***
Небо заволокло свинцовыми тучами, словно сегодня солнце было особенно стыдливым. Над поседевшими волнами кто-то разодрал туман в клочья, и вся природа будто бы замерла в ожидании грядущего шторма. Только тонкие силуэты чаек зыбким дымком метались над поверхностью океана да грустно кричали, вторя тревожным мыслям в голове Ши Уду. Он отправился на утреннюю пробежку, с усилием бросая сонное тело навстречу прохладному ветру, утренний воздух был свеж и обжигал легкие. Однако сколько бы Ши Уду не бежал, мысли и ощущения следовали за ним верным псом, не отставая ни на шаг. Сколько не насаживался грудью на встречный леденящий поток воздуха, оттуда не пропадало чувство тепла. Сколько не считал про себя, чтобы не сбиться с ритма, через строки цифр то и дело проглядывали чужие глаза с солнечной радужкой. Смотрящие порой так, словно Хэ Сюаню нужна была регистрация прав собственности не на маяк. А на Ши Уду. Художник едва не споткнулся от последней мысли. Остановился. И тут же отвесил пощечину самому себе. Им стоило поговорить, прояснить все между собой. Пока мысли, ощущения, слова не выпорхнули из груди стаей непослушных птиц, выклевывая глаза обоим, превращая в безумных, влюбленных слепцов. Не замечающих недостатков друг друга — до тех пор, пока избирательная слепота не пропадет, обнажая, словно весной, под прекрасным белоснежным покрывалом неприглядную грязь. На перила железной лестницы, поднимавшейся к маяку, оседали капли тумана — Ши Уду цеплялся за покрытые деревом и лаком поручни, но его ладонь соскальзывала, не находя опоры. Подниматься было опасно, а шторм бежал к берегу быстрее его. Ветер растрепал волосы, дыша в затылок, грудь горела после пробежки и ускориться никак не получалось. На мгновение Ши Уду охватила паника. Что будет, если он не успеет добраться до их безопасной гавани, до маяка? «Решится вопрос с тем, кто владелец этой земли», — заметил в голове циничный голос, и художник почти поддался ему — ослабил хватку пальцев, замедлил шаг. Кому он нужен здесь, на самом краю земли? Никто не заметит его исчезновения. В горле сделалось противно и горько, как после рвоты. Люди на маяках имеют свойство пропадать. Внезапно чья-то рука крепко схватила его ладонь, резким рывком вынуждая продолжить движение. — Совсем спятил?! — проорал над ухом знакомый голос, тут же разворошивший угли в груди до пылающего жара. — Нельзя останавливаться! Держись за меня, мы дойдем! Ши Уду подчинился внезапной властности, прозвучавшей в голосе Хэ Сюаня. Тот, казалось, был зол, но упрямо поднимался вверх, умудряясь еще и тащить за собой Уду — вопреки усилившемуся ливню, бьющему в лицо обоим, вопреки порывам ветра, норовившим сбросить их с лестницы. Хэ Сюань как-то хитро цеплялся за перила — не сверху, а немного сбоку и снизу, впиваясь пальцами в резьбу перекладин, служившими подпорками. К тому же, у него на руках были садовые перчатки с пупырышками, что помогало увеличить силу трения и держаться крепче. Совместными усилиями они смогли подняться ко входу, ввалиться внутрь и с трудом закрыть дверь, оставляя шторм за пределами маяка. Уду тяжело дышал, пытаясь восстановить дыхание. Хэ Сюань сидел рядом, прислонившись к нему, макушка к макушке. — Ты, я так понимаю, все-таки решил повесить на меня убийство, — проворчал он, глядя куда-то в сторону. — Так хочешь мне насолить? Твоей жизни это явно не стоит. — Спасибо, — негромко произнес Ши Уду, впившись пальцами в собственный загривок, будто бы там была какая-то кнопка, которую следовало держать нажатой. Эти слова гулко упали между ними и воцарилась тишина. Через несколько минут после того, как оба вслушивались в гул стихии за окном, Ши Уду вздохнул и поднялся. Им обоим следовало обсушиться. — Чур, я первый в душ, — пробормотал он. Хэ Сюань ничего не ответил — не счел нужным. Лишь сидел, опустив голову, словно оглушенный. Оказавшись под теплыми и ласковыми струями — резкий контраст по сравнению с ледяным колючим ливнем снаружи — Ши Уду задумался. Значит, ему предстояло сделать Признание. От подобной мысли живот скручивало, настолько отвратительно это напоминало романтические фильмы, которые он ненавидел. И мог поклясться, что только в помазанных маслом сюжетах все шло по накатанной и хорошо. У них же с Хэ Сюанем… Они были словно два тигра на одной горе. Непримиримо столкнувшиеся живым пламенем в самом начале своего знакомства. Устроившие соревнование из проживания на маяке. В какой-то момент даже вступившие в драку. И… проигравшие в тот момент, как испытали что-то, помимо настороженности и неприязни. Ши Уду вернулся из ванной комнаты пять минут спустя. Свято место пусто не бывает — Хэ Сюань тут же проскользнул внутрь, и умолкнувший было душ вновь зашумел. Пока сосед согревался с холода, Ши Уду напряженно думал. Чувства внутри запутались в сложный клубок, и он никак не мог найти нить, за которую следовало потянуть, чтобы вывести их обоих из этого лабиринта Минотавра. — Семь юношей и семь девушек… — пробормотал он. — Что с ними? — Хэ Сюань умел ходить тихо, если хотел, Ши Уду и не заметил, как тот закончил плескаться. Его взгляд остановился на темных волосах, прилипших к скуле. — Отданы на заклание человеку с бычьей головой. Люди на маяках имеют свойство пропадать — это с ними и случилось. А что случается с пропавшими людьми? Куда они исчезают? Что переживают и чувствуют? Наверное, Ши Уду теперь знал ответ на этот вопрос. На маяке он был в другой вселенной, поначалу незнакомой, но медленно принимающей в свои объятья чужаков. Эта вселенная, стоило здесь прижиться, становилась похожей на материнскую утробу, и Уду казалось, что стоит ему её покинуть, он тоже закричит. И единственным человеком кроме художника, тоже принадлежащим этому месту, странным образом порождённым им, оказался его угрюмый сосед. Они пропадали снова и снова, Ши Уду пропадал и сейчас, глядя, как Хэ Сюань вытирает мокрые волосы полотенцем — что-то ему это напоминало. Разве что на этот раз одежды на нём было побольше. — Когда ты сказал, что не хочешь, чтобы я уезжал… — Хэ Сюань замолчал, едва начав говорить. — Да? — очнулся от размышлений художник. — Нет, — покачал головой бывший солдат. — Ничего. Снова тупик. Сплошная стена. А ведь она невысокая, вдруг понял Ши Уду. И чем штурмовать её, надеясь, что крепкая каменная кладка, подобная той, что сейчас защищает их от буйства стихии, распадётся от следующего удара… не проще ли, не быстрее ли перешагнуть, перепрыгнуть, перелезть? Со стороны Ши Уду послышался тяжелый вздох. Они оба были достаточно упрямыми, чтобы скрывать свои чувства, и любой разговор обещал привести в никуда. Словами у него редко выходило что-то выразить. Поэтому… — Давай я тебя нарисую. Хэ Сюань вновь взглянул на него с удивлением, однако, видимо, уже привыкший к заскокам творческой личности, кивнул: — Ну давай. В омуте синих глаз почудилось что-то… как маленькая серебристая рыбка, на мгновение мелькнувшая в глубинах вод. — Только тебе придется раздеться. — Зачем ещё? — нахмурился мужчина. — Не люблю рисовать одежду. Хэ Сюань пожал плечами и медленно, словно сомневаясь, стянул рубашку. Зябко повёл плечами — ему тут же стало неуютно. Ши Уду видел его обнажённым и раньше, но раньше он никогда не был объектом его столь пристального внимания. Хэ Сюань и все его шрамы. Все ранения, что он получил — пулевые, колотые, даже шрам от аппендицита. Он словно был книгой для слепых, которую хотелось не изображать — читать кончиками пальцев. Множество страниц не прозвучавших историй. Множество не ставших для них реальностью слов. — Давай только быстрее, — вздохнул Хэ Сюань. — Не торопи художника, — осадил его Ши Уду, рассыпая по столу кисти и карандаши. На сей раз вместо мольберта он использовал небольшой планшет, на котором закрепил лист, и, время от времени поглядывая на Хэ Сюаня, начал наносить первые штрихи. Иногда его взгляды задерживались на груди и тогда на лице Ши Уду проступало некое странное выражение, но