Про убеждения

О том, что Артур увлекается зарисовками, в лагере знали все. И некоторые даже нагло эти пользовались, как иногда ворчал Артур. Мэри-Бэт и Тилли обычно были первыми на очереди к его таланту художника: первая страстно обожала портреты, его стиль и себя, а потому Артуру доставляло удовольствие делать ее эскизы — Мэри-Бэт, стирающая чью-то кофту, Мэри-Бэт в предрассветном солнце, Мэри-Бэт и- Ну, главное — Мэри-Бэт. Остальное — детали. У Тилли было с этим все проще; на предложения о портерах она смущенно отмахивалась, но вот разного сорта флору и фауну изучала охотно, тем более что в какой-то момент Артур начал записывать свойства растений, и рассматривание его дневника у Тилли превратилось из программы увлекательной в программу познавательную. Остальные члены банды относились к этому с пониманием и даже интересом — у каждого должны быть свои способы сублимации, так говорил Датч строками из своих книжек. Ленни за очередным детективным романом охотно поддакивал. А в Нагорье Подкова определенно есть что зарисовать: Запад — дикие быки, широкие безжизненные пустоши и пылевые бури, что оседают в глотке; скалы, пронзающие до самого нутра; обжигающие пальцы каньоны, которые кружат голову. Здесь, на востоке, все спокойнее. Здесь не залиты кровью рельсы поездов (но это пока) и чащи не вырублены до основания (что тоже временно). И пока они, как всегда, не испортили и это место, Артур любит его запечатлять. Еще он любит запечатлять товарищей — тех, что были и что остались — они задерживаются у него на страницах: хмурые и веселые, тихие, задумчивые, но всегда окутанные его маленькой привязанностью. Ему нравится, как выглядит малышка Дженни — и он не хочет вспоминать ее труп так, как вспоминает Дэйви. Дэйви — пара неуверенных штрихов на обороте страницы, бесполезные молитвы и литания самых щепетильных. Он мог бы играть в покер с Хавьером, но только лежит в земле, и никто не знает, кого в этом обвинить. Дэйви — пожирающая мясо гангрена. Мака Артур не зарисовывает, нет, он все еще предательски верит, что эти два оболтуса — и Шон, и Мак — выкарабкаются, что Мак прогрызет землю и вынырнет с другой ее стороны, только чтобы попрощаться с братом. У этих двоих не может быть иначе. Следующим Артур выбирает Чарльза, потому что Ленни уже у него есть — его не так сложно застать неподвижным, а вот Чарльза застать в принципе — это уже проблема (и Артур не признается себе какая). Так что он пользуется ситуацией. Его черты неровны, неаккуратны. Артур стремится отобразить в них даже не Чарльза больше, а себя и мысли свои, что нельзя доверить ни одной бумаге. Стрелы послушно ложатся в руки нарисованному Чарльзу, а реальный из таких успешно подбивает врагов, животных и сердце Артура. Он мысленно фыркает от такой метафоры. Надо будет поделиться с Мэри-Бэт при случае, она утащит ее куда-нибудь к себе в романы. — Надо же, Артур, а я все надеялся, что мне кажется, — раздается у него над ухом скрипящее и лающее бормотание, но Артур не вздрагивает. — Майко, — кивает он. Вот уж кого точно не хочется рисовать, хотя, Артур должен признать, определенный колорит Майко привнесет в дневник. Он оставит о нем самую лестную характеристику. — Нет, я понимаю Тилли, у девочки хотя бы есть за что подержаться — пускай я бы все-таки смотрел на Абигейл — но Чарльз? — заговорщически шепчет ему Майко над ухом, а у Артура внутри все скручивается то ли в ком отвращения, то ли паники. — У нас в лагере полно имбецилов, пастушок, но тебе повезло, что добрый братик Майко оказался таким наблюдательным. Майко небрежно садится рядом на бревно, все еще искоса бросая взгляды на пересчитывающего стрелы Чарльза, а затем доверительно кладет руку на плечо Артуру. Артур взамен едва не вытаскивает револьвер. — Чего тебе? — хмурится он, убирая дневник. Надо ж было именно этому ублюдку спасти Датчу жизнь. — Позволь мне прояснить ситуацию, — деловито опирается на колено Майко. — Ты хочешь трахнуть этого краснокожего. — Нет, я не хочу трахнуть этого краснокожего, — поджимает губы Артур, пока в голове выстраиваются сами по себе теоретические варианты событий — не самые приятные отнюдь. (Но, вообще-то, не возражал бы.) — Конечно, — хмыкает Майко. — Я не спрашивал, я утверждал. Дерьмо. До этого Артур надеялся, что его отношение к Чарльзу чуть менее прозрачное. Или Майко