Fire on Fire

Домой Мирон буквально влетел, на ходу разулся и, крикнув выглянувшей маме: «Не беспокойте щас, плиз», скрылся в своей комнате, быстро заперев дверь на замок. Он горел изнутри и задыхался от долгого бега. Скинув просторную куртку, потрепанные в драке костюм, рубашку и провонявшие носки, Мирон обессиленно рухнул на диван, словно ему обрубили разом все ниточки, удерживавшие тело в вертикальном положении. Сердце колотилось как бешеное, низ живота знакомо тяжелел. Подросток едва не застонал, опустив взгляд — на трусах расплылось нехилое пятно спермы, а его член, мучительно обтянутый тканью и распаленный, стоял колом. Мирон шумно выдохнул, прикрыл глаза и скользнул ладонью под резинку боксеров. Пальцы погладили слегка влажные волоски на лобке, пробежали по твердому основанию органа и коснулись звенящих от возбуждения тестикул. Остатки семени там, ниже, противно липли на кожу. «Он трогал меня. Дрочил мне… пиздец!» — панически подумал Мирон, чувствуя растущий жар на щеках. «Слава так целовал меня… Он первый вообще. Я никогда… сука!» — мысли его метались, но вскоре первый страх перешел в иное чувство, обволакивающее и тягучее. Оно припекало и жгло, пока его рука, по наитию пытаясь повторить Славины движения, с рваным ритмом, то быстрее, то медленнее — терзала головку. Он не вынул член — хотел повторить, как было со Славой. «Слава! Слава! Слава! Мой Славик, мой…», — едва слышно выплевывал Мирон сквозь зубы, пока дрочил уже в собственном, привычном темпе. Со Славиным именем во рту, разгоряченной кожей и пылающим лицом, Мирон несколько минут доводил себя до оргазма, вспоминая, как его интимно ласкали уверенные длинные пальцы, и кончил прямо в боксеры, сразу ставшие омерзительными. — Блять! — простонал подросток, стаскивая грязные трусы и швыряя их в груду одежды на полу. Член обмяк. Мирон повернулся на бок и прижал ноги к груди. Он лежал на кровати голышом, скрючившись в позе эмбриона и обнимая себя руками за колени. «Почему Слава выгнал меня?» — проглатывая ком в горле, подумал Мирон. Он вспомнил Славино лицо. Его серые глаза сначала потемнели от плохо скрываемого возбуждения. Слава, как голодный, бросился целовать Мирона. Затем он позволил мальчику вести и не возражал, когда тот начал толкаться ему в руку и даже сам дрочил Мирону. А когда все могло зайти дальше поцелуев и петтинга, резко передумал. Слава сразу замкнулся, отстранился и сказал, что не хочет. «Наверное, понял, что я ни хера не умею, и ему стало стремно ебать малолетку. Или нет. Он ведь не гей, поэтому ему противно?» — продолжал заниматься самоедством Мирон, боясь представить, что могло произойти, если бы Слава согласился. В глубине души Мирон давно хотел секса, но никак к нему не готовился. Делать минет было, пожалуй, приятно. Особенно когда он сам контролировал процесс, а не Дима тупо пытался выебать его в горло, резко засаживая хуй до основания. От грубой ебли в рот Мирона тошнило, а после он долго казался себе грязным и мерзким. Но от мыслей об анальном сексе мальчика натурально бросало в дрожь. Он читал на гейских форумах, что в первый раз очень больно всегда. Это пугало, и Мирон стыдился своей трусости. Оставались сны. Возбуждающие, яркие, бесстыдные. В них он всегда занимался сексом с парнями. Разными — юными и зрелыми, нежными и грубыми. Мирон физически чувствовал, как неизвестный любовник глубоко проникал в его тело, как было страшно и… сладко. Просыпался он в момент оргазма, а его живот и простынь были залиты семенем. Во всех его эротических снах присутствовали мужчины и анальный секс, казавшийся подростку одновременно запретным манящим плодом и пугающим постыдным актом. Вот только чего — потери мужественности? Можно ли любить парней и не