***
Как и предполагал Филипп, и как догадывался Арно, нас ждала новая напасть и новая атака. — Господин, они вновь наступают! Господин, с ними конница! — кричал один из посланных на разведку слуг. — Ну вот и все, — коротко сказал Филипп, прервав похоронный плач остальных. — Арно, Тарви, соберите всех! Быстрей! Оруженосец бросился исполнять приказ, собирая тех, кто остался в живых после жестокой битвы. Филипп был задумчивым и несколько отрешенным. Его глаза приобрели странное выражение, словно бы он все знал наперед и уже не удивлялся тому, что творилось вокруг. — Вот, возьми. Хлебни немного, поможет, — Арно протянул мне флягу с каким-то крепким напитком. Я, не задумываясь, отхлебнула, запивая жгучим пойлом щепотку трав, мешочек с которыми всегда висел у меня на шее. Желудок обожгло, а по телу разливалось тепло. Впервые за все время я наконец-то согрелась. — Следующая схватка будет для нас всех погибелью… — говорил кто-то из крестьян. — Нас и так ждет смерть, — отозвался кузнец. — Что толку сидеть здесь, в лесу и ждать гибели, будто овцы? Грешно отсиживаться в кустах, если даже хозяйская рабыня взялась за меч! Уж лучше попытать счастья в бою, чем добровольно и смиренно подставить свою шею под топор или веревку! — Верно! — выкрикнул кто-то из воинов. Услыхав такое напутствие, я почему-то вспомнила свой мир, о котором мне следовало забыть навсегда. Но он все равно оставался где-то внутри, в каком-то потаенном местечке, недоступном никому. Если мне придется погибнуть при штурме замка, либо при очередной междоусобной битве, а может, в простой стычке за урожай или за что-то еще… Мой мир все равно останется со мной, даже если придется принять другой и научиться жить заново, он будет в моем сердце. Всегда. Обо мне никто не заплачет? Наверное… Горькая улыбка растянула мои губы, она казалась странной Арно и остальным воинам. Вспомнилась старая песня, которая иногда грела меня даже в самое холодное утро, когда я выпархивала из дома. Когда каждый день оборачивался чем-то новым и неразгаданным… Это помогало жить… Я просто вспомнила мой мир и поняла, что там есть кому грустить обо мне, кому жалеть обо мне и возможно, кто-то меня еще ждет… До сих пор… Там… Что-то вновь защемило внутри. Как бы я не отгораживалась, пытаясь забыть, он неотъемлемая часть меня, он останется со мной навсегда, даже несмотря на то что я больше никогда не смогу туда вернуться. Он все еще жил в моем сердце… Теперь жизнь совершенно преобразилась и приняла другой смысл и ценность. Вернее, пришло полное ее отсутствие, этой ценности жизни. Я вглядывалась в лица крестьян. Лица тех, кто решил остаться и сражаться рядом со своим господином. Филипп де Мальвуазен был одним из тех хозяев, кто, как и Фрон де Беф, славился своим жестоким нравом и сиюминутной расправой над провинившимися. Саксы прозвали барона «лютый норманн» за то, что Мальвуазен беспощадно расправлялся в своих лесах с ворами и браконьерами. Теперь я могла видеть его поступки собственными глазами и иметь гораздо лучшее представление о жестоком бароне, чем все слухи вместе взятые. Филипп де Мальвуазен, предвидя печальный исход будущей схватки, предложил своим людям покинуть его до начала боя — уйти в леса, давая возможность своим крестьянам и рабам самим выбрать дальнейшую судьбу. С ним оставались лишь оруженосцы, присягнувшие ему на верность воины, и те наемники, которые служили барону уже давно. Им было не привыкать участвовать в подобного рода стычках. Как и расставаться со своими жизнями так же легко, как с разбитым кувшином или порванной рубахой. К моему удивлению, ни один не пожелал уйти или сдаться врагу. Лица крестьян выглядели решительными и серьезными. Остались даже женщины, которые не пожелали покидать своих мужей. Мой взгляд упал на жену кузнеца. Она пребывала на сносях, но несмотря на свое положение, была готова сражаться, взяв в руки вилы, рядом с мужем. На все уговоры Элвины, на попечение которой остались все крестьянские дети младше шести лет, та наотрез отказалась уходить, даже если ей это будет стоить жизни. Несколько рабов, которые, как и я, носили серебряные ошейники, не захотели получить свободу и покинуть Филиппа. Один из них, рослый, сильный и плечистый, обритый наголо мужчина лет тридцати, встал в один ряд вместе с наемниками, пожелав сражаться и умереть вместе со своим господином. Мальвуазен приказал выдать ему оружие как и остальным воинам. Другой раб, как оказалось, умел превосходно орудовать копьем и топором, а еще ему не было равных в ближнем бою. Казалось, этот человек с покрытыми шрамами лицом и телом не боялся никого и ничего на земле. Остальные крестьяне не