Можно?

Тимо, сжав губы, с нечитаемым лицом считывал ситуацию на поле со скамейки запасных. Два-ноль, свисток дан, и Бундестим проиграла. Общее вялое, суматошное движение на соседних сиденьях подталкивало вставать тоже. Мимо, выбираясь с трибун для сменщиков, пролез, толкнув плечом, Кевин Фолланд. Бывший капитан Байера почти натурально обеспокоенно обернулся, с улыбкой на загорелом лице извинился. А глаза цепкие и пустые. Возможно, он думал только о том, что же значило поражение на стадии игры на вылет. Равновероятно, выискивал в черно-белой толпе Кая, для которого капитаном и другом быть не переставал, без "-экс". Вернер более-менее хорошо представлял, как горели сейчас щёки у, в действительности, крайне честолюбивого Хаверца, ощущал его раздражение и растерянность. Отчего-то, иметь с этим дело не хотелось; Кай должен был и, главное, мог справиться с этим и без него. С плохо объяснимым малодушием немец неприкрыто выдохнул, в очередной раз убедившись, что лидеров в Манншафт всегда и сегодня на поле было достаточно. Нойер коротко прижимал к себе сокомандников, как по конвейеру отпуская их в объятия Матса — в каждую секунду матча такого стойкого и боевого, и настолько же уютно честного, потухшего и раздраенного. Чёрнели блестящие глаза, губы гнулись в успокаивающей улыбке, гостевой комплект сиял на широкой вздымавшейся груди с маленькой гербом и звёздочками на сердце, ради которых Хуммельс разрывал, не жалел себя, дышал и, в конце концов, был просто собой два последних года. Тимо по выработанной на сборах привычке опустил взгляд на затейпированное колено защитника: он сам не знал, зачем смотрел — почти неприлично, — но эта травма будто давала что-то понять ему. Вернер спустился на поле, похлопывая товарищей по плечам, иногда получая какие-то английские поглаживания и окидывая поле слабо обнадеженным взглядом. Он надеялся, что кто-нибудь обнимет Матса ещё на поле, не унося это в подтрибунку. Вероятно, они с ним были теми двумя, кто менее всех имел резоны надеяться на подобное. О Хуммельсе забывали, пока получали свою порцию утешений и наблюдали за его, раздаваемыми с львиной статью, аплодисментами болельщикам. О Тимо — по не до конца ясной для нападающего причине — сложилось неоговоренное общее представление, что "Вернер уходит в себя" и любит переживать удары наедине с собой, копаясь и жалея себя сам. Это правда: часто немец просто ловил в глазах сокомандников порыв подойти, сблизиться в моменте душевно и физически... И от него отрывали руку, как от горячего, обжегшись. Эта дикая смесь будто бы уважения к чужим чувствам и пространству и безмятежного равнодушия была обидна, но Тимо, разумеется, давал этому случаться. Насильно мил не будешь. Ему меньше всего хотелось. Проходя мимо бровки, он увидел формальные скорые объятия Саутгейта и Лёва. Глядел на тренера тупо, растерянно, как на ненастоящего, актера с экрана. Не так много было у них общих сборов, как то, что немец взрастил на подкорке, впитал в себя, как гимн Германии, вместе со всей страной семь лет назад. Тимо так явственно ощутил, что это — прощание... И быстро, с тяжестью отвёл взгляд. Он помнил по первому значимому прощанию, — неловким, порывистым и эффектным для журналистов объятиям с Юлианом — что ему они практически не даются. Ощущение, что видел человека в последний раз, — иррациональное, тревожное — потом разъедает и гложет сожалениями долго-долго. Тимо увидел большие глаза Нойхауса, послушно, горячо всматривавшегося снизу-вверх в кофейный блеск глаз Матса, что-то по инерции и от волнения дотошно объяснявшего, с широкими жестами, полузащитнику Боруссии М. Кажется, Флориан сам подошёл и завёл канитель. Очевидно, защитник с благодарностью купился, дав себя отвлечь. Нападающий Бундестим видел даже на удивление сдержанно аплодирующего Маунта у противоположной кромки поля. Бежать к нему он не собирался. Естественно, не из высокомерия или обиды — в спорте высоких достижений обиженных не бывает, Тимо всё прекрасно