***
С этого момента прошло несколько часов. Очнувшись в незнакомом месте, я огляделась. Комната, в которой я оказалась, была чисто убрана, и в ней чувствовалось влияние японской и западной культуры. С одной стороны, обилие дерева, которое бросалось в глаза сразу же и отличала владельцев тягой к шикарной жизни, многочисленные фрески с сюжетами пестрели под потолком, низкая кровать, высота которой ощущалась под кажущимися высокими потолками, — все было в красках, которые, по крайней мере, могла позволить себе японская культура — красные акцентные места и черный контур; с другой стороны — западная строгость и стремление к систематизации пространства: темные шторы, собранные лентой снизу и дающие греческие складки к верху и самое, наверное, неожиданное — это расставленные декоративные растения, каждое из которых занимает огромный горшок. Создавалось впечатление, словно я попала в оранжерею и сейчас сижу на софе, наслаждаясь одиночеством. Впрочем, я действительно сейчас сидела, свесив ноги с кровати, и смотрела в одну точку. На мне была свежая, совершенно незнакомая одежда, от которой пахло мускусом. Впрочем, повода для паники у меня было меньше, чем желания поскорее разобраться со всем. Во-первых, я точно знала, кто меня сюда принес, потому что отчетливо помнила звериное зловоние, и знала наверняка, кто обеспечил одеждой, — только один на свете человек знает, какими ароматами я пользуюсь. Мой рюкзак, который после пробуждения я обнаружила стоящим возле не обработанной лаком тумбы из такого же темного дерева, что и гардина и оконные рамы, по наполнению был точно таким же, как и раньше. Тетрадка была на месте и нетронута, — хоть это была обычная школьная тетрадь с кольцами, не подразумевающая замочка, но я почему-то точно знала, что в нее никто не заглядывал. Открыв на последней записи, я пробежала глазами строчки и вспомнила, что хотела записать впечатления от первой за эти месяца три ванны (не душевых кабинок, а настоящей!), но мое скорое выселение из квартиры помешало этому. Если мой психолог увидела бы пестрящие на страницах рисунки и каракули, она бы заставила завести новую тетрадь. По ее плану, я, появись какие-нибудь мысли в течение дня, должна была подробно их записывать, чтобы потом мы вместе их проанализировали; это было обязательным условием, которое она в первую же нашу встречу поставила. Только вот она не уточнила, на каком языке я должна делать записи, — если учесть, что у меня были высокие баллы по всем предметам, в том числе и по английскому, если учесть, что у меня один из лучших результатов в школе по дополнительным языкам (у меня это был французский) — Сара Аллан могла бы быть осмотрительнее. Единственное, чего мне не удалось найти — это телефон. Я еще некоторое время просидела, рассматривая рисунки. Нет, Сара, ты все-таки не права: мои записи расскажут обо мне меньше, нежели мои каракули. Я хмыкнула: мне даже удалось зарисовать черты своего лица, когда то было моим. — Моко-чан, ты проснулась? Можно войти? — Прежде чем открылась дверь, я сунула тетрадь в рюкзак. Лилия с мягкой улыбкой подошла ко мне: — Вижу, что всё хорошо. Извини за вчерашнее, я уснула. — Бывает, — махнула я рукой, вставая с кровати. Боли от переломанных рёбер больше не ощущалось. Лилия некоторое время оценивающе наблюдала за мной. Несмотря на эту теплую и чарующую улыбку, за которую мальчики из разных классов готовы были побороться, чего я не однократно и наблюдала — в глазах то и дело вспыхивало лукавство. Лилия была в том настроении, которое она тщательнейшим образом скрывала и которое выливалось потом во что-то непредвиденное. — Сегодня, — указательным пальцем, украшенным серебряным кольцом с черным жемчугом, она прочертила в воздухе круг, как бы очерчивая всю комнату, — и в последующие дни эта комната твоя, в которой ты можешь делать всё, что заблагорассудиться. Другую предложить не в состоянии, потому что все уже заняты предстоящей встречей. — И на эту встречу, как я полагаю, ты решила не идти, — оглядывая ее наряд, сказала я. — Именно! И ты, — теперь перст был направлен на меня, — проведёшь этот вечер со мной. Но для этого тебе нужна одежда. — Спасибо, конечно, за предложение, но я уже давно отказалась от прошлого, — подозревая во что на сей раз она хочет втянуть меня (хоть и непредумышленно), попыталась отказаться я. — Наступил сезон внутришкольных соревнований, и если ты определилась с будущем, то я нет. Мне