были обучены воинскому делу и едва могли бы держать в руках меч или секиру. Их жизнь протекала в полях или лесах, они занимались выращиванием скота или урожая, сбором трав и корений, но все же еще могли держать в руках вилы, топоры и мотыги. Некоторым Филипп приказал выдать все, что пригодится в сражении. Двое оставшихся выживших пажей — еще совсем молодых мальчишек, едва перешагнувших десятилетний возраст, проворно помогали завязывать друг другу кожаные камзолы и привязывать к обеим рукам короткие мечи и кинжалы, чтобы случайно не выронить их в бою. Их лица были сосредоточенными, они старались спрятать и побороть свой страх, но дрожащие руки выдавали волнение новоявленных воинов. Один из них протянул мне два коротких меча, верно решив, что я тоже встану в один ряд с ними. — Давай оба, — кивнула я одному из мальчишек, продолжая улыбаться. Тот помог закрепить мечи, плотно затянув оба кожаных ремня на моих запястьях, в то время как за моими плечами уже была закреплена перевязь с ножами, любезно пожертвованная Тарви. — А девка-то совсем, видать тронулась, бедняга, — шептал один из воинов, а другой сочувственно кивал ему в ответ, глядя на меня. Никто не мог понять, чему я улыбаюсь, посчитав, что по всей видимости, тяготы предыдущей битвы, плена и рабства сделали свое худое дело. — Жаль, если и в самом деле так, — говорил оруженосец Тарви, покрепче затягивая ремень с ножнами и проверяя крепления на щитках. — Красотка, хоть и рабыня… И грамоте обучена, а еще она… Ах, проклятье, лучше бы она спряталась с Элвиной и детьми в тайном лазе. Да и надо бы завалить вход ветками, на всякий случай… — У-у-у, Тарви, вон куда ты загнул, — рассмеялся Арно, толкая Тарви в плечо. — Храмовник ее пожалел — не приказал заклеймить и остричь ей волосы, а сам, видать, ее собрался продать или подарить, кто знает. Она — рабыня, и при том не нашего господина Филиппа, да и если бы была ею — она рабыня, да к тому же беглая, этим все сказано. Имущество доблестного господина нам незачем. А так-то жаль девку. Ведь погибнет, либо еще хуже… Ладно! Дайте ей тоже кожаный камзол! Хотя бы так… Кончай разговоры, пора собирать всех остальных! Тарви, прикажи завалить вход в лаз!***
Элвина, дети и еще несколько служанок спрятались в потайной лаз. Вход туда был завален валунами и ветками. Остальные, все кто пожелал остаться со своим господином и другими воинами, выстроились в единую цепочку между кустов и деревьев. — Что будем делать, господин, когда они подожгут лес? — спрашивал Арно, затягивая последние крепления на щите. — Нам не придется дожидаться, пока они вздумают выкурить нас отсюда, словно лисицу. Мы будем сражаться в открытом поле. Если лес загорится — мы потерям остатки наших людей. Они не успеют уйти в катакомбы и задохнутся в этом тесном лазе, — отвечал Филипп, вглядываясь в плотную шеренгу солдат Ричарда и подъезжавшие телеги с бочками дегтя. — Смотри-ка! На одного нашего барона у короля Ричарда припасено столько людей, будто он собрался в новый крестовый поход! — рассмеялся кто-то из воинов. — А еще — отряды с копейщиками и лучниками. Они выстраивались в шеренги и ставили большие железные сетки, наполненные хворостом до самого верху, — говорил кузнец, у которого в обеих руках были две огромные дубины, напоминавшие топоры, только из железа. Их рукоятки были обмотаны кожаными ремнями и крепились к запястьям своего хозяина. По всей видимости, лучники ожидали лишь приказа; в руках они держали зажжённые факелы. Все это напоминало огромную стаю светлячков, замерших перед рассветом и ожидающих последнюю уходящую ночную тень. Эту завораживающую картину нарушали крики копейщиков и саксов-наемников, что были на службе у Ричарда. Они кричали, улюлюкали и плевались в нашу сторону, поливая Филиппа и его людей отборной бранью. — Господь всемогущий… — тихо проговорил Бодуэн, крепче сжимая меч в сильных руках. — Пощади нас и помилуй… Эта фраза заставила многих поглядеть в другую сторону. Откуда-то слева неожиданно появилась вереница оставшихся пленников. — Боже… Пощади их… — перекрестившись, проговорил кто-то из воинов, стоящих рядом со мной. Я посмотрела в ту сторону, куда смотрели все. На открытое место, то, что было перед замком Мальвуазена и представляло собой небольшое поле, выехала конница, состоящая из хорошо вооруженных рыцарей. Их было не так много как копейщиков и лучников, но каждый конный воин стол пятерых наших людей. «Наших людей…» — подумала я, словив себя на мысли, что этот новый мир теперь уже не кажется мне таким чужим как раньше. Во главе конного отряда был саксонский рыцарь, любимец короля Ричарда Львиное Сердце, Лишенный Наследства — сэр Уилфред Айвенго. Я не поверила своим глазам, когда он отдал приказ, и на поляну, впереди конных воинов, вывели пленников — будто живой щит. Тибо среди них не было. Там были полуживой сенешаль замка Филиппа де Мальвуазена, капеллан, лекарь и еще несколько воинов, которых отряды Ричарда захватили по дороге из Йорка. — Мальвуазен! Хватит прятаться в лесу, словно лисица! — крикнул Уилфред. — У тебя мало людей! Сдавайся, или мы повесим остальных! Твои земли больше не твои! Отныне они принадлежат английской короне! Как и твой замок и все твое имущество! Таков приказ короля! Ты не осмелишься нарушить его волю! — выкрикнул Уилфред, прогарцевав на своём боевом коне вдоль остальных всадников. — Что будем делать, мой господин? — Арно и остальные поглядели на Филиппа. — Саксонское отродье! Приказ короля, говоришь? А где же сам Ричард Львиное Сердце? Или он так и будет прятаться за спинами своих собак-наемников? Что это за король, который собрался воевать с женщинами и детьми? Да еще привел ко мне домой всю свою армию! — Мальвуазен рассмеялся в ответ. — Это не король, а жалкий трус! Трус, недостойный своих людей! Трус без земли и королевства! Мои люди готовы отдать за меня жизнь! — Как и я за них… — добавил барон, но так тихо, что расслышать эти слова могла лишь я, так как стояла ближе всех к рыцарю. — Тебе лучше сдаться, Филипп! — раздался другой голос, низкий и звучный. Это был граф Эссекс. — Многие бароны покорились воле короля и тем спасли свою жизнь. Прими клятву верности Ричарду, и ты сможешь сохранить свою жизнь! — Сохранить мою жизнь? О чем ты? Она и так принадлежит только мне — не дари того, чего у тебя нет, Эссекс! Мои люди и моя земля — вот что имеет смысл! — дерзко отвечал Мальвуазен, сплюнув на землю. — И сколько времени будет у меня в запасе, если я принесу клятву верности Ричарду? Мгновение или чуть больше? Смогу ли я за этот краткий миг блаженства удостоить тебя, собака Эссекс, хорошего пинка под зад? Убирайся вон с моей земли! Я не стану торговаться с Ричардом за то, что даровано мне Господом! Воины Филиппа громко рассмеялись, освистывая и улюлюкая в ответ на слова графа. — Тогда что ты скажешь на это? — спокойно ответил граф, приказывая вывести на поле еще одного пленника. А сам тем временем сжал рукоятку своего меча. — Привести мальчишку! Через мгновение на поле вывели Тибо. В этот момент Филипп замолчал и уставился на пажа. Руки Тибо были крепко связаны, он был осунувшимся и очень бледным, одежда его была разорвана, а гербовые нашивки дома де Мальвуазена сорваны. Его вывели в один ряд вместе остальными пленниками и поставили на колени перед конницей. Воины с нашей стороны кричали проклятия, выкрикивая оскорбления в сторону саксов, что Ричард не нашел ничего лучше, как прикрываться каким-то мальчишкой пажом. Люди готовы были кинуться в атаку и задать жару королевским «псам». Все это время я смотрела на Филиппа, который застыл на месте и впился глазами в мальчишескую фигурку. Ни один мускул не дернулся на лице Мальвуазена, зато его темные глаза налились гневом на мгновение, а потом приобрели какой-то странный вид. Они загорелись будто у волка, а рука Филиппа поднялась вверх. — Стоять! Всем стоять на месте! — рявкнул Мальвуазен, понимая, что как только они бросятся на врага — их просто сметёт конница, и лучники не останутся без работы. — Мы можем договориться, Филипп, — сказал граф Эссекс. — Если ты так дорожишь своими людьми — мы согласны обменять на тебя любого из этих пленников и не тронем остальных. Но только одного! — Проклятье! — проворчал Арно. — Мой господин, этот ублюдок Эссекс издевается над нами! Они все равно убьют пленников! — Замолчи, Арно, — прервал его Филипп, снимая с себя нагрудник. — Нас все равно слишком мало. С нами женщины и дети. Неужели ты не понимаешь, они никого не пощадят… Береги Бодуэна. Ты остаешься за главного. — Что? Но мой господин… — Арно опешил от таких слов Мальвуазена. — Ты оглох? Ты остаешься за главного. Сбереги людей. Когда все закончится — уходите в дальние земли. Те из воинов, кто пожелает принести присягу французскому королю Филиппу Августу — пусть спасаются и уезжают во Францию на моих кораблях. Поклянись, Арно, что возьмете с собой всех, кто пожелает ехать с вами. Кто захочет остаться — пусть остаются и живут свободной жизнью. Отныне — они свободны и могут сами распоряжаться своей судьбой, — спешно говорил Мальвуазен, снимая с себя наплечники. — И крестьян? И рабов тоже? — удивленный Арно не мог поверить в то, что происходит. — Всех, — отрезал Филипп. — Всех до единого. — Клянусь, мой господин. Клянусь, что сберегу наших людей, и пусть я буду навеки