Однажды в книге

Седрик Сакс сидел неподалеку от горящего большого камина, вглядываясь в его яркое пламя. О чем думал саксонский почтенный тан было загадкой для слуг, кравчего Освальда, да и для самого молодого хозяина Уилфреда. А виной задумчивости Седрика было странное письмо, которое он получил спустя несколько месяцев посте того, как леди Ровена пропала из Торкилстона. Тщетные попытки отыскать свою воспитанницу после плена, найти суд и управу на шайку норманнов-разбойников, разрушились. Надежда сменялась ужасом, а после какой-то смиренной безысходностью. Сначала Седрик винил себя в том, что не смог защитить Ровену, потом проклинал тот день, когда его сын Уилфред вернулся, а затем и вовсе отчаялся найти хоть какую-нибудь ниточку, когда письменно прошение, поданное принцу Джону, было отклонено. Джон не хотел вмешиваться в подобные конфликты. Ведь любое неосторожное действие могло бы привести к открытому противостоянию между саксами и нормандскими баронами. Немолодой тан был готов сам выступить в поединке с храмовником и требовать ответа у де Буагильбера за все причинённые беды и несчастья его друзьями-разбойниками, но тщетно. Рисковать своей жизнью Седрику не пришлось, а Айвенго проиграл этот бой и вернулся с тяжелыми ранами домой. Обвинения с Буагильбера были сняты, а преследовать рыцаря ордена Храма и обвинять его дальше было бы слишком опасным делом. Поединок был окончен и решение было принято. А Бриан де Буагильбер освобождался от всех возведенных на него обвинений. После долгого лечения в одном из отдаленных монастырей, Уилфред поправился и окреп после всех происшествий, но все это время его не покидали мысли о том, как найти Ровену — свою возлюбленную. Когда король Ричард Львиное Сердце вернулся в страну, Седрик вновь решил попытать счастья и презрев всякую гордость он уж был готов упасть в ноги королю, лишь хоть что-то разузнать о своей воспитаннице. Да и сам Уилфред был готов исполнить любой приказ Ричарда, рассказав о своем несчастье королю. Правда, Ричард, казалось, не спешил с ответом и вел какую-то свою игу, но все же Айвенго по-прежнему был рядом и верно служил своему королю, питая надежду на то, что наступит тот день, когда Ричард исполнит свое обещание помочь в этом нелёгком деле. Но Уилфред не знал того, что угнетало его отца. Седрик сидел перед большим горящим очагом и задумчиво глядел на пламя. Он не сказал своему единственному сыну о том, что получил странное письмо от леди Ровены, спустя несколько месяцев после происшествия на обратном пути из Эшби. Это послание поразило Седрика настолько, что он перечитывал это проклятое письмо не раз и не два, запираясь у себя в покоях и пряча его, словно дорогое сокровище. «В просторном, но низком зале, на большом дубовом столе, сколоченном из грубых, плохо оструганных досок, приготовлена была вечерняя трапеза Седрика Сакса. Комнату ничто не отделяло от неба, кроме крыши, крытой тёсом и тростником и поддерживаемой крепкими стропилами и перекладинами. В противоположных концах зала находились огромные очаги, их трубы были устроены так плохо, что большая часть дыма оставалась в помещении. От постоянной копоти бревенчатые стропила и перекладины под крышей были густо покрыты глянцевитой коркой сажи, как чёрным лаком. По стенам висели различные принадлежности охоты и боевого вооружения, а в углах зала были створчатые двери, которые вели в другие комнаты обширного дома.»