком трясется. И никогда он их не бросит. Кирилл не даст. Без Игоря они уже не такая сила, как бы там себя Гречкин не выставлял. С Игорем их боятся и уважают. И они опять начнут издеваться над людьми. Над младшаками, над школьниками, которые хоть как-то отличаются от других, такими, как Сережа, над животными. А потом они выпустятся, и их проказы станут еще страшнее. Они начнут убивать, насиловать, калечить. Такие люди мусор, от которого нужно избавиться. Избавиться, — внутренний голос звучит шипяще и скрипуче. Уничтожить, — каркает приказом в голове. И Сережа осматривается по сторонам. Под ногами куча старых смотанных сетей, чуть ближе к выходу несколько неровных кучек дров, а почти весь пол усеян щепками. Сережа залезает в карман куртки, нащупывает зажигалку и хищно улыбается. Он сметает руками несколько щепок в кучу и на пробу чиркает колесиком зажигалки. Загорается неохотно, все-таки слишком высокая на берегу влажность. Но Сережа упертый, он добавляет щепок, находя одну подлиннее и поджигает ее с самого кончика. Пока парни спорят, звонить ли отцу Гречкина или сразу в скорую, Сережа уже подходит к стопке дров, подвигает их ближе к стенам и методично подпаливает уже и их. Пока он занимается дровами, огонь с пола перекидывается на сети и на одну из стен. Ту, что с дверью. Сережа завороженно замирает и встает в полный рост, наблюдая, как огонь мгновенно поглощает деревянные доски. Несколько секунд, и им уже окутан приличный кусок двери. Дым от него поднимается вверх, стойкий запах гари забивает ноздри. Сережа вдыхает его полной грудью. Это прекрасно. — Это, блять, че такое? Ты че делаешь? — крик Кирилла вырывает Сережу из медитативного наблюдения за огнем. — Ты че сделал, сука? — орет он, кидается к выходу и тут же отшатывается, обжигая руки о металлическую ручку. — Бля, пиздец. Пиздец! Мы как щас выйдем? — Не выйдете, — улыбается Сережа и тут же закашливается, вдохнув едкого дыма. Глаза слезятся, но ощущение правильности происходящего не покидает. — А че ты лыбишься, придурок. Сам-то как выбраться собрался? — с Сережиного лица сползает улыбка, он испуганно озирается на Грома, пока тот мечется у противоположной, еще целой стены. — Ты нахера дверь закрыл? Ты нахера нас поджег? — истерически орет Кирилл. — Отошли все от двери, сюда на пол, быстро! — приказывает Игорь, и ребята тут же повинуются. Садятся на пол, пока Игорь подтаскивает все еще бессознательного Вадима ближе к ним. Сам же после этого продолжает шарить по стенам руками, что-то ища. — Надо бате позвонить, он… — дрожащим голосом произносит Кирилл. — Да че твой батя! — гаркает на него Игорь. Сережа замечает, что лицо Гречкина, освещенное огнем, все в слезах. И это почему-то поражает. Рядом Саша лелеет на коленях голову Вадима и тоже шмыгает носом. — Это деревянная постройка, у нас несколько минут. Он только головешки от нас найдет, — продолжает Игорь и вскрикивает. — Нашел! Тут окно раньше было, его только ДСП заколотили. Серый, дай куртку. — Чего? — Куртку, говорю, дай, все равно выкидывать. Сережа трясущимися руками стягивает с себя олимпийку и протягивает Игорю. Тот обматывает ею плотно кулак и со всей силы бьет в стену. Раздается хруст, глухой вскрик, Игорь трясет рукой, но снова замахивается. — Есть. Сань, Серег, помогите, надо расширить, — командует Игорь. — Быстрее, воздух пошел, ща полыхнет. Футболки на лицо натяните. Сережа с Сашей кидаются к нему, начиная выламывать ДСП рукам, Сережа обдирает руки в кровь, но упорно продолжает отрывать неровные куски. Дышать становится слишком тяжело, даже через ткань, и он на несколько секунд опускается вниз, обнаруживая сидящего на корточках Гречкина, вцепившегося в волосы и продолжающего рыдать. Серый презрительно морщиться и с размаху дает ему оплеуху. — Соберись, размазня. Странно, но это помогает. Взгляд Кирилла, который он поднимает на Сережу, становится осознанным. Рядом начинает шевелиться Вадим, хватается за голову, стонет и, пошатываясь, садится. Разумовский присаживается рядом и говорит Гречкину: — Мы почти все, помоги ему. И словно в подтверждение его слов Игорь кричит: — Все, достаточно! Сань, лезь наружу, я пока тут. Пока Саша и Игорь помогают всем выбраться через узкое окно, огонь почти полностью охватывает постройку. Только маленький участок, где они сидели, оказывается незатронутым. Будто какое-то божество оберегает их от гибели, направляя языки пламени куда угодно, кроме этого места. Но дыма они успевают вдоволь надышаться, и, выйдя наружу, долго и упорно откашливаются, пока содранное горло не перестает так сильно першить. Сережа хватает ртом влажный холодный воздух побережья и оседает на гравий. Осознание приходит не сразу. Позади трещит пылающая рыбацкая лачуга, волны бьются о носки кед. Не очень целые, но все же живые парни