проклят, если не оставлю всякую попытку… Мой господин… — Арно встал перед Филиппом на колени, склонив голову. — Встань, мой верный Арно! Или соскучился по кнуту? — рассмеялся Филипп. — Ты должен быть сильным. Все опешили. Воины не верили своим глазам. Бодуэн схватил Филиппа за руку, намереваясь удержать своего воспитанника от опрометчивого поступка, но барон покачал головой и отдал ему тяжелые железные наручи, оставшись в одних кожаных длинных нарукавниках. — Ты был мне как отец. Сбереги Тибо и этих… Неразумных… Прощай. — коротко сказал Филипп, потрепав напоследок Бодуэна по плечу. С этими словами он быстрыми шагами отправился в сторону поля, куда были выведены пленники, и где располагались люди Ричарда. — Мы не отдадим этим собакам нашего господина! — завопил Тарви, выхватив меч из ножен. Его поддержали еще несколько воинов, которые кинулись за Мальвуазеном. Филипп приказал отступить, стараясь сохранить людей, а сам воткнул меч в землю и отстегнул ножны. Воины замолчали и замерли, ожидая решения своего господина. — Неужели, неужели он решил сдаться? — шепнул Арно, все еще не веря в происходящее. — Чтобы спасти нас и остальных крестьян, иначе люди Ричарда перережут нас как скотину, — отозвался другой. — На кого ты хочешь себя обменять? — спросил граф Эссекс, прищурившись, когда Филипп появился на поле. — Не стоит воевать с детьми, Эссекс, не так ли? Это недостойно не только рыцаря! — крикнул Мальвуазен, который даже не смотрел в сторону пленников, стараясь не показывать волнения. — Если вы хотите мою голову — что ж, мы все носим рыцарские шпоры, и я готов отвечать вам мечом! — Что ж, ты верно сказал — пусть будет по-твоему. Тем более, это всего лишь паж, который даже не умеет сидеть в седле! — рассмеялся граф, приказывая отпустить Тибо. Тибо развязали руки и толкнули в спину копьем. — Ступай обратно, нормандский выродок! — смеялись и освистывали воины. — Мальвуазен, ты явно продешевил! Мальчишка ничего не стоит! — кричали другие. — Лучше бы освободил своего сенешаля — он хотя бы рыцарь! — раздавался хохот. — Или своего духовника! Кто же сложит песню или оставит строку о тебе на иссохшем пергаменте, Филипп? — отзывались остальные. — Твой род погибнет вместе с тобой, норманн! Тибо дошел до середины поля и остановился, словно растерявшись на какое-то время, когда мимо него прошел Филипп, не говоря ни единого слова. Он шел в сторону графа Эссекса. Филипп обернулся и слегка улыбнулся, подзывая Тибо, лицо и одежда которого были в чужой крови и гари. — Подойди, мой храбрец, — сказал Филипп и встал рядом с мальчиком на колени, чтобы видеть его глаза. — Береги мой меч. Возьмешь его с собой, когда… Когда все закончится. Береги старого Бодуэна и остальных, как и подобает истинному рыцарю и истинному мужчине. Позаботься о крестьянах… Зима выдалась холодной. — Я все сделаю, как прикажет мой господин. — мальчик поклонился так низко, как только мог, до самой земли. — Стоило отдать им мою голову, господин Филипп… Я готов ради вас пойти на смерть, как и каждый из нас! — Моя голова дороже головы пажа или слуги, — усмехнулся Филипп, стирая с лица сына кровь и следы гари. — Ты верно служил мне, мой храбрец Тибо. — Позвольте погибнуть с вами в битве, мой господин. Я виноват… Мне не следовало сдаваться им в плен… — глаза мальчика заблестели, а его руки вцепились в меч, который Мальвуазен воткнул в землю. — Ты поступил так, как поступил бы я сам и многие другие достойные храбрые воины, — отвечал норманн, с улыбкой глядя на своего мальчика. — Ты ни в чем не виноват. Мне пора. — Будь крепким в горе и будь умеренным в радости, — продолжал Филипп, напутствуя своего маленького сына. — И не бойся, ничего не бойся. Избегай крепких привязанностей, ибо всякая привязанность есть твое уязвимое место и гибель не только душевная, но и телесная. Поэтому всякое расставание с тем, что дорого твоему разуму и сердцу — есть великая боль, и не каждый храбрец, не каждый умелый и мужественный рыцарь достойно может ее выдержать, не впадая в великое отчаяние. Да и нет на этом свете ничего вечного… Ничего не бойся. После Филипп поднялся на ноги и пошел вперед, не оборачиваясь и не прикрываясь щитом, который он оставил лежать на земле. Норманн отправился в ту сторону, где расположились воины Ричарда, взяв с собой простой короткий меч и кинжал. Тибо еще долго стоял и смотрел как его господин пересек небольшое поле, а потом сцепился с несколькими воинами. Ричард, который наблюдал за коротким боем, приказал схватить Мальвуазена живым. Король не появлялся до сего времени и следил за происходящим со стен замка. Филипп яростно защищался, когда на него накинулись одиннадцать человек. Он сумел положить троих замертво, прежде чем на него набросили крепкую сеть и будто зверя, потащили прочь…***
