Сны

      Гермиона проснулась по привычке рано, несмотря на то, что была совершенно разбита и измучена полубессонной ночью. Она злилась, бесконечно злилась – ей казалось, что в этом поместье все было против неё. И эта роскошная ванна, слишком большая для неё одной, и пуховое одеяло, недостаточно крепко обнимавшее её плечи, и даже чертовы простыни, касавшиеся кожи так легко, так нестерпимо нежно, что все мысли, вопреки паническим воплям рассудка, были только об одном.       Драко, может, и обещал, что прекратит свои игры в соблазнение, но именно этим утром Гермиона поняла, что все его клятвы были напрасны и бессмысленны. Слишком поздно. Она уже заглотила наживку вместе с крючком так глубоко, что с каждым часом он, казалось, увеличивался в размерах, превращаясь в огромный крюк, выворачивающий её наизнанку. Она уже хотела этого мужчину так, что все, что ему нужно было для этого делать – просто быть. Причем даже не обязательно рядом – все в этом доме и без того напоминало о нем. И едва ли дело было в доме.       Мэнор, казалось, все еще крепко спал вместе со своими домочадцами, и только на кухне уже суетились эльфы, и разливался упоительный аромат свежей выпечки к завтраку. Стащив из-под носа у домовиков еще горячую булочку и выпросив чашку кофе, Гермиона запахнула пальто поплотнее и вышла в холодный, тонувший в густом осеннем тумане, сад. Это было пугающе и волшебно – брести в молочной пелене, вдыхать аромат горячего напитка в фарфоровой чашке и не видеть ничего вокруг дальше пары шагов.       Она шла туда, куда вела дорожка – не смотря вперед, не пытаясь угадать, как далеко ушла и куда придет. Все мысли занимало только одно. Один. Малфой.       Теперь, когда он оставил все попытки флиртовать с ней, напряжение и настороженность, которые раньше ни на минуту не покидали её в его присутствии, растворились и исчезли без следа. Постоянное давление ушло, больше не вынуждая её сопротивляться и защищаться просто наперекор ему, и теперь на передний план в полный рост выступили её собственные желания.       Что, если бы она решилась?.. Если бы попробовала?.. Вчера в библиотеке этот мужчина смотрел на неё так, как никто никогда не смотрел. Что, если бы она сделала шаг – только один шаг к нему?.. Пошел бы он навстречу? Или отступил?..       А если бы пошел – что было бы потом? Нет, она взрослая девочка, ей давно не пятнадцать и даже не двадцать. Что было бы после? Чем бы её встретило утро, когда туман поднимется над деревьями?.. Стыдом, сожалениями и неловкостью?.. Игнором и увольнением, чтобы позабыть досадную ошибку?.. Или, возможно, обжигающими взглядами и мимолетными касаниями украдкой в ожидании продолжения?..       Гермиона понятия не имела, чего ожидать от Малфоя. Его метания от высокомерной чопорности к неприкрытой сексуальности, от клятв в любви и верности другой к откровенному соблазнению, а потом обратно напоминали безумные качели. Что на самом деле творилось в голове этого человека? О чем он думал? Чего по-настоящему хотел? Говорил ли он правду вчера, был ли честен, откровенен с ней? И что такого, если она и в самом деле могла стать для него тем, что он сказал - кусочком радости и счастья, которого, как Гермиона понимала теперь, было так вопиюще мало в его такой безупречной и блестящей с первого взгляда жизни?.. Разве это так уж плохо и непростительно - позволить себе осуществить свои желания, если оба этого хотят, и обоим это принесет облегчение и удовольствие?..       Ответов на все эти вопросы у неё не было. Малфой, казавшийся когда-то таким плоским и шаблонным, теперь как будто повернулся, превращая двумерную картинку в сложную фигуру во множестве измерений. Гермионе было сложно оценивать его и то, что происходило между ними, в привычной дихотомии плохого и хорошего, доброго и злого, правильного и неправильного. Да, раньше она твердо знала, что верность в браке - необходима и правильна, а измена несет в себе боль и разочарование. Первое было хорошо, второе - плохо. Но в случае с Малфоем все было намного сложнее. Вообще, можно ли назвать все это изменой, если супруг жаждал свободы любым путем, и фактически между ними остались лишь пустые формальности?.. Так ли однозначно аморальна интрижка с другой женщиной, если та, с которой его связывали узы брака, не дарила ему ни любви, ни счастья?.. Действительно ли он поступает подло и низко, желая другую - если жене его желания уже не важны?.. Допустим ли подобный эгоизм - если, в конце концов, происходящее между ними не затронет ни его семьи, ни брака, оставшись чем-то исключительно личным, чем-то только между ними двумя?..       