* Леди Ровена — сомнений не было, это был ее почерк — писала о том, что счастлива и теперь замужем за нормандским вельможей. Отныне она представлена ко французскому двору и занимает почетное положение, не меньше, чем ей полагалось в Англии. Еще Ровена писала о том, что ожидает наследника и что ее законный муж, сэр Морис де Браси теперь в праве потребовать ее приданое. Седрик не верил своим глазам, когда вновь и вновь перечитывал знакомые строчки. Несомненно — это был ее почерк. Может быть нормандский выродок заставил ее? Принудил написать это странное послание? Может быть этот лишенный совести и чести де Браси взял ее силой и нечастной ничего другого не оставалось, кроме как согласиться на позорный брак, чтобы прикрыть ужасный поступок проклятого норманна и сохранить остатки чести наследницы Альфреда Великого? А быть может Ровены уже нет в живых и письмо было написано раньше, чем остыло ее тело, а теперь этот мерзавец решил поглумиться над нечастым Седриком и напоследок выманить немалые деньги? Все это вертелось в голосе саксонского тана не одну неделю. Но несомненно — это был ее почерк. Как же так могло случиться, что он, Седрик, дал в руки развратному норманну возможность не просто обесчестить всю семью сакса, но и разорить, пустить по миру, да вдобавок, ославить на всю Европу. Но несомненно — это был ее почерк. Долгие раздумья могли усугубить положение воспитанницы, в том случае, если Ровена жива. Седрик скрепя сердце все же решился отправить часть требуемого наследства, тем самым постараться хоть как-то разузнать правду о Ровене. Каждый день, в тайне ото всех, Седрик складывал в сундуки монеты и драгоценности. А после, все также соблюдая все предосторожности, отправил своего человека вместе с долей наследства. Ему было не жаль отдать и все остальное, только бы знать, что Ровена жива и возможно, его Господь того пожелает, постараться вызволить ее из рук порочного де Браси. Но какой же удар ожидал Седрика, когда спустя несколько месяцев, человек им посланный — вернулся в Англию с недобрыми для тана вестями. Случилось то, что не входило в планы последнего. Седрик с ужасом узнал, что его воспитанница леди Ровена вполне довольна своей нынешней жизнью. Она была жива, здорова и более того — ожидала будущего законного наследника дома де Браси. Ровену содержали в роскоши и богатстве, как и подобало для английской знатной дамы. Ровена сама рассказала прибывшему от Седрика слуге, что больше не желает приезжать в Англию и что связала свою жизнь с Морисом де Браси по своей собственной воле. Де Браси вовсе не собирался применять силу к той, которую он хотел назвать своей супругой и уж вовсе не желал начинать свою семейную жизнь с ненависти и мести. Тем вечером, когда он зашел в каюту леди Ровены и потушил свечу, Морис вовсе не собирался совершать гнусного преступления против красавицы. Он лишь укрыл ее теплым одеялом, осушил слезы на прелестном заплаканном личике и поклялся сделать все возможное, что добиться добровольного расположения Ровены. Спустя месяц так и случилось. Де Браси проявлял чудеса великодушия и галантности, постепенно и сам не заметив, как по-настоящему влюбился в саксонскую красавицу. А Ровена, которая все же сопротивлялась своим мыслям больше, чем поступкам сэра Мориса, однажды приняла предложение норманна. Ведь образ Уилфреда Айвенго постепенно стирался из ее памяти, а долгое расставание и отъезд Уилфреда в Палестину вместе с Ричардом еще до описываемых событий, несколько подточил в ней уверенность в том, что брак с Айвенго вообще когда-либо возможен. Рассказав все слуге Седрика, Ровена вручила посланнику письмо, которое она собственноручно написала перед отъездом последнего, где она раскаивалась и признавала свою вину в том, что не нашла в себе мужества сообщить обо всем раньше, слезно моля своего опекуна о прощении. С тяжелым сердцем Седрик перечитывал каждый вечер это письмо, так и не решившись отдать его сыну. Он думал о нем — своей единственной надежде и опоре. Седрик думал о сыне. Он думал о нем, когда не решился сказать Уилфреду правду, он думал о нем, когда вновь отпускал его с королем Ричардом в его свитой, он думал о нем и тогда, когда жег в очаге письмо Ровены. Он думал о его единственной отраде, об Айвенго.