— У вас больше нет господина! Нет дома! Вы никто! — раздался голос из лагеря Плантагенета. — Проваливайте! — Мы будем ждать назначенного выкупа за нашего господина, ублюдки! Если оставили его живым! — выкрикнул Арно в ответ. — Его повесят! Мальвуазена ждет не выкуп, а смерть! Он ее заслужил! Убирайтесь! У вас больше нет земли! — раздался хохот со стороны саксов. — Проваливай, Арно! — закричал один из рыцарей, выступавший на стороне Ричарда. — Ты еще сумеешь найти себе нового хозяина! — Проклятые ублюдки… — простонал Арно. — Они его повесят! — Нам нужно уходить, — прошептал раненый Бодуэн. — Иначе наш господин погибнет зря. — Старый черт, тебе бы только по кустам сидеть. Так и не высовывайся! — раздосадовано проговорил второй оруженосец де Мальвуазена. — Соберемся и сделаем вылазку. Нас не так-то много, но мы постараемся вырвать нашего господина из рук Ричарда. — Да, стоит пока отойти в лес — а вечером — ударим с новыми силами. — кивнул Арно, соглашаясь. — Вы с ума сошли — они нас всех перебьют, и уж тогда мы точно не спасем господина Филиппа, да и сами все поляжем — какой в этом смысл? — Бодуэн зря пытался что-то доказать разгоряченным в пылу боя воинам. — В уме ли ты, старик? Неужто мы будем сидеть и смотреть как проклятые саксы и ублюдок Плантагенет будет резать по кускам Филиппа?! — взревел Арно. — Да я лучше сам перережу им глотки, пусть и погибну, но попытка того стоит. — Верно, Арно! Мы спасем нашего господина! — подхватили другие. Продолжать спор было бессмысленно; все были вымотаны. Эта была небольшая отсрочка, которую нам добыл Филипп, ценой собственной жизни. Нужно было сберечь людей — вот о чем на самом деле говорил Мальвуазен, когда мы прогуливались по стенам замка. Вот что было главной целью жестокого норманна. Мне вспомнились слова барона, которые он как-то произнес, то ли в шутку, то ли всерьез: « Без моих людей не будет и моих земель, не будет и меня. Да, они хотят крепко спать и хорошо есть, но за это они служат мне и отдают свои жизни. Я был бы жесток, если бы не повесил этого ублюдка, а оставил в живых и допустил бы в своих землях голод, который унес бы добрую половину моих крестьян. Моя земля — это мои люди. А мои люди — соль моих владений. Да и не будь этих ублюдков, было бы даже скучно!»***
Еды оставалось совсем мало. Воды и того меньше — несколько фляг на двадцать пять человек, не считая раненых. — Нам все равно придется что-то предпринять, — говорил Тарви. — Когда закончатся еда, вода и силы — придется уходить дальше в лес. — Нашел время для охоты... Вот — это все, что мне удалось раздобыть, — язвительно буркнул Губерт, швырнув на руки оруженосцу пару белок, которых ему каким-то чудом удалось выудить из дупла. — Зима, мой господин, если вы не заметили. Дичи мало, а оленя в это время года не так-то легко загнать. — Что ж, пищи все равно и коту не наесться — вот почему я думаю напасть на этих псов вечером, — говорил Арно, собрав нас вокруг небольшого костра, где, нанизанные на самодельный вертел из ветки, уже жарились выпотрошенные белки. — Что думаете, господа храмовники? — Нас лишком мало, — отвечал Пьер де Лафосс. — Если бы не конница… Нам стоит послать весточку нашему магистру. Уверен, он отправит подмогу… Мы бы выстояли, если бы не конница. И потом, не в обиду будет тебе сказано, Арно, но эти крестьяне — хоть и сражались они ничуть не хуже рыцарей Храма — они здесь лишние… Их просто затопчут лошадьми, и только. — И что ты предлагаешь? — спросил Тарви. — Мы-то уж точно не собираемся бросать своего господина. — Уходите. Вернее, пусть кто-нибудь из вас уведет людей подальше — останутся лишь воины, — отвечал сэр Пьер. — Слишком много жертв, — сетовал Бодуэн, невольно глядя на крестьянок с вилами и мотыгами в руках. — А сколько еще будет… Но кто поведет их и спрячет до того момента пока все не закончится? А потом… Они никого не пожалеют… Сэр Пьер был сильно ранен, у него начинался жар, а сам рыцарь ослаб, потеряв много крови. — Я поведу, — раздался голос Тибо, который до сего момента сидел неподвижно, сжимая в руках меч своего господина. — Я поведу их в атаку… — Не глупи, парень. Ты приведешь их на бойню, — возразил другой храмовник. — Пьер прав, лучше бы остаться тем, кто неплохо владеет оружием. — У нас нет выбора, — проговорил Арно. — С нами и так остались лишь те, кто сам решил свою судьбу — сражаться за наши земли и нашего барона. Здесь нет трусов, сэр. — Ну, пока суть да дело, — кряхтел Губерт, — есть-то нам все равно что-то нужно. На-ка, раздели