Дела прошлого

Франс осталась одна: Гримо вышел вслед за бароном, вероятно, чтобы убедиться, что тот не вернется обратно, Жули отправилась распорядиться об обеде. И мадмуазель де Бертран имела возможность обдумать произошедшее. Эмоции захлестывали девушку, так что поначалу она была зла на гостя и гордилась собой, полностью уверенная в том, как поступила. В конце концов, месье де Шовиньи не был даже графом из знатного рода! Его влияние здесь объяснялось исключительно глухой провинциальностью города и богатством барона, но этот человек возомнил, кажется, себя местным королем. Да и что такого она сделала, если подумать?! Общество ведь могло ее изгнать за одно лишь появление в мужском наряде, дворянство могло отвернуться от нее за ее высказывания (хотя девушка и вправду была очень осторожна и следила за тем, чтобы не сказать ни одного компрометирующего ее слова). Недоволен был исключительно один месье де Шовиньи – и пусть себе продолжает дуть щеки и говорить о ней, что пожелает! Это, возможно, лишь подыграет ее репутации некоей таинственной интриганки… Вот только оставалось два важных момента, которые портили настроение. Первым было то, что барон мог сообщить обо всем батюшке. Безусловно, месье де Шовиньи не знает о ее побеге, то есть писать будет не об этом, а только свое возмущение ее поведением. Франс буквально услышала эти строки: «Милостивый государь, Считаю своим долгом известить вас о том, что не считаю подобающим вид и высказывания вашей дочери, которые она позволила недавно на приеме у госпожи дю Боден, состоявшемся…» И далее последует указание места и времени, когда и где она была. Ну и, разумеется, уверение в том, что он готов дать удовлетворение, если месье де Бертран посчитает себя оскорбленным. Впрочем, возможно, трусость или тщеславие барона подскажет ему не дописывать подобное в письмо: то ли в надежде избежать дуэли, то ли самовлюбленно считая, что его обязаны все слушать. Было бы вовсе замечательно, если бы все эти соображения заставили месье де Шовиньи просто промолчать. Она рассчитывала на это, потому и добавила, что ничуть не опасается гнева своего отца. Гораздо хуже будет, если барон решится написать графу. Казалось бы, оснований для этого у него нет: вроде бы они не представлены друг другу, как поделился с ней Оливье, а в сравнении с его сиятельством барон – ничто. Однако все то же самомнение месье де Шовиньи может подсказать ему, что если отец мадмуазель – арендатор графа, то он может призвать девушку к порядку. «Ваше сиятельство, Я осмелюсь обратиться к вам, хоть мы и не представлены друг другу. Причиной тому является возмутительное поведение и наряды вашей подданной…» Франсетт содрогнулась от того, что сама с такой легкостью придумывала текст обвинений в свой адрес. Эдак она скоро придумает и развязку, при которой графу только и останется, что отправить ее в монастырь. Если ей повезет. Девушка покусала губы от досады. А что может сделать Оливье? Не так давно, если подумать, она сама рассматривала возможность отправиться в монастырь, мешало только отсутствие денег для пострига, а вот сейчас совершенно этого не хотелось! К сожалению, более вероятно, что друг детства ограничится тем, что расторгнет с ней договор, то есть откажется отдавать земли в ее управление… Вот это было бы самым ужасным, уж лучше ей отправиться в монастырь! Если Атос расторгнет их соглашение, то вернет ее отцу. Либо она будет вынуждена вернуться сама – искать защиты у короля после подобного позора совершенно немыслимо! Может ли Оливье посмеяться над всеми этими обвинениями? Франсуаза старательно припоминала все о друге детства. Увы! Он всегда строго следовал правилам. Девушка невольно вернулась к своим размышлениям о бывшей жене графа. Когда-то она была уверена, что мадам де Ла Фер бесследно исчезла, оказалось – муж казнил ее на месте. Казнил, несмотря на ту горячую любовь, можно сказать, болезненную, Франс отлично помнила, какую страсть Оливье испытывал к той женщине. Перед законом равны все, и Атос не сделал исключение для своей жены, как не сделал бы его и для себя. Так не странно ли ожидать иного отношения к ней, старой подруге? Кто она такая?! Правда, ни в одном законе не записан запрет на ношение мужского наряда и наказание за него, это не то же, что клейменной воровке появляться в обществе, выдавая себя за даму света. В этом виде