Flightless Bird

Гарри/Прошлое. Я собрал небольшую спортивную сумку для поездки в Париж: паспорт, маршрут, туалетные принадлежности, носки, нижнее белье, легкую куртку, две пары брюк, пару джинсов, две рубашки на пуговицах, две футболки, кардиган и костюм для балета. У меня было бы целых три дня, чтобы осмотреть достопримечательности. Зейн одолжил мне свою зеркальную камеру и научил меня ею пользоваться. - Я помогу тебе отредактировать изображения, когда ты вернешься. Если ты запечатлишь какие-нибудь хорошие мгновения, мы сможем распечатать их и повесить в нашей комнате. Эскизы Зейна висели по всем стенам общежития вместе с плакатами Луи с футболистами и танцорами. Я надеялся, что мне удастся сделать несколько хороших снимков, чтобы у меня было что-то свое, что мог бы выставить. Элеонор одолжила мне потрепанный путеводитель, снабженный аннотациями всех клубов и баров, которые не идентифицировались. Джиджи дала мне один из своих струящихся шелковых шарфов, которые, как она клялась, носили все мужчины в Париже. Луи утверждал, что не злился на меня, хотя до дня поездки почти ничего не говорил. - Вот, - сказал он, бросая мне на ладонь пару золотых запонок. - Мой дедушка подарил их мне, когда я поступил в RBS. Ты должен надеть их на шоу. Крепко сжал их. - Я буду скучать по тебе. - Нет, ты этого не будешь делать. У тебя будет лучшее время в твоей жизни. - Это не значит, что я не буду скучать по тебе. - Ты встретишься со всевозможными важными людьми. И уже не будешь прежним, когда вернешься. - Да, я сделаю это! - не мог представить, чтобы какая-нибудь трехдневная поездка так сильно изменила меня, и даже если бы это произошло, это все равно не изменило бы моих чувств к Луи. - Когда Бошамп повез Ганса Фауста в Париж, его фотография была на страницах светской хроники, и он перестал разговаривать со всеми своими школьными друзьями. Я посмотрел вниз на свои потертые кроссовки и брюки цвета хаки, которые свисали с моей талии. - Э-э, я не думаю, что в ближайшее время попаду на страницы светской хроники. Тебе не нужно об этом беспокоиться. Обнял Луи на прощание. Он прижался лбом к моему плечу и обмяк в моих объятиях. Снаружи встретил Бошампа, который ждал меня вместе со школьным водителем. Луи наблюдал за нами в окно. Я помахал рукой. *** Был в самолете всего один раз, во время семейной поездки в Испанию. Я никогда не путешествовал один или без мамы и чувствовал себя очень взрослым, стоя в очереди в Хитроу с паспортом. Сам отвечал за свои документы, багаж и все остальное. Бошамп в основном держался особняком. Пока мы сидели у ворот в ожидании посадки, он купил мне сэндвич и компьютерный журнал. Было странно, что там были журналы о компьютерах. Разве люди не выходят в Интернет просто для того, чтобы почитать о компьютерах? Но Бошамп был здесь еще до того, как были изобретены компьютеры, так что, полагаю, для него это имело смысл. С его стороны было мило купить что-то, что, по его мнению, могло бы мне понравиться. Полет был коротким, но в Париже было уже поздно, поэтому мы направились прямо в квартиру Бошампа на вечер. Все здания выглядели так, словно их место было на открытке. Даже уродливые здания были красивыми. Я хотел сразу же начать фотографировать, но на улице было слишком темно. Уткнулся носом в путеводитель Элеонор, пытаясь понять, что хотел бы увидеть на следующий день, когда он поднял мой подбородок и указал на улицу. Там был гигантский рекламный щит с изображением Лебединого озера, потрясающая фотография его жены в роли белого лебедя. Слова Луи: "Ты уже не будешь прежним, когда вернешься", начали обретать новый смысл. Я собирался остаться с этой знаменитой танцовщицей, чье лицо было на рекламном щите в центре Парижа. И покраснел от гордости. В здании Бошампа был один из тех крошечных лифтов с металлической клеткой, которые можно увидеть только в старых фильмах. Я втиснулся внутрь вместе с ним, и он ухмыльнулся, когда я спросил, могу ли закрыть решетку за