на всех. Губерт передал мне вертел с печеным мясом. — Что это? Белка что ли? — невольно спросила я, глядя на запекшийся странный кусок мяса. — Она самая, — улыбался Губерт. — И мальцу дай кусочек, вон отощал как. — Спасибо, — кивнула я и стала разделывать мясо на кусочки. Белки были небольшими, но наш последний обед был самым вкусным. Никто не жаловался. Я раздала куски запеченного мяса — всем понемногу. Так за разговорами мы просидели в лесу еще день. Потянулись долгие часы ожидания. Что-то скребло изнутри. Запах застывшей крови уже не был настолько противным как раньше. Было холодно, и очень хотелось помыться. Эта странная и несвоевременная мысль почему-то заняла мою голову целиком. Крестьяне молча сидели у огня. Кто-то точил нож, кто-то из воинов рассказывал смешные истории, словно бы они сидели в каком-нибудь кабаке в Йорке, а не готовились принять смертельный бой. Храмовники молились, отделившись от остальных. Их оставалось четверо, а сэр Пьер с трудом мог подняться. Я понимала, что, возможно, этот вечер будет последним для всех нас. — Так значит ты осталась с нами? — неожиданно я услышала голос Тибо. Паж осторожно присел рядом, нарушая своим внезапным вопросом мое уединение. — Да, — кивнула я, улыбнувшись в ответ. — Я сбежала. — Я рад. Рад, что ты с нами и что ты жива, — паж улыбнулся в ответ. — И я рада, что ты жив, — ответила я, подкладывая еще веток в костер. — Могу ли я посидеть с тобой рядом еще немного? — спросил Тибо, будто боялся нарушить мои мысли своим присутствием. — Конечно. Садись ближе к огню, — я вновь улыбнулась, подбросив еще веток в огонь. — Мы все умрем, ведь так? — продолжал Тибо, глядя а языки пламени. — Нет, не подумай, что я струсил. Перед смертью я обязательно унесу с собой в могилу несколько проклятых саксонских псов! Сказав это, глаза Тибо загорелись яркими огнями, точно такими же как накануне у Филиппа. — Верно, Тибо! — отозвался Арно. — мы еще успеем надрать саксонские задницы, прежде чем отправиться в преисподнюю! — Не боится только дурак или умалишенный, — усмехнулся Тарви, подсаживаясь к нам и протягивая мне флягу с горячительным напитком. — Когда они придут — держитесь вместе и… И если что — у нас осталось несколько лошадей. Ты ведь умеешь ездить верхом? — Я все еще плохо держусь в седле… — неуверенно пробормотала я. — Я смогу увезти раненых, — мужественно перебил меня Тибо. — Тебе еще рано садиться на коня, мой мальчик, — мягкий голос Бодуэна был единственным, который дарил хоть какую-то частицу успокоения. — Через год-два — не раньше. У тебя и ноги-то до стремени не дотянутся… — Значит она должна будет вывезти тех, кто останется в живых, — твёрдо проговорил Тарви, прерывая поток причитаний старика Бодуэна. — И хватит дрожать, выше нос! Тарви подмигнул и отправился отдавать последние распоряжения. Но наши расчёты оказались ложными. Ричард вовсе не собирался оставлять в покое те жалкие остатки людей де Мальвуазена, даже взамен на его голову. Зря мы дожидались темноты и строили планы по освобождению Филиппа. Беда вновь обрушилась на наши головы, когда дозорный, выставленный Арно, прибежал и возвестил о том, что к нам движется большой отряд копейщиков, сопровождаемый конницей, а лучники замыкают вереницу незваных гостей. — Всем приготовиться к бою! — крикнул Арно и выхватил меч, отбрасывая ножны в сторону. В другой руке у него был длинный обоюдоострый кинжал милосердия. Именно так называлось это оружие, которые пускали в ход столь же часто, как меч или топор. Тарви последовал его примеру, пренебрегая щитом, взяв в обе руки по мечу. Рыцари Храма выстроились впереди, прикрывая спинами остальных. Шатаясь и опираясь на свой меч, в ряд со своими собратьями встал и раненый сэр Пьер де Лафосс. Лицо его было мертвенно-бледным, но его руки все еще могли держать боевой топор и меч. — Тибо, — поспешно говорила я, затягивая кожаные крепления за запястьях. — Не лезь в общую свалку. Ты понял? Спрячься за телегой. — Еще чего! — паж сверкнул на меня не терпящим возражения взглядом. — Это ты должна прятаться — ты женщина! Не бойся, я смогу тебя защитить. — Ты должен остаться живым! — выпалила я, не выдержав. — Я должен защищать своего господина, наши земли и наших людей, — твердо ответил Тибо. — И тебя, рабыня. Если мы останемся в живых — я сам сниму с тебя этот ошейник, слово Тибо. Он улыбнулся и кивком головы велел мне уйти за телегу — то самое слабое ограждение, где стояли остальные вооруженные крестьяне. В этот момент раздался чей-то оглушительный вопль, я успела обернуться и увидела как один из нападавших воткнул пику в спину кузнецу, а в следующий момент в шею Тарви вонзилась