***

Сам же Уилфред теперь был рядом с королем и сдерживая уверенной рукой поводья своего ретивого коня, внимательно слушал то, о чем говорил глашатай ордена Храма.  — Что это значит? — вспылил Ричард, перебивая речи слуги. Все смолкли.  — Это означает, что все земли Филиппа де Мальвуазена, все деревни, крестьяне, скот и все имущество переходят в собственность ордена Храма. — спокойный и низкий голос Бриана де Буагильбера заставил свиту короля перешептываться.  — Такое разрешение может дать лишь сам Папа. — сказал кто-то тихо из свиты Ричарда, не осмеливаясь указывать на этот факт королю. Глаза Ричарда были словно у ястреба, у которого только что хитрая и проворная лисица отняла знатную добычу. Этой «лисицей» был нынешний магистр ордена Храма.  — Что ж, — кивнул Буагильбер, доставая свиток запечатанный красной печатью с символикой римского понтифика. — Такое разрешение имеется. Он предал свиток одному из своих оруженосцев, а тот в свою очередь передал глашатаему. Слуга подошел к одному из пажей Ричарда и вручил ему столь ценное послание, а уже паж отдал его Айвенго, который собственноручно вручил свиток королю. Этот дешевый цирк Бриан специально разыграл для Ричарда, чтобы посмеяться напоследок. Лицо английского короля пылало гневом, пока послание переходило из одних рук в другие, до того как достигло цели. Раскрыв свиток, король пробежал глазами по написанному и злобно фыркнул.  — Здесь, правят английские законы и мне ничего не помешает поступить согласно им! — Ричард еле сдерживал свой гнев, дерзко и громко отвечая магистру на его послание, швырнув грамоту, пожалованную Папой, на землю.  — Английские законы ничто перед властью Господа нашего Иисуса Христа. Ведь законы нам даровал именно он. — спокойно отвечал Бриан, склонив голову на бок в знак некоего согласия. Остальные братья-рыцари перекрестились и прочли короткую молитву. — Если о подобном своеволии узнает Папа, он отлучит тебя от церкви, Ричард Плантагенет. Подобное не испугало бы Ричарда, но при других обстоятельствах. Теперь, когда он только вернулся в Англию и когда ему не терпелось разрешить множество неприятностей с долгом и неразберихой в стране, подобное наказание окончательно отвратило бы от него народ, который и без того был в обиде на короля. Непомерные поборы и будущий возможный поход в Палестину, означавший куда большие расходы, чем обычно, вовсе не вызвал бы любовь и преданность в сердцах жителей Англии. А еще был принц Джон. Прощенный младший брат, который в любую минуту мог продолжить свои интриги за спиной Плантагенета. Оставалось сделать лёгкий выбор и отпустить малое, чтобы не упустить большее.  — Хорошо. — наконец-то ответил Ричард, раздраженно фыркнув. — Пусть будет так. Забирайте этот жалкий клочок худородной земли! Досада грызла Плантагенета, ведь земли де Мальвуазена считались одними из лучших в Англии, а богатые леса, поля и луга приносили их владельцу немалую выгоду. И потом, Ричарду так и не удалось узнать о том, где Филипп прятал свои сокровища и сундуки с золотом и серебром.  — И еще… — перебил его Буагильбер.  — Что еще? — бросил король, намереваясь высказать все вслух, чего бы ему этого не стоило. Но Ричард сдержался, обнаружив себя в уязвимом для политика положении. усугублять ситуацию дальше не было смысла, а уже сцепиться с рыцарями Храма и, к тому же, с самим магистром — означало для Плантагенета объявить войну всему европейскому рыцарству, да в добавок сыскать себе не одного врага в лице не одного Буагильбера, а всей братии и многих королей Европы. На такое вряд ли мог пойти даже самый смелый правитель.  — Филипп де Мальвуазен, отныне, также находится под опекой ордена, ибо до того как покинуть Йорк, сэр рыцарь изъявил желание посвятить себя ордену и святому кресту, и прибывать на искусе. — речь Бриана была спокойной, но его руки, немного подрагивали. Он был готов отдать приказ к нападению в любую минуту, ожидая самого серьезного столкновения с Ричардом и его людьми. — Надо же, вот уж не знал, что такие негодяи как Филипп де Мальвуазен, собрались в монахи! — рассмеялся Ричард. Другого-то ему все рано не оставалось. — Спасаешь своего дружка-разбойника, храмовник? Ему больше нечего делать в английских землях, учти это! Что ж, не велика потеря. Отпустите эту падаль! Он все равно не жилец… С этими словами Ричард отдал приказ отпустить Филиппа. Несколько братьев-рыцарей подбежали к тому месту, где стоял Мальвуазен с петлей на шее, как только Бриан отдал приказ забрать своего друга. Прозвучал долгий и пронзительный сигнал рога — он означал, что отряды Ричарда Львиное Сердце уходят. Тело графа Эссекса было приказано забрать с собой. Как и всю его амуницию. Все, кроме головы самого графа, которую так и не нашли. Напоследок, Уилфред метнул гневный взгляд на храмовников, но Буагильбер не обращал на того никакого внимания, а спешил отдавать приказы, чтобы его отряд поскорей занял замок, а лучники выстраивались на стенах. Все закончилось. Неожиданное спасение пришло также внезапно как летняя гроза.