действительно отличается наблюдательностью. Если даже этот идиот пойдет кричать об этом на весь лагерь — черт с ним, Артур как-нибудь переживет. Банда творит вещи похуже содомии, и в ней не так много людей, которые осмелятся сказать ему слово против, а у тех, кто имеют на это право, и без того проблем по горло. Чарльз тоже ничего не скажет — более того, Артур уверен, он вполне спокойно сделает вид, что Майко — придурок (и с ним согласится примерно девяносто процентов лагеря), и что ничего не произошло. Это в духе Чарльза. У него и с эмоциями, и со влезанием в чужие дела все в порядке. И все-таки Артур не хочет этого. Личная жизнь на то и личная, но вот Майко совершенно забыл выучить это правило. — Ты ведь знаешь, что многие хозяева ебутся со своими рабами, м, Морган? А у тебя тут такой куш — и негр, и индеец в одном лице… — Майко, если ты хочешь драки, то ты мог просто попросить — тебе-то я никогда не откажу, — Артур честно сохраняет спокойствие, потому что в голове его заводной зверушкой мельтешит напоминание о том, что Майко — ублюдок. И все это знают. И от него другого никогда можно не ожидать. — …хотя обычно они предпочитают девочек. Артур, поверь, я не имею ничего против черных! Говорят, черные девочки самые послушные в постели и согласны на что угодно, это ли не мечта? — он ухмыляется и делает глоток виски, а затем протягивает Артуру и не получает ответа. — Но черные мальчики… нет, в качестве эксперимента это, конечно, любопытно, наверное. Я-то нормальный, Морган, меня мужики манят только если они с пулей в голове и с золотом в кармане, но ты всегда был с ебанцой, так что я не удивлен. Почему не Ленни? Мальчонка маленький да послушный, его и вырубить проще если что. — Что, все еще ноешь после того, как Чарльз тебя приложил? — не удерживается Артур, насмешливо смотря, как поджимает губы Майко и еще раз прикладывается к бутылке. Это было даже лучше, чем смотреть на Джона в роли официанта одного ресторанчика, который они ограбили еще до Блэкуотера. — Ну так он и тебя приложит, если ты подойдешь с таким предложением, — жмет плечами Майко. И здесь у Артура не находится желания спорить, потому что впервые за весь диалог хоть в чем-то Майко прав. Ну, может, Чарльз и не приложит, они все-таки товарищи, но без внимания такой порыв не оставит. — Серьезно, Артур, не говори мне, что у тебя — как оно там? любовь? — короче, не говори, что ты однажды будешь визжать как Абигейл, когда Джона ранили. О, Артур не будет, нет. Сначала он перекопает всю землю, чтобы найти Чарльза, а затем, в общем-то, как и Абигейл, будет нести караул у его постели. — Ты мне вот это вот все зачем говоришь? Майко наконец убирает бутылку и к привычной насмешке в его взгляде примешивается что-то еще. Что-то, из чего формируются его убийства. И даже лагерный шум послушно стихает при этих действиях. — Я сохраню в тайне твой маленький грязный секрет, Артур Морган. Ты неплохой парень и хороший стрелок. Считай, что ты мне нравишься, — Майко хлопает его по плечу и легонько сжимает при этом. Со стороны наверняка кажется, что они наконец-то подружились. Со стороны не видно, как сильно Артуру хочется сломать ему нос. — Но. Я сделаю это при одном условии, — он склоняется к нему все ближе, и Артур почти может почувствовать его пьяное дыхание. — Я предлагаю тебе дуэль, — он проворным движением вытаскивает из кобуры свой револьвер, явно поношенный и не первый год верно служащий владельцу. — Только ты и я. Уверен, все захотят на это посмотреть, так что обойдемся без секундантов. В легких не остается ни воздуха, ни бронхов, ни чего там вообще еще может быть в легких. Дневник — и тот тяготит теперь неподъемной ношей. Артур делает несколько вдохов, чтобы успокоить сердце, но то никак успокаиваться не желает и бьется, колотится о стенку ребер вперемешку с мыслями, на что он сейчас делает ставку. — Идет, — чуть грубее положенного отвечает Артур. — Пока один из нас не сможет сражаться, я не собираюсь оправдываться перед Датчем за твою смерть, — за это Майко награждает его еще одной насмешкой. — Если я побеждаю, то ты отстаешь от Чарльза, Тилли и Ленни. — Ого, пастушок, как много условий. Тогда, если побеждаю я, твои фетиши становятся известны — ох, что же скажет папочка Хозия, Артур? — и ты прекращаешь действовать на нервы Датчу со своим Западом. Сегодня ближе