понимал и здраво оценивал. Просто... Не тот уровень доступа. Пока они с Мейсоном не так близки, не близкие товарищи даже. Тони застыл, будто всеми забытый или, наоборот, силой воли возвышавшийся над хаосом всех пород вокруг, положив руки на талию. С привычно точеными, холодными чертами, тонким носом, не по возрасту явными морщинами на лбу и обманчиво нездоровыми мешками под стальными глазами. Мужчина смотрел вперёд и немного себе под ноги, чуть приподняв левую на носок, как будто там ещё лежал мяч. Строгие линии губ были неизменны, он, казалось, как всегда владел собой, но глаза тепло таяли... Улыбались с залюбленной, усталой и как будто обещанной навечно нежностью. Парень рассеянно провел ладонью по щетине, как будто стал свидетелем чего-то слишком интимного, незамеченным проходя мимо скамеек, английских и немецких, в подтрибунное помещение. Принёс неизбежно неискренние, вышколенные поздравления единственным двум парням из АПЛ, которые решили его узнать и пожать руку. Форма холодно липла к телу, тянуло в душ, но не в раздевалку, где будет душно и больно. Тимо обвыкло завидовал тем из парней, кому нечего себе предъявить, они сделали всё, что могли. Сам он, верно, примирился с мыслью, что надо сохранять холодную голову и быть собой, но не потерял совесть. Он чувствовал, что тренер оказал всё своё доверие на прощание, хотя мог и должен был заменять его ещё в перерыве. И так ли важно, чья вина: незабившего или Лёва, казнившего и миловавшего немного невпопад последние два года. Обитатели любого из кампо на их тренировочной базе знали, что сражались так же за тренера. Не вышло. В подтрибунном помещении пока было больше персонала и членов обоих штабов, чем игроков. Немцы на поле благодарили немногочисленных фанатов, которых в этот розыгрыш легко было распознать по радужным флагам, и говорили друг другу те горячие послематчевые слова, негласно оставляемые всегда на стадионе. Англичане бродили, улыбались, прекрасно понимая, что давно фавориты в любом из грядущих матчей, пожимали руки своим и махали родным на трибунах. В глухом стадионном гуле Вернер различил как будто легкие, на носочках быстрые шаги за спиной. Ощущение, что его преследовали, что эти шаги были ему. В тот момент, когда немец внезапно обернулся, ему на опережение донеслось собственное имя. Чуть подпрыгнув на месте от резкого торможения, на него широко, бдительно-распахнуто глядел Чилуэлл. Темно-синяя толстовка Трёх Львов все так же глухо застегнута, не тронутая погодой и борьбой укладка, как во время их тихо-смешливой встречи перед игрой: Бен наговорил за полминуты кучу ненужностей, даже неловкостей, и необязательно коснулся затылка Тимо, заставляя того вжать шею в плечи, незаметно отстраняя британца мягкой ладонью, упершейся в грудь. Почему-то Каю удавалось избежать странных выпадов Бенджамина, каждый раз, и Тимо, сдерживая румянец, вроде бы хотел оказаться на его месте. Нападающий смотрел вот уже несколько мгновений чуть снизу, довольно читаемо: зря ты здесь, такое может больше не повториться, иди и празднуй. Чилуэлл отвечал не самым прямым, нагло закрытым за стеной напускного непонимания и ожидания взглядом: знаю, это не сработает, поэтому давай о другом. — Тимо, — решив, что их молчание становится неприличным и двусмысленным, выступил одной ногой вперёд британец. — Поздравляю, — в один шаг приблизившись к защитнику, Вернер неожиданно для себя пошёл ва-банк: немного скованно прижав руки к синей ткани на лопатках, обнял, — Чилли. Он, честно, представления не имел, зачем и как долго Чилуэлл планировал его мучить, а главное — сверлить непонятными, такими чуткими и чувственно блестящими глазами в пол-лица. Отчего-то Чилуэлл слабо охнул, замявшись в неловкой позе, будто и не собираясь отвечать на объятия. Безоружно выставив ладони и прижав плечи к ушам, он позволил немцу довольно скоро отпустить себя. — Спасибо, — иногда Бен был настолько педантично британцем, вот как например эта запоздалая и не нужная уже