она явилась не в церковь, дабы священники обличали ее как грешницу. А уж за свои слова она и вовсе была спокойна… Однако будет ли это иметь значение для Оливье? Может быть, о ее словах он все же спросит, все же граф отлично знает свет, а потому хорошо знаком с тем, как стараются оклеветать и выдать за интриганов того, к кому по какой-то причине испытывают неприязнь. Что до костюма… А, что обманывать себя, даже если Атос спросит об этом ее, Франс не станет ему лгать. И как он это примет? Обо всем сказало то покачивание головой Гримо – графу ни ее вид, ни ее беседа с бароном не понравится, так что все ее попытки придумать иное отношение Оливье – бесплодны и вызваны лишь ее мечтами. Есть слабая надежда, что месье де Шовиньи на это не решится. Опять же, он казался девушке все-таки довольно трусливым типом, потому, предполагая возможную ссору и дуэль, предпочтет промолчать. Тем более, что он наверняка знает, что граф моложе его и слывет отличным фехтовальщиком. Однако все то же чрезмерно раздутое самомнение может заглушить любую трусость. Ну или он постарается облечь оскорбление в более осторожные слова. А если и этого не будет… Франсетт измученно потерла виски. Она забыла о самом простом: по крайней мере в местном обществе барон несомненно будет говорить о ней гадости. За этими осуждениями может ничего не последовать – до сих пор ей выказывали больше почтения, чем неприязни. Но нельзя не думать о том, что кто-то из дворян все-таки встанет на сторону месье де Шовиньи, может быть, в скором времени и воскресная месса будет посвящена распутницам, что раздеваются прилюдно. Подобные слухи могут не дойти до Берри и Ла Фера – кому там есть дело до того, что творится в городке Шатору? Однако Атос вскоре прибудет сюда, в этот городок, то есть избежать этих разговоров попросту не сможет. Неужели все ее старания были напрасными? Неужели все, чего она добилась, она сама же и разрушила?! Франсуаза почувствовала слабость и… слезы сами собой выступили на глазах. Она так старалась! Она день за днем становилась сильнее, она столько преодолела – и за шаг до своей победы лишилась всего. Девушка не думала о том, что получение аренды еще не говорило об удаче в управлении землями и домом, что впоследствии она могла показать себя плохой хозяйкой. Теперь у нее не будет шанса показать себя вообще, ни хорошо, ни плохо – этот самый шанс она выбросила лично, погнавшись за своим детским желанием поиграть с обществом, посмеяться над ними, выдумав, что она лучше них! Не думала она и о том, что особого выбора у нее и не было. То есть о том, чем руководствовалась, когда решилась на тот выход в свет, когда выбрала костюм, отказавшись от самого простого – потратиться и обновить женский наряд. Сейчас Франсетт ругала себя, уверенная, что это наказание ей за гордость. Ей не следовало заводить знакомства, она должна была тихо сидеть дома, а посещение церкви надо было продумать так, чтобы ни с кем не пересечься. Ну, наконец, она ведь могла бы скромно отказаться от предложения мадам дю Боден – и пусть та посчитала бы новую знакомую ничем не примечательной глупой девицей! Но нет, Франс желала проверить свои силы, желала убедиться, что сможет манипулировать другими… Отчаяние захватило ее, девушка буквально захлебывалась слезами. Винить было некого, только себя саму. И в этот момент Франсуаза более, чем когда-либо была склонна искренне каяться в грехе гордыни. Глаза уже жгло от слез, от всех переживаний начинала болеть голова. Девушка продолжала сидеть на месте, согнувшись, с поникшими плечами, вздрагивая всем телом. Мысли о том, может ли она что-то исправить, пытались протолкнуться, но они были слишком вялыми, чтобы за них ухватиться. Можно было бы куда-то перебраться, в какой-нибудь городок или селение по соседству. И отправить Гримо с письмом к графу, в котором… А что написать? Что она вынуждена покинуть Шатору? Для этого нужна какая-то причина. То есть надо тогда придумывать какой-то повод – проще говоря, открыто лгать Оливье. Покрывать одно неподобающее поведение другим. Нет уж, довольно с нее лжи! Скоро сама в ней запутается. Тем более вести все равно разнесутся по окрестностям, а она не может уехать далеко отсюда, граф ведь мог уже вовсе покинуть лагерь и направляться сюда… В конце концов, это все будет попросту неблагодарностью по отношению к Атосу. Он привез ее