к вечеру. Если Артур и зарисует его в своем дневнике, то подпишет крупными буквами мразь. И еще подчеркнет пару раз для надежности. Желание продолжить рисовать так и не возникает, но Чарльз, что удивительно, все еще сидит на том же самом месте и все еще считает стрелы. Обычно он делает это быстрее. Артур не забивает голову, только об этой нелепой дуэли думать продолжает. Пожалуй, даже если Чарльз никогда об Артуре и его проблеме не узнает, Майко перестанет к нему — да и к Тилли с Ленни — лезть. И это то, за что точно стоит сражаться. — Очаровательный мерзавец, неправда ли? — Карен выглядывает из-за повозки и неспешно садится на место Майко. Ее глаза подведены тушью, но в них самих — необидное сочувствие. — Спокойно, Артур, меня на битву точно вызывать не надо. Я достаточно противных мужиков в жизни встречала, чтобы сделать вывод, что с женщинами ничуть не хуже. Это, он так понимает, тоже своего рода признание. Артур его ценит. Он в целом ценит Карен, но теперь даже чуть больше. Наконец напряжение отступает — куда-то вместе с Майко и его словами в палатку Датча. Об этом надо будет подумать, когда Артур вообще будет в состоянии думать. — Не говори ничего Чарльзу. Вообще ничего. Даже о причинах дуэли. — Даже если я сформулирую это как борьбу против расизма? — Это не подвиг. — Я знаю. Но он оценит. Артур качает головой, невидяще глядя на горизонт. — Давай назовем это красивым словом убеждения. Если тебя вдруг будут спрашивать, то дуэль из-за них. — Как скажешь, стрелок, — Карен понижает голос — ну совсем как Майко. — Знаешь, никто в лагере особо не обидится, если ему придется пару-тройку недель поваляться больным. Она улыбается ему своей самой искренней улыбкой, а затем подмигивает и уходит. Задумчиво глядя ей вслед и размышляя, что ему чертовски повезло с Карен, Артур ловит на себе взгляд Чарльза. После кратких переглядок-приветствий тот в два счета пересекает лагерь и оказывается около. Вот это совсем невовремя. — Извини меня, если лезу не в свое дело, но вы удивительно дружелюбно выглядели с Майко. Конечно. И очень дружелюбно пообещали друг друга убить. — Да поболтали немного. Он может быть нормальным, — непринужденно жмет плечами Артур. Вранье — не самая сильная его сторона, когда дело касается соратников. Особенно Чарльза. — Все ведь в порядке? Таким же голосом Чарльз спрашивал его, не хочет ли он перекусить, когда они поймали тех двух оленей, и таким же желал ему спокойной ночи во время их коротких выездок на охоту. Может, у Чарльза в принципе голос такой, а Артур просто влюблен и потому он ему кажется чем-то сакральным, святым. Такое бывает с влюбленными дураками, он ведь помнит со времен Мэри, что влюбиться равно расписаться в чужой идеальности. — Вполне, Чарльз, — улыбается он, и ему вроде как даже верят. На то, что будет вечером, Чарльз определенно не среагирует с такой же легкостью. ** Вечер наступает быстро даже по меркам Артура, он только и успевает перекусить, как Майко машет ему со стороны выхода, а шляпа его, вычищенная, сверкает. — Вы куда? — недоуменно смотрит на них Ленни. Еще бы. Без лошадей еще и такой странной компанией — он бы тоже удивился, если бы увидел, как Молли и Пирсон тайком сбегают из лагеря. Посмеялся, конечно, но удивился. — На дуэль! — торжественно разводит руки Майко, а Артуру хочется ударить его уже сейчас. А ведь они еще даже не начали. — Дуэль?! — ошарашено вскрикивает Ленни, чем, неизменно, привлекает внимание. Майко остается доволен. Артуру не по себе от скапливающихся у него на шляпе взглядов. Какие ж глупости. — Неужели ты наконец подохнешь? — радостно восклицает Карен и чуть ли не в первых рядах втискивается. — И я хочу это видеть! Он был бы ей благодарен, если б вообще считал, что в этой затее с дуэлью есть смысл. В любом случае Артур заставит Майко выполнить обещание. Любыми способами. Вслед им летит возбужденный лагерь, из возгласов которого Артур выцепляет Дядюшкино: наконец эти два идиота нашли друг друга, но не рискует обернуться, боясь напороться на взгляд Чарльза. Идиот это, конечно, Дядюшка правильно сказал. Майко откровенно наслаждается ажиотажем, даже когда они отходят от лагеря на приличное расстояние и выходят на широкое поле, а разношерстная толпа прячется у деревьев, с интересом поглядывая то на Артура, то на Майко. Не привлечь бы кого таким