Отражение пламени

Проживание в поместье Ренгоку оказывается теми еще плясками на раскаленных углях. Потому что отец семейства откровенно не рад жизни с двумя демонами под одной крышей, один из которых матерый душегуб, а второй — его сын, по его же словам бывший. Аказа бесится, но почему-то хватает одного взгляда от Кёджуро, чтобы его плечи тут же опустились, и он отвел от алкаша пылающий недовольством взгляд… Изменение наступает, когда в поместье прибывает Танджиро Камадо с новым лекарством от Тамаё, призванным притупить жажду. И пусть Хакуджи раздражает то, с какой теплотой его Кёджуро относится к этому сопляку, пропуская на территорию поместья… Когда малец, разозлившись на тираду отца семейства о том, что «лучше мертвый сын человек, чем живой демон», прописывает ему четкий удар лбом, от которого гадкий алкаш оказывается снесен, как подрубленное дерево — Хакуджи не выдерживает. Он громогласно хохочет, сгребает паренька в охапку и, подбросив в воздух, радостно ерошит волосы. И всё это на фоне попыток обоих сыновей семейства Ренгоку привести своего отца в порядок. И после, когда Танджиро, обложившись в семейной библиотеке свитками по дыханию пламени, оказывается потерян для мира, Кёджуро довольно вздыхает и возвращается обратно в свою комнату. То, что за ним туда проскальзывает и Хакуджи, для него совершенно естественно и ожидаемо. Благодаря лекарствам Тамаё бывший хашира пламени почти вернул себе былую ясность сознания, и мог вновь вернуться к тренировке концентрации дыхания. И все же, когда он впервые выпил доставленную ему человеческую кровь, Хакуджи до слёз смеялся с его непонимающей и разочарованной мордахи. Сейчас же он, как и раньше, выпил ежевечернюю дозу лекарства для контроля, наконец смог заставить себя заговорить первым. — И все же, Хакуджи, неужели тебя устраивает такая жизнь? — вдруг спрашивает он, садясь на свою кровать и смерив замершего у дверей Аказу пытливым взглядом. — Э? Ты вообще о чем? — Ты так много говорил о силе. О том, что ненавидишь слабаков. Ты даже меня обратил, как ты тогда говорил, чтоб я навсегда остался молодым и сильным и… — Кёджуро осекается, потому что его валят на кровать, а сверху припечатывает наглая полосатая тушка. В то время, как взгляд уже не размеченных номерами желтых глаз устремляется словно бы в саму душу. — Я тебя обратил, потому что не хотел, чтобы твой огонь потух из-за моей глупости. Потому что не хотел, чтобы ты умер вот так от моих рук, когда я изначально не хотел тебя убивать, — с легкой злостью объяснил он, продолжая придавливать к кровати и неотрывно следя за каждой эмоцией на лице своего демоненка и за бликами пламени в широко распахнутых изумленных глазах. — Вот как? — просто спрашивает Ренгоку, несильно упираясь ладонями в размеченную полосами грудь. — Да. И это… Ты сегодня еще не ел, — не сказать, что Кёджуро устраивает такая смена темы. Особенно когда Аказа склоняется еще ближе, прокусывая себе губу клыками так, чтобы выступила капелька крови. Впервые за долгие дни, проведенные в поместье со дня возвращения, он вновь чувствует эту одуряющую кровь. Припомнил, как на суде, когда Санеми вспорол себе руку, чтобы испытать его выдержку, Кёджуро просто сознание потерял от конфликта инстинктов и воли. Здесь же и близко подобного не было. Это было иначе. Особенно в свете очень даже четких воспоминаний… Кёджуро слабо улыбнулся, подаваясь вперед и слизывая капельки крови с губ. Он может себя контролировать. Это не так, как раньше, когда от крови рассудок мутился. Он может сопротивляться инстинкту. И не видит причины. Полно, да он и так очень странный человек, а сейчас и вовсе не человек. Временно или нет, сейчас особой роли не играет. Он позволяет себе ответить на смотрящий на него в упор взгляд, оценивая довольную усмешку. Да, Аказа всё еще монстр, который ел людей. И, возможно, после победы над Музаном, его будет решено казнить. Ведь решением суда столпов то, что происходит сейчас — это отсрочка до победы. Но это всё будет потом. Кёджуро ясно это понимает. Даже будучи демоном, когда ему позволят ходить на миссии, у него будут все шансы умереть. Так же, как и раньше. Как и тогда с поездом. Он не такой, как Обанай, о влюбленности которого в Мицури не знают наверное только дети, что не факт. Он будет хватать своё, сейчас и сразу, не растрачиваясь на ненужную рефлексию. Кожа у третьего прохладная и белая в противовес теплой и ярко-красной крови. Он ерзает, проводит по губам Кеджуро черными пальцами и вновь увлекает в поцелуй. На этот раз без крови. Но это не значит, что у обоих не едет от него крыша. В это время ладони скользят с его лица по шее, с нажимом проводя по груди и бокам, оставляя белые, стремительно розовеющие полосы от пальцев. Отметин, впрочем, не останется. От осознания того, что его, Кёджуро Ренгоку, в его собственном поместье, где находятся отец и брат, прижимает к кровати демон, рассудок катится прочь. Потому что при всей фантазии такое придумать не смогла бы наверное даже Мицури. Хотя нет. Этот ходячий позитив с косичками походу раскусила обоих еще на суде ибо стреляла глазками красная, как помидорка, и не могла сказать ни единого внятного слова. Зато зыркала ну очень красноречиво и смущенно. — Ты не представляешь, как я мечтал это сделать с того самого дня! — ухмыляется Хакуджи, развязывая пояс истребителя и обводя кончиками пальцев белые, едва заметные сейчас шрамы на животе и груди. Пальцы вздрагивают на солнечном сплетении. От смертельной раны, несмотря на регенерацию, тоже остался шрам. Довольно четкий, похожий на белую звезду. В глазах у Аказы сейчас тоже звезды, во рту пересохло, а руки слегка подрагивают. Кёджуро под ним расхристанный и с легким румянцем, смотрит как всегда прямо, отчего голова идет кругом. Без капли смятения или сомнения. Хакуджи поверить не может, что это всё — сейчас его и только его. Никому не отдаст, у смерти выгрызет. Еще и еще не один раз. И когда широкие ладони с черными пальцами скользят под одежду, дабы снять её, руки Ренгоку стискиваются на его спине, заставляют прижаться вплотную, тихо охнув от изумления. — Мечтал? Значит делай! — ухмыляется Кёджуро, первым целуя демона и чувствуя, как по бедрам уже под одеждой скользят его руки. Аказа не может отказать подобным словам, радостно тискает, гладит, вдавливает в кровать, освобождает от одежды, давая полную волю рукам и фантазии и довольно скалится, понимая, что до рассвета еще очень далеко.