Метанойя

      Арсений достал из сумки потрёпанный дневник Димы. Осмотрев книгу, мужчина открыл первую страницу, оказавшуюся пустой, и, нахмурившись, и достал из неё маленький ультрафиолетовый фонарик, Попов освятил страницу – появились слова.       «Людям кажется, что притворяться монстром весело, а я всю жизнь притворяюсь, что я не монстр, что я не чудовище.       Брат, друг, любовник — моя коллекция костюмов.       Он бьётся внутри меня, разрывает на части. И я боюсь засыпать, потому что если закрою глаза, увижу его. Я теряю контроль над своим телом, над своим разумом. Я не хочу, не хочу снова сойти с ума.»       Арсений напрягся, продолжал листать страницы дневника, освещая их ультрафиолетом. На одном развороте мужчина замер. Он внимательно осмотрел небрежно написанный текст, что было несвойственно Диме. Полностью осветив страницу, Попов углубился в чтение:       «Мои самые тёмные и отвратительные мысли — это я. Плохие деяния, ложь, кровь, крик, звон упавших гильз, холодная расчётливость и агрессия — это всё я. Это всё то, что кроется глубоко во мне. Частицы, которые вошли в меня в детстве превратились в единого бесконтрольного монстра во взрослом обличии. Его нужно выпускать, чтобы он не пожирал меня изнутри. Не отвергай самого себя: мы такие, какие есть. Мне часто это говорили, но как? Если на самом деле я и есть монстр.       Вы, люди, говорящие это, крупные лжецы, а если вы увидите меня, то первые сбежите от монстра, боясь, что он разорвёт вас на части. Вам захочется пристрелить меня, как бешеного пса, которого уже не спасти. Ночью я чувствую запах гари, непонятно откуда взявшийся в доме, слышу застывшие крики людей, звенящие в моей голове, слышу животный рык и только через несколько минут понимаю, что он был моим. Закрыв глаза, я вижу выжженные на сетчатке тела моих жертв.» Попов чувствовал его боль сквозь строки и даже не представлял, каково же ему было. На следующем развороте таким же размашистым почерком было написано:       «Когда я был ребёнком, меня забрали в приют святой Анны, в отдалённую крепость за городом, в лесу. Там я познакомился с двумя мальчиками старше меня. Через некоторое время нас начали учить причинять боль. Будучи ребёнком, я понимал, что это плохо, но не мог отказаться. Приказ есть приказ. Помню, как-то ночью я не мог заснуть. Тот мальчик проснулся от моей возни и стал рассказывать сказку. Сейчас я понимаю, как жестоко он обманул меня. Может, этот ребёнок хотел сделать меня на мгновение счастливым, но он сделал меня ещё более больным, чем я был. Изуверство, что он дал мне надежду на спасение. Я вырос и понял, что сказки — вымысел, враньё. Правда же куда непригляднее.       Сегодня я встречался с другом, весело улыбался, смеялся, но не чувствовал из этого ни-че-го. Пару лет всё было приемлимо, но затем всё вернулось. Всё всегда возвращается, как бы далеко я не пытался уйти. Когда кровь капает с рук моих, я умоляю глаза и губы не подвести и улыбнуться другу.       Пряча не один скелет в шкафу, о которых не знает никто. Забавно, что в детстве я думал, что самый сильный человек— мой друг. Увидев его сейчас, я лицезрел в его глазах животный страх. Он боялся. И я чуял его страх.»       Он и не предполагал, что у Дмитрия могли быть настолько серьёзные проблемы с психикой после «Кровавой аллеи». Попову всегда казалось, что он оставил этот период в прошлом.       «Пиздец… И почему сукин сын не рассказывал мне об этом? Решил, справится один? Но как я мог не заметить этого? Что он принимал, чтобы подавлять симптомы?» Вопросы росли в геометрической прогрессии, а ответов катастрофически не хватало. Мужчина продолжал листать страницы дневника, освещая их ультрафиолетом. За пару часов он прочёл всё, что оставил Дмитрий на желтоватой бумаге. Попова трясло, строчки спровоцировали цепную реакцию, возрождающую воспоминания, которые тот, казалось, похоронил давным-давно. Ему становилось дико от каждой новой страницы. Голова раскалывалась, разрывалась от боли. Стиснув зубы, он продолжал читать. Ему нужно было понять, кем Дмитрий был на самом деле? Выяснить, чтобы найти этого сукина сына и устроить ему взбучку за всё.»       В итоге, Попов изучил от корки до корки дневник и отложил его на тумбу. После прочитанного хотелось опрокинуть стопку «тяжеляка» из алкоголя, чтобы сбавить градус той разрастающейся боли от потревоженной раны. Поднявшись с кровати, Арсений случайно упустил дневник из рук. Видимо, из-за дрожи. При падении он раскрылся на предпоследней странице, что привлекло внимание Арса. Мужчина включил фонарик и сделал уже привычные движения, освещая страницу:       «Моя бессонница вернулась, и мне кажется, что весь мир останавливается у края моей могилы, чтобы плюнуть в неё.       Не могу спать. Когда засыпаю, теряю контроль. Каждую ночь слышу и не могу заглушить демона. Знает все обходные пути, чтобы завладеть мной. Он снова и снова напоминает мне, что я совершил больше ошибок, чем мог вообразить. И они не дают мне покоя ни днем, ни ночью. Я стал часто вспоминать одну старую женщину, встретившую меня после пожара. Она взглянула на меня и сказала: «От прошлого не убежишь и не скроешься. Оно настигнет в любом случае, потому что оно — часть тебя.» Я много раз думал о её словах, но всё равно пытался бороться, но безуспешно. Я устал притворяться тем, кем не являюсь… Забавно, я пытаюсь обмануть дневник и самого себя, зная, что буду бежать от монстра. И в конце он поймает меня, потому что я — его единственная жертва.» «И как я мог не заметить этот хаос в тебе? Как я мог допустить, чтобы Оно добралось до тебя? Мы ведь были лучшими друзьями в лагере, знали про друг друга всё. Я должен был защитить тебя от этого!» Арсений достал из сумки пачку сигарет, открыл окно и закурил прямо в форточку. Руки подрагивали то ли от холода, то ли от нервного потрясения. Попов не был эмоциональным человеком, но всё, что было связано с теми событиями из прошлого выбивали почву из-под ног, ударяли под дых, заставляя содрогаться в чудовищной истерике. Может, именно поэтому он таскал с собой седативные? Может, именно поэтому губил никотином лёгкие? Может, именно поэтому он не позволял никому подобраться к нему ближе, держал всех на расстоянии? «Как же ты держался всё это время? Как же ты подавлял Его?»