стадом. — Итак, Артур Морган… — Что тут творится?! Датч разъярен — и это даже слабо сказано — потому что он влетает на поле на Графе, а вслед за ним едва поспевает Хозия, поправляя очки. Он не может понять, на кого кричать — на Артура или Майко, а оттого выбирает сразу их обоих и звучит так, словно они два нашкодивших щенка. — Вы что устроили, недоумки? — Дуэль, — лаконично отвечает Майко. — За что, черт побери? — За убеждения, — мрачно дополняет Артур, чувствуя себя все более неуютно, но отступать некуда. Сзади — обрыв чужого молчания. — За какие нахрен убеждения, Артур? — ругается Датч, распаленный их ответами, а окружающие его и Хозию люди осторожно отходят по сторонам. Среди присутствующих Артур на мгновение ловит одобрительный взгляд Джона. Чарльза он все еще продолжает не искать. — Датч, успокойся, мы не убьем друг друга. — Вот именно, — горячо поддерживает его Майко. — Хотя не могу гарантировать, что пастушок уйдет отсюда на своих двух. И как же хочется весь этот цирк закончить и не видеть недоуменных, любопытных и откровенно забавляющихся взглядов публики, потому что ну правда, кто в их веке решает проблемы дуэлью? Тем более в банде, где все спокойно прорешивается за стопкой или не одной. — Давайте, парни, по моей команде! — прерывает их склоку Карен, и Артур видит, какими непередаваемыми эмоциями награждает ее спину Датч. Но молчит. И Артур благодарен ему за это. Карен поднимает руку и раз- Люди перестают иметь значение. Карен перестает иметь значение. Артур даже не может вспомнить своего имени. Его мир застывает, замораживается, воздуха толком не остается, так что остается лишь дышать и надеяться, что легкие сами вспомнят, как это делать. Только Майко. Только револьвер в кобуре. Это не происходит по-особенному быстро или медленно, нет. Артур никогда не давал этому конкретных названий. Оружие в руках мягкое и податливое. Родное, как Хозия, любовь к Чарльзу или трупы на личном кладбище. Его умение стрелять — единственное, что остается. Револьвер — продолжение руки, дуло — повсюду и нигде. Пуля вылетает сама по себе, а затем Артур обнаруживает, что его палец на крючке. В кого он стреляет? Артур не помнит ответа. Реальность ломается от его коматоза. Адреналиновой комы, в которую Артур вгоняет себя всякий раз, когда нет времени думать — только стрелять и желательно стрелять метко. Благо, у него давно нет с этим проблем. Время восстанавливает свой ход, теряется запал, и спутанными мыслями он видит, как неловко заваливается на землю Майко, все вокруг заливая кровью. Он хрипит и матерится одновременно, пока пытается держать себя неспособными согнуться пальцами. Его два револьвера с глухим стуком падают вниз. ** Уже позже в спину его нагоняет Хозия на лошади и молчаливо предлагает подвести. Артур делает вид, что не видит, как тот изучает его на наличие ран. — Не поделишься? — Как-нибудь в другой раз. Следом за ними в лагерь влетает Датч с обессилевшим Майкой за спиной, который не знает, куда деть руки, чтобы не заляпаться кровью. Датч ругается на них обоих, но даже незлобно как-то — скорее, с усталостью печального родителя, который всю жизнь вдалбливает детям, что они занимаются ерундой, а дети никак не хотят прекратить. Артур весь вечер ловит на себе любопытные взгляды и поздравления — кажется, большинству до этого не представлялось возможности в такой близи увидеть его способы решения проблем, а оттого Суонсон с уважением жмет ему руку, и Штраусс судорожно бормочет опять что-то про своих должников. Когда Майко появляется на поляне с перебинтованными руками и ухмылкой (пришита она к нему что ли?), то прилюдно хлопает Артура по плечу (и у Артура сразу появляется мысль повторить) и кивает: — Неплохо, пастушок. Я сдержу слово, я же не козел. После этого любопытных взглядов становится в десятки больше. ** До конца дня Артур так и не встречает Чарльза, хотя в конечном итоге признается сам себе, что ему любопытно, что тот думает обо всей этой ситуации и насколько процентов Артур Морган придурок по его мнению. — Знаешь, Артур, это было даже неинтересно. Единственный, кто проиграл свои деньги — Билл, — вздыхает ему Карен под вечер, подпирая голову рукой. — Вы успели сделать ставки? — Конечно! — оскорбленно смотрит на него она. — И я была букмекером. Воистину, эта девушка могла быть кем угодно. — А Чарльз, он… — Артур