ни в коей мере нельзя сейчас расслабляться. Понимаешь меня, Лилия? Но она опять впала в свое состояние предвкушения, поэтому обратила внимание только на свое имя. Глаза, опустевшие, сейчас вновь заискрились хитростью. Лилия схватила меня за руку и, ничего не объясняя, потянула за собой. — Эй, мы хоть и дружим, но это не значит, что меня можно так бесцеремонно хватать, — воскликнула я. Мне не нравилось, меня бесило, когда кто-то прикасался ко мне, даже знакомые люди, заменившие семью, поэтому я попыталась выдернуть руку, но Лилия, точно её обухом ударили, влекла за собой по коридорам, пока мы не очутились около двери. Поперёк была протянута атласная черная лента шириной в четыре пальца. Лилия, продолжая сжимать мою руку выше запястья, медленно коснулась и провела пальцами по блестящей поверхности. Ее хватка ослабла. Улучив момент, я выдернула руку и во избежании другого касания, сделала шаг назад. Лилия, казалось, не заметила этого жеста, сорвала ленту и, накинув её на плечи, открыла дверь. Поколебавшись немного в коридоре, ожидая возвращения подруги, я решила, что она хотела что-то мне показать, поэтому вскоре переступила через порог. Комната отличалась от моей только тем, что в ней были наглухо задернуты шторы; растительность оккупировала и эту комнату, но, в отличие от моей, они свисали со всех стен. — Это комната моего отца, — словно прочитав мои мысли, ответила Лилия. — Моего приемного отца. После его смерти, моя приемная мать взяла право хозяйствовать в этом доме на себя. Она хорошая, ты не подумай, — быстро добавила она, взглянув на меня, потом усмехнулась: — Прозвучало так, словно она тиранша какая-нибудь, но нет; она просто очень и очень властная, а еще до жути предприимчивая. Знаешь, для чего на нашем дворе поселился Лис? — Лис? — переспросила я. — Этот тот зверь, что напал на меня? — Прости, ещё раз. — Лилия хмуро посмотрела на меня. Потом села на корточки и вытащила из-под кровати черную коробку. — Лис нужен, чтобы защищать нас от людей, с которыми отец был при жизни в разладе. После одного из набегов (а мы тогда жили в другой префектуре), когда были украдены некоторые личные отцовские документы, при правильном использовании которых при помощи суда можно отстегнуть приличную сумму из кошелька нашей семьи, мама сразу же принялась уничтожать бумаги да и все вещи в целом. Наш план был прост: нужно было подстроить поджог, а самим убраться из города как можно быстрее. Бывшие конкуренты отца должны были подумать друг на друга, не предпринимая никаких действий, но после того, как правда бы вскрылась — мы уже пересекали бы на обналиченные с отцовского счета деньгах границу. Но так получилось, что нам снова пришлось вернуться в Японию. Я молчала. Лилия никогда за два года нашего знакомства не рассказывала историю своей семьи. Про ее полуголодное детство и побои от жителей деревни я знала всё, но про ее подростковый возраст — ничего. Свела же судьба двух искалеченных жизнью людей. — Вот, держи. Это ключ от моей гардеробной. — Немного погодя, ожидая, пока я переварю всю информацию, она добавила, все ещё держа на весу колечко с ключом: — Если хочешь сегодня блистать, то выбери что-нибудь нарядное, уж постарайся. — Я уже говорила. Мне никак нельзя становится в полиции на учет. Если несколько лет, как я рассказывала, я могла себе это позволить, то теперь никак нет. Понимаешь, — я твердо смотрела в глаза подруги, — от моих оценок и моего поведения зависит мое дальнейшее будущее. — Да ты и так учишься на отлично, в отличии от меня. — Лилия, извини, но нет. Спасибо, что приютила, но мне пора. — Я повернулась было к двери, но вкрадчивый голос остановил меня, заставив внутренне сжаться: — И куда ты пойдешь, а, Тсукуру Моко? К своим родителям вернёшься? Единственное, что Лилия знала про меня, то, что я ушла из дому, потому что не могла больше выносить пьяных в стельку родителей за стенкой. Взяв последние деньги, которые у них были, я на первое время смогла поселится в маленькой комнатке на чердаке одной частной пекарни, подрабатывая там же расфасовщиком и честно отдавая деньги за аренду помещения. Рассказала, какими добрыми оказались владельцы той пекарни (молодые люди, выросшие в подобных семья, как и у меня), которые однажды взяли меня с собой прокатиться в Токио. Как потом на нас там напали бандиты, которым мы просто подвернулись под руку; как во мне проснулась моя причуда, которую приходилось подавлять, потому