***

Когда я пришла в себя, то на какой-то момент растерялась, увидев склонившихся надо мной рыцарей Храма. Я зажмурилась, будто пытаясь встряхнуться и пробудиться ото сна. Тело болело и было таким тяжелым, что с трудом давалось всякое легкое движение. Голова пылала и болела все также, а спина вновь отдалась тянущей болью, напоминая о том, что я по-прежнему нахожусь в этом мире живых.  — Пропустите, ну же, пустите. Чего столпились? Нечего глазеть на нее! — знакомый голос Элвины, которая проворна растолкала собравшихся, вселил в меня надежду на лучшее и даже заставил слабо улыбнуться.  — Всем помогать с ранеными! Грузить обозы! — прозвучал звонкий голос молодого командора храмовников, отдавая приказ.  — Конные воины останутся в количестве пятидесяти. Нам достаточно остальных и тридцати лучников для сопровождения — другие должны занять позиции в замке. — как только я услышала знакомый голос Буагильбера, все мое нутро сжалось. Вот теперь-то храмовник не станет со мной церемониться и должно быть прикончит меня сам, а может прикажет оставить в лесу? Или заковать в кандалы, как обещал раньше? Бриан де Буагильбер слов на ветер не бросал и был верен своему слову.  — Что тут у нас? Всем в строй! — отчеканил магистр, а сам тем временем воззрился на Элвину, которая вытирала мое лицо куском какой-то тряпицы, смоченной в воде. Все разошлись. Нужно было успеть погрузить раненых на повозки, а также забрать с собой оставшихся в живых крестьян Филиппа де Мальвуазена. — Ничего, ничего. — приговаривала она, осторожно смывая с моего лица кровь, гарь и налипшую грязь. — Ты жива, ты с нами. Все будет хорошо, девочка… Все будет хорошо. Мы спасены…  — Ступай, Элвина, твоему господину сейчас как никогда нужна помощь. Я сам управлюсь. — тихо сказал храмовник, наклоняясь ко мне и серьезно всматриваясь с мое лицо.  — Но как же… — Элвина не хотела оставлять меня наедине с Буагильбером. Она понимала, что шансов у беглой рабыни практически нет и что храмовник может просто убить меня здесь в лесу, не утруждаясь предать тело земле. Хищники сами сделают работу, так заем же трудиться зазря? — Ступай. — твёрдо ответил Бриан, вовсе не собираясь продолжать разговор со служанкой. Элвине пришлось покориться и оставить меня в руках Буагильбера. Руки мои дрожали, когда я попыталась закрыть лицо, чтобы не видеть храмовника. Жалкая попытка отгородиться не дала результата.  — Тише-Тише. — зашептал Бриан, присаживаясь рядом и осторожно обнимая меня. — Т-ш-ш-ш. Все прошло… Все хорошо.  — Твои жестокие уроки… Они спасли мне жизнь и не только мне… — с трудом вымолвила я, глотая невольно прорвавшиеся слезы. Руки мои по-прежнему тряслись, а сил, казалось, уже не было. Держась последние дни на нервах и каком-то диком отчаянье, теперь я не выдержала и дала волю слезам. Из моей груди вырывался уже не плачь, а только глухие стоны.  — Т-ш-ш-ш. Успокойся и постарайся не тратить последние силы попусту. Сейчас отнесу тебя в телегу. — продолжал Бриан, поднимая меня на руки. — С нами едут два лекаря-иоаннита и наш из прецептории… Сейчас, сейчас… Потерпи немного. Лицо его было серьезным, но сам Буагильбер смотрел куда-то вперед, а его темные глаза теперь были сосредоточены на тех двоих воинах, которые укладывали Филиппа в крытую повозку.