заминается, формулируя правильную мысль, но Карен понимает его без слов. — Видел. Вы с Майко ускакали быстро, но он был среди первых, кто пошел за вами. Пожалуй, это наиболее приятное проявление неравнодушия, которое Артур может себе от него позволить. — Ладно. Это неважно в любом случае. Скажи мне, если будешь видеть, как Майко к кому-то лезет. — Хорошо. И я, пожалуй, оставлю тебя на этой прекрасной ноте, — Карен делает многозначительный жест рукой, ничего не понимающему Артуру, и уходит. Жест становится чуть понятнее, когда появившийся из ниоткуда Чарльз предлагает ему пройтись. По его лицу, конечно, ничего нельзя понять, поэтому остается только верить и надеяться, но Артур уж привык, Артуру не впервой. Они отходят на порядочное расстояние от лагеря, чтобы он успокоился и заволновался одновременно. С недавних пор это чередующиеся его эмоции. — Могу я поинтересоваться истинной причиной дуэли? — негромко спрашивает Чарльз, когда они подходят к ручью, вдали от чужих глаз. Миролюбивое местечко. После гор любое будет таковым. Артур гипнотизирует старательно уплывающих от них уток до тех пор, пока не выбирает ответ: — За убеждения, как я и говорил. — И часто ты стреляешь в людей только потому, что они живут иначе, чем ты? Этот чертенок смеется над ним. Смеется и садится у берега, чтобы пропустить холодную воду сквозь пальцы, но даже отсюда можно почувствовать его любопытство. То, как он выжидающе поднимает глаза. Артур не садится рядом. Просто на всякий случай. Ему не хочется отвечать честно, но лгать хочется еще меньше. Чарльз вполне заслуживает правды, и даже если Артур скажет часть из нее — ту, что против расизма Майко бунтует — ничего страшного не случится, но все это кажется таким неправильным и натянутым, что он молчит. Спасибо, что не убиваешь людей за то, что они люди. Примерно так это звучит. — Он говорил неприятные вещи о Тилли. Крайне мерзкие. Не сдержался. Ну, технически не совсем о Тилли, но Тилли там тоже была, так что Артут думает, что это считается. Плечи Чарльза вздрагивают, когда он опускает взгляд, а рука зарывается в гальку, и отгадать, о чем он думает, не представляется возможным. Может, он уважает его вмешательство, а может, думает, какой же придурок Майко. Может, жалеет, что находится в этой банде, с человеком, которого до сих пор не погнали взашей, и почему-то именно эта мысль задерживается у Артура в голове на подольше. И пугает его тоже сильнее. — Ты молодец. Уверен, Тилли будет рада, если он от нее отстанет, — наконец реагирует Чарльз, а затем хлопает рядом с собой по песку. — Не стой над душой, Артур, садись. Чертыхаясь, он опускается, выдерживая расстояние. Чарльз выглядит обманчиво доступным здесь, в сердце ночи. Его можно обнять или привалиться лбом к его плечу, чтобы задремать под мерное дыхание и грохот ручья. А может, наговорить всякого разного, что обычно делают только глупцы и пьяные, но Артур подходит под обе категории, так что ему тем более можно. С Чарльзом можно просто молчать, и это уже потрясающе. Артур загнанной дичью себя ощущает, когда наблюдает за тем, как Чарльз задумчиво перекатывает сквозь пальцы камешки, как подцепляет песок и мягко стряхивает воду. Его руки крепкие, всегда цепко держат лук, и Артуру, честно, нравится, когда им приходится прикасаться друг к другу. Нравится передавать стрелы, задерживая взгляд на непозволительно лишние две-три секунды на чужой коже, прежде чем отвернуться. Если бы Чарльз позвал его на армреслинг, Артур без раздумий бы согласился (но, конечно, безбожно бы проиграл). От подобных мыслей не должно становится так жарко. — Да, кстати… — рассеянно замечает он, и натыкается на заинтересованный взгляд Чарльза. Оказывается, тот давно сложил руки перед собой, и Артур на них смотрел все это время. Ну и ладно. — Насчет Майко. Если он будет лезть к тебе — или Ленни с Тилли — сообщи мне, пожалуйста. Чарльз теряет самообладание всего на секунду — выражение его лица становится чуть пораженным, губы приоткрываются, но эта иллюзия очень быстро уходит. Артуру жаль, что у него не фотографическая память. Так бы хоть зарисовал. — Значит, это была дуэль не только из-за Тилли? — Ну… Ты ведь знаешь Майко, с ним можно драться из-за любых пороков, существующих в мире, — морщит лоб он, а затем плотина сдается, и он обреченно вздыхает, шарясь по куртке. Достает