после — исчезало, едва он возвращался к листу. Когда Хэ Сюань в очередной раз сменил положение, пытаясь прикрыться, Ши Уду вздохнул, поднялся с места и приблизился к своей модели. — Не двигайся, пожалуйста, — попросил он, мягкими прикосновениями поправляя позу. Скользнул пальцами по щеке и подбородку, чуть поворачивая голову правее и заставляя приподнять. Провёл обеими ладонями по плечам, выпрямляя осанку, скоординировал положение рук. На мгновение в Ши Уду поднялось желание тоже стать частью рисунка, покрывающего тело Хэ Сюаня, стать частью его жизненного опыта. Стать… его. Внутри крепли правильные слова, но он боялся, что для того, чтобы им родиться, чему-то в нем придется умереть. — Вот так и сиди, хорошо? Хэ Сюань снова ссутулился, стоило Ши Уду отстраниться, но тут же попытался принять прежнее положение. — Вот уж не думал, что людей искусства интересуют уродства, — проворчал он. Прикосновения, легкие, но уверенные, будоражили то, что Хэ Сюань не так давно хотел запихнуть поглубже в душу и не вынимать, не ранить себя привязанностями. Однако теперь, когда во взгляде Ши Уду порой мелькали те же искры, зажигавшие лучи надежды… Кому будет лучше от сокрытия чувств? Но вместе с осознанием подняло голову и отроческое желание впечатлить. Не быть… собой. Не быть сломленным. Не нести на себе все эти сколы и трещины в керамическом сосуде, который представляло собой его тело и разум. Ши Уду непонимающе моргнул: — Какие уродства? — Мои, — произнес Хэ Сюань как что-то само собой разумеющееся. — Эти все. — Он указал взглядом на свои шрамы. Ши Уду снова коснулся его кончиками пальцев, на этот раз скользнув ими по груди, словно оценщик старинной вещи, сдаваемой в ломбард. Ощущение… волновало. Книга читалась. И внезапно клетка внутри задрожала и сделалась совсем прозрачной, выпуская наружу бьющиеся в груди слова. — Я не видел никого красивее тебя, — с обезоруживающей искренностью признался он. Хэ Сюань почувствовал, как что-то в нем, кажется. уже вечность висящее на тонкой ниточке, оборвалось окончательно. Чему-то внутри стоило умереть, чтобы родилось новое, не такое застарело-воспаленное — живое, сияющее. Глядя на Уду, он словно раздирал корку на едва затянувшейся ране — а теперь корка отвалилась окончательно, и оказалось, что под ней и шрама-то уже не осталось. По крайней мере, выбранный им человек его не видел — потому ли, что не знал Хэ Сюаня без этой раны, или ещё почему, но он не видел тех руин, что бывший солдат считал собой. И по кирпичику Хэ Сюань собирал из этих развалин новое: обжитый дом, в котором есть место другим людям. Теперь его руины стали местом, которое может быть кому-то дорого. Он строил из себя самого маяк. Жар затопил его, и он поднял голову, чтобы встретиться взглядом с Ши Уду. — Ты сейчас серьезно? — произнес он медленно. Пальцы Ши Уду дрогнули у него на груди. — Да. «Чёрт тебя возьми, Уду. Ты мог выбрать любого. Ты красивый, с тобой есть о чем поговорить, у тебя денег куры не клюют — что еще надо? И ты выбрал — кого?..» Хэ Сюань накрыл его пальцы своими. Руки у Ши Уду едва заметно подрагивали — их хотелось успокоить. И бывший военный, зная, что то, что он собирается сказать, взволнует Уду ещё больше — может, и вовсе оттолкнет — обхватил чужую ладонь своими двумя, словно воды из ручья набрал. — Я хочу тебя, — глухо произнёс бывший солдат. Может, и оттолкнет. Но он заслуживает честности Хэ Сюаня. Кадык Уду дрогнул вверх и вниз — точь-в-точь поплавок при набежавшей волне. Словно дернулась зацепившаяся за крючок рыбка. Он посмотрел на Хэ Сюаня своими невозможно-синими глазами, в которых было слишком многое, чтобы сказать вслух. И пока их взгляды влекло друг к другу, словно магниты, пока он забывал, как дышать, лодочка его рук спокойно дрейфовала в ладонях военного. Её не штормило впервые за многие годы. — Я знаю, — спокойно ответил он. — И это взаимно. Слова были сказаны, и Хэ Сюань медленно провел рукой по скуле Ши Уду, пока пальцы