Дела прошлого

Спокойствие и решительность Жульетт, сами по себе или вместе с горячим вином, подействовали – Франсуаза наконец начала думать о том, что самой обо всем рассказать Оливье, представив все так, как она считает верным, будет хорошей мыслью. А еще стоит и вправду обсудить все с Гримо… Слуга, конечно, сразу показал свое отношение и дал понять, какой будет реакция графа, однако же эти знания можно использовать и в свою пользу, надо только понять, чего именно следует избегать. - Не уверена, что Атос примет хоть какое-то объяснение, - все еще в сомнениях пробормотала Франсетт. - Его сиятельство понял наши мотивы, когда обнаружил тебя в мужском наряде, - напомнила Жули. – Значит, если он узнает, что и в этот раз выбора не было, то не будет серчать на нас. - Д-да, возможно, - согласилась девушка. – Вот только я пока не знаю, что мне следует ему сказать, это не было необходимостью. - Тут я тебе вряд ли могу помочь, - вздохнула сестра, - я в таких придумках не сильна. Поначалу с Гримо поговорим, узнаем, что сможем, после само что-то в голову придет, вон как ты с теми господами!.. - Я не хочу лгать Оливье, - прервала ее Франсуаза. – Промолчать о своем возмутительном честолюбии – пожалуй, но не врать. - Ну правду-то господину и сам слуга доложит, - скривилась Жульетт. - Вероятно, - протянула мадмуазель де Бертран. Она отлично помнила, что о ее чувствах Гримо ничего хозяину не сказал, может и об этой истории сказать… вернее, сообщить – не стоит забывать о молчаливости слуги – крайне скудно, что-то вроде: да, госпожа надевала мужское платье, когда бывала в гостях, а зачем ей это понадобилось и какие разговоры она вела, он не знает. - Так подавать обед, может быть? – лукаво спросила Жули. – И заодно позовем Гримо сесть с нами? Франсетт кивнула – все равно плана получше у нее не было. Слуга, конечно, поначалу отнекивался, считая подобное слишком высокой честью для себя, но девушка теперь научилась справляться с таким поведением, не давя и не заставляя, а добиваясь своего. И последние месяцы общения с сестрой показали, что действовать надо осторожно, немного польстив и немного попросив. - Прошу, Гримо, - самым ласковым тоном обратилась Франсуаза, - вы сделаете мне одолжение: нам с Жули скучно вдвоем, а вы для меня более друг здесь, вы так помогаете мне, позвольте мне хотя бы так отблагодарить вас. После такого слуга возражать не стал, поклонился, благодаря за честь, и сел за стол. Правда, все время, пока они обедали, он старался исполнять свои обязанности, но это не мешало беседе – насколько опять же можно было называть беседой почти монолог девушки и краткие ответы Гримо. - Спасибо вам, что были рядом, когда приходил барон, - сразу начала с приятного Франс. – Я не смогла бы быть и в половину такой храброй, если бы не вы. Очередной благодарный поклон в ответ. - Разумеется, смелость – не главное качество для дамы, - постепенно подбиралась к нужной ей теме девушка. – Однако, находясь тут одна, я просто вынуждена показывать, что никого не опасаюсь. Вы понимаете? И… да, мне страшно думать, что было бы, не окажись вы рядом, Гримо! В ответе сомнений не было – еще один низкий поклон. Ну еще слуга дополнительно положил еды в тарелку мадмуазель, угадав ее намерения, поскольку постепенно аппетит к ней все-таки возвращался. - Вы осуждаете меня? – тихо спросила Франсетт. Гримо опешил, затем сильно потряс головой, что тоже можно было понять легко: как он может осуждать госпожу?! - Нет, нет! – тут же возразила Франсуаза. – Вы имеете право, поверьте! Что бы там кто ни думал, но мне важно ваше мнение – как я говорила, вы очень много делаете для меня, потому я бы хотела видеть в вас друга, а мнением друзей дорожат. И я… я помню, как вы отреагировали на мои слова барону. - Прошу меня простить! – отозвался слуга. – Не хотел. - Я знаю, что вы не хотели меня обидеть, - не собиралась отступать мадмуазель де Бертран. – И я ничуть на вас не обижаюсь. Я лишь хочу, чтобы вы понимали меня. Если же, понимая, вы будете считать меня неправой, то это будет тоже справедливо: пусть не для меня, но для вас. Слуга мгновение помедлил, затем нахмурился. - Ради месье – не надо, - коротко выдал он. – Не скажу. Только то, о чем спросит. Скажу все равно. Расшифровать