дневник, открывает на странице с незаконченным портретом Чарльза: — Вообще-то, все началось с этого. Он не переживает, что Чарльзу может не понравится рисунок, нет, эскиз получился отменным, но переживает, что Чарльз может увидеть в нем больше, чем он сам. То, что Артур аккуратно вплетал в линии и образы. Маленькое завуалированное откровение. — Ты красиво рисуешь, Артур, — только и говорит он, проводя большим пальцем по Чарльз Смит внизу страницы. Чарльз кажется очарованным, и эта неожиданная его ипостась нравится Артуру. — Он еще не закончен. — Могу ли я забрать его, когда закончишь? — спрашивает он, а Артур и теряется слегка — всего на мгновение. — Если тебе нравится. — Очень, — серьезно говорит Чарльз, и по его взгляду видно: не шутит, и правда нравится. Да и у Артура получилось довольно похоже, пускай он воровал образы с другого конца лагеря. — И как это спровоцировало Майко? — Майко и провоцировать необязательно. Ты ведь знаешь, как он относится к вам. Чарльз хмурится, но в остальном он никак не выдает своих эмоций. Да и привык, наверное. Кроме Майко никто не страдает проблемой расы, все в основном озабочены выживанием. Гнобить других за цвет кожи в их ситуации — роскошь. — Он пообещал, что не будет вас трогать. — Ты вышел на дуэль с Майко за честь чернокожих? И кто-то мне еще говорил, что он нехороший человек, — улыбается Чарльз, смотря на него исподлобья, а его пальцы сжимают дневник, и Артур благодарен всем богам, что свои личные мысли он держит лично, а не доверяет бумаге. От слов чужих становится капельку стыдно — изначальный-то порыв был достаточно эгоистичен, но сказать об этом Чарльзу — эгоистичнее вдвойне, и это вроде как даже соответствует его образу ублюдка, но вся эта пресловутая совесть тянет Артура на дно. Старею, думает он, пока Чарльз спрашивает разрешения и листает дневник — рисунок за рисунком, неровная строка, сумбурная сиюминутная мысль. Там есть его эмоции от их первой охоты — той самой, на которой-то Артура и торкнуло — но он обличает всю свою неожиданную влюбленность в кратенькое понравилось охотиться с Чарльзом; надо будет повторить, на что Чарльз отрывается и негромко шепчет: — И правда надо будет. Он продолжает листать, вчитываться, точно вновь увидеть в Артуре хочет что-то свое, а тот ему позволяет — бери, тебе можно, это не весь я, но та часть, которую не страшно показать. Его тревога по поводу Датча сквозит даже здесь, в этих листах три на четыре, но Чарльз не задерживается на них дольше положенного. Он вообще не задерживается на неприятном, и уже за это ему можно сказать спасибо. Артур помнит, как он обнимал Мэри, когда они вот так же сидели где-то в беседке и она читала ему какую-то историю, прерываясь на самых романтичных или смешных моментах, а он целовал ее, и от нее всегда так мягко пахло сиренью и ванилью. Это были теплые времена, темные настали уже после — с их бесконечными переездами, ссорами и властным голосом ее отца — но он никогда не позволит себе о них забыть. Мэри тоже ценила его дневник и трогательно относилась к каждой его мысли, как к маленькому сокровищу, вот только в отличие от Чарльза он мог ей признаться в любви. — О чем думаешь? — спрашивает Чарльз, звуча в перезвон ночной тишине. Ему не надо даже напрягаться, чтобы получить внимание Артура. — Мэри вспоминал, — признается он, и это, как и в любой его ситуации, почти правда. — Ей тоже нравилось изучать мои записи. — Они говорят о тебе гораздо больше, чем ты сам. — Может быть. — Но все еще недостаточно. — …может быть. Как показала сегодняшняя ситуация, доверять до конца можно только своей голове. Чарльз качает головой, то ли соглашаясь, то ли своему чему-то. В ночной тишине они больше не разговаривают и не сотрясают воздух бессмысленной болтовней, потому что в голове у Артура и без того много глупостей, произносить их еще и вслух было бы верхом идиотизма. Хорошо, что он никогда не отличался сообразительностью, если верить окружающим. — Тебя можно зарисовать так? — говорит он одну из них. В лагере Чарльз предпочитает заплетать волосы в косу, что и очевидно — девушки тоже волосы подвязывали, ни к чему было усложнять себе жизнь — но сейчас они мягко рассыпаны по его спине, и Артур, даром что никогда не считал себя романтиком, безбожно ими очарован. Ему не хочется упускать такой образ. — Во мне