До (о)дури

      Тарталья неторопливо спускается влажными от слюны губами по раскалённо горячему члену Чжун Ли; из-под полуприкрытых ресниц наблюдает, как подрагивает напряжённый живот, ладонями касаясь дрожи разведённых бёдер; трогает языком подтянутые яйца и с довольной усмешкой слышит, как его ведёт, как волей-неволей глубоко из груди вырывается низкий, довольный стон.       Высшей награды, чем его возбуждающие, хриплые, ласкающие слух стоны, в мире просто не существует. Чжун Ли, способный часами болтать об истории, традициях и прочих до черта скучных вещах, в постели на удивление молчалив. И звуки, которые Тарталье такими стараниями удаётся из него добывать, – это всё, что можно заполучить.       Хватает этого едва ли. Смехотворно.       И когда пальцы Чжун Ли вцепляются Тарталье в гриву, он мурчит, ласково и признательно, поднимаясь так же неспешно, как опускался. Обхватив ствол ладонью, Тарталья направляет торчащий член к себе, кладёт крупную головку на язык и удерживает одними губами. Выжидает. В конце концов, должны же и боги когда-нибудь терять терпение.       Чжун Ли дышит тяжело, слегка поёрзывает, завуалированно призывая двигаться, но этого недостаточно. Если он думает, что отделается одним языком тела, то страшно заблуждается. Нужны слова. Нужно пошевелить своим длинным драконьим языком и сказать как есть.       — Чайлд… — наконец выдыхает Чжун Ли, резко стискивая прядь его волос. Делает он это скорее машинально, но Тарталья сладко хнычет, наслаждаясь небольшой грубостью.       Он вбирает член чуть глубже, скользит пальцами по бедру, останавливаясь на стыке ноги и бока и надавливая подушечками на тазобедренную кость.       — Двигайся, — побуждает Чжун Ли сдавленным голосом.       Тарталья медленно поднимает глаза, прослеживая мышцы пресса и груди, цепляя взглядом твёрдые соски, выдающиеся ключицы и дёргающийся кадык и, наконец, доходя до лица; выпускает головку изо рта и вскидывает бровь.       — Куда? — спрашивает он с издёвкой, с, несомненно, режущей ухо насмешкой. Он надёжно удерживает член за основание, так что никакое елозение не помогает, и Чжун Ли выдыхает тяжелее обычного, с ноткой раздражения да разве что не обиды.       — Пожалуйста, — просит Чжун Ли, спустя несколько секунд наполненного нерешительностью молчания, и это гораздо, гораздо лучше.       Тарталья ласково потирается щекой о член, никак не унимаясь:       — «Пожалуйста»?       Чжун Ли раздражённо фыркает и оттягивает его за волосы, вынуждая задрать голову ещё выше. Янтарные глаза так зловеще сверкают, что Тарталья, не сдержавшись, протяжно стонет, стискивая бёдрами запрятанный в одежду стояк.       — Пожалуйста, возьми мой член в рот, — Чжун Ли произносит это так непринуждённо, как будто закупается кристаллами у торговцев, но все его мышцы до предела напряжены, и от кожи исходит жар.       Тарталья усмехается.       — Надо же, какие мы вежливые, — в ответ он сжимает эрекцию в кулаке так же сильно, как натянута кожа головы: архонту не страшно, архонт перетерпит. Судя по закушенному стону, архонту такое даже по нраву.       Когда Чжун Ли слегка разжимает пальцы в его прядях, Тарталья полуприкрывает глаза и сосредотачивается на длине, уже давно готовой к тщательной обработке. Высовывает язык и самым кончиком жмётся к уретре. Отстраняется.       — Так?       Чжун Ли выдыхает нетерпеливое «да» и с силой надавливает на затылок, толкает вперёд. Тарталья, сопротивляясь, опускается ртом на член всё же медленно – некуда торопиться, – опирается о голое бедро и сжимает кожу пальцами.       Он всасывает член глубже, прижимаясь корнем языка к головке и с наслаждением пробуя предэякулят. Смазка приятно дразнит рецепторы, растекаясь по языку.       Тарталья выпускает ствол изо рта только затем, чтобы бесстыдно признаться:       — Обожаю тебе сосать…       Пальцы массируют кожу головы. Чжун Ли хмыкает, поглаживая Тарталью, как щеночка, и, отпустив, наклоняет голову вбок.       — Обожаю, когда ты мне сосёшь.       