стрела. Началась суматоха и бойня. Откуда-то налетели копейщики и принялись колоть крестьян и воинов. Вокруг метались икры пламени взвивающегося костра. Кто-то истошно кричал, кто-то кого-то резал… И вновь все вокруг наполнилось ужасом, пропиталось кровью, зазвенело и забилось в последнем смертельном танце… Кто-то напал на меня сзади, полоснув мечом по спине. Сначала, я и вовсе не почувствовала боли, лишь холодный воздух гулял по моей спине словно бы с меня стащили одежду. Я с остервенением развернулась и бросилась на врага, плохо разбирая черты его лица и беспорядочно нанося удары мечом. Где-то совсем рядом раздался гул боевого рога. Откуда-то посыпались горящие стрелы. Я отбежала было обратно к телеге, еле отбившись от очередного нападения, но там никого не было — только несколько тел убитых. Среди них были женщины… Мне стало страшно, я невольно схватилась за шею, нащупав золотую цепь Мальвуазена. Что же делать? Куда бежать? Вокруг был хаос. Люди кричали и резали друг друга без разбора. Сверху летели стрелы, и то и дело раздавались сигналы боевого рога. Вдруг, перескочив через телегу, на меня выскочил высокий, хорошо вооруженный воин. Его дорогие доспехи были залиты кровью, а нашивки с королевским гербом красноречиво свидетельствовали о том, что нападавший – не простой рядовой рыцарь или наемник. Он замахнулся на меня мечом, но я увернулась, позабыв про свое оружие. Он атаковал вновь и вновь, словно играя со мной. Наконец я упала на землю, не выдержав и оступившись. Все оказалось вовсе не так, как на тренировках во дворе замка. Я стала кататься по земле что было сил, не давая врагу нанести удар, но и вскочить на ноги я не могла. Для меня не осталось ни одного спасительного мгновения, ни единого… Неужели так выглядит смерть? В это страшное мгновение откуда ни возьмись выскочил Тибо. Он выкрикнул клич дома де Мальвуазенов и ударил коротким мечом по щиту, который паж успел где-то подобрать. — А-а-а, щенок, ты еще жив? — раздался знакомый голос. Я не могла сразу вспомнить, кому он принадлежал, но увидела злобный оскал противника. — Помолись, напоследок, дурак… — Беги! — выкрикнул Тибо. Паж ловко метнул нож в рыцаря, но тот успел предотвратить удар, вовремя отскочив. Это был мой шанс — единственный — сейчас! Я успела вскочить на ноги и рвануться прочь. Отбегая в сторону, где стоял Тибо, я вовсе не собиралась оставлять пажа на растерзание. — Ты полагаешь, щенок, что это меня остановит? — воин надвигался на нас будто лавина. Я выскочила вперед, заслоняя собой Тибо, но мальчишка вовсе не желал прятаться за моей спиной. Тибо ловко метнул еще один нож из-за моей спины. В этот раз удар пришелся как раз между нагрудником и кольчугой. То самое плохо защищенное место… Но рыцарь быстро выдернул нож и только еще больше разозлился. Кровь стекала тонкой струйкой по дорогим доспехам. Тибо выскочил вперед, закрывая меня своим телом. — Спрячься! Спрячься быстрей за телегой! — крикнул он и стал словно выплясывать перед воином, превышавшим его ростом и силой. Я отступила к нашей единственной защите, но моя спина уперлась в перевернутую телегу. Отступать было некуда, я была готова к смертельному исходу этой схватки. Тибо продолжал отступать в мою сторону, уворачиваясь от новых ударов, которые сыпались на пажа один за другим. Он так ловко вертелся вокруг рыцаря, изматывая противника, что мне показалось, будто тот стал уставать. — Прыгай! — вдруг выкрикнул Тибо. — Быстрей! Прыгай за телегу! Это было нелегким делом, и я с большим трудом, оцарапав все руки и разорвав плащ в клочья, перевалилась на другую сторону упавшей развалины. В это мгновение Тибо запрыгнул на нее сверху, успевая увернуться от сильного рокового удара, поднимая свой короткий меч… Еще мгновение и Тибо со всего маху обрушился на голову врагу… Я зажмурилась, ожидая жестокую расправу. Раздался рев, а потом хрипы. Я открыла глаза и выскочила из-за телеги, в надежде помочь Тибо, но моему взору престала ужасающая картина. Тибо сидел верхом на грузном, облаченном в доспехи воине, и вонзал в его горло длинный кинжал, выкрикивая что-то маловразумительное. Но на этом мальчишка не остановился. Как только его противник затих, он с каким-то звериным удовольствием стал отрезать сопернику голову. Я обомлела от ужаса и осела на землю, а Тибо с каким-то жутким азартом все резал и резал. Его руки торопились, лицо пажа было залито кровью, а его темные газа горели огнем — сейчас он был похож скорей на хищника или волчонка, терзающего свою добычу. Кинжал был слишком неудобен для такого дела и Тибо поднял меч проигравшего, а потом стал наносить страшные удары, будто топором, стараясь как