сюда, он заплатил за проживание – все это бросить можно было только в случае реальной опасности, а не для прикрытия своих капризов и глупостей. - Франс?! – заглянула в комнату сестра. – Матерь Божья, что случилось?! - Все случилось, - бесцветно ответила та. – Я возомнила себя и вправду всемогущей, той, кем не являюсь… - Ты из-за этого мерзавца барона расстроилась? Да пусть его!.. - Нет, Жульетт, дело не в нем, - признаваться в этом не хотелось, но Франсуаза была настроена на самобичевание. – Дело в том, что я пожелала слишком многого. Я пошла против воли отца, но этого мне было мало, я попросила себе право лично управлять имуществом, однако не довольствовалась этим… - Франс, ты зря коришь себя! - Нет, не зря. Я не подумала о том, что из-за моих желаний граф рискует столкнуться с моим отцом. Как не подумала о том, к чему приведет моя авантюра с визитом к мадам дю Боден. Я решила, что вправе управлять людьми, что могу указывать им, про себя насмешничая над их наивным преклонением пред столичными интриганами… Жули не выдержала, ненадолго покинула сестру, кликнула Валери, велев ей подогреть вина. Франсетт молча ждала, судорожно обхватив себя руками – ей и вправду сейчас вдруг стало холодно. - Вот, пей! – подала чашу Жульетт. – Обед уже готов, но поешь попозже. Для начала успокойся. - Я вроде бы спокойна, - по-прежнему без эмоций отозвалась Франс. - Хорошо. Но все равно выпей. И мы с тобой обсудим, что именно нам следует сказать его сиятельству. - Я-я н-не хочу ему… ничего говорить… - Ну нет, что я точно поняла из жизни: кто оправдывается – тот виноват. Если позволить этому барону распускать слухи, то прав будет он. Господин граф должен обо всем узнать напрямую от тебя. Ну и, может быть, отчасти от Гримо. *** В военном лагере, как и в любом трактире в окрестностях Ла Рошели остаться наедине было совершенно невозможно. Это было немыслимо и раньше, потому друзьям пришлось обсуждать важные вопросы на бастионе Сен-Жерве. Это стало настоящим подвигом ныне, после того подвига с завтраком – ныне Неразлучные были знамениты так, что посидеть выпить с ними желал каждый солдат. Последняя беседа друзей, вся состоящая из намеков, была удачной, но постоянно так разговаривать было нельзя. И тем более так было не сообщить о месте, где пряталась Констанция (хотя ныне это было скорее ее темницей, чем укрытием). День, когда должен был вернуться Планше, все-таки приблизился. И в этот день мушкетерам более всего хотелось побыть в компании только друг друга, однако судьба будто смеялась над ними, не позволяя Неразлучным оставаться одним, рядом все время оказывался кто-то особо общительный. Напряжение достигло предела днем, когда поначалу вернулся Базен. Слуга лишь появился перед господином, чуть поклонился, приветствуя, но этого было достаточно, чтобы понять – у него есть письмо от «белошвейки». Теперь все четверо… ну хорошо, в первую очередь, двое, Арамис и д’Артаньян с досадой поглядывали на очередного словоохотливого гвардейца или швейцарца, желающего перекинуться словом и, возможно, выпить вместе со знаменитыми друзьями. Атосу удавалось владеть собой лучше, однако и он постепенно терял терпение, все больше раздражаясь и вскоре уже готовясь вызвать кого-нибудь на дуэль за назойливость. Что до Портоса, то тот не думал, кажется, о том, что привез Базен, но общее настроение друзей передавалось и ему, все чаще гигант нервно покусывал ус. Однако от ссоры и дуэли всех спас именно Портос. Он, правда, не делал это умышленно, просто, когда к ним подсели очередные любознательные собеседники, гигант с охотой вступил в беседу. Портос настолько захватил внимание новых знакомых, что они не обращали внимания более ни на кого, хвастовство мушкетера-гиганта привлекало и других, тех, кто был далек от двора, и отпугивало иных собеседников, которые хотели бы сами поучаствовать в разговоре, но понимали, что останутся в тени. Пользуясь этим, Арамис кивнул Базену – и слуга приблизился, передал господину платок (в который, в этом Атос был уверен, было спрятано письмо). Посидев еще некоторое время, будущий аббат любезно извинился, не стал придумывать никакого объяснения – все равно его никто не слушал – а лишь попросил д’Артаньяна его проводить. Гасконец немедленно подскочил с места и направился с другом к палаткам. Граф глубоко вздохнул, набираясь терпения. Им с Портосом