другой переплетались с чужими. Он чувствовал, что тонет, медленно и неумолимо тонет. Как тогда, свалившись в воду и впервые увидев Ши Уду с ещё не выпрямленными волосами — впервые увидев Ши Уду настоящим. Тогда-то всё и началось. Он хотел бы, чтобы их первый поцелуй был не таким… внезапным, суматошным, смазанным. Он хотел бы, чтобы это случилось так, как сейчас, когда его губы мягко коснулись губ Уду, а язык скользнул меж ними. Художник прикрыл глаза, решив прочувствовать прикосновение. Язык Хэ Сюаня кончиком касался чувствительного неба, и от этого ощущения губы Ши Уду распахнулись шире, впуская тот ещё глубже. Весь поцелуй он не отпускал руки возлюбленного, и от дразнящей ласки жар внутри полыхнул сильнее. — Мне кажется, нам срочно нужно в кровать, — легкий изгиб губ, на грани насмешки и желания, затем взгляд — глубокий, полный чего-то темного, но в то же время — взвешенный: — Я правда этого хочу. Хоть это и непривычно для меня. Он прочертил большим пальцем широкий круг по ладони военного, словно налагая какое-то заклинание или заключая контракт. — Я так давно привык считать все своим, что не думал, что захочу принадлежать кому-то. — А я привык, что у меня больше нет ничего своего, и не ожидал, что кто-то захочет быть моим, — негромко признался Хэ Сюань. «И уж точно не ожидал, что произнесу это вслух», — мысленно добавил он. Что-то искрилось между ними — это было даже не желание обладать, не нетерпение скорее брать и отдаваться. Нечто куда более мягкое и в то же время пронзительное. Словно они обнажились друг перед другом, ещё не сняв одежды. Они не разнимали рук, добираясь до постели. Хэ Сюань уложил Ши Уду на простыни, неторопливо скользя ладонями под свитер, в котором его любовнику уже должно было быть жарко. — Как ты хочешь? — прошептал бывший солдат. Уду медленно вдохнул, словно воздух в его легкие мог попасть лишь вслед за движением рук Хэ Сюаня. Те поднимались все выше, словно море в час прибоя. В словах не осталось изворотов, изгибов, всего наносного. Они били напрямик и наотмашь. — Хочу под тобой. Хэ Сюань глубоко вздохнул, услышав ответ. Он помог Ши Уду избавиться от свитера, а затем и от брюк. Взору открылось изящное тело, с гладкой кожей и уже напрягшимися сосками. Хэ Сюань коснулся губами дорожки волосков, уходящей под резинку белья, которое натягивал твёрдый член — на ткани было влажное пятно, и это окончательно сводило с ума. — Я не лгал тебе, — прошептал Уду. Хуже всего было не обнаженное тело, а вот такая душа нараспашку. В мире, в котором он жил, так ходить было нельзя. Но что-то внутри жаждало довериться Хэ Сюаню, позволить ему видеть его таким. Он гладил его лицо, скулы, волосы. Трехдневная щетина колола кончики пальцев, и Уду мягко улыбался этому. Хэ Сюань поднял на него взгляд, словно эти слова отвлекли его. — Насчет чего? — тихо поинтересовался он, прежде чем прижаться губами к центру ладони Уду, касающейся его лица. — Что хочу. Спокойная нежность солдата звенела очень громко в охватившей их тишине — в последнюю можно было закутаться, как в одеяло. Возможно, оба сошли с ума, но они также были уверены в правильности происходящего. Будто бы и нет в мире ничего более последовательного, чем рука Хэ Сюаня, скользящая по бедру Ши Уду. — Я вижу, — Хэ Сюань лишь улыбнулся одними уголками губ, стягивая нижнее белье с бедер Уду и обнажая уже давно твердый член. Он коснулся губами головки, начиная мягко ласкать, не спеша принять сразу глубоко. Провёл языком по всей длине, сам упиваясь наслаждением любовника. Пальцы Уду царапнули простыню, и он несколько раз дернул ногой, когда сладкая дрожь распространилась по телу от места прикосновения губ партнера. Дыхание углубилось, и ему казалось, что с каждым вдохом он впускает в себя больше Хэ Сюаня, и они становятся неразличимы, как две капли воды. Уже смазанные пальцы Хэ Сюаня тем временем спустились ниже, к туго сжатому входу, расслабляюще массируя колечко мышц и проникая внутрь — сначала всего