что мои родители родились обычными и часто избивали меня за это; как мне удалось спасти только девушку, которая после двух дней повесилась в подсобном помещении. Собственно, все в моей истории, кроме родителей было правдой. Я попала в этот мир без средств к существованию, без знания языка, без документов, без имени… С одной стороны мне повезло, что я попала в тело беспризорного ребенка, которого сразу же обнаружили органы правопорядка и мне не пришлось долгое время шататься по улице, пугая прохожих, но с другой стороны — трудности были только впереди. Я была в полнейшей панике, хоть и старалась доказать себе, что сумела вырваться благодаря Господину Случаю из скучной воронежской жизни. Полиция не знала, что со мной делать: ни имени, ни места жительства да даже слова не смогли от меня добиться. Они, наверное, решили, что я немая. Прошло несколько часов, пока я не справилась с ситуацией, принимая её, и не вспомнила, что я могу попробовать объяснится на английском. Оставалось только решить, что им сказать, но полиция опередила меня: за мной пришла женщина, имени которой я не запомнила (точнее, не сумела выцепить из набора звуков, поэтому не запомнила), и только спустя много лет я могу примерно воспроизвести тот монолог, опуская имена: — «Здравствуй. Меня можешь не боятся, я пришла тебе помочь. Я из государственной благотворительной организации, которая помогает несовершеннолетним детям развиться в обществе. Мне сказали, что ты, возможно, немая. Кивни один раз, если это так». — «Я не говорю на японском», — на английском сказала я, когда поняла, что женщина замолчала, ожидая моего ответа. Меня тогда одолела очень сильная робость, поэтому слова не желали слетать с губ. — «О, превосходно!» — перешла она на английский и повторила все свои ранее произнесенные слова. — «А теперь, позволь, я расскажу поподробнее. Наша организация берет под свое крыло детей, по тем или иным обстоятельствам, оставшемся без… кхм, дома. Так вот, мы обучаем детей всему, что им понадобится в жизни и по достижении совершеннолетия, помогаем с устройством на работу и местом жительства. В том случае, когда ребенок проявляет особые навыки в учебе и усваивает программу быстрее отведенного срока, то мы помогаем ему поступить в учебное заведение, где они продолжают обучаться бессрочно, но уже по школьной программе. А я, юная леди, вижу в вас задатки…» Таким образом, я три года обучалась в этом интернате, где меня и научили писать, читать да и в принципе говорить на японском — и в двенадцатилетнем возрасте меня отправили в нынешнюю школу, в которую через два года перевелась и Лилия.***
— И все-таки, ты со мной, — улыбаясь, и словно бы забыв наш диалог, сказала Лилия. Мы вышли из ее дома в четвёртом часу дня. Нас провожал тот самый Лис (в основном, Лилию, конечно, но мне он тоже уделил внимание, натянув улыбочку, в которой было больше чего-то звериного, нежели человеческого), который при свете дня оказался мальчишкой плюс-минус нашего возраста, одетый, несмотря на жару, в ярко желтую толстовку и знавших лучшие времена высокие красные кеды. В качестве отмщения, я хотела немного постебаться над ним, но моё внимание вовремя привлек валявшейся в траве телефон. Подобрав его и очистив от грязи, я проверила заряд и, улыбнувшись Лису, отчего того сильно передёрнуло, спрятала в карман накидки, успевшей высохнуть после стирки. Не проронив ни слова, Лис проводил нас до калитки и так же молча скрылся, что я усомнилась в том, на того ли вообще человека решила наехать. Может, это другой Лис. Я озвучила свои мысли Лилии, на что она, хихикая и прикрывая рот ладонью, сказала: — Он такой только под покровом ночи. Аарон запрещает ему днем вести себя как животное. Основной движ, как сказала Лилия, должен был начаться ближе к семи вечера, поэтому нам нужно было где-то эти три часа провести. Я предложила сходить сначала в одну кафешку, особенностью которой была раритетная стереосистема, из которой, если кинуть туда монетку, начинала литься джазовая или, что бывало чаще, легендарная рок-музыка, вроде Битлз, Скорпионс, Нирвана, Роллинг Стонс и прочее. Лилии внезапно понравилась эта идея, хотя она была ярым фанатом современных зарубежных исполнителей. — Не думала я, что такие зубрилы, вроде тебя, по вечерам после школы ходят по кафешкам и слушают рок-композиции. — Или джаз, — пожала я плечами, перехватывая сумку с вещами по-удобнее. — Как повезет. Так как Лилии