Но что было хуже – пытаясь хоть как-то оценить моральный облик Малфоя, Гермиона не могла бы с уверенностью ответить на те же вопросы даже касательно себя самой. Разум раз за разом доказывал ей, что все, что лежит за рамками рабочих отношений, для них двоих невозможно, немыслимо. Потому что он, несмотря ни на что, женат, а она – врет. Что бы ни произошло между Драко Малфоем и Мией Спэрроу, с самого начала оно обречено: пройдет всего три месяца, и она исчезнет, растворится, вернется в небытие. Это был тупик, с самого начала – тупик. Дорога до точки Р, и никакого “дальше” и “потом”.       Однако искушение нашептывало все громче: вот именно. Что бы ни случилось, все закончится через три месяца. Мии Спэрроу не было до этого, и не будет после. Гермиона Грейнджер ничем не рискует. Никто ничего не узнает. Не будет никаких последствий. Едва ли он испытывает к ней что-то большее, чем похоть, так почему бы ей хотя бы раз в жизни не послать осторожность и правила к черту, и просто позволить себе?.. Позволить узнать, каково это – быть с мужчиной, который настолько тебя хочет?.. Каково быть с тем, кого так сильно хочет она сама?.. Что значит быть для Драко Малфоя желанной женщиной, а не заучкой-грязнокровкой?.. Видеть в его глазах страсть, а не презрение?.. Что она теряет, если попробует?..       Ответ был так близок, так очевиден, что Гермиона в упор его не замечала. Или не хотела замечать.       Время шло, над мэнором медленно вставало солнце, прогоняя туман из уголков сада, но не её души. Давно опустевшая чашка лежала в кармане, а горячая булочка превратилась в воспоминание, которое тихо, но настойчиво тянуло её обратно в сторону дома, где её уже наверняка ждал не менее прекрасный завтрак.       И Малфои.       Скорпиус уже, конечно же, был в курсе, что именно мисс Спэрроу была той, кто смягчила его падение заклинанием – и не замедлил рассыпаться изысканнейшими благодарностями по этому поводу, звучащими из уст пятилетнего ребенка по меньшей мере диковато. Поэтому, пользуясь тем, что Драко еще не спустился к завтраку, а потому не сможет отчитать её за вопиющее нарушение протокола, Гермиона просто присела на корточки и крепко обняла малыша, прошептав ему на ухо: - Я буду рядом, и ни за что не допущу, чтобы с тобой что-то случилось, мой хороший.       Она поняла, что сделала все правильно, потому что всю благовоспитанную сдержанность тут же смыло с детского личика, словно последний снег мартовским дождем, она услышала всхлип где-то у своего плеча, и в тот же миг детские ручки крепко обвили её шею. Скорпиус расплакался, но это были не те же самые слезы, что в зоопарке, когда он рыдал от страха и отчаяния. Сейчас он плакал, и вместе со слезами весь пережитый ужас расплывался мокрым пятном на её блузке, и Гермиона лишь тихонько поглаживала его по волосам и спинке, позволяя вволю выплакаться на своем плече. Внезапно свет на мгновение померк, и в следующую секунду сильные мужские руки сомкнулись у неё за спиной, заключая Скорпи вместе с Гермионой в плотное кольцо объятий с другой стороны. Мальчик вздрогнул от неожиданности и оторвал заплаканное лицо от неё, неловко поворачиваясь в её руках к отцу. Гермиона немедленно отпустила его и отступила, оставляя их вдвоем, понимая, что теперь она здесь лишняя, лишь на одну секунду позволив себе замереть, прикрыв глаза, впитывая это ощущение, запоминая его, запечатывая в себе, точно в фиале для Омута памяти.       Девушка во все глаза смотрела, как Драко стирал подушечками больших пальцев влагу с детских щек, обхватив лицо сына своими большими, по сравнению с ним, ладонями, и что-то нашептывал, перемежая ласковые слова с поцелуями. Больше она не отводила взгляда – просто не могла, но чувствуя, как защипало её собственные глаза от этой острой, щемящей нежности, опустила голову и, стараясь ступать по возможности тихо, чтобы их не потревожить, прошла к своему месту – по левую руку от Малфоя. Когда Скорпи сел напротив и немного виновато посмотрел на неё – Гермиона тепло улыбнулась ему, показывая, что все в порядке, и была рада получить робкую улыбку в ответ.       