никому благодарность, что Вернер терялся. Защитник изогнулся и потянулся рукой назад к поясу тренировочных штанов. — Я хотел, — беспрестанно и серьёзно, без сбоев, спокойно глядя в глаза немца, выправил перед собой полотнище, — обменяться футболками. Нападающий оказался обескуражен, как почти в каждую минуту их общения с Чилли, а ещё начал замечать знакомые лица, потихоньку повалившие в подтрибунку, и всё пошло для него слишком быстро. — Она чистая. И сухая. Не засвечена в судейских протоколах, — карамельно улыбнулись уголки розоватых губ Бена, а глаза ни на миг не отпускали Тимо и малейшую его реакцию. — Не думаю, что у тебя много причин, — просто пожал плечами Вернер. — Обмениваются с лучшими или теми, кто впечатлил, — в голосе немца была сухость и прямота, предназначенная, видимо, только для Бундестим. Без нелепых шуток во флеш-зоне и стеснительно-ярких улыбок. — Не говори так, — начал буквально, того явно не имея в виду, наступать Бенджамин, сделав ещё шаг с вытянутой майкой. — Это ведь история. Подумай, вдруг больше так не встретимся. Тимо замер. Ощущение поворотности, конца, уже случившегося, но ещё не совсем прочувствованного, не покидало его с поля. Перед глазами застывший, как на подаче углового, посреди стадиона Кроос; темно-синяя рубашка Йоги... Он не хотел бы о чем-то жалеть потом. И искренне желал бы обменяться с Чилли как с прямым соперником — при других для них обоих обстоятельствах. Попятившись, нападающий вытянул руки и стянул футболку, оставаясь в нижней кофте с длинным рукавом. — Она влажная, но могла бы быть мокрее, — Вернер протянул майку, попутно сжимая пальцами форму Чилуэлла. — В протоколе матча её тоже никто не вспомнит. Бенджамин принял футболку, поспешно запихал за край спортивных штанов, вдруг и как-то неловко толкнув Тимо локтем в грудь и отпихав поглубже, за выступ стены в подтрибунке. Вернер вжался в прохладную поверхность, сверху гулко смотря на Бена, прижимающего обе гладкие, тёплые ладони и торс к глянцевой, облегающей ткани на крепкой груди немца. Стоя вертикально, Чилуэлл почти лежал на нём всем телом; Вернер, по крайней мере, за десять взрывных секунд ощутил его всего. — Чилли, — сдавленным, каменным от растерянности и попыток её скрыть голосом выговорил немец... Тимо никогда не требовал к себе особого внимания, порой сомневался в самом наличии у себя эго, не принимал и точно не хотел бы вызывать или выпрашивать жалость. Но Бен был одним из немногих, кто пошёл за ним. Имел кучу своих причин ликовать и негодовать, а понесся вслед за каким-то Вернером, нелепо обмениваться футболками: "от упустившего тьму моментов и рано замененного форварда не вышедшему даже на замену защитнику". — Мне жаль. Очень, — выдохнул с зажатым горлом, будто Чилуэлл локтем на него давил, воздух перекрывая, а не на груди лежал, Вернер. Нащупал пальцами синюю толстовку на изгибе спины одноклубника, смял-поджал ткань. — Чего? — Бен чуть прищурился, рассеянно, обмякло и одурело улыбаясь, как не здесь. — Что всё так выходит для тебя, — хмуро и просто, не отводя прохладного, всё ещё полного своей Бундестим взгляда, ответил немец. — Я не могу сейчас больше, извини... Слова, ты знаешь, они никогда не давались мне легко. Тимо как будто просил не давить, упрашивал об отсрочке, кричал почти без слов "я не дам тепла, я буду холоден и пуст, а потом мне будет неловко и страшно, что я не могу дать людям то, что им надо, оставь". Нападающий маялся, винил себя и даже находил время беспокоиться о ерунде, какой ему сейчас могли видеться проблемы любого из англичан. — Не беспокойся обо мне, — слегка качнул головой, пытаясь не быть слишком строгим к нему сейчас. — Правда, я действительно прошу, — загорелые ладони проскользили по груди, соединившись в центре. Бенджамин навалился, стоя чуть поодаль, на Вернера так, что был ниже и глядел пугающе прямолинейно, практически не скрывая идеи во взгляде, которую раньше немец встречал... В других глазах и обстоятельствах. И он хотел бы