У Тартальи перехватывает дыхание. Он слишком резко втягивает воздух ртом, не веря своим ушам. Надежда услышать от Чжун Ли что-нибудь подобное отлетела, откинулась и погасла ещё в оны дни. По-видимому, наглая провокация рано или поздно приносит свои плоды.       — Чёрт, как же горячо, — Тарталья жарко выдыхает на перегретую кожу, чувствуя под пальцами лёгкую дрожь.       Он не отрывает взгляда от пронзительных янтарных глаз, когда обнимает член губами; не смыкает век, когда принимается покачивать головой, проскальзывая по влажному от слюны и смазки стволу. Насколько бы ни был неудобен угол, учитывая по большей степени сидячее положение Чжун Ли, он не отводит глаз. Он упрямо смотрит в душу своему несносному (крышесносному) бойфренду, пытаясь вызвать такую реакцию, чтобы всё внутри отзывалось волнующим трепетом.       Тарталья выбирает размеренный ритм, идеально в него укладываясь: не задыхаясь, но и не медля. Дышит носом, втягивая будоражащий запах кожи и возбуждения, и вынуждает Чжун Ли тягуче постанывать. Это самый лучший на свете звук. Голос своего бога Тарталья готов слушать непрерывно. Всю жизнь.       — Чайлд, — зовёт Чжун Ли, и Тарталья знает, как ему хорошо.       Ему самому до одури хорошо.       Укусив Чжун Ли за внутреннюю часть бедра, Тарталья смотрит, как его передёргивает. Член так и пульсирует, притягивая к себе внимание, но Тарталье хочется чего-то ещё, и он не торопится возвращаться к прерванному занятию.       — В чём дело? — Чжун Ли высказывается требовательно, и это даже не звучит вопросом, скорее похоже на запугивающее: «Делай как следует, не то познаешь праведный гнев камня». Тарталья с этим гневом знаком и ужаса не испытывает. Он с улыбкой покоится щекой на бедре, дожидаясь, когда Чжун Ли смягчится. И тот после долгого выдоха, действительно, смягчается: — Чего ты хочешь?       Тарталья выпрямляется, забирается на диван, обхватывая ногами бёдра Чжун Ли и притираясь задницей к стояку сквозь ткань штанов. Он упирается ладонями в крепкие покрытые чешуёй плечи и, склонившись, шепчет Чжун Ли в самые губы:       — Говори со мной грязно…       Чжун Ли хмыкает, скользя пальцами по обнажённой спине, вдоль хребта, и Тарталье кажется, он сейчас ему всё нахрен сломает. Вырвет позвоночник и вставит вместо него металлические прутья, чтоб больше не пререкался. Тарталья благоговейно дрожит от этой мысли, наслаждаясь прикосновением холодной нечеловеческой руки к горячей обнажённой коже. Ягодицу, нырнув под ткань, оцарапывают ящеричные когти, и Тарталья резко вдыхает, прикусив губу.       — Насколько грязно? — глаза Чжун Ли сверкают даже при свете дня.       — Грязно-грязно, — просит Тарталья, с предвкушением ожидая любых приказов.       Чжун Ли обнажает остреющие зубы, сноровисто мажет длинным языком Тарталье по губам, так, что он не успевает прихватить даже самый кончик, и грозно рокочет на ухо:       — Всё, чего жаждет сердце, надлежит сначала заслужить, — он сжимает ягодицу, не обращая внимания на то, что рука крупнее и опаснее привычного и тканевая преграда ничтожная. — А ты у меня дрянной мальчик, правда, Чайлд?       Восторженно ахнув, Тарталья прижимается ближе к его телу. Кожа искрится не то электричеством, не то светом; внутренности приваливает камнем, всё падает вниз. И жарко, и страшно, и так приятно…       — Да, папочка.       Чжун Ли натурально рычит, отстраняясь, чтобы пристально вглядеться в его лицо. Холодные пальцы предупреждением сжимаются на горле.       — Как ты меня назвал?       Тарталью штырит. Он тащится от собственных слов, от того, какой странный блеск появляется в узких зрачках с зазубренными краями. От того, сколько эмоций вспыхивает в глазах обычно спокойного и невозмутимого архонта.       — Папочка… — чуть тише повторяет Тарталья провокацией.       — Тебе не стыдно?       Каждая чешуйка плотно скребёт по шее, и кажется, будто змея оплетает по кругу, стягиваясь петлёй и придушивая, но это лишь упреждающая рука Чжун Ли, крепкая, несгибаемая, мощная настолько, что под ней могут хрустнуть кости. Хочется проморгаться, разогнать пелену, но моргнуть сейчас означает на долю секунды перестать его видеть. Недопустимо.       — Нет, — Тарталья нагло трётся, чувствуя напряжение всех мышц в теле под собой, — ни капли.       — Наказание неизбежно, — воркует Чжун Ли, и Тарталья должен признать, пока у него неплохо получается. — Встань.       Он поднимается на дрожащих ногах и под давлением сильной руки ставит колено на твёрдое плечо. Тарталья знает, какой соблазн для ящеричных когтей разорвать его штаны на тряпки, но пальцы, внезапно нежные и человеческие, разбираются с ними привычным способом. Сколько же ласки в этом существе…       Тарталья выдыхает, получив долгожданную свободу, и резко втягивает воздух обратно, когда длинный раздвоенный язык оплетает головку, которой он невольно успел ткнуться в мягкие губы. Язык скользит дальше по дико возбуждённой коже, наматываясь на весь ствол. Острых зубов не чувствуется. Умение Чжун Ли по желанию изменять любую часть своего облика не перестаёт поражать.       Если это и наказание, то только в области неудобства: согнувшись пополам под драконьим натиском, Тарталья кое-как хватается за спинку дивана и покачивается вперёд-назад, насколько позволяет позиция вместе с руками на бёдрах. Если бы не эти руки и не этот чудесный язык, он, вне всяких сомнений, перелетел бы через борт и прочесал носом пол. Чжун Ли этого не позволит.       Стоит только представить, как Моракса охватывает злость, ощутить его напряжение в этот момент, услышать его голос, увидеть испепеляющий взгляд… Но он слишком для этого терпелив и чересчур заботлив. Настоящего вреда он не причинит никогда.       Тарталья задыхается, всхлипывает, теряется в том, как Чжун Ли много, в исходящем от него жаре и тепле рта. В том, как тонкий кончик языка втискивается в уретру, пробирая до крупной дрожи во всём теле. Тарталья вскрикивает, брызгая спермой в обволакивающий рот, и, накренившись, медленно заваливается на бок. Его подёргивает ещё несколько мгновений.       — Как ты это… де… — из-за выбитого из лёгких дыхания фраза скрипуче обрывается.       Чжун Ли хватает его за предплечье и тянет обратно, рывком усаживая к себе на колени, прямо такого размякшего и ослабшего.       Тарталья кое-как держится, обвив шею, и в глазах двоится.       — Наказание мне понравилось, — признаётся он, расслабленно моргая. — Только ещё бы хотелось, — полуотцепившись, он ведёт подушечками по рельефной грудной мышце, — чтобы папочка меня трахнул.       Неодобрительное фырканье эхом проносится вдоль позвонков. Чжун Ли любопытствует:       — С чего ты взял, что заслужил мой член?       Вторая волна возбуждения раскатывается по ногам и подмывает к паху. В голове воцаряется блаженная пустота. Если Тарталья и издаёт какой-то странный звук, ему всё равно. И какого хрена Чжун Ли так долго молчал, раз умеет так говорить? Поистине загадочное существо. В голосе столько серьёзности и стали, столько насмешливой снисходительности, что непонятно, где игра кончается. Приходится напрягать улетевший мозг.       — Но я столько времени потратил, растягиваясь для тебя, — Тарталья предлагает свой искусительный тон и уставляется Чжун Ли в глаза, забывая моргать.       Давит взглядом, касаясь ладонью грубой холодной щеки, моментально покрывающейся чешуйками. Его так и подмывает для эффекта добавить «папочка», разозлить – или раззадорить, – довести, чтоб сорвался. Чжун Ли скалится, являя заострённые зубы, которые Тарталья так любит, и скребётся когтями по бокам. К ягодицам льнёт каменно крепкий ствол, вызывая дрожь предвкушения.       — Как сильно ты этого хочешь? — спрашивает-утверждает Чжун Ли.       — Не могу терпеть, — хнычет Тарталья от лапы, сжимающей вставший член. Он бы не возразил, если бы грубые ладони порезали нежную кожу. Драконья сущность невыносимо горяча.       Когда с него, завалив на спину, рывками стаскивают штаны и бельё, в голове не остаётся ни одной приличной мысли.       — Трахни меня своим ящерным членом…       Чжун Ли переворачивает его, ставит на колени и локти. Прилегает со спины и шепчет, жарко выдыхая на артерию:       — Сначала я трахну тебя своим ящерным языком.       Этот же язык на секунду оплетает шею, умеренно душит, скользит вдоль позвонков, трогает каждый. Тарталья шумно выдыхает, разводя ноги шире. Влага слюны приятно охлаждает потную кожу, а холодные ладони накрывают и раздвигают ягодицы; Чжун Ли обдаёт кожу посередине жарким дыханием, вызывая по телу мурашки. Он начинает губами, легко, едва касаясь, обсыпая всю область неторопливыми поцелуями.       Тарталье хочется взвыть от всей этой нежности.       Длинный же язык, будто живя своей жизнью, то и дело норовит что-нибудь обмотать и, прицелившись, обвивает яйца, сжимая их так, что приходится закусить губу и резко вдохнуть. Длится это считанные мгновения, а голова положительно кружится. В висках звенит. Но даже это не сравнится с тем, как язык плашмя проходится вверх от промежности до самого копчика.       — Папочка, не томи, — Тарталья только и успевает это выдавить, прежде чем язык, напирая на стенки, проталкивается внутрь.       Он сгребает подушку, утыкается в неё лицом и кричит. Долго и громко, так, что, наверное, сорвётся голос. Но текстура языка настолько приятная, что он готов отъехать прямо сейчас. Когти опасно давят на кожу ягодиц. Он подаётся назад, насаживаясь на язык, и обратно, пытаясь с него соскользнуть, – Чжун Ли не позволяет, оставаясь глубоко внутри. Одна из рук исчезает с зада, и Тарталья догадывается, что он делает.       Сам Тарталья тоже опускает руку, перехватывает себя у основания, потому что в третий раз точно не сможет и ещё слишком рано. Язык безостановочно движется, извивается в теле, надавливая, вылизывая, трахая. Так хорошо, что можно расплакаться. Судорожные всхлипы уже пробиваются наружу, а глаза покалывает от потенциальных слёз.       Такой Чжун Ли, который умеет дразнить и добивать, нравится Тарталье ничуть не меньше сосредоточенного, отстранённого консультанта, излучающего знания и силу. Рекс Ляпис, чей напор неумолим, бесцеремонно срывает крышу.       — Хватит! Я!.. — Тарталья взмаливается, разжав челюсти, зажимавшие край подушки. Он даже не заметил, когда успел вцепиться в неё зубами.       Он замечает только, как глубоко проникает внутрь змеиный язык, нещадно задевая каждый нерв, и как затем бесследно исчезает.       На поясницу ложится холодная ладонь. С виска на обивку капает пот. Тарталья замирает. Распахивает глаза, прогибается ниже, оттопыривает зад и как можно соблазнительнее воркует:       — Вставь мне.       Одно осознание, что Чжун Ли сейчас толкнётся и застынет внутри каменным изваянием, посылает по телу раздразнивающие сигналы. Но Чжун Ли почему-то заставляет себя ждать. Полминуты не происходит ничего. В раскалённом воздухе витает странное напряжение, из-за которого Тарталье кажется, его оставили наедине с иллюзией, а сам архонт давно испарился.       Тарталья ёрзает, приподнимается, собирается глянуть через плечо – ровно в этот же момент в ягодицу впиваются острые зубы, и он вскрикивает, вздрагивая от лёгкой боли и струек крови, стекающих по коже вниз. Крупная головка упирается во вход, но давление слишком слабое. Тарталья выдыхает сквозь сжатые челюсти, сдерживает ругательства, которые однозначно не придутся по вкусу его лично приручённому ящеру.       — Что, богам торопиться некуда? — Тарталья криво усмехается, ещё не забыв, как сам совсем недавно мучил Чжун Ли медлительностью, и уже примерно догадываясь, к чему всё идёт. — Заставишь меня умолять?..       На самом деле, выпрашивать – это именно то, чего он так хочет. Жаждет, чтобы вынудили унижаться, просить, поклоняться члену, который ещё необходимо заслужить. И он готов. Осталось лишь дождаться команды.       — Нет.       