на одну фалангу, а после и полностью. Он не переставал тем временем ласкать Ши Уду ртом, сам всё сильнее возбуждаясь от этого. Уду тихо застонал, разводя бедра шире, полностью раскрываясь перед Хэ Сюанем. Мягкие движения языка заставляли тонуть в сладкой неге: он сам не заметил, как вцепился пальцами в плечи военного. Тот добавил смазки и вошёл уже двумя пальцами, а после, убедившись, что Ши Уду достаточно для этого растянут — добавил и третий, стараясь при движении задевать внутри простату. — Все в порядке? — прошептал Хэ Сюань, выпуская член изо рта. — Да, — немного резко ответил Ши Уду, подавшись бедрами навстречу, — Не церемонься, я тебе не барышня. Впрочем, он не мог не признать, что нежность Хэ Сюаня действовала на него, словно холодный алкогольный напиток в жаркую ночь. Бывший военный показал себя резким и нелюдимым, он входил в комнату, словно на парад, приставляя одну ногу к другой и только после этого делая шаг. Он говорил словами — короткими, как удар ножа мясника, глухими, как стук разрываемой кости. Он жил, видимо, ещё среди войны, осторожный, словно дикий зверь, и вот сейчас, когда этот неукротимый человек обращался с ним, как с драгоценностью… Он поджал пальцы на ногах, прикусывая губу и сдерживая рвущийся стон. — Как скажешь, — выдохнул Хэ Сюань — он наверняка хотел сказать это с усмешкой, или саркастично, но вышло только выдохнуть эти два слова, настолько его вело от нетерпеливости Ши Уду. Он всегда был… сдержанным. Словно выпрямленные его кудри, приглаженные и прилизанные, чтобы никто не посмел допустить мысли о том, что этот человек не безупречен. Однако Хэ Сюаню стоило лишь один раз уронить его в воду, чтобы увидеть весь тщательно скрываемый пыл. Он подхватил Уду под колено и начал медленно входить в тщательно растянутое отверстие. Вдох. Толчок — сильный, торопливый, но все же осторожный — ворвался в сплетенье тех сложных чувств, которые художник испытывал к Хэ Сюань и прояснил всё между ними окончательно. Когда оттолкнуть не удалось, оставалось лишь сойтись настолько тесно, что спорить начнут уже атомы их тел. Уду уцепился за плечи Хэ Сюаня подобно альпинисту, вознамерившемуся взять прежде непокоренную высоту. Подтянулся ближе, жаром своего тела обжигая чужую кожу. Фрикция заставляла желать большего, и жаждущий стон упал прямо в ушную раковину Хэ Сюаня. Звук этот проделал долгий путь от уха до самого низа живота, по дороге наследив в сердце, и когда ноги Ши Уду обхватили талию бывшего солдата, тот не смог больше сдерживаться, набирая более быстрый темп. Все внимание, все мысли сосредоточились в человеке под ним, так внезапно ставшем самым близким, настолько, насколько это возможно. Они оба превратились в небольшой шторм — первый, который разразился в пределах маяка. Хэ Сюань накатывал сверху, подобно прибрежной волне, а Уду цеплялся пальцами за простынь, пытаясь удержаться. Тонкая шея, обычно скрытая воротом свитера, манила взор. В какой-то момент их страсти по ней скатилась капелька пота и Хэ Сюань не выдержал — прильнул к белой как крыло чайки шее губами, выписывая немые признания в любви. В момент пика, которого довольно скоро достигли оба, они вздрогнули и выгнулись — арочные мосты, перекинутые от одного сердца к другому. После каждого шторма всегда наступает затишье. Их — лежать рядом, рука об руку, не соприкасаясь, но ощущая присутствие друг друга так явно, как никогда ранее. Все еще ощущая его где-то изнутри. Внезапно Уду поднял руки к лицу и закрыл глаза ладонями, испустив долгий, едва ли не горестный вздох. — Что такое? — недоумевающе спросил Хэ Сюань, что-то внутри кольнуло страхом. — Цинсюань. — Что с ним? — Мы не накрыли аквариум. Он… он видел все эти непотребства! — Он уже взрослый мальчик. — Хэ Сюань откинулся на подушку рядом с Уду. — Или девочка. Пускай сам решает, взрослый же. Вдруг ему вспомнилось, как он пошутил, что рыба всё видит. Смешок вырвался из его груди. «Язык мой — враг мой», — подумал Хэ Сюань.***