ошибаться, но перепутать чертовски трудно. — Спасибо, — прикрыл глаза, запрокинув голову, с неприятной очевидностью чувствуя теплый вздох и мягкие губы странно близко к чёрной ткани, Тимо. — За поддержку. И спасибо, что без слов, — физическое присутствие на минуты взаимного, всё понимающего, успокаивающего, как расплакавшегося до икоты ребёнка, молчания были тем самым, целебными. Нападающий звучал принужденно, проговаривая всё то, что между ними обоими казалось взаимно очевидным, но Бен видел, как сильно Тимо боялся опять быть неверно понятым, показаться "не таким". Ему было настолько важно не упасть перед Чилли и, главное, не задеть его чувства, что Бен ощутил жжение, какую-то болезненную, не адекватную ситуации очарованность. Вернер, кажется, так хотел оказаться хотя бы в этот раз у дел, втайне желал, чтобы за ним пошли — хоть кто-то — и не дали оказаться надолго, вплоть до завтра, одному со всем... этим. Но угадал это желание только Бенджамин, и поэтому теперь в подтрибунке прохладный вечерний воздух звенел и твёрдел, заставляя немца приподниматься на носочки, спасаться от этого соприкосновения, забыв о куда более опасном, — оставленных на пояснице Чилуэлла широких и горячих ладонях. Англичанин, почти уложив подбородок на ладони на груди одноклубника, пробегал глазами по крепкой шее, покатым плечам и объяснимо притягательным, вкусным изгибам мыщц в облегающей чёрной кофте. — Погляди на меня, — без жалости, терпеливо и воодушевляюще позвал низкий голос Бена, — без глаз... уже я не могу. Нападающий Бундестим отозвался на просьбу растерянно и быстро. Чилуэлл не сдержал отзывчивой, тёплой улыбки, от которой в уголках глаз собрались лучики, а у Вернера нутро скрутило — смотреть на Бена было порой так тяжело, едва не больно, и очень приятно. Открытое лицо англичанина странно влекло сочетанием волевых широких скул и лучшими, красивейшими глазами, какие Тимо только встречал. И отдавал себе в этом отчёт так же прямолинейно и без задней мысли, как в счёте на табло: это так, и с этим ничего не поделать. — Можно? Так коротко. Но немец понял. Даже не сомневался, правильно. Чилуэлл смотрел снизу из-под тёмных ресниц с джентльменской надеждой, налёг на него чуть сильнее, потянувшись и замерев в ожидании. Было бы странно, мучайся Тимо с выбором. — Нет, — не дрогнув и не нахмурившись, как в подтверждение ответа слегка мотнул головой нападающий. — Что это значит? — практичные, выжидающие нотки в спокойном голосе пошатнули уверенность Бена, что они поняли друг друга верно. Нельзя же вот так спрашивать. Против всяких правил. — Хочу пожелать тебе удачи, — вжался ладонями во влажную кофту Бенджамин, несколько раз моргнув широко распахнутыми глазами. Он не ожидал слов в такой момент. Он не собирался врать. — Передать немного удачи, — он соврал. — Извини, — измотанно вздохнул Вернер, видимо, внутренне возвратившийся к причине своей накрученности. — Да. То есть, да. Можно. Если ты обычно... Прости, я с непривычки. Чилли ни разу ещё не убрал руки с груди немца. Сейчас давление на рёбра усилилось, и Тимо в последний момент кратко, бесшумно почти выдохнул, поменяв своё, откровенно говоря, неискреннее решение. Приятно тёплые, на ощущение пухлые и слегка влажные губы коснулись кончика носа Вернера. Талисман на удачу точно не должен быть таким, чувствоваться так. Тимо не зажмурился, не отвернулся тут же, казалось, только из уважения к Чилуэллу, покорившись, дав доиграть эпизод. Англичанин отстранился, не переставая заглядывать в карие сдержанные глаза. Не подумав даже, что частые удары сердца сейчас стучатся в рёбра Тимо. — Нет, — краснея и прикрывая рот, невпопад хохотнул нападающий, — традицией это не станет, Чилли. Бен смотрел с улыбкой, не ощущая ничего, кроме накатившей сковывающей слабости в коленях и раздрая в мыслях. Он развеселил Тимо. То, что Вернер передумал, он заметил в глазах за доли секунды до кроткого поцелуя. — А жвачка? — титаническим усилием, чуть склонив голову, подхватил