***

Буагильбер вовремя подоспел со своими людьми, ведь от гибели Филиппа отделяли мгновения. Накануне, магистр так и не дождался возвращения своих людей. Его подозрения оказались не напрасны. На другое утро того дня, когда небольшой отряд рыцарей-храмовников должен был вернуться, Буагильбер отдал приказ выступать в сторону замка де Мальвуазена. Предчувствуя беду, Бриан осознавал весь риск, которому подвергнет своих людей, а также был готов к неизбежной стычке с королем Ричардом. В запасе у него был небольшой козырь, выданный самим Папой, который, отныне, позволял храмовникам скупать землю в единоличное владение как в счет долгов, так и для любых нужд ордена. Только вот хитрость заключалась в том, что рыцари Храма никому не подчинялись, кроме своего магистра и Папы. им было даровано право вершить суд по своему собственному усмотрению на любой территории, которая принадлежала их ордену. Крестьяне — приписные к земле, а также наемные и вольные работники также были обязаны следовать именно тем законам, которые устанавливал орден. Эта папская булла и особое выданное разрешение окончательно развязывали храмовникам руки. Именно это Бриан собирался противопоставить Ричарду. А еще английского короля тяготил дог перед Храмом. Отвертеться или угрожать было бы бесполезно. Об этом Буагильбер тоже знал и в случае конфликта намеревался дать ход и этому делу. Сейчас, когда все закончилось, храмовник был не на шутку обеспокоен состоянием своего израненного друга. Тибо, который кинулся было к своему господину, был остановлен Бодуэном — старый воспитатель Мальвуазена опасался худшего.  — Отпусти его, Бодуэн. — тихо сказал Буагильбер, кивая в сторону обеспокоенного пажа. — Наши лекари позаботятся о Филиппе. Даю слово, они сделают все возможное и невозможное.  — Мальчик не должен видеть… — Бодуэн закусил губу. Его уставшее морщинистое лицо было мрачным. Сил у старика оставалось лишь на то, чтобы хоть как-то приглядеть за ловким мальчуганом и удержать его, если это понадобиться, от дальнейших глупостей и невзгод.  — Он уже не мальчик, а взрослый мужчина и успел достаточно повидать. Он должен наконец-то узнать, кто его настоящий отец. — продолжил Бриан, словно не обращая внимания на то, что Тибо все время был рядом с ними.  — Что? Как это вы сейчас сказали… Господин, прошу… Что это…? — Тибо уставился своими большими темными газами на Буагильбера и даже позволил себе такую дерзость, как схватить рыцаря за плащ.  — Прошу, господин, скажите, что это не так! — губы Тибо дрожали, а сам он упал на колени перед Брианом, бухнувшись прямо в грязь.  — Ну-ну, Тибо. Встань сейчас же. Не годиться наследнику рода де Мальвуазенов валяться в ногах. — Бриан поднял мальчишку на ноги и потрепал по щеке. — Филипп де Мальвуазен твой родной отец — это правда.  — Этого не может быть… Ведь он мой господин… Нет… Как же…- Тибо дрожал и несмел поверить в услышанное.  — Все это чистая правда, мой мальчик. — подтвердил Бодуэн, стирая проступившие слезы. — Господин Филипп твой родной отец. Он никогда не забывал о тебе. Ты был и есть его единственная опора и смелость… Он всегда тебя очень любил… Тибо, постой!  — Не надо. Пусть идет. — Бриан мягко остановил Бодуэна и лишь улыбнулся, смотря пажу в след. Глаза Тибо расширились от удивления. Он часто заморгал, будто ему что-то попало в глаз. Паж не смог вымолвить ни слова в ответ, а просто кинулся к той самой крытой телеге, куда только что уложили Филиппа.

***

Отряды рыцарей Храма сопровождали наш обоз с выжившими воинами, крестьянами и горсткой уцелевших детей и женщин. Сейчас наш путь лежал в одну из дальних прецепторий ордена Храма. Буагильбер не хотел рисковать и решил спрятать Филиппа и остальных в отдаленном месте, о котором было известно лишь немногим в ордене. Таким образом, Бриан взял с собой только верных и проверенных людей, тем самым обеспечивая себе и нашему отряду безопасное положение. Мальвуазен был серьезно ранен, его пытали, а сам рыцарь вряд ли бы пережил еще одно сражение и теперь за его жизнь не мог ручаться даже самый опытный лекарь. Телега, куда меня уложил Бриан, была укрыта плотным пологом и устлана теплыми шкурами. Пошел дождь. Вдоль телеги маршем шли рыцари-храмовники, меся грязь под ногами. То и дело раздавались звуки рога, который служил сигналом о смене направления. Лица рыцарей были серьезными. Кто-то затянул хорал, а остальные низкие мужские голоса подхватили. Повозка, куда положили Филиппа также была закрыта плотным навесом. Туда запрыгнул лекарь-иоаннит и Амет. Ранее там уже был лекарь самого магистра ордена. Сейчас ему понадобились помощники. Из повозки то и дело разодевались стоны и крики де Мальвуазена. Раны его были серьезными, да и в добавок ко всему, его сильно избили. Рядом с повозкой, пешком, под проливным дождем, не смотря на усталость, шел Тибо. Он держался за одну из веревок, что были привязаны к бортам. Паж будто боялся, что если выпустит эту спасительную нить — то уже больше никогда не увидит своего отца.  — Эй, Тибо. — обратился к нему один из рыцарей. — Садись на лошадь. Или хотя бы на мула. Путь неблизкий. Храмовники привыкли к долгим маршам и переходам, предпочитали беречь боевых коней, чем свои ноги, но Тибо, который промок насквозь, был вымотан страшными боями и как казалось, валился с ног от боли и усталости, вовсе не желал даже на минуту оставлять своего господина.  — Благодарю вас, сэр Одэн. Но будет лучше, если я буду рядом с ним. — тихо, но уверенно проговорил Тибо.  — Оставь мальчишку. — говорил другой рыцарь, одергивая своего собрата. — Ему тяжело пришлось. Так ему лучше… Там, в повозке, его отец. Кто знает, может Филипп отправиться к праотцам уже к утру. У любви есть один глагол — отдавать. Отдавать жизнь за другого, отдавать свое время, отдавать свое тепло и дарить надежду на лучшее каждый день, приближая его с каждым своими поступками. Отдавать свой ум, отдавать свои силы, отдавать свои знания, опыт и житейскую мудрость. Отдавать и не оглядываться назад, тем самым назначая невидимую цену. Отдавать просто так. Тибо упрямо шел за телегой, куда двое воинов положили раненного Филиппа. Паж не отставал ни на минуту и все шел и шел по размытой грязи, смешанной с талым снегом, то и дело увязая ногами в этом месиве.