было, в общем-то, все равно, где и как проводить время в дали от дома, она предоставила мне выбирать досуг, поэтому после кафешки мы прыгнули на ближайший автобус и доехали до городской библиотеки. — А зачем нам в библиотеку? Сегодня, вроде, выходной день, — спросила Лилия, когда мы вышли из автобуса. Вдоволь насмотревшись на фасад здания, она перевела взгляд на меня. — Что-то не сходиться у меня в голове: то, кем ты себя представляешь и то, кем по-настоящему являешься. Как бы я в дальнейшем не пыталась понять смысл её слов, но все каждый раз сходилось на одном: она хотела задеть меня за живое. Задеть, чтобы показать, что моя истинная сущность разительно отличается от того, что я себе напридумывала. Но это только будущие мои мысли, а сейчас я со смешком ответила: — Такая же проблема, как и у тебя. — Наверное, именно в тот день я задела её чувства, но как бы не было ей тогда больно, свои эмоции она частично сумела подавить, сказав: — Поэтому мы с тобой и понимаем друг друга. Вход в библиотеку был свободный, но пока Лилия медленно проходила между книжными стеллажами, я завела на неё карточку постоянного посетителя и вручила ей. Она поблагодарила, и не глядя, сунула в сумочку. Проигнорировав это жест, я провела её дальше в зал и потянула руку к полке. — Давай я. — Несмотря на каблуки, Лилия была выше меня ростом, поэтому без труда вытащила книгу. — «Отелло». Хм, не знала, что ты читаешь классическую литературу. — И не читала до того момента, пока мне не задали сделать проект по классической зарубежной литературе. Сначала мне хотелось взять «Гамлета», потому что эта пьеса не уступает в популярности пьесе «Ромео и Джульетта» и про нее будет легче писать. Информации больше, — пожала я плечами, когда Лилия покосилась на меня, все ещё держа книгу в руках. — Но после прочтения, я втянулась в то, как мастерски Шекспир вырисовывает характер персонажей через одни только диалоги, поэтому скоро перечитала все, что удалось найти в переплете. Но больше всего мне понравился, наверное, «Отелло». Я ожидала, что Лилия спросит — почему мне понравилась именно эта пьеса, но она только молча еще раз осмотрела корешок с заглавием и вручила мне, сказав, что ей все-таки больше нравится более современные авторы, вроде Мураками, Кафки и Абэ с его «Женщиной в песках». Проведя таким образом время, обсуждая мировые хиты всех времен и народов, мы вышли из библиотеки в шестом часу. Прождав автобус, мы замолчали и скоро остановились на пустынной остановке близ железнодорожных путей. Остановка точно не была последней, потому что, кроме нас двоих, на ней никто больше не вышел. С грустью я проводила взглядом автобус и повернулась к подруге. Та лишь посмотрела на часы и коротко сказав «Пойдём», повела меня вдоль дороги. Уж не на лесопилке вечеринка намечается, с тревогой подумала я, но все мои сомнения и предостерегающие взгляды, бросаемые в спину подруги оказались напрасны: мы пришли на станцию. Не то, чтобы я не доверяла Лилии как человеку, но её внезапные погружения в собственные, видимые только ей образы доводили меня до того, что мне приходилось силой сдерживать злость, покуда та не отпустит, и молча сверлить взглядом светлую макушку подруги. Связывая её прошлое (и частично настоящее) с её поведением, я не имею стопроцентного права вымещать на ней злость, но и не имею права игнорировать то, как она поступает со мной, — это раз; я не хотела испытывать боль каждый раз, когда мне приходилось, сдерживая негодование, впиваться ногтями до кровавых отметин в кожу ладоней, — это два. Нельзя переходить черту, которую я сама и воздвигнула в первое знакомство; черту дозволенного, принятую двумя сторонами практически одновременно. — До электрички пятнадцать минут, — сообщила Лилия, сверяясь с часами; она серьёзно на меня посмотрела и добавила: — Можешь доехать до конечной, пересесть и вернуться домой, если не хочешь оставаться. Задумавшись, я не заметила, как все это время шла за ней хвостом к расписанию и как в замешательстве остановилась на месте, пытаясь определить серьёзно ли она говорит или нет. Заглянуть к Лилии в глаза мне помешало то обстоятельство, что она, оставив меня размышлять над ее словами, опустилась на скамью и вытянула ноги. Сегодняшний день стал тем моментом в нашей дружбе, когда я, наконец, поняла, настоящую сущность Лилии: вне школы, где ей не было причин показывать себя с положительной стороны, она становилась бесстрастной