откашливаются и ругаются матом, Гром басит что-то уже оправившемуся от шока Кириллу, а Сережа медленно моргает, наблюдая, как языки пламени пожара, который он устроил, отражаются в темной неспокойной воде причудливыми оранжево-красными разводами. Медленно перед глазами всплывает картина того, как он поджигает щепки и дрова, методично и бездушно. Он почему-то вспоминает это, будто глядит на себя со стороны. Есть два Сережи, он наблюдатель, и еще один. Второй. Тот Сережа с более острыми чертами лица, хищной улыбкой и отражением желтого пламени в глазах. Он бездушный и злой. Он хотел убить их всех. Сережа не хочет им быть. Никогда. Разумовский закрывает лицо ладонями и начинает истерически смеяться. Гром садится с ним рядом, толкает коленом в бедро, и Сережа поднимает на него увлажнившиеся глаза: — Я вас чуть не убил. Я всех нас чуть не убил, — повторяет он невнятным речитативом. — Чуть не убил, чуть не убил, чуть… — Гром, пошли, нахуй этого чокнутого психа, — подходит к ним сзади Кирилл. — Иди, — не оборачиваясь к нему, произносит Игорь, пока Сережа качается из стороны в сторону, осознавая произошедшее. — Лучше Вадика в больницу отведите. — Гром, ты че, не видишь, он с катушек съехал? — не отстает Гречкин. — Его ж в дурку пора. — Да пошел ты, — подскакивает на ноги Игорь. — И ты, и дружки твои. — Он встряхивает Гречкина за грудки. — Чтобы я ни тебя, ни твоих прихвостней рядом с ним даже не видел. И рядом с собой тоже, — рычит он. — Приблизишься, я вам всем глаза на жопу натяну. И насрать мне на твоего папашу, когда он схватится, ты уже калекой будешь. Понял? — Да понял, понял, — отталкивает его руки от себя Кирилл, и презрительно произносит, — вот гандон. Сам тоже ебанутый на всю голову. — Именно! Уходи, — и голос Игоря звучит еще более страшно, чем все его угрозы до этого. Кирилл передергивает плечами и примирительно добавляет: — Да все, все, — он поднимает руки и отступает спиной вперед. Сережа некоторое время наблюдает за тем, как они уходят, понимая, что должен радоваться, ведь Игорь теперь и правда его, но только горький вкус и запах дыма во рту и легких омрачает это событие. Или это горечь от самого себя? Сережа добился своего.Но какой ценой? Игорь вновь садится рядом и сразу обнимает Сережу, подтягивая себе между ног. Серый прячет ободранные ладони ему под куртку и льнет к груди. Некоторые время они сидят молча, Сережа, прикрыв глаза, слушает звуки волн и треск догорающей лачуги, а Игорь смотрит вперед на горизонт, к которому уже склоняется серо-красное заходящее солнце. — Убивать нельзя, никого нельзя убивать, Сереж, — вдруг произносит он. — А иногда так хочется, — Сережа не хочет лукавить и врать. Он действительно хотел убить сегодня Кирилла, Сашу и Вадима. Он имеет смелость признаться в этом самому себе. И Игорю тоже. — Все равно, — устало произносит Гром. — Помнишь, ты мне тогда про отца говорил? Так вот. Он меня все-таки научил чему-то. Это он сейчас душу на дне бутылки утопил, а тогда, перед увольнением, дело у него было. Барыга один. Парень молодой, — голос Игоря надломленный и больной, но он все равно продолжает говорить, пытаясь донести свою мысль до Сережи. — Чуть старше нас сейчас. Он тогда девчонку одну, наркоманку, к батарее приковал и насиловал несколько недель. Не кормил почти. Она на все была готова за дозу. Отец их в притоне нашел. И он рассказывал, как держал его на мушке, арестовывая, и, глядя на его наглую беспринципную морду, очень хотел выстрелить. Прямо между глаз. Но не стал. Я тогда спросил, как можно давать такой швали жить на этой земле. И он мне сказал: не нам решать, кому жить, а кому нет. Убивая их, ведя себя так же, как они, мы становимся с ними на одну ступень. На самое дно. И знаешь, Сереж. Я был очень близок ко дну. — И я. Вот только что, — шмыгает носом Серый, утыкаясь носом Игорю в колючий свитер на груди, который пахнет дымом, потом и металлом. — Мы оба, — спокойно и обреченно произносит Игорь и гладит Сережу по отросшим волосам. — Но мы выберемся, обещаю. И почему-то именно понимание того, с какой легкостью Игорь признает свои ошибки, пытается стать лучше, а Сережа, всегда такой правильный и умный, все это время лелеял внутри жажду мести и злобу, становится последним гвоздем в крышке гроба Сережиного самообладания. Он не может больше сдержать слез. Они сами рвутся из глаз, бегут по щекам тонкими струйками. Ему не жалко себя, нет, ему страшно от того, что он только что чуть не совершил. А еще он чувствует облегчение, как будто огонь очистил его от всех сомнений и лишних переживаний. Все слезы, которые он сдерживал и душил все эти годы, вырываются наружу. А Игорь только держит его за плечи, прижимает к себе, целует в мокрый от пота в висок. И не говорит, что мальчики не плачут. Игорь просто позволяет ему это делать.