***
Вина.
Тяжёлое чувство. Горькое, разъедающее кости и душу, отравляющее вкус, запах, виденье. Мысли… Всё существо концентрируется вокруг одного ощущения — "Я ужасен". Что бы ты ни делал, что бы ты ни говорил, всё пройдёт через этот фильтр. "Я ужасен, потому что украл со стола конфеты". "Я ужасен, потому что выкинул стряпню родного монстра в окно, пока он не видел". "Я ужасен, потому что плохо его поддерживал". "Я ужасен, потому что не смог его защитить". "Я ужасен, потому что…" Сдался. "Ты мог выбрать другой путь" – твердит сознание, хотя ты не знаешь, способен ли был сделать что-то ещё. Столько раз, столько раз ты выбирал одно и то же, не догадываясь, что это уже не сработало. Многократно. А когда понял, то не выбрал ничего лучше, чем то, что теперь мучает тебя по ночам. "А мог ли я поступить иначе?" – ищешь ты ответ в своих воспоминаниях, пролистывая в голове все те факторы, что повлияли на твоё решение, и все те, что могли повлиять. И не находишь иных путей: – "Нет, не мог." Это ненадолго успокаивает гнетущее чувство, но от печали ты сбежать не в силах. Что-то подсказывает тебе, что ты мог, мог найти иное решение. Пойти не по пути логики и отчаяния, а по пути надежды, привязанностей, принципов. «Не убивай» «Не будь безразличен» «Заботься» То, что ты на эмоциональном уровне усвоил с детства. Это настолько крепко вплелось в твой разум, что, отметая данные установки, при «прополке» ты что-то повредил. "Убить кого-то ещё, Папс? Хорошо. Всё равно их жизни уже не имеют значения…" И ты убил. Не раз и не два. Потому что ничего уже не имеет значения. Ты не вернёшь родных, а значит, весь мир тебе безразличен. "Почему ты притворяешься, что слабее меня?" – спросил как-то напарник. "Ты главный. Если я убью тебя, моё больное сознание уже ничто не остановит…" – ответил ты ему, одним движением руки сметая жизни десятков монстров. Твой товарищ нервно усмехнулся и кивнул тебе, бросаясь в толпу напуганных существ с одним лишь жалким ножиком наперевес. "Мне незачем жить. Нет смысла." – ловишь ты себя на осознании, но продолжаешь своё бессмысленное существование. Умирать страшно. Несмотря на то, что ты испытывал это уже неоднократно, и иногда тебе кажется, что если ты погибнешь, то снова проснёшься в своей постели в тот злополучный день, — ты всё равно не решаешься. Не решаешься кинуться на нож напарника или разозлить своего босса, прыгнуть с обрыва или подставиться под заряд плазмы в битве. Умирать страшно. И ты существуешь. Существуешь и не веришь, что что-то поменяется. Существуешь и просыпаешься по ночам от их криков в своей голове. Существуешь и… И что? В какой-то момент Найтмер решает подобрать обглодыша, явно уже кем-то погрызенного и поломанного. Тебе так понравилась аналогия, что ты оставил ему это прозвище. Обглодыш кидается на кусок мяса, как на последний глоток воды во вселенной. Рвёт плоть на куски, длинными волокнами отрывает её от окорока, забыв о присутствующих, мычит и рыкает от удовольствия. Но стоит ему доесть, как он поднимается, утирает клыки и уже вполне осознанно смотрит на вас. Пока босс и напарник уходят, отпуская нелестные шуточки о новой «собачке» в команде, ты молча показываешь ему головой: "Пойдём". И он идёт, в последний раз оглянувшись назад. Идёт, подозрительно косясь на босса и Киллера. Идёт, спокойно пристраиваясь с тобой позади этих двоих. С этих пор он твой напарник.***
– Ну ты идёшь, нет? Людоед копошится под кроватью, измазываясь в пыли. По-идиотски чихает, ударяясь дырявой головой о балки кровати где-то там, у стенки, потом чихает снова и снова, и вот он уже не может остановиться. Тебе кажется, что этот пшикающий звук разносится по всему дому и многократно отражается в твоей голове. Пальцы измученно потирают виски. – Что ты там ищешь? Пошли уже… – недовольное шипение само процеживается сквозь зубы, и скелет перед тобой со старческим стоном выезжает на коленках из-под мебели. Обыкновенно тёмно-красный глаз разалелся, на скулах выступил лихорадочный румянец. Монстр начал часто моргать, размахивая черепушкой, чтобы вытрясти всю пыль из глазниц. Напоследок чихнув ещё пару раз, он рефлекторно прикрыл тыльной стороной ладони носовое отверстие, смаргивая механические слёзы. Ты глубоко вздыхаешь и ждёшь, пока закончится этот спектакль. Взгляд лениво скользит по топорику в чужих руках и по зажатым между пальцами и топорищем мятым купюркам. Медленно и неторопливо перетекает на запястья, рукава, плечи и лицо. Раскрасневшееся, немного сопливое и неказистое лицо. "БРАТ, У ТЕБЯ ВЕДЬ ТАКОЕ ЖЕ…" Закатив зрачки, ты отмахиваешься от галлюцинации. Тоже мне, краниолог нашёлся. – Ну? – терпение кончается к тому моменту, как напарник, полностью собравшись, выходит из своей комнаты чуть ли не вприпрыжку, украдкой пряча драгоценные бумажки во внутреннем нагрудном кармане куртки. Ты облегчённо вздыхаешь, – Не потеряй смотри. У меня сегодня башка болит — я не готов слушать твой страдальческий вой, если ты окажешься без накоплений, когда мы будем в лавке. Обглодыш фыркает и, закидывая руки за голову, на ходу потягивается. Ты расслабленно зеваешь. Теперь всё нормально.***
Битва прошла спокойно. Ну, Блуберри, конечно, пару странных финтов выкинул. Визитка психотерапевта, серьёзно? В любом случае, он ещё мелкий, так что ему простительно. Папирус ревнует тебя к этому скелетику. Долбануться можно. – Объясняю тебе в ёбанный десятитысячный раз: ни ты, ни Блу мне не братья, мне вообще плевать, как я к вам двоим отношусь. Ты — моя галлюцинация, он — мой противник. В чём претензия?! – срываешься на крик, потому что у тебя безумно болит голова. Поначалу призрак брата был слёзным утешением, но когда твоя жизнь стала немного стабильнее и скучнее, чем бесконечные приступы паники и бездумной жестокости, видение начало раздражать. По ночам и без него мешают спать кошмары, но оно упорно устраивает скандалы почём зря. Единственным решением, что появилось около года или полутора назад — приходить посреди ночи к Обглодышу. Тот первые несколько раз возмущался, смущался и бесился, но потом всё недовольство обернулось простым ворчанием. Теперь скелет хмуро делился койкой, отодвигаясь подальше к стенке и позволяя прижаться лопатками к своей спине. Так спокойнее… Слушать размеренное живое дыхание за спиной, а не мертвенные истеричные вопли в голове. Но такую роскошь ты позволял себе крайне редко. Обычно тогда, когда присутствие псевдобрата становилось болезненно невыносимым. – Сильно достаёт? – сочувственно спросил Хоррор. Ты лишь горестно вздыхаешь, сдерживаясь от более горького стона, а затем и воя. Хочется проораться так громко, чтобы звук разбил шейные позвонки и заставил жизненные соки потечь из глаз, носа и ушей. "У СКЕЛЕТОВ НЕТ УШЕЙ" – назойливо нудит Папирус. Удар по собственной голове в попытке выбить образ из мыслей. Ты сжимаешь руки в кулаки, до скрипа, до хруста — хочешь заглушить этими ощущениями громкий противный голос. На плечо ложится тёплая жёсткая ладонь. В глаза смотрят с едва заметным сожалением. Рука уезжает с плеча, подбадривающе хлопает по лопатке и манит за собой, в сторону бара. – Хорр, ты куда? Нам же шеф велел только в лавку и обратно… – Оправдываться перед ним буду я! – беспечно бросает монстр и с добродушной полуулыбкой наигранно вежливо открывает дверь и пропускает вперёд, – После вас. Ты невесело усмехаешься, понимая, что ответ всё равно стребуют потом с тебя, как со старшего. И хоть возраст у вас один, в команде ты гораздо дольше. Отвечая коротким кивком, ты переступаешь порог одного из невероятного множества «У Гриллби».***
Возвращаетесь вы далеко заполночь, спустив половину бюджета не на еду, а на выпивку. На диване ждёт Безглазый, с садистской ухмылкой на лице, и ты понимаешь, что сегодня будет больно лишь физически. Облегчённо выдыхаешь, потому что ничтожеством себя чувствовал и без этого: не хватало только дополнительной порции уничижения до очередной истерики. А так отделаешься ремнём и пойдёшь в очередной раз залечивать спину. Когда ты уже хочешь отослать младшего наверх, чтобы ответить за всё сам, Киллер его останавливает и фальшиво улыбается, склоняя взгляд в твою сторону. Ты поднимаешь руки в защитном жесте, показывая, что спорить не собираешься. И, показательно глядя в удручённые глаза Обглодыша, снимаешь куртку, а за ней и футболку, и поворачиваешься спиной к главному доверенному лицу Повелителя Кошмаров. В эту ночь вы лежите на одной койке и стараетесь не шелохнуться, чтобы, не дай бог, не растереть ссадины и рассечения на спинах. А стоит кому-то двинуться: зевнуть, повернуться, потянуться — лопатки и рёбра начинают выть не хуже волков. Убийца никогда не скупился на увечия. Но оно и правильно. Зато меньше тратиться попусту будут. – Прости, Пыльный… – бормочет этот комок костей. – Ничего. Знали, на что шли. Хех, хотя погуляли, всё-таки, здорово, – лёгкий хмель, ещё гуляющий по сознанию, приятно заглушал крики фантомов, хотя бы ненадолго даря тишину и спокойствие. – Можем повторить как-нибудь, – усмехнулся скелет, и оба замерли, сцепив зубы, потому что даже такая мелочь, как усмешка, заставило пропитанную магией ткань на костях садануть по следам ремня, – Извиняюсь… Бля, Безглазый вообще сил не жалеет… Ты молча соглашаешься, вопреки всему ощущая приятное умиротворённое тепло в груди. – Если и повторим, то закупимся заранее, и бухать будем тут, чтобы потом не прилетело, – проронил, пребывая в какой-то прострации. Так, между делом. Но услышал в ответ какой-то неопределённый, но явственно выражающий согласие звук, – Спасибо, что делишься койкой… – А ты мне выбор оставил, что ли? – И то верно… Спасибо, что перестал возмущаться. – Угум. Спи давай, сова. Пепельнокрылая… – по голосу можно было понять, что Дырявый ухмыляется своей шутке. Это улыбнуло. – Кто первым проснётся, тот завтрак готовит, – буркнул ты напоследок. – Это что, пари «Кто проспит дольше?» – лукаво-радостная интонация резанула по ушам: слишком она энергичная и громкая. – Кто-то точно продует… – Вот уж точно не я! – хохотнул приятель и через пару минут уже сладко посапывал в стену. А на утро, зайдя на кухню, он увидел на столе пересушенный, но одуренно пахнущий ирисково-коричный пирог. Благодарно ухмыльнулся тебе, подмигнул и торопливо прошествовал к шкафчику за вилкой.