живет маленький ценитель прекрасного, как ты мог заметить, не подумай ничего лишнего, — поспешно оправдывается Артур, когда Чарльз на него внимательно смотрит и кивает чем-то средним между неуверенностью и интересом. — А я уже начал об этом лишнем думать. Карандаш замирает в нескольким миллиметрах от бумаги. — Прошу прощения? Черт. — Я о том, как ты смотрел на мои руки, — попался, мысленно дает себе оплеуху Артур. — Или на меня, когда я листал дневник. Стоило бы уже запомнить, что Чарльз видит все. — Может быть, — невнятно отвечает Артур, не зная, продолжить рисовать или этот неуклюжий разговор. Может, оба сразу. — И руки твои, и ты красивый, — признается он как можно непринужденнее. Соскочить с темы было бы слишком подозрительно. — Это тоже тебе твой маленький ценитель прекрасного подсказывает? — Конечно. Чарльз негромко смеется, но напряжения это не развеивает. Все кажется настолько сюрреалистичным, что Артур ожидает, как из-за угла выйдут Пинкертоны и скажут, что его разыграли. И то было бы больше правдоподобия. Рисунок — и тот образ безмятежного Чарльза — вычеркнут и забыт. Артур не сможет провести и ровной линии под гнетом чужих слов. Чужого внимания. Это не кажется нормальным для его лет. — Извини, я сбил тебя, — виновато смотрит Чарльз на то, как исчезает в полах плаща дневник. — Немного. Но я не обижен. О чем лишнем подумал Чарльз? Воображение подкидывает картины — одна насыщеннее другой — но Артур гонит их, непрошенных, потому что у него давно все идет не по плану. Может, он все еще сумеет сохранить кусочек мирной тишины в ночной глуши. Они посидят и разойдутся — как раз к моменту, когда из людей на ногах останется Сьюзан да Билл, как самые крепкие. Чарльз, напротив, сглатывает, будто принимает решение — одно из тех, из-за которых по ночам ты потом долго не можешь уснуть — и осторожно перехватывает его пальцы. Это незначительное движение сжигает Артура живьем. Инстинктивный, он сжимает руку в ответ, воруя кусочек тепла чужих прикосновений. Это даже лучше, чем он себе представлял. Лучше всех их незначительных бытовых касаний. — Я тебе нравлюсь? Это должно звучать как утверждение, но Чарльз — не Майко. И он спрашивает. — Могу я тебя поцеловать? — и Артуру кажется, что это лучше всякого ответа, и даже забавно себя ощущает: даже с Мэри все было настолько определенно, что ему не требовалось разрешения на поцелуй, он точно знал, что она не против. И с Элизой. А Чарльз и его сдержанность, Чарльз и его спокойствие — эти пары заставляют Артура быть осторожнее. Но так даже интереснее. Уголок губ Чарльза дергается в намеке на полуулыбку, а затем он обхватывает его шею — места прикосновений обжигает пеплом — и медленно тянет на себя, не разрывая зрительного контакта. Тоже своего рода ответ. Артур честно чувствует себя дичью, но впервые — хочет ею быть. Они касаются друг друга легко — не целомудренно, но и едва ли страстным бы этот поцелуй назвать можно. Точно узнают друг друга иначе, не рискуют на что-то серьезнее, что-то решительнее — и это, пожалуй, хорошо. Артуру нравится неторопливость. Чарльз придвигается ближе, все еще сжимая одной рукой его ладонь, а другую кладет на затылок — мягко, но непреклонно не позволяя оторваться, да словно ему и хочется. Тепло и даже жарко, Артур может расслышать грохот собственной крови в ушах, пока Чарльз притягивает его к себе, легонько кусая нижнюю губу. Он старается дышать, но дышать тяжело — только рвано выдыхает в чужие губы, шершавые и сухие. Чарльз неумолим и настойчив, его движения и руки, шепот — все смешивается в голове Артура, все сливается в единую тягучую массу, из которой нельзя выбраться. Она утягивает Артура за собой, а он взамен тянется к ней, к Чарльзу, льнет, зарываясь пальцами в волосы. Он опять теряет связь с реальностью. Сердце колотится, бешеное и дикое, выбивает ребра, легкие, сдавливает их до основания и преданно реагирует остановками всякий раз, когда Чарльз давит и языком касается. Артур замирает пальцами на чужих лопатках, очерчивает каждый позвонок. Такой приятный на ощупь. Мгновение, и рука на его затылке исчезает, а Чарльз слабо отстраняется, прижимаясь к нему лбом. Артур и не осознавал, что не дышал все это время, поэтому давится холодным воздухом вперемешку с прерывистыми хрипами Чарльза. Они могли бы вместе захлебнуться и даже не заметить. — Немного жалею, что моему телу требуется воздух, — бормочет Чарльз, пока Артура хватает только на кивок. — Полагаю, теперь ты можешь меня зарисовать. — Полагаю, теперь я хочу далеко не рисовать, — усмехается он, потому что в штанах ощутимый стояк, особенно оттого, как Чарльз его держал. Член болезненно трется о ткань белья, но трогать себя сейчас Артуру кажется как минимум неприличным — то, что он дрочит на Чарльза, все еще не проблемы Чарльза. Такое крайне редко, но случалось — девушкам не нравились его ласки, а Артур не был насильником, и они миролюбиво расходились. Но сейчас Артуру эгоистично хочется, чтобы Чарльзу понравилось и чтобы он, Чарльз, захотел этого. Представлять себя в чужих руках сама по себе идея возбуждающая, а как оно будет на практике — ну, Артур до конца не знает, но то, что оно будет недолгим, можно даже не сомневаться. — Ты хочешь этого сейчас? — Догадайся. Он слышит негромкую усмешку в ответ, и тело на нее реагирует дрожью до самых пальцев. Приходится напрячься. Чарльз делает несколько вдохов, чтобы вновь оставить поверхностный поцелуй на его губах, а затем опускает руку ему на колено и выше, на внутреннюю сторону бедра, сжимая пальцы, и это так восхитительно, так ярко, что Артур стонет, не сдержавшись, тянется-тянется-тянется к Чарльзу, окончательно потеряв себя во всех этих ощущениях. Чарльз же, как назло, замирает от его звуков, и только его тяжелое шумное дыхание так много сообщает Артуру. Он касается губами его скулы, щеки, шепчет на ухо почти гипнотически: — Если ты сделаешь так еще раз, то я кончу. Черт, Артуру хочется попросить, чтобы Чарльз не прекращал ему говорить, потому что то, как он это делает, заставляет все внутри сжаться. Чарльз ведет губами от уха вдоль шеи, оставляет совсем незаметные следы, которые исчезнут уже к утру, но Артур дрожит от этих прикосновений, пока сам зарывается в чужие волосы и бормочет бессмыслицу. Он чувствует, как чужая рука в несколько небрежных движений расстегивает его штаны, плавно скользит по коже, касается через ткань и — черт. Становится физически невыносимо в таком положении до ноющей боли и сбитого дыхания. Чарльзу явно нравится, как реагирует на него Артур. Он издает гортанный звук в его шею, схожий с удовлетворением, и несколько раз рукой проводит по всей длине члена, сжимая у основания. Это слишком хорошо, чтобы быть не только правдой — даже в мечтах сложно быть столь откровенным. Когда на мгновения Чарльз прерывается, то Артур уже не может ничего говорить, кроме невнятного хныканья и просьб сделать хоть что-нибудь, но затем он слышит короткий шорох одежды, звук молнии — Чарльз возвращается к нему, обхватывая рукой их обоих, и дрочит в одинаковом темпе. Артура ведет от тепла чужой кожи, от того, как щекочет трава их все еще сцепленные руки, и он вновь не удерживается от стона — тише, надо быть тише, мало ли дозорные услышат — но Чарльз так крепко сжимает его в руках и прижимается губами к шее, что остатки самообладания сносит ко всем чертям. Он невнятно, грязно и совершенно развратно стонет в чужой рот, пока Чарльз пытается заткнуть его поцелуем, но у него выходит паршиво, только раззадоривает и себя, и Артура цепкими жадными поцелуями. Его самого ведет от чужих стонов — он дрожит всякий раз, когда Артур рвано выдыхает оттого, как пальцы касаются его головки. Артуру не было так хорошо, кажется, с момента Мэри, или ему вообще никогда не было так хорошо — сейчас и не вспомнить, да и неважно, потому что движения Чарльза становятся все более резкими, твердыми, он сжимает руку, и Артур давит в себе всхлип, чувствуя, что на пределе. Чарльз кончает первым — он выгибается, замирает на секунды, дергаясь, дергаясь, дергаясь и расплескивая сперму между ними. Артуру хватает этого зрелища, чтобы кончить вслед за ним — того, как отчаянно прижимается к нему Чарльз и хрипло рычит, в безуспешных попытках сохранить самоконтроль. Они ничего не говорят, измотанные, только смотрят в никуда, каждый видя что-то свое, и дышат в унисон. Это потрясающе и это много лучше, чем казалось Артуру, и да, он даже готов признаться Майко, что трахался с Чарльзом, только чтобы посмотреть, как того вывернет от отвращения. Но это все — потом. Сейчас он прижимается взмокшим лбом к чужому плечу, пока Чарльз мерно гладит его по спине, и желать о большем просто не смеет.