Скорпиус определенно был звездой этого воскресного дня. Все уроки приглашенных преподавателей Драко отменил, решив посвятить все свое время сегодня исполнению детских прихотей, и Скорпи, поняв это, пользовался благодушным настроем отца изо всех сил. Несмотря на то, что после эпизода перед завтраком он больше не плакал и никак не показывал того, что все еще переживает, мальчик все равно больше обычного жался к отцу, не отходя от него дальше пары метров и все время то держал его за руку, то обнимал, то просто касался, как бы проверяя, что тот все еще рядом. При этом он не хотел упускать из вида и мисс Спэрроу, поэтому она сдалась под просящими взглядами двух пар серых глаз, и согласилась весь день провести бок о бок с обоими Малфоями.       Сразу после завтрака Драко настойчиво вытянул их гулять в парк, в который Скорпи категорически не хотел возвращаться. Он не кричал, не спорил, не рыдал, как сделал бы это другой ребенок на его месте. Скорпиус просто встал посреди холла и, уперев взгляд в пол, тихо и четко заявил: “Я туда не хочу”.       Гермиона вовсе не была уверена, что тащить ребенка туда, где он едва не разбился, на следующий же день – это хорошая идея, а потому тихонько отошла в сторонку, предоставляя вести все переговоры Драко. И он блестяще справился с задачей, пообещав за час прогулки в саду последующий визит к Фортескью – что, с точки зрения Гермионы, было вопиющим подкупом, настолько же непедагогичным, насколько и эффективным.       Все это привело к тому, что сперва они втроем бродили по саду, совершенно позабыв о времени и уговоренном ранее часе, шуршали палой листвой, которую еще не успели убрать эльфы, и собирали букеты красивых ярких листьев, а потом переместились камином в Косой переулок к мороженщику, где Малфой, не спрашивая, принес ей любимый сорт мороженого – кофейное, с шоколадной крошкой и соленой карамелью. Все это время оба они были заняты только Скорпиусом, рассказывая ему забавные истории, преимущественно о квиддиче – хотя, конечно, в основном говорил Драко, а Гермиона закусывала губу и периодически прикусывала кончик языка в попытках сдержаться и не перебивать вредного слизеринца, который неизменно выворачивал все их стычки с Гарри на квиддичном поле в свою пользу. К его чести, это было единственным, за что ей периодически хотелось хорошенько треснуть его по голове – в остальном он вел себя безупречно, как истинный джентльмен. Больше не было ни провокационных вглядов, ни двусмысленных намеков, но ей было достаточно и того, как он легко касался её руки, помогая выйти из камина, или оказывался слишком близко, пододвигая в кафе стул для неё, чтобы в такие моменты ощутить, как учащается пульс и сбивается дыхание. С каждым часом, проведенным рядом с Малфоем, Гермиона все сильнее чувствовала, как кружится голова, а голоса вокруг становятся приглушенными, доносящимися словно через толщу воды. Под конец их затянувшейся прогулки, увенчавшейся променадом по Косому переулку, она стала совсем рассеянной и невнимательной, а полубессонная ночь и ранний подъем навалились на плечи свинцовой усталостью. Поэтому, едва они вернулись в мэнор, Гермиона извинилась перед своими спутниками, отказалась от обеда и поднялась к себе. Сил хватило только на то, чтобы сбросить пальто и ботинки и забраться на кровать, завернувшись в пушистый плед, после чего веки сомкнулись сами собой, а сознание отключилось.       Проснулась она от боли. Все тело беспощадно ломило, в горле, казалось, застрял комок гвоздей, а голова просто разрывалась на части, до тошноты и рези в глазах. А еще было холодно, мучительно холодно, и ни одежда, которую она так и не успела сменить, ни плед не спасали. В уголке сознания мелькнула запоздалая мысль о том, что, наверное, шляться по саду с семи утра, а потом есть мороженое в открытом кафе было не лучшей идеей, но она не успела задуматься о последствиях и снова провалилась в полусон-полубред.       Ей снились голоса, которые, кажется, кого-то звали – но точно не её, чьи-то руки, которые касались её кожи, холодом обжигая пылающее в огне тело, несколько раз она что-то пила, но все казалось ненастоящим, далеким, происходящим не с ней. В конце концов тело перестало дрожать от холода, боль отступила, и Гермиона окончательно провалилась в сон.       