нами. Зданию, должно быть, было сотни лет, с лепниной в виде короны, сводчатыми потолками и замысловатой латунной решеткой, проходящей по мраморным полам и стенам. Когда мы подошли к двери его квартиры, я поправил куртку, чтобы выглядеть презентабельно для Ирины. Если бы вестибюль выглядел таким величественным и красивым, я мог бы только представить, как выглядела их квартира. Но когда он открыл дверь, там была только одна комната. И одна кровать. Он вошел в комнату, и я осторожно последовал за ним. Огляделся по сторонам, чтобы понять, не упустил ли я чего-нибудь. Не упустил. В дополнение к этой комнате была только крошечная ванная комната. - Ваша жена скоро вернется домой? - спросил я. - О, - сказал он пренебрежительно, проверяя сообщения на своем телефоне. - Она остановилась в другой нашей квартире. В другой квартире? "Хотел ли он, чтобы я остался в этой квартире один", - подумал я. Может быть, он и его жена не хотели, чтобы их беспокоили. Я был разочарован, но это было понятно. Тем не менее, Бошамп начал распаковывать свой чемодан и вешать рубашки в шкаф. - Уже поздно. Нам следует лечь спать, чтобы ты мог встать пораньше и отправиться на осмотр достопримечательностей. Неловко поёрзав у двери, открыл свою спортивную сумку. Я не взял с собой пижаму, но взял маленькую сумку с туалетными принадлежностями и пошел в ванную, заперев за собой дверь. Почистил зубы зубной нитью и умылся. Флуоресцентная лампа над зеркалом жужжала и мерцала, как умирающий светлячок. Я услышал, как в соседней комнате зашуршали простыни и сидел на краю ванны минут двадцать, может быть, тридцать, разглядывая прохладную белую плитку. Тихо отпер дверь ванной и повернул потускневшую латунную ручку. В комнате было темно, так что мне пришлось нащупывать дорогу. Когда мои глаза привыкли, увидел, что Бошамп все еще не спит. Его руки были заложены за голову, а очки лежали на тумбочке. Без них его лицо выглядело голым. На нем не было никакой одежды, или, по крайней мере, ничего такого, что я мог бы увидеть, так как он был под одеялом. Его седые волосы в лунном свете казались ртутью. Мог бы сказать, что он был танцором. Его мышцы выглядели болезненно острыми и твердыми от десятилетий напряжения и чрезмерного использования, не сохранив ни капли мягкости молодости. Взял подушку рядом с ним. - Я беру с собой. - Там мыши, - сказал он. - Ложись в постель. Все еще в футболке и брюках, лег рядом с ним в постель и уставился в потолок. - Ты не собираешься раздеваться? - он спросил. Это был не вопрос, а резкий приказ, подобный тем, которые он отдавал в студии. Я стянул рубашку и лег на спину, жесткий, как доска. - Твои штаны тоже. Не знаю, почему их снял. Часть меня думала, что оставлять их включенными было бы невежливо, как будто я намекал, что он может что-то предпринять. Он был таким важным человеком и был так добр ко мне, взяв меня с собой в эту поездку, что я боялся оскорбить его. И снял штаны. Я очень старался не обращать на него внимания и заснуть, но всякий раз, когда смотрел в его сторону, видел, что его глаза все еще были широко открыты. Отвернулась от него и свернулась калачиком. Вот тогда-то все и началось. Он начал растирать мне спину. Его пальцы скользнули вниз по моему позвоночнику с тошнотворной медлительностью сороконожки. - Ты такой милый мальчик, Гарри. Я рад, что взял тебя с собой в эту поездку и сделал правильный выбор. Когда я не ответил, он добавил: "Ты счастлив, что я выбрал тебя, не так ли?" - Да, - ответил я тихим голосом, наполовину приглушенным подушкой. Его пальцы скользнули вниз к поясу моего нижнего белья, и я сильно вздрогнул. - Эй,- сказал он, - Успокойся. Тебе нравятся мальчики, не так ли? - Да, мне нравятся мальчики, мальчики моего возраста! Я закричал про себя. Бошамп был ровесником моего отца. - Это нормально - любить мальчиков, - сказал он. - Знаю это,- попытался придумать, как взрослый мог бы справиться с этой ситуацией. - Я не в настроении,- рука Бошампа скользнула по моему