Удивиться Тарталья не успевает: Чжун Ли подаётся вперёд одним литым движением и сразу набирает темп, побуждая двигаться в такт. Это подло! Тарталья был готов ко всему, но не к такому. Его насаживают на твёрдый, будто каменный, ствол без тени сочувствия, разрешая только пронзительно поскуливать. Не то чтобы здесь кто-то в сочувствии нуждался, просто это… странно.       Ягодицу саднит, и кажется, словно Чжун Ли вплеснул в кровь яд. Перед глазами мутно, в голове какой-то неясный шум, мышцы ноют… Это бы пугало, если бы в остальном не было так хорошо. Слишком хорошо. Шумно не только от крови в висках – хриплое хныканье чередуется с протяжными стонами, которым вторит басовитое рокотание между лопаток, где Чжун Ли, периодически замедляясь, оставляет короткие поцелуи.       Тарталья думает, что не переживёт этот раз, но на такой исход вполне согласен.       — Чайлд, — холодные губы нежно касаются загривка.       Под рёбрами в самом низу приятно тянет.       — Д-да? — едва не беззвучно отзывается он, не сдержав жалостного всхлипа.       Он готовится услышать что-то тёплое, ласковое.       Зря.       — Кончишь без рук, — невозмутимо заявляет Чжун Ли, будто не в его голосе секунду назад звенели трогательные нотки, в доказательство ладонями припечатывая запястья Тартальи к дивану, и чуть тише добавляет: — Ради папочки.       Ради папочки. Достаточно одних этих слов, не говоря уже о давящем на стенки драконьем члене. Это самая малость среди всего, на что он готов ради Чжун Ли. В голове расстилается волшебный туман. Если бы нужно было дать ему цвет, Тарталья с уверенностью указал бы на золотистый.       — Хорошо, хорошо, — машинально кивнув, Тарталья прерывисто дышит, пока Чжун Ли устанавливает неторопливый ритм.       — Послушный мальчик, — так жестоко хвалит его Чжун Ли, вряд ли догадываясь, что творится у «мальчика» на душе.       Член проникает настолько глубоко, что кружится голова. Тарталья искусывает губы, всем телом подаваясь назад, навстречу, и пьяно хнычет, и беспомощно постанывает, и забывает обо всём, распираемый чувствами и жёстким стволом.       Широкая грудь, прилегающая к спине, остужает чешуйками. Ему хочется, чтобы эти чешуйки разодрали его кожу, исполосовали узорами, отпечатались замысловатым рисунком, вожглись в него раз и навсегда. Чжун Ли счёл бы его сумасшедшим. Он бы всё равно не выбросил те, которые уже успел украдкой забрать себе.       Это даже легче, чем он предполагал. Чжун Ли всего лишь стоит чуть ускориться и закусить его плечо, оставляя кровавую отметину и там, как он, сам не до конца осознавая, окропляет диван белёсыми брызгами. Чжун Ли хватает его поперёк груди, удерживая и не давая рухнуть без сил. Так же серьёзно может выжать только тёмная форма. Нет, пожалуй, даже ей не сравниться с тем приятным утомлением, которое остаётся после секса с Мораксом.       Самому Мораксу нравится оставаться погребённым внутри и еле ощутимо покачиваться вперёд-назад, неспешно подступая к разрядке. И пока он это делает, на Тарталью обрушиваются самые разные слова и фразы, обволакивающие внутренности успокаивающим теплом. А когда изливается, хочется не расцепляться. Застыть единым целым.       Красивая получилась бы статуя.       — Тебе понравилось? — осторожно уточняет Чжун Ли и терпеливо ждёт, словно на этот вопрос можно ответить отрицательно.       Глубоко вздохнув, Тарталья довольно мычит, наконец расслабляясь и опускаясь на подушку. Чжун Ли всё же их рассоединяет, но следом устраивается рядом, длинным языком слизывая с плеча им же вызванную засохшую кровь. Тарталья наблюдает за ним приоткрытым глазом, догадываясь, что на ягодице осталось нечто похожее.       — А тебе? — спрашивает он и не понимает, почему сердце так волнительно стучит в груди.       — Да, — нечеловеческие черты принимают свой обычный вид, но мерцающий свет в дико красивых янтарных глазах никуда не исчезает. — Мне нравится быть с тобой. Пробовать что-то новое, пусть я к этому не привык.       Ах, Чжун Ли. Такой всезнающий и такой наивный. Спустя столько лет лишь начинает изучать свои кинки.       К счастью, время на их стороне. Упущенное легко можно наверстать.