потерять мужское начало в себе? Мирон никогда не ассоциировал себя с девушками, его не тянуло заигрывать с пацанами или, боже упаси, надевать женскую одежду. Свои чувства и желания он выражал по-мужски прямолинейно, даже слишком. Мирон со стоном перевернулся на живот и закрыл глаза, вспоминая Диму, и как бездарно он проебал дружбу из-за своих гомосексуальных наклонностей. Но, блять, ему же несколько раз снилось, как они занимаются сексом. Однажды во сне Хинтер жестко драл его в постыдной собачьей позе, а не лицом к лицу, как обычно. Самое горячее сновидение в жизни Мирона. Тогда он понял, что не может больше скрывать свои чувства, и решил во всем признаться, как в ледяной омут с головой нырнул. Хинтер был старше Мирона лет на семь, успел несколько месяцев отсидеть по малолетке за лютую драку с поножовщиной и даже какое-то время принимал участие в подпольных боях без правил. Они познакомились на форуме благодаря эмигрантскому прошлому, успели пожить в Германии, и сблизились на почве любви к агрессивному немецкому рэпу. А потом выяснилось, что оба сами сочиняют и любят искусство. Дима рисовал любопытные картины. Мирону нравилось рассматривать его дикие фантазии на полотнах. Никакой академической школы, только свобода духа и воображения. А Хинтеру льстило внимание умного мальчика к нему как к творцу. Их дружба быстро стала альянсом гопника и ботаника. Дима был в глазах Мирона воплощением настоящего пацана, сильного и решительного. Он искренне восхищался другом и копировал некоторые его «чисто мужские» замашки: забил на школу, начал постоянно материться, пить и дымить, как паровоз. Хинтер, наблюдая за темной трансформацией подростка, только посмеивался, но в душе ему нравилось быть настолько значимым. В день, когда Мирон решил признаться, Дима отходил от ночной попойки с пацанами и лежал с головной болью на диване. Мирон увидел его недовольное небритое лицо, когда дверь открылась после третьего звонка. — Чё трезвонишь, и так башка раскалывается, блять, — выругался Хинтер, пропуская его в квартиру. — Сорян, не знал, что ты бухал. Меня не позвал, — почти удивленно сказал Мирон. — Они неожиданно вчера пришли, некогда было, — равнодушно пожал плечами Дима. — Ты что пришел-то? Вроде в школе должен быть, — слегка усмехнулся Хинтер. — Нахуй школу. У меня к тебе это… разговор есть, — сказал Мирон и замялся, опустив голову и переминаясь с ноги на ногу. Как такое расскажешь Хинтеру? Он же сидел, понятия уважает, а с «петухами» приличные сидельцы не якшаются. — Ну, говори, — устало ответил Дима, возвращаясь в комнату и опускаясь обратно на продавленный диван. Мирон шел следом и тоже сел. — Это сложно объяснить, чтобы ты правильно понял, — осторожно начал Мирон. — Опять какая-нибудь твоя хуйня заумная? Нахер надо тогда, у меня щас башка плохо варит, сам понимаешь, — сразу не захотел вникать Хинтер. — Это не хуйня заумная. Это личное и важное. Очень! — взволнованно откликнулся Мирон. Внутри его уже трясло, он еще ничего не сказал, но чувствовал, что выходит стремно. — Тебя родители из дома выгнали, и тебе жить негде? — посерьезнел Дима, внимательно разглядывая сжавшегося на углу дивана мальчика. — Нет. Пока. Вроде… Да, блять, не о родителях речь. О нас, — нервно выпалил Мирон, избегая смотреть на Диму и внутренне сгорая со стыда. — А че с нами не так? — не врубился Дима. — С нами все так. Вернее, я бы хотел. Короче, как ты ко мне относишься? — в лоб спросил Мирон. — Как к малолетнему оленю, который вломился ко мне в квартиру и ебет мою больную голову тупыми вопросами, — раздраженно хмыкнул Хинтер. — Да, блять. Ты не понял. Не как прямо сейчас относишься, а вообще. Глобально, кто я для тебя? — нервно облизнув губы, быстро взглянул Мирон. — Ты что-то темнишь, Миро. Посмотри на меня, — потребовал Дима. Мирон посмотрел. Видимо, вышло слишком отчаянно или жалобно, но налет Диминого показного пофигизма поубавился. — Димыч, я не знаю, как объяснить, чтобы ты меня на хуй сразу не послал, — убито признал Мирон. — Ляля, ну что ты сразу ноешь. Словами через рот нормально объясни. Не тупой, пойму, — спокойным тоном велел Хинтер. — В общем, ты знаешь меня. Я такой добродушный чел, но немного с приветом всегда был, так? — уточнил Мирон, снова поднимая взгляд на друга. — Так, Миро, — усмехнувшись, кивнул Дима. — А представь себе, что у меня есть тайна ото всех, даже от тебя, — протянул Мирон. — И че? — нахмурился Хинтер. На его лице опять отразилось похмельное страдание. — И ниче! Ну, ты хоть спроси, какая, или тебе неинтересно? — почти раздраженно ответил Мирон. Злость придала ему сил и немного сбавила градус напряженности. — Меня чужие тайны не ебут, — откровенно зевнул Дима. — Это тайна не чужая. Она напрямую касается и меня, и тебя, — обидчиво ответил Мирон, осознав, что другу реально похуй на все его тайны. — Так, не понял. Мы с тобой вроде никого не грабили и не били. О чем ты вообще? — начал терять терпение Дима. — О снах. Мне снятся сны о нас с тобой. И я никуда не могу от них деться. И мне кажется, если бы мы попробовали осуществить что-то из них в реальности, может, меня бы отпустило. Не мучило так сильно, — в конце фразы Мирон перешел на шепот. Прозвучало это пафосно и с накрученным трагизмом. Он поморщился, как музыкант от явно фальшивой ноты. — Бля, Мирон. Ты заебал, говори по-человечески или вали, я не хочу разгадывать твои туманные намеки, — не выдержал Дима. — Я хочу тебя, — твердо сказал Мирон, посмотрев другу прямо в глаза. На заросшем лице скользнула тень удивления. — В каком смысле? — переспросил Дима, потирая двумя пальцами переносицу. — В прямом, — ответил подросток. — Ляля, ты сейчас шутишь? Или ты реально настолько ебанутый, и это то, о чем я подумал? — вскакивая на ноги, Дима сделал пару шагов в сторону, развернулся и посмотрел на парнишку в упор. — Это правда. Мне снится, как мы с тобой… — начал было Мирон, но осекся, увидев, как резко Хинтер взмахнул рукой, не желая больше слушать. Его сердце словно свалилось с большой высоты и в ужасе забилось, как припадочное. — Без подробностей, а то меня может стошнить. Никогда бы не подумал, что закорешусь с малолетним пидором, — грубо резюмировал Дима. — Ну извини, блять, — встал Мирон, готовясь уйти. Глаза уже жгли слезы разочарования и унижения, но он сдерживался изо всех сил. — И ты всегда был таким? — спросил Дима. — Я родился пидором, если ты об этом, — с вызовом ответил Мирон, чувствуя, как слезы все-таки побежали по щекам. — В тюрьме я ебал одного парня в рот. Отличий от телки не почувствовал, — поделился Дима, подходя к мальчику. Он по-хозяйски взял Мирона за подбородок двумя пальцами и поднял его голову. — Чего ты хочешь, ляля? –Я могу сделать тебе минет, — дрогнувшим голосом ответил Мирон, ухватившись за эту призрачную ниточку надежды. Неужели его сейчас не погонят пинками за дверь, как паршивую собаку? — Ну, давай. Я согласен, Миро. Можем попробовать. Подбери сопли только, — грубовато подбодрил его друг. У Мирона пульс забился где-то в горле, а в ушах зашумело от напряжения. Он увидел, как легко Дима приспустил спортивные штаны с трусами и выразительно посмотрел прямо на него. У подростка вспотели ладони, а перед глазами побежали черные мурашки, будто вот-вот в обморок бухнется. Он не представлял, что в реальности все будет так. Прожигающий его недобрым взглядом Хинтер, сидящий на старом диване. Вялый член, заросшим густым волосом лобок. — Ты уже передумал, ляля? — подначил его Дима, вызывающе