досталась роль отвлекать внимание собеседников. Это было не очень приятно, но разумно, потому что именно юноша желает поскорее узнать новости о мадам Бонасье. Так что оставалось только набраться терпения и слушать Портоса. Наверняка далеко друзья даже не уйдут, поговорят в стороне и вернутся обратно: если они отойдут далеко, то к ним могут приблизиться новые собеседники, это же будет и в том случае, если они доберутся до лагеря. Да и все эти дни Неразлучные соответствовали своему прозвищу: их связывало слишком многое, столь же многое волновало сейчас, не было сил отвлекаться на иных людей. Впрочем, просто так терять время Атос не стал. Пока один его друг хвастался, а двое других выясняли место нахождения Констанции, граф задумался о том, как им после обсудить дальнейшие планы. В частности, он не знал, как лучше поступить ему самому: отправиться вместе с друзьями за мадам Бонасье, или поспешить к Франс. Мадмуазель де Бертран вроде бы находилась в безопасности, Гримо не приезжал, то есть можно было предположить, что Франсуазе ничего не нужно и с ней, благодарение Богу, ничего не случилось. Однако же Атос оставил ее достаточно давно, а потому не мог не волноваться: все же он нес ответственность за девушку, ныне она находилась без чьей-либо защиты. Чем скорее он перевезет ее в Ла Фер, под защиту своих родовых стен и людей, которым он доверяет, тем лучше. Мадам Бонасье угрожала опасность, так что ей вроде бы помощь была нужнее. В то же время, кажется, сейчас никто не направлялся к галантерейщице, намереваясь ее убить, все это лишь предположения. Приехать и увезти Констанцию в силах один д’Артаньян, двух друзей с ним будет достаточно, чтобы обезопасить путешествие. Хорошо бы, если к мадам Бонасье можно будет проехать через Шатору – тогда можно сначала убедиться в безопасности Франс, а после отправиться дальше… Но в такой ли безопасности Франсуаза, вдруг подумалось Атосу. Даже если она сидит дома, не выходя и к мессе, не следует ли подумать о том, что месть кардинала может оказаться… шире, чем он думал до сих пор? Если бы дело он имел с благородным человеком, то граф не беспокоился бы об этом. Однако Ришелье прекрасно знает, что роль Констанции в истории с подвесками ничтожна, носить записки в состоянии даже обученная собачка. Саму встречу с Бэкингемом, насколько представлял граф, устроила герцогиня-«белошвейка». Ценности королеве вернул д’Артаньян, гасконец и его друзья были виноваты в том, что правда об измене Анны Австрийской не вышла наружу. Так что месть четверым друзьям была бы оправдана, желание расправиться с мадам де Шеврез понятно, тем более, что это была далеко не первая ее интрига, цели которых были преступны. И все же кардинал, по подозрениям Тревиля, готов избавиться от мадам Бонасье. Может быть, капитан не прав, может быть, Ришелье не причинит галантерейщице вреда, самое большое – добьется от нее признания этой истории, чтобы скомпрометировать королеву. Может быть… Но столь же возможно, что опасения верны. И тогда это уже не желание избавиться от тех, кто знает правду, что попросту не нужно кардиналу, это попросту месть, желание причинить побольше боли тому, кто испортил его планы – а что может быть больнее, чем смерть возлюбленной? Следил ли кто-то за графом, когда он посещал Франс? Когда после провожал ее? Атос не мог припомнить такого, но он никогда не был внимателен к подобному, слишком презирал шпионов кардинала. А вот теперь выходит, что кто-то мог это заметить, сделать неверные выводы об их отношениях, о чем и доложил Ришелье. Кому тогда будет нанесен удар? Кардинал оскорблен тем, что гасконец расстроил его планы с подвесками, в той истории друзья помогали, но не были главными. Однако после непосредственно граф разрушил планы министра, притом столь дерзко, объявив его шпионку преступницей. Нет сомнений, что Ришелье не обманулся, он понимал, что Атосу известно о работе Миледи на кардинала. То есть, как ни крути, но мушкетеры, по крайней мере трое – д’Артаньян, Арамис и Атос – были опасны для министра своими знаниями. Но первые двое были так же полезны, как и Констанция, они своими знаниями могли скомпрометировать королеву. И потому граф несколько скептически относился к опасениям капитана. Разумеется, не только смерть, но и похищение людьми Ришелье – отвратительно. Однако Атос был склонен думать, что, если кардинал