улучшившийся настрой Вернера британец. Впервые за весь сезон, в эффектной форме Бундестим, разобранной на запчасти и с сорвавшимся смехом с решительного поцелуя Чилли Тимо выглядел недосягаемым. Как будто всё сближение по ходу сезона Бену показалось, приснилось. Защитник приложил усилие, чтобы отогнать эту мысль. Он не ожидал, не ждал вовсе ответности так скоро и тем более после этого — без сомнений искреннего, бескорыстного и самоотверженного — порыва. Но... Он всё-таки живой. — Арбузная, как будто? — нахмурил брови Вернер. — Точно, — не вслушиваясь даже в его ответ, подтвердил Чилуэлл, с жадной задумчивостью рассматривая заломы чёрной ткани под своими пальцами. Немец давно не сжимал его кофту в кулаках. С ним хорошо. Даже невзаимно. Задержать бы момент. Только людей вокруг становится всё больше, и оставаться вот так, чтобы не навлечь косые взгляды немцев или безудержную дурь англичан, не представляется реальным. Всё это с готовностью и известной долей независимости встретил бы Чилли, но Тимо совсем не нужен этот опыт, тем более последствия. — Побежал, — отскочив на шаг от немца, игриво засиял широкой улыбкой Бен. — Рад был увидеть тебя, недосягаемый Тимо Вернер, — приятно было говорить хоть полуправду, шутливо укоряя нападающего в коварстве, и трогательно до гордости видеть озадаченное выражение его лица. За поясом болталась отливающая абсолютным чёрным майка Вернера. Нижняя кофта немца немного задралась, смявшись от ёрзаний Бена; он не оправил, глядя вслед уходящему англичанину неотрывно, сосредоточенно чуть исподлобья. В Англии ему не раз приходилось — и ещё придётся — искать новые грани себя, другие подступы к людям, чтобы войти в новую среду, как пазл, чувствуя себя собой при этом. Порой напряжно, неуютно или безуспешно. Но в обществе Бена поступки часто переходили из "страшное" в "новое" ; Тимо ловил себя на мысли, что готов пробовать. Парень думал, а что сделал бы он. Сжал-разжал с характерным хрустом кулаки. Чилуэлл свернул к повороту на лестницу и едва не сложился пополам. Впитавшая пот, холодящая теперь ткань формы приникла к спине. Ревностно обтянутые чёрным крепкие руки обвили шею, трепетно скрестившись над ключицами. Англичанин замер, позволяя нападающему позади уронить подбородок на своё плечо. Губы, всё ещё сохранявшие вкус кожи Вернера, до изнеможения смотрящего красиво, влажно приоткрылись. И снова немец не смотрел, не видел этих чувств, без осторожности и сдержанности вскрывавшихся на лице защитника, как одной — единственной — ночью в Порту. — Чилли, — невнятно и щекотно проговорил от растущей прямо сейчас неловкости куда-то в ключицу Тимо, — удачи-удачи, — скороговоркой. — Спасибо, — опережая момент, не оборачиваясь, схватил его запястье Бенджамин. Выбритый висок касался его рыжеватой щетины. Немец жался смело, отчаянно и как щеночек, при этом буквально источая страх, лёгкий ужас от своего поведения. Хотелось утешить, да касаться... Не спугнуть бы. — Ты — мой левый защитник. Глухим низким голосом обронил Тимо, прежде чем стукнуть слабо кулаком в плечо, оставляя Бена без взгляда напоследок и исчезая спешно. Наплыв чёрных футболок в подтрибунное помещение и скользящий взгляд Горецки объяснили эту торопливость. Но не остальное. Бен огляделся, как потерявшись в потоке белых и чёрных фигур. Футболка Вернера была наспех сложена и убрана под толстовку. Парни не при чём, но они не поймут, а трепать имя нападающего в взбалмошных, не всегда осторожных шутках в английской раздевалке не хотелось. Чилуэлл переждал минуту в единственном пустом проходе недалеко от гудящей раздевалки. На шее билась жилка. Правда ли эти рваные краткие объятия были тем, чего хотел Тимо? Они и поцелуй не были обидно мимолетными или сдержанными — вообще-то, они были невозможными. Длинные ресницы опустились, скрывая большие голубые глаза. Защитник выдохнул мерно и медленно. Двадцать девятого июня две тысячи двадцать первого его сборная выходила в четверть финал Евро. А он целовал Вернера.