***

Наконец, мы добрались до дальней прецептории. О ней мало кто знал. Храмовники держали это убежище в секрете. Была глубокая ночь, когда обозы и отряд рыцарей Храма въехали во двор. Большие ворота закрылись за нами и множество факелов осветили новоприбывших. Слуги и сарацинские рабы, которые сопровождали храмовников, бросились исполнять приказания. Для женщин и детей было выкроено целое крыло монастыря, другое — было предоставлено для раненых. Филиппа де Мальвуазена внесли в другой дом, который располагался чуть дальше монастыря. Этот двухэтажный дом с восемью комнатами на втором этаже и тремя на первом, не считая большой кухни и трапезного зала — был предназначен для магистра ордена. Бриан приказал отнести Филиппа к себе в дом. Туда же привели и меня, оставив вместе с Элвиной в комнате на втором этаже. Один из лекарей осмотрел меня — рана была не тяжелая, но вызывала опасения, так как ко всему этому жар никак не спадал и лицо мое все также пылало ярким нездоровым румянцем. Видимо, когда мы несколько дней пробыли в холодном лесу, я продрогла насквозь и теперь пожинала «плоды» лесной стужи. Меня помыли в большой бадье с горячей водой, то и дело подливая туда отвар дуба и еще каких-то трав, от чего стало клонить в сон. После — мою спину смазали каким-то бальзамом, а потом перевязали. Элвина милостиво помогла мне добраться до грубо сколоченной кровати, с чистым бельем, которая располагалась неподалеку от горящего камина. Сил больше не было, выпив одним махом какую-то дурман-траву, которую предложил мне лекарь, я провалилась в глубокий сон. Проспала я не много не мало — около суток, проснувшись лишь под вечер следующего дня. В комнате никого не было, а камин вновь кто-то разжег. Неподалеку, на длинном столе были закуски, несколько кувшинов с водой и молоком, большой круглый хлеб, головка сыра, а еще что-то очень вкусное в закрытом горшочке. Неужели там жаркое? Конечно, оно самое — голод вновь напомнил о себе урчащим желудком. Я побрела к столу, слегка пошатываясь, не выдержав столь вкусного запаха пищи. Какова же была моя радость, когда в горшочке оказалось именно жаркое с луком, сочным мясом и травами. Отломив добрый кусок хлеба, я присела за стол и начала есть. После сытной трапезы меня вновь потянуло в сон, а жар от камина вовсе разморил. Тело вновь наливалось тяжестью. Выходить из-за стола не хотелось, но спать сидя на стуле было несподручно. К счастью вернулась Элвина вместе с тем самым отваром, который, как я выяснила, давали всем легко раненым воинам, чтобы заглушить приступы боли и дать телу немного отдохнуть, вгоняя его владельца в праведный сон. После того, как я залпом выпила отвар, она вновь помогла мне добраться до постели, попутно рассказывая о событиях прошедшего дня. Внезапно дверь отворилась, а Элвина была вынуждена удалиться под пристальным взглядом нежданного гостя. Зря я думала, что проведу эту ночь в покое и тепле.  — Ну, здравствуй, мой птенчик. — Бриан де Буагильбер медленной поступью зашел в комнату и запер за собой дверь.