все же надеется добиться позора Анны Австрийской, он не станет угрожать расправой мадам Бонасье и гасконцу, более вероятно, что он велит похитить женщину. И либо получит ее признание, либо будет шантажировать д’Артаньяна. То же относится и к Арамису. С той лишь разницей, что герцогиня де Шеврез и вправду была опасной заговорщицей. И ее-то Ришелье наверняка желает отправить уже не в ссылку, но на эшафот. Просто убить ее невозможно, это вызовет толки, но если кто-то расскажет о делах этой дамы, приговор будет неизбежен. Для этой роли отлично подходят и мадам Бонасье, и Арамис… Да, как ни крути, Констанции вряд ли стоит пока бояться смерти, если за этим не будет стоять уже королева. А вот граф был как раз опасен кардиналу возможными разговорами. Если Ришелье боится лишних слов, он велит убить Атоса. До сих пор этого не случилось, и сложно сказать, что тому причиной: невозможность пока осуществить убийство одного из тех, кого называют героями, надежда на то, что его скорее сразит случайная пуля врага, или отсутствие подобных намерений у министра. Вот только если, как предполагает Тревиль, кардинал просто мстителен, то он может отправить убийц не к мадам Бонасье, но к Франсуазе. А еще вспомнилось, как подруга упомянула о своей дороге к Ла Рошели в сопровождении Базена. Раньше граф только поразился той проницательности, с которой девушка разгадала таинственную проживающую в Туре интриганку, и усмехнулся той ловкости, с которой она смогла использовать эту свою догадку. Но сейчас мушкетер думал о том, что за домом герцогини наверняка следят, то есть на Франс могли обратить внимание. Черт побери! Если шпионы кардинала донесут ему о присутствии девушки в Туре, о возможном знакомстве с Шеврез, об отце мадмуазель, который отметился в «заговорщических» домах, когда был в Париже, о том, что она селилась в том же трактире, что и Миледи, а после еще и о том, как он, Атос, провожал ее и прятал… Чертовщина! Выходит, что мадмуазель де Бертран может быть очень интересна Ришелье. А добраться до нее очень просто. И если мстительность кардинала была лишь умозрительной, то его использование всех знаний, которые он получал, с пользой было несомненным. То есть наверняка Ришелье пожелает заполучить и эту пленницу тоже. Вот только что будет после? Он обнаружит, что Франс очень плохо знает обо всех интригах (скорее не знает о них вообще), но зато отлично осведомлена о Миледи и догадывается о ее службе кардиналу и о том, какое поручение он собирался дать своей шпионке. Ришелье может ожидать случайной пули для мушкетера, который сам лезет в драки. Но бедной девушке будет уготована иная участь: медленная смерть в каменном мешке или быстрая, с выброшенным после в канаву телом… Атос с досадой постучал пальцами по эфесу шпаги, подумав о том, что вот так невольно втянул подругу в очень опасную игру. Какой-то швейцарец, неверно истолковав жест мушкетера, посчитал, что тот рассержен, и торопливо отошел на шаг назад, не рискнув спросить мнение Атоса о том, что в данный момент рассказывал его друг. Граф этого не заметил, продолжая перебирать варианты. Он никак не может быть в двух местах одновременно! И сейчас он все более склонен ехать к Франс, но по-прежнему будет волноваться за друзей. Где, черт побери, Планше?! Он должен бы сегодня приехать. Этот парень – наиболее сообразительный из слуг и, в отсутствие Гримо, Атос мог доверять лишь этому плуту. Отправлять д’Артаньяна за возлюбленной вместе с его слугой и, разумеется, друзьями, будет отличным решением… А еще в голову вновь лезли мысли о том, только ли беспокойство за подругу детства причина его решения? Верно ли он рассуждает или сам для себя придумывает причины, чтобы поскорее увидеться с ней? Может быть, во всем виновато то отношение к ней, которое все больше формируется в нем? Неужели все-таки он привязывается к девушке? Можно ли это назвать влюбленностью? Атос не пылал страстью, закрывая глаза, не видел ее облика. Однако его желание поскорее увидеться с Франс все больше напоминало то состояние, в котором… когда-то давно его батюшка прибывал в поместье – такой счастливый и успокоенный одним лишь тем, что супруга вышла ему навстречу. Арамис и д’Артаньян наконец вернулись. Граф внимательно глянул на них, заметил улыбку в углах губ юноши – значит, все и вправду уже известно. - Я пойду к Тревилю! – объявил Атос.