голому животу. - Я могу это исправить. Не знал, что делать. Была середина ночи. Я был ребенком, одиноким в чужом городе, с небольшим количеством карманных денег, лежал, вцепившись в край кровати, и думал, что это не могло случиться со мной. Когда он снова прикоснулся ко мне, в более интимном месте, произнес свою последнюю мольбу. - Я никогда этого не делал. Был слишком мал, чтобы знать, что это его не остановит, что он, вероятно, уже знал, и именно поэтому хотел меня. - Все в порядке, милый. Я научу тебя. *** Не думаю, что я спал той ночью, а если и спал, то мне не снилось ничего, кроме этой темной комнаты. Когда проснулся на следующее утро, мое тело болело самым унизительным образом, какой только можно себе представить. Мне хотелось оторвать свою плоть от костей. Я хотел быть не собой. Встал под душ и стоял неподвижно, пока обжигающая вода лилась мне на голову и плечи. Ночь прокручивалась в моей голове снова и снова, как картинки в блокноте. Почему я не ушел, когда увидел, что мы живем в одной комнате? Почему не позвонил маме? Почему снял штаны? Почему просто не спал на полу с мышами? Почему? Почему? Почему? Я вошёл в комнату с полотенцем вокруг талии. Бошамп все еще был раздет. Подошёл к своему чемодану и лихорадочно выудила свою одежду, когда он подошел сзади и положил руку мне на спину. Его пальцы скользнули вниз к моей талии, и полотенце упало на пол. Именно тогда до меня начала доходить реальность моей ситуации. Я бы не стал осматривать достопримечательности в этой поездке. И был здесь не потому, что был многообещающим студентом. Я был здесь из-за того, что Бошамп хотел сделать со мной. Вот и все. Это была единственная причина. Как мог быть настолько глуп, чтобы думать, что особенный танцор? Я не был особенным, был благотворителем из Чешира и худшим учеником в школе. Я был никем. Был меньше, чем ничто, и теперь тоже был отвратителен. То, что делал с ним, то, что он делал со мной... Я ненавидел его, но еще больше ненавидел себя. Не защищался. Не дрался, не кусался, не брыкался и не кричал. Был слаб и позволил этому случиться. И в течение всей поездки позволял этому происходить снова, и снова, и снова. С каждым разом смысла в драке становилось все меньше. В любом случае, за что я боролся? Имел ли я вообще право сказать "нет", когда сдался в первую ночь? Кто такой, чтобы говорить "нет"? Я был никем. "Лучше было просто пройти через это",- рассуждал я. Мне просто нужно было сделать все, что он попросит, и думать о чем-то другом, или позволить своему разуму опустеть и вообще ни о чем не думать. Но ко второй ночи я так устал, а мое тело болело так сильно, что больше не мог этого делать. Когда Бошамп был снаружи и звонил, взял снотворное, выписанное по рецепту, с его комода. Если бы я спал, он мог бы оставить меня в покое, по крайней мере, до утра. Дозировка составляла две таблетки, и я принял три, чтобы убедиться, что буду полностью вырублен. Сунул таблетки в рот - так отчаянно пытаясь найти выход из своего положения, что едва ли задумалась об этом. Таблетки, к счастью, подействовали быстро. Я лег и провалился в глубокий, восхитительно забывающий сон. Проснулся, как мне показалось, несколько часов спустя, сонный и дезориентированный, от того, что Бошамп тряс меня. - Сколько ты взял! - крикнул он. - Три,-  мой рот едва обхватил это слово. Все мои мышцы были словно в грязи. Он ударил меня по лицу. - Ты что, дурак? Ты пытаешься втянуть меня в неприятности? - Нет! - воскликнул я. - Извините, сэр, просто хотел поспать. - Это так плохо заниматься со мной сексом, что ты хочешь быть без сознания, не так ли? - он пришел в ярость. - Ты думаешь, я уродина? - Нет! - быстро крикнул я, съежившись в изголовье кровати. - Дело совсем не в этом! - Лицо Бошана исказилось от раскаяния. - Мне очень жаль, Гарри,- он глубоко вздохнул. - Я не должен был ругать тебя. Это было неправильно с моей стороны. Иди сюда,- не пошевелился, поэтому он бочком подошел ко мне и притянул в объятия. - Ты