можно скорей заполучить желанный трофей. Меня замутило. Столько ужаса и крови мне еще никогда не приходилось видеть. Между тем, покончив со своей «добычей», Тибо поднял страшный трофей вверх, поднимая голову за волосы. — Я убил графа Эссекса! — завопил он во все горло. — Я убил Эссекса! Где-то позвучал сигнал рога. Некоторые воины останавливали схватку, увидав голову своего предводителя, а Тибо, словно впал в какое-то безумие. Он отчаянно размахивал отрезанной головой и даже смеялся, как мне показалось. Его безумное лицо, залитое кровью его врага, с пылающими от азарта глазами, теперь казалось мне самым страшным. — Я убил Эссекса! Эссекс — мой! — раздавался голос Тибо еще какое-то время. Люди Ричарда стали отступать, а воины с нашей стороны кричать боевой клич дома Мальвуазенов. — Да здравствует храбрец! Наш Тибо! Да здравствует, Тибо! Тибо-храбрец! — витало в воздухе. — Я убил графа Эссекса! — раздавалось по всему лесу. Мне стало совсем тошно, я с трудом поднялась на ноги, ведь бой еще не был окончен. Рано я приписала победу отряду Филиппа. Совсем скоро на смену копейщикам пришли всадники. Началась настоящая резня и свалка. Вокруг кричали люди, носились лошади... Крестьяне дрались мужественно и страшно — они ловко стаскивали всадников вилами и забивали мотыгами, превращая некогда живое существо в окровавленную массу. Тут я вновь ощутила чье-то прикосновение и толчок — это был Тибо. — Бежим, быстрей! Надо уходить… Их слишком много… Они… Они не простят нам… Они не простят нам убийство Эссекса, — торопил меня Тибо, а сам тем временем пристегнул голову графа себе на пояс. — Бежим! — он схватил меня за руку и стал продираться сквозь озверелую беснующуюся в драке толпу. — Зачем тебе его голова? Уходи — спросила я еле поспевая за пажом, отчаянно отмахиваясь коротким мечом от возможных противников. — Мы сможем получить выкуп за его голову, а возможно — постараться освободить нашего господина! Это не просто голова, а голова «правой руки» самого короля Ричарда Львиное Сердце — ублюдка Эссекса! Плантагенет заплатит за унижение моего господина кровью! — рычал Тибо и тащил меня в ту сторону, где были лошади. — Тибо, уходи один. Я не смогу удержаться в седле… — я замотала головой, понимая, что моя неловкость и неумение обращаться с лошадьми может стоить пажу жизни. — Я тебя не брошу… Да и вдобавок ты сильно ранена. Бежим! — отвечал Тибо, не выпуская моей руки. Я вспомнила о своей спине. Одежда там отчего-то намокла, а боль я начала ощущать только теперь. — Нам нужна лошадь! Быстрей! Я нас вывезу отсюда! — ловкий малец отчаянно пробивался и тащил меня за руку сквозь обезумевшую толпу воинов. То и дело кое-как отбиваясь от преследователей, мы все же пробрались туда, где еще бродило несколько лошадей, очевидно, потеряв своих всадников. — Тебе еще рано… Тебе еще не время садиться на коня! — возразила я, хватая поводья первой попавшейся лошади, поспешно, но с большим трудом забираясь в седло и помогая мальчишке. — Тогда хватай повод и вперед! Иначе мы погибнем, поспеши! Быстрей, ну же! Быстрей! Натяни поводья! — кричал храбрый воин. — Не бойся! Я помогу! Тибо вцепился в поводья еще крепче меня и направлял лошадь. Я тоже не выпускала поводья, намертво прикипев к седлу и стараясь не оборачиваться назад. — Налево! Уходи налево! — кричал он, храбро управляя лошадью и не отдавая поводья полностью в мои руки. — Я дал слово моему господину сберечь тебя! Нам нужно оторваться от них! Впереди овраг! Быстрей! Еще мгновение, и лошадь перемахнула через глубокий ров, унося на своей спине двоих — мальчика с глазами взрослого мужчины и меня, беглую рабыню, которая постепенно приспосабливалась к новой жизни и окончательно осознала ее истинную ценность. Проскакав еще какое-то время, лошадь устала и просто брела неведомо куда. Я опустила поводья, спешиваясь и давая нашей спасительнице отдых. Мы побрели вперед, совершенно потеряв счет времени и не отдавая себе отчет в том, где мы находимся. Рядом был лес и небольшое поле, а дороги назад не было… Не осталось больше ничего. Ни страха, ни принципов, ни убеждений, ни боли, ни сомнений… Позади оставался только лязг оружия, истошные вопли сражавшихся, теплые брызжущие струйки крови во все стороны… Сердце, бешенный ритм которого не угасал. Оно будто рвалось из груди, дыхание сбивалось, а ноги не слушались, заплетаясь, и то и дело подводили… Только бы не упасть, не свалиться на землю, занесенную снегом, укрытую так плотно, что белая мгла напоминала толстый саван, через который уже невозможно разглядеть чьего-то лица… Только бы выстоять… Снег продолжал кружиться и падать, укрывая и живых, и мертвых.