это сообщение было не так и просто уже, Франсуаза сделала глоток вина, обдумывая, что может означать это его «не скажу – скажу все равно». Ясно было лишь то, о каком месье идет речь… - Вы хотите сказать, - решила уточнить она, - что мне не надо вам ничего рассказывать, если я это делаю, чтобы не получить осуждение господина Атоса? Гримо кивнул. Что ж, это было самым простым… - Вы не будете ничего рассказывать месье графу, - продолжала Франс, - ни о моей жизни тут, ни о визите барона? Но если Атос о чем-то спросит, вы честно подтвердите или опровергните, так? Еще один кивок. Франсетт порадовалась бы тому, как научилась понимать этого человека, но… как легко он разгадал ее намерения! И это очень обидно, потому что в данный момент девушка чувствовала себя лживой преступницей, которая пытается запутать всех вокруг, чтобы избежать наказания. Хотя в чем-то это было справедливо, но все-таки Франс и не собиралась идти на откровенную ложь. - Вы не совсем поняли меня, - решилась возразить девушка. – Я не жду, что вы будете обманывать своего господина, это было бы отвратительно! Гримо заметно расслабился, больше не хмурился, но ждал продолжения – это и понятно, он узнал главное, успокоился, что не придется врать хозяину, однако любопытство брало верх. Но приятно, что он хотя бы более не ждет от нее подвоха, а то ведь доверять ей у него нет повода. - Я лишь хочу понимания между нами, - вновь повторила Франс. – Не ради обмана, но ради вашего мнения обо мне, которое вы можете сообщать господину графу или нет… Взять, скажем, мой визит к мадам дю Боден… Девушка помедлила, еще более тщательно подбирая слова: она подошла к самому главному, сейчас ей надо сказать то, что потом услышит Оливье. - О том, что я прибыла к этой даме в мужском костюме, знает весь город. И я вовсе не хочу, чтобы вы отрицали это и лгали господину графу, что этого не было. Это было. Но важно то, что я не стыжусь этого, пусть и… не горжусь этим. Гримо снова поклонился, будто говоря этим, что он услышал достаточно. Вот только для самой Франсуазы этого было мало. - У меня не было иного выхода, - внушала она, - мне необходимо было сделать все, чтобы никто из них не сообщил обо мне отцу. Пусть они считают меня интриганкой, пусть придумывают любые истории – зато они подыграют мне, они будут обсуждать странную девицу, которой я и не являюсь. Слуга задумчиво молчал. Возможно, он не понимал того, что девушка пытается ему сказать, но вроде бы и вправду пытался понять. А сама Франс начинала думать, что, пожалуй, это и есть то объяснение, которое она может дать Оливье. - Господин барон, - продолжала она, - конечно, важный человек тут, мне не следовало с ним говорить так дерзко, но… у меня вновь просто не было другого выхода. Я не хочу, чтобы мой батюшка узнал про меня, но также я не хочу и чтобы месье граф вынужден был драться с этим человеком. Гримо вопросительно взглянул на девушку. - Этот человек может явиться сюда, когда тут будет Атос, - пояснила Франс, - или написать ему жалобу, а вы знаете, должно быть, как отреагирует на подобное господин граф. Я старалась… сделать вид, что мне нет дела ни до чьего мнения. Слуга вновь что-то обдумывал, затем вздохнул и развел руками, видимо, показывая, что плохо понимает все это. - Наверное, я и вправду не была права в своих действиях, - грустно завершила девушка, на этот раз уже ничуть не притворяясь и не пытаясь ничего придумать. – Я стараюсь научиться себя вести, как это потребуется от меня в будущем, но я убегаю от своего прошлого… И я очень боюсь кому-то навредить, особенно Оливье. Мне страшно вспоминать даже то, что вы рассказывали о том бастионе! - Бесполезно, - коротко определил Гримо. – Всегда такой. - Да, я понимаю, что господин граф всегда таким был и, наверное, будет, - согласилась Франсетт. – Однако я не хочу, чтобы у него были неприятности из-за меня, тем более что он так беспокоится обо мне! - Не поймет, - покачал головой слуга. – Видит долг. - Вы вновь правы, Гримо, он не поймет этого, если я буду говорить… да я и не смогу подобное ему сказать, потому что не хочу его обидеть, ведь он воспримет такие слова или как сомнение в его храбрости, или как непонимание того, что он поступает так из своего благородства и чувства