должен был сказать мне, что хочешь спать. Я не хочу, чтобы между нами были какие-то секреты и забочусь о тебе. Ты заботишься обо мне? Я сонно кивнул. Действие наркотиков еще не прошло, и мне казалось, что плаваю в песке. Не мог поднять голову, поэтому он обнял меня. - Я ненавижу ругаться. Давай помиримся, хорошо? - его голодные губы прижались к моим онемевшим. Та ночь была худшей из всех. Раньше это было достаточно плохо, но теперь я проснулся и был парализован в своем собственном теле из-за наркотиков. Это продолжалось вечно, пока даже не перестал помнить, кем или чем я был, пока не почувствовал себя воющим животным. *** В наш последний день в Париже он велел мне одеться для балета. Я должен был бы радоваться, что поездка почти закончилась, но боялся. Выходил из комнаты совершенно другим человеком, чем когда вошел в нее. Я был уверен, что все узнают, что со мной случилось. Был отмечен. Полез в свою спортивную сумку и увидел фотоаппарат, путеводитель и шарф. Что бы я всем сказал? Они ожидали бы увидеть фотографии, услышать о местах, которые я видел, и о том, что сделал. Мне стало жаль себя прежнего. То "я", которое было взволновано поездкой в Париж, то "я", которое все еще считало меня счастливым и особенным. Но также ненавидел это "я". "Глупо", - подумал я. Был таким, таким глупым. Надел костюм и закрыл лицо от стыда при виде запонок Луи. Был так смущен тем, что со мной случилось. Как смогу когда-нибудь снова встретиться с Луи лицом к лицу? Я положил запонки обратно в сумку. В театре Бошамп постоянно указывал на знаменитых танцоров и хореографов, но почти никого не мог вспомнить. Все лица слились воедино. Он представил меня людям по-французски, и я кивнул, как будто понял, о чем они говорили. Он вел себя так, словно ничего не случилось, обращался со мной так, как в классе или в самолете, как будто все было нормально. Мы спустились в чрево театра, где находились гримерные. Он вошел в одну из комнат без стука. Внутри была Ирина. Его жена. Она была в костюме и была самым экзотическим существом, которое я когда-либо видел. У нее были черные волосы, собранные в тугой пучок под короной из белых перьев. Ее пачка была похожа на витиеватое стекло, а лиф был инкрустирован таким количеством кристаллов, что выглядел как броня. Женщина вытянула длинную шею, и Бошамп поцеловал ее в щеку, хотя его губы никогда не касались ее фарфоровой кожи. Они говорили о делах: предварительный просмотр, отзывы, ее профиль в L'Express. Их брак был заключен по расчету, основанному на честолюбии и взаимных личных интересах. Если Бошамп был хитрым умом в этом партнерстве, то Ирина была его ледяным сердцем. Она оглядела меня с ног до головы и выгнула бровь, ее большие серые глаза стали еще более кошачьими из-за густого сценического макияжа. - Алекс, я не могу поверить, что ты привел сюда одного из своих... мальчиков. О чем ты только думал? - Она знала. Униженный, я теребил подол своей куртки. - Дорогая, я обещал ему, что он сможет встретиться с тобой. Что должен был делать? - Я неуверенно протянула руку. Она отпрянула, оскорбленная самим моим существованием. - Вам лучше сесть на свои места. Когда мы сели смотреть шоу, все, о чем я мог думать - о том, как сильно ненавидел балет. Не хотел смотреть "Лебединое озеро", хотел бросить балетную школу, вернуться в Чешир и никогда больше не думать о балете. Но когда занавес поднялся и началось представление, то был ошеломлен. Не видел там Ирину, видел себя, мои страдания проявились. Музыка нарастала, и я был увлечен, убежденный в ее силе. Когда во втором акте колдун фон Ротбарт утащил королеву лебедей Одетту от принца Зигфрида, я мучился за нее. Вцепился в подлокотник, когда фон Ротбарт обманом заставил Зигфрида жениться на его дочери Одиль, а затем снова, когда он осознал свою ошибку и ее разрушительные последствия. В четвертом акте, когда Зигфрид решает умереть вместе с Одеттой, я плакал. Слезы текли по моему лицу, и я безудержно рыдал в рукав. Женщина, сидевшая рядом с нами, повернулась и посмотрела на меня, тронутая моими эмоциями. - Quelle belle enfant!* - воскликнула она на ломаном английском. - Я никогда не видела, чтобы мальчик был так тронут балетом. Это очень красиво. Бошамп гордо улыбнулся и обнял меня за плечи. - Это его первый раз. *** Я не мог вернуться в комнату Луи. Сказал Бошампу и водителю отвезти меня не в дом Джебсена, а в Дом Волка. Когда выходил из машины, Бошамп поцеловал меня в губы прямо на глазах у водителя. Это была не привязанность, это была угроза, это он говорил: "Видишь, я могу сделать это перед кем угодно". Если ты расскажешь, никому не будет дела. К счастью, моя комната в Волчьем доме была пуста. Моя соседка по комнате, должно быть, ушла. Я свернулся калачиком на кровати полностью одетый, учился в школе целый семестр и ни разу не спал в этой кровати. На нем даже не было простыней. Изголодавшись по сну, проспал весь день и всю ночь. Когда проснулся на следующий день, Луи был рядом со мной. Был понедельник. И я пропустил утренние занятия. - Что ты здесь делаешь? - обеспокоенно спросил он. - Почему ты не пришел домой прошлой ночью? Домой. - Я болен. Заболел в Париже. - Возвращайся к Джебсену. Я позабочусь о тебе,- он прижал руку к моему лбу, а я откатился от него. - Не хочу, чтобы ты тоже заболел. - Мне все равно. Слишком сильно по тебе скучаю. Хочу услышать все о твоей поездке,- крепко зажмурился, чтобы сдержать слезы. - Просто иди. Луи уехал, но всего на несколько часов. Когда учебный день закончился, он ворвался обратно в комнату с круассанами и кофе с молоком. - Добрый день, мой друг! - парень положил круассаны рядом с моей головой. - Французские деликатесы из нашей скромной столовой. Держу пари, еда, которую ты ел в Париже, была в сто раз лучше. Не ел три дня. Бошамп пытался накормить меня в своей квартире, но я не был голоден. Откусив кусочек, потом еще один, впервые за много лет чувствуя себя сытым. Я отхлебнул кофе с молоком и снова лег. - Прости, что был так расстроен из-за того, что Бошамп выбрал тебя, - сказал Луи, гладя меня по волосам. - Ты прощаешь меня? Слышать, как он произносит это имя, было как нож в живот. Я хотел сказать Луи правду, но как мог рассказать ему обо всех отвратительных вещах, которые со мной делали, чтобы он не подумал, что я отвратителен? Даже если бы он не хотел так думать, он бы никогда больше не посмотрел на меня так, как раньше. Или еще хуже, что, если он мне не поверит? Потом я вспомнил об Ирине и водителе. Что, если Луи подумает, что мне это нравится? - Я прощаю тебя, - ответил я. В тот вечер отказался возвращаться в дом Джебсенов, но Луи отказался оставить меня. Я снова начала засыпать, и он обнял меня одной рукой. Это напомнило мне о том, когда животное умирает, а его пара отказывается покидать тело. Я был мертв внутри, но Луи еще не знал об этом. *** На следующий день на репетиции Бошамп подошел ко мне сзади и сунул свой зонтик мне между ног, грубо раздвинув их. - Я сказал, вторая позиция, Гарри. Будь внимателен. Выбежал из студии, и меня вырвало в мужском туалете. Поклялась тогда и там, что никогда больше не позволю ему прикасаться ко мне. С этого момента приходил в студию рано, а уходил поздно, репетируя в одиночестве каждый божий день. Репетировал и оттачивал свою технику при каждой возможности, даже во время обеда, к большому разочарованию Луи. Иногда оставался в студии так поздно, что спал там, просыпался на рассвете и снова начинал репетировать в одиночестве. Я постоянно находился в кабинете медсестры с воспалением сухожилий, растяжениями, стрессовыми переломами и коленом прыгуна. После нескольких недель этой изнурительной рутины я редко допускал ошибку перед Бошампом во время репетиции, и когда это делал, и он приходил, чтобы поправить меня, я сжимал руки в кулаки, пока мои ладони не кровоточили. Ненавидел танцевать его хореографию. Это было похоже на танец в клетке. _____ [ Quelle belle enfant* - Какой красивый ребёнок (фр) ]