Когда она проснулась, первым, что она заметила, был весело потрескивающий огонь в камине. За окном светило солнце, а часы показывали одиннадцать, и явно не вечера. Голова все еще болела, хоть и не так сильно, как в прошлый раз, и мозг совершил невероятный подвиг: осознал, что наступил следующий день. Мерлин, она проспала весь остаток воскресенья, а значит, еще и бессовестно опоздала на работу! При том, что жила в двух комнатах от нее! В ужасе она попыталась вскочить с постели, но от первого же резкого движения голова закружилась, и Гермиона была вынуждена опуститься обратно на подушки. Прикрыв глаза в ожидании, пока комната перестанет плясать, она вспомнила, что вчера уснула прямо в одежде, укрытая пледом, сейчас же её окутывало теплым облаком одеяло, а сама она была... в чем?! Осторожно приоткрыв один глаз, девушка заглянула под одеяло и убедилась в своей догадке: на ней была надета футболка и её любимые молочные гетры. И, судя по размеру, футболка была совсем не её.       Она тихо застонала и схватилась за голову, пытаясь вспомнить, что же с ней вчера произошло, когда безо всякого стука открылась дверь, и в проеме показалась высокая и явно мужская фигура.       У Гермионы было множество вопросов.       Например, “Какого черта?”       Или - “Что ты здесь забыл?”       И даже: “Я уволена за прогул?.. “       Но, когда она открыла рот в попытке задать хоть один из них, поняла, что из горла вырывается лишь мокрый, раздирающий грудную клетку кашель.       Малфой моментально прикрыл за собой дверь и метнулся к постели, чтобы подать ей стакан воды с тумбочки. Это чуть-чуть помогло, но все равно она не смогла произнести ничего членораздельного, при каждой попытке захлебываясь кашлем, пока блондин довольно-таки невежливо не накрыл её рот своей ладонью. - Судя по всему, вам лучше пока помолчать, мисс Спэрроу, - примирительно произнес он, увидев, как широко распахнулись от этого жеста её глаза. - Раз вы проснулись, эльфы сейчас принесут вам зелья и завтрак. Уж простите, пока придется обойтись без кофе.       Она продолжала буравить его вопросительным взглядом, и Малфой, закатив глаза, все же пояснил: - Очевидно, наша вчерашняя прогулка несколько затянулась, а заканчивать её мороженым было и вовсе плохой идеей. Если бы я знал, что вы проторчали в саду с семи утра, ни за что не взял вас с собой, но домовики сообщили мне об этом только вечером, когда выяснилось, что вы заболели. Вы пропустили обед и не спустились к ужину, и посланный к вам Мэнни доложил, что мисс спит и не отзывается. Всю ночь у вас был жар, он спал только под утро, так что в ближайшие пару дней вы едва ли покинете постель. Будьте умницей и пейте то, что принесут домовики – они знают свое дело и быстро поставят вас на ноги.       Он явно не собирался говорить больше, и уже сделал движение, чтобы подняться, но Гермиона перехватила ледяными пальцами его руку и хриплым, точно у столетнего курящего пропойцы, голосом, спросила: - А Скорпи?..       Малфой моргнул и уставился на неё странным, вмиг остекленевшим взглядом. Его красивые брови дрогнули, словно в попытке нахмуриться, которую он подавил усилием воли. - Скорпи здоров, - наконец неловко пожал плечами блондин. - Я предупредил в офисе, что несколько дней меня не будет. Вам не нужно об этом беспокоиться, но, скорее всего, он захочет вас навестить.       Гермиона могла только состроить самое виноватое лицо, на которое была способна, и послать своему нанимателю полный сожалений и раскаяния взгляд, в ответ на что он лишь печально усмехнулся. - Бросьте, мисс Спэрроу. Я прекрасно понимаю, кто виноват в вашей тяге к долгим прогулкам в одиночестве. Мне очень жаль, - и, лишь на мгновение накрыв её руку своей, он поспешно встал и покинул её комнату, оставив девушку наедине с добрым десятком вопросов, разрывающих её и без того тяжелую голову.       Как она оказалась под одеялом, если точно помнила, что засыпала на нем?       Кто её переодел?       Не его ли футболка сейчас на ней?       И откуда он знает, что температура держалась почти до самого утра?..       Но задать их было все равно некому, и, к тому же – разве не для этого в мэноре столько эльфов?.. Едва ли Малфой снизошел до того, чтобы сидеть у её постели самому – ведь она всего лишь гувернантка его сына, которая, ко всему прочему, так подвела его со своей болезнью, в которой, конечно же, была сама виновата – и вправду стоило подумать перед тем, как проводить на промозглом осеннем холоде несколько часов подряд. Поэтому, послушно опустошив все склянки, принесенные домовиком и с трудом подавив рвотный позыв при виде подноса с завтраком, она поплотнее завернулась в одеяло и снова уснула.       