ко всему. Вначале, я списывала это на ответ со стороны её психики, — пытаться реализовать себя среди сверстников, тратить всю энергию на признание в обществе, а потом, вернувшись домой, забиться в угол и ждать, когда вновь восполниться жизненный сосуд — нормальная реакция. Однако я никак не могла предположить, что «восполнение» может перейти в стадию «стремительного угасания человека как личности». Конечно, всему есть предел, и подобное случается в жизни, когда человек просто-напросто перегорает, но это происходит в том числе из-за внешних раздражителей, когда нервная система перестает справляться с нагрузкой; когда организм начинает работать в автономном режиме. Солнце давно уже скрылось за верхушками деревьев, поэтому над землей начал проглядываться туман. Он путался среди ветвей, влагой оседал на траве и, без ведома, залетал в душу. Я подошла и встала около Лилии. Она успела достать телефон, и теперь смотрела в него, увлеченно набирая кому-то сообщение, но, заслышав шаги, подвинулась. Я не стала садиться и вместо этого вытащила из пакету одежду и спросила, сдерживаясь, чтобы не выкинуть её на рельсы: — Зачем столько шумихи для того, чтобы потом сказать «нет»? — Я не говорила — «нет». Я сказала, что можешь уезжать, если не хочешь оставаться, — не отрываясь от телефона, ответила Лилия. — Это две разные трактовки одного и того же, — буркнула я, подавляя желание фыркнуть. — Да. — Лилия взглянула на меня. — Я знаю. То, каким голосом она это сказала никак не вязалось с тем, с каким взглядом она при этом на меня посмотрела. Я хотела что-то сказать, но рот раскрылся и закрылся сам собой. Лилия, поняв, что я ничего и не отвечу, отвернулась и вновь уставилась в экран смартфона. Ненароком нащупав в кармане накидки свой телефон-раскладушку, ко мне пришло чувство вины, но я быстро его отогнала и запихнула вещи в пакет, ничуть не заботясь, что в таком положении они скорее всего сомнутся. Села рядом, выудила из кармана Лилии пачку сигарет и вытащила сразу две. — Я же просила так не делать, — только и сказала она, набирая эсэмэску. — Есть чем прикурить? — Она молча достала из другого кармана спички и протянула мне. Подавив в себе едкое замечание, я чиркнула спичкой и прикурила сразу две сигареты. Одну протянула Лилии, другую, закрывая ладонью от ветра, поднесла к губам. — Я думала, ты не куришь. — Не курю, — подтвердила я и, вытянувшись, задавила тлеющий огонек об урну и выкинула туда же. — Какое расточительство. Как я буду объяснять Лису, что сигарет в пачке стало меньше? — Извини, но это уже не мои проблемы, — ответила я и тотчас прикусила язык: не это я хотела сказать. — Ну так, ты скажешь, что сегодня за мероприятие в твоем доме, из-за которого ты решила ломануться чёрт знает куда? — Он не знает, куда я направилась. — Сначала я не поняла, про кого она говорит, но потом лишь мысленно поаплодировала остроте языка подруги. — Аарон ничего не хочет знать про то, где я прибываю, поэтому я не спрашиваю про людей, которые приходят в дом. Я с удивлением обернулась на Лилию и долго смотрела на неё. Сложно было сказать, аллегория это или нет, но тот факт, что она в один заход объединила две темы, одна из которых лишь образно всплыла в заданном мною вопросе, позволила еще раз усомнится в моем отношении к ней. Нравится ли мне проявление её двойственной природы или нет? Да и есть ли двойственность вообще? Крутившиеся на языке вопросы про семью Лилии были прерваны стучание по рельсам, которое издавала подходящая электричка. Истлевшая до фильтра сигареты была щелчком отправлена вниз. Лилия не сделала ни одной затяжки. — Точно не передумала? — на всякий случай спросила она, вставая. Опуская взгляд, я качнула головой; когда двери плавно раскрылись, площадка осветилась желтоватым светом. Раздавив окурок носком обуви, я поспешила пройти через двери. Вагон был полупустой, но, благоразумно сторонясь тех людей, которые были в нем, я села рядом с Лилией. Когда электричка уже набирала скорость, Лилия что-то произнесла. — Еще раз, — наклоняясь в сторону подруги, попросила я. Она долго не отвечала, и я начала думать, что Лилия попросту не услышала просьбу. — Э, Лилия… Взглянув на ее лицо, я поняла, что ответа не дождусь: шум словно заглушил не столько мои слова, сколько сознание Лилии, поэтому даже на свое имя она отреагировала лишь кивком. Оставив подругу в покое, я уставилась в пол вагона и просидела так до конца нашей поездки.