долга. Обед был съеден, все трое: Франсуаза, Гримо и не проронившая ни слова Жули допивали вино. - Я глупая девчонка, что не назвалась другим именем, - вздохнула Франсетт. – Мне это так непривычно… Но я лишь теперь понимаю, что это решило бы многие мои проблемы. Ведь скрываются же за иными именами его сиятельство и его друзья! Впрочем, жалеть уже поздно, ошибок не исправить. Франс поставила пустой стакан и поднялась с места, показывая, что обед завершен и можно убирать со стола. - Что ж, пусть так! – объявила она. – Гримо, прошу вас, не говорите графу ничего! Пусть он лучше считает меня бесстыжей девкой, жаждущей внимания общества. Но… лишь бы только ему не пришлось рисковать собой из-за моих глупостей. Вы… можете мне это обещать? Пожалуйста! - Скажу лишь то, о чем попросит господин, - повторил слуга. - Благодарю вас! – искренне выдохнула девушка. – И вот еще что… все-таки знайте, что я не лукавила, мне было бы приятно знать, что вы сами не считаете, что я поступила столь уж отвратительно и опрометчиво. Гримо молча прижал ладонь к сердцу, как бы показывая, что никакой обиды не держит и старается понять. Жульетт позвала Валери, видимо, посчитала лишним привлекать к работе Гримо, но Франс не задумывалась об этом, как не отметила то, что сестра не взялась что-то делать сама, то есть привыкает командовать другими. Мадмуазель де Бертран ушла в спальню, чувствуя себя совершенно разбитой. Слез больше не было, отчаяние было тихим: наверное, она может придумать какое-то объяснение, которое Оливье посчитает более-менее достойным, ну хотя бы не будет полагать ее поведение возмутительным, однако же искать его Франсетт попросту не хотела, она не желала играть со старым другом. И теперь не только потому что он не переносил подобного, но еще и потому что и вправду боялась за него – с момента ее появления Атос, кажется, постоянно попадает в какие-то ужасные истории, она не может позволить, чтобы с ним что-то случилось по ее вине! Может быть, дело не в том, что он ищет смерти, как полагала она раньше? Может быть, это кара Господа ей, что он насылает неприятности тем, кто помогает девушке в ее дерзких планах? *** Вечер подкрался будто бы сам собой. И если днем друзья невольно вертелись где-то близ дороги, по которой должен был прибыть Планше, лишь временами отвлекаясь на трактир, то с того часа, как стемнело, Атос уговорил всех отправиться в «Нечестивец». Официальный повод был простой – капитан подписал документы об отпуске, друзья могли отправляться туда уже завтра. После разговора с Тревилем Атос улучил минуту, чтобы переброситься буквально парой слов с Арамисом – и тем самым выяснил все, что мучило его до этой минуты, не позволяя определиться с дорогой. - Место? – спросил граф. - Бетюн, - столько же коротко ответил Арамис. И с этой минуты, как ни странно, граф полностью владел своими эмоциями, друзья поминутно переглядывались, мысленно спрашивая, что же им делать, если Планше не приедет сегодня, Атос же только пожимал плечами, уверенный, что этой проблемы попросту не существует: несомненно, слуга приедет в самом скором времени, ну или несколько позже. Некоторые изменения в будущих планах вовсе не казались серьезными, они отправятся завтра с рассветом, ну или через час-два после рассвета. С дорогой теперь было все ясно для графа. Круг в Шатору будет не очень большим, к тому же выбор этого пути отведет лишние подозрения возможных шпионов кардинала, для всех будет очевидно, что друзья и вправду направились к Атосу. Впрочем, мушкетер был готов и к тому, что друзья с этим не согласятся, тогда этот круг он постарается сделать один, договорившись догнать их после того, как отвезет Франсуазу в Ла Фер. Наконец, если у мадмуазель де Бертран… неприятности, он сумеет их решить, а трое друзей справятся и без него. Иными словами, Атос был почти безмятежен, он пил вино и играл в кости с месье де Бюзиньи – своим недавним партнером по спору. Как обычно, проигрывал, что тоже ничуть не трогало графа, хотя бы потому, что это было для него привычно. Нет, безусловно, некоторое волнение жило в нем, где-то в самой глубине души он по-прежнему переживал за Франс, беспокоился за то, смогут ли они всюду успеть и разрушить все мерзкие планы, от намерения избавиться