улыбаясь левой половиной рта. Мирону хотелось закричать, убежать, разрыдаться и закрыться в своей комнате. Что угодно, только бы время повернуть вспять, чтобы этого ужасного разговора не было никогда, чтобы Хинтер не смотрел на него так снисходительно, как на глупого птенца, собравшегося поиграть с дворовым котом-воякой. Исход был один — его сожрут и не подавятся. — Я… не передумал. Просто не ожидал, что ты так быстро согласишься, — с трудом сглотнув, ответил Мирон. Уйти сейчас, означало сдаться без боя, показать, что он не только пидор, но и трус. За базар не умеет отвечать. Его тупо брали на понт. — Да ты не робей, Миро. Здесь все свои. В первый раз, что ли? — издевательски «подбодрил» Хинтер. Ничего не оставалось, Мирон подошел, как сомнамбула, опустился перед Димой на колени. И завис. Он неловко попытался коснуться вялого члена приоткрытым ртом. Походило на пошлый слюнявый поцелуй в хуй. В нос мальчику ударил резкий запах немытой, запрелой плоти с отголоском мочи. Его едва не вывернуло от омерзения. — Совсем ты еще зеленая, ляля. И сосать не умеешь. «Я могу сделать тебе минет». Нихуя не можешь, — передразнил его Хинтер и громко рассмеялся над робкими попытками Мирона, не знавшего толком, как подступиться к чужому органу. — Да, не умею. Ну так научи меня, — еле справившись с волнением, отвращением и ебучими слезами, Мирон нашел в себе силы поднять взгляд на Диму и ответить ему так, чтобы стало понятно — он принял вызов. — Ого, моя детка показывает зубки, — продолжал веселиться Дима. — Правило первое — следи за зубами, когда сосешь. Правило второе, хуй надо брать в рот. — Гениально, блять. Спасибо, сенсей, — съязвил Мирон в ответ, нервно усмехнувшись и снова опуская голову к пахучему члену. — Кто-то из нас тупой, ты или я? Видишь, хуй не стоит. Помоги ему рукой, что ли, — беззлобно посоветовал Дима, раздвигая ноги пошире. Мирон чуть дрожащими от волнения пальцами взял Димин член и попробовал его подрочить. Оказалось неудобно. Он перехватил орган по-другому, как было привычнее, когда удовлетворял себя, и дело пошло живее. Через пару минут хуй уже стоял. Не только у Димы. От переживаний нового опыта с мужчиной Мирон и сам возбудился и почувствовал, как стало тесно в штанах. Неудобно, в стояк мучительно впивалась ткань. Он не был готов раздеваться и решил потерпеть. Вдохнув поглубже, подросток осторожно взял в рот головку Диминого хуя, с трудом подавляя рвотные позывы от бьющей в ноздри вони грязного самца. Двигая головой, он аккуратно обсасывал и неглубоко заглатывал член. Это оказалось нетрудно, и он начал сосать резче и увереннее, увеличивая темп. Дима не ожидал от неопытного мальчика такой прыти и схватился пальцами за обивку дивана. Время, казалось, замерло и текло бесконечно. Они так и сидели, почти безучастный Хинтер и старательно работавший ртом Мирон, который временами все же отстранялся, вдохнуть хоть немного воздуха, и не решался брать глубоко. Дима не настаивал и предоставил подростку возможность научиться самому. Когда он все-таки почувствовал подходящий оргазм, то вздрогнул, отстранился и кончил себе в ладонь. Мирон, словно отравленный ядовитыми миазмами мужского тела, с трудом поднялся на ноги, и его тут же обильно вывернуло прямо на пол. — Ну вот, ляля. А я уже подумал, что инициация прошла неплохо, — покачал головой удивленный Хинтер. Но говорил он спокойно, удовлетворенно, и как будто совсем не злился, что парнишка заблевал ему пол. Мирон поднял на него ошалелый взгляд, и через секунду разрыдался от отвращения к ситуации и к себе. И вот, лежа голышом в своей комнате, запачканный собственной спермой, Мирон вновь почувствовал себя отвергнутым, мерзким и грязным и разрыдался, уткнувшись лицом в подушку.