Гермиона проспала до следующего утра, время от времени ненадолго приходя в себя, чтобы выпить очередные лекарства, и снова засыпая. Это принесло свои плоды – наутро ощущалась лишь боль в горле, и говорить она могла пока только хриплым полушепотом, зато успешно осилила путь до душа и обратно, сменив, наконец, чужую футболку на собственные трикотажные брюки и тонкий пуловер.       Побочным эффектом последних трех суток стали покрасневшие воспаленные глаза, из которых она все это время не вынимала контактные линзы, но эта проблема решилась специальными маггловскими каплями, надежно спрятанными в недрах бездонной косметички.       Вместе с завтраком домовик передал ей милый рисунок от Скорпи с коротким пожеланием выздоровления, а ближе к вечеру пришел и он сам. Они полчаса пили горячий какао с печеньем, услужливо принесенные эльфом, пока Скорпи подробно и обстоятельно рассказывал ей, чем он занимался эти три дня без нее, чему научился и как они проводили время с папой. Он выглядел довольным и счастливым, и Гермиона не могла не подумать о том, что в её глупой и внезапной болезни были и свои плюсы – дни, проведенные с родным человеком, явно пошли на пользу мальчику, начисто стерев все следы субботнего происшествия.       Малфой с того самого понедельника к ней больше не приходил.       Скорпиус давно ушел, ужин был подан ей в комнату, что означало, что в столовой её сегодня не ждали, и давно съеден. Гермиона чувствовала себя прекрасно, за исключением все еще сохранявшейся легкой хрипотцы, но ей было отчаянно скучно в четырех стенах комнаты. Быстро перебрав доступный ей арсенал развлечений, она вздохнула и отправилась в библиотеку.       Потратив полчаса на поиски, и, наконец, сделав выбор в пользу художественной интерпретации гоблинских войн девятнадцатого века, которая по совершенной случайности оказалась в пяти томах, Гермиона двинулась обратно, прижимая к груди книги, которые так и норовили разлететься в разные стороны с оглушительным грохотом, когда услышала тихую, приглушенную толстыми каменными стенами, музыку.       Ей стоило идти дальше.       Вернуться в свою комнату и погрузиться в чтение, для верности наложив Заглушающие чары на свою комнату.       И Гермиона уже сделала шаг в нужном направлении, когда очередной перелив мелодии заставил её замереть.       Она уже слышала это. Именно эту мелодию. Когда-то давно... во сне.       Словно околдованная, девушка развернулась и, мягко ступая по покрытому коврами полу, пошла на звук. Ноги знали, куда нести – множество раз она провожала в музыкальный салон Скорпи, а сейчас чарующие фортепианные аккорды доносились именно оттуда.       Она открыла дверь так, как будто та могла рассыпаться от малейшего прикосновения. Тихонько проскользнула внутрь, сама не отдавая себе отчет в том, что старается двигаться как можно тише, чтобы остаться незамеченной. И замерла.       За роялем сидел Малфой. Драко Малфой.       Ощущение дежавю накрыло её с головой: белая рубашка с подвернутыми рукавами и свисающими по обеим сторонам воротника концами черного галстука. Прядь светлых волос, упавшая на лоб, которую он не мог смахнуть, не прерывая игры. Небольшая морщинка между чуть нахмуренных бровей, полураскрытые губы и пальцы – его длинные белые пальцы. Со своего места она не могла их видеть, но с абсолютной ясностью понимала, знала, как они выглядят. Гермионе не было нужды обводить взглядом его спину, его руки, считать, на сколько именно пуговиц расстегнута его рубашка – она точно знала это и так. И даже выражение его лица – пронзительно-печальное и чуточку мечтательное – было знакомо ей во всех подробностях, до самых кончиков подрагивающих темных ресниц.       Он не заметил её вторжения, полностью погруженный в музыку и собственные мысли, и потому она продолжала стоять – и рассматривать его, любоваться им, упиваться им, делая крошечные шажки к роялю, чтобы увидеть больше.       А потом он доиграл последний пассаж, убрал руки с клавиш и посмотрел прямо на неё.       Как будто знал, что все это время она была здесь.       Как будто хотел этого.       Как будто надеялся, что она придет.       И, как ни старалась, книги она все-таки выронила.