от Бэкингема до спасения от плена женщин. Однако же это было глубоко в нем, Атос мог полностью себя контролировать. Возможно, дело было еще в том, что для себя он решил важное: как бы не повернулись события, в первую очередь он отправится за Франсуазой… Слишком много мыслей было ей посвящено, слишком много переживаний, чтобы так от этого отмахнуться. Нет, граф пока не определился со своими чувствами к девушке, подобные решения нельзя принимать вот так скоро. Тем более что он не представлял до сих пор, что о нем, как о возможном муже, думает сама Франс – а ее мнение сейчас для него было немаловажно. И это по-прежнему было несколько странно для него самого: Анну он боготворил, потому искал ее любви, но даже в те годы он был уверен в ее ответе – человеку его положения попросту не отказывают женщины ее положения. То есть тогда он лишь хотел, чтобы согласие было вызвано ее чувствами, но почти не сомневался в ответе (почти, надо сказать, появилось в тот момент, когда он явился с предложением, вместе с чувствами, охватившими его, так что это было скорее общее волнение влюбленного мужчины). А вот в случае с Франсуазой граф допускал, что… получит отказ – брак девушке не казался столь притягательным, как иным дамам. Совсем не было бы лучше, если бы согласие он получил, но оно было бы продиктовано необходимостью, тем более что Атос не сомневался: если Франс лишь будет спасать себя от отца, она об этом прямо скажет ему. Все эти мысли не были веселыми или приятными, но одновременно мушкетер и не знал по-прежнему, чего хочет. Быть может, убедиться в ее равнодушии и нежелании вступать в брак – это то, что ему необходимо, он избавится от собственных чувств, сможет все это выбросить из головы и… из сердца, если она там уже поселилась. В планах было одно, перевезти ее в Ла Фер, лишь на этом он и сосредоточился. А то небольшое волнение, которое оставалось в нем, вполне можно было в этот момент перенаправить на игру в кости, что он и делал. Пробило семь, друзья заметно больше нервничали, их не успокаивало даже выпитое, кажется, с ними было теперь то же, что последние годы было с Атосом – вино не пьянило, не могло подавить все переживания, которые они испытывали. Граф, однако, продолжал играть, умышленно игнорируя все, что его окружало. В половине восьмого пришлось признать, что они засиделись, продолжение грозило исключительно неприятностями: Атос наверняка проиграет слишком много, а подняться завтра рано утром будет тяжело. Не считая того, что ныне они не сопровождают короля, то есть должны соблюдать дисциплину, явиться вовремя в лагерь и погасить все огни, иначе не избежать иных неприятностей – в нынешних условиях, когда осада затягивалась, пренебрежение правилами старались пресекать немедленно, чтобы не допустить лени и беспорядков. - Мы пропали! – услышал Атос шепот д’Артаньяна. - Вы хотите сказать – пропали наши деньги? – невозмутимо ответил граф, имея в виду и проигранные четыре пистоля, которые он как раз в этот момент выложил, отдавая долг противнику, и, в некотором смысле, их траты на поездку в Англию. После этого он раскланялся со всеми присутствующими, объявив: - Ну, господа, бьют зарю, пойдемте спать. Никто не возражал, может быть, потому что они слишком устали тут находиться, а может быть, просто понимали, что ожидать им тут просто нечего. Так что Неразлучные вышли из трактира. Переживания по-прежнему сказывались: д’Артаньян, шедший рядом с Атосом, в беспокойстве сжимал эфес шпаги и поминутно поправлял перевязь, Арамис бормотал какие-то стихи, видимо, пытаясь так отвлечься, но граф видел, что будущий аббат шел почти вслепую и наверняка упал бы, если бы не держался за локоть Портоса, а тот тоже перенял общее настроение и в отчаянии безжалостно теребил ус. Неизвестно, во что бы это превратилось, если бы… Атос узнал фигуру, появившуюся на дороге, немедленно, несмотря на спустившуюся темноту. А вот гасконец, кажется, напротив, отчего-то растерялся, замер, будто бы пытался угадать, на кого походит этот силуэт… - Я принес ваш плащ, сударь, - с поклоном сообщил слуга и пояснил: - Сегодня прохладный вечер. - Планше! – вскричал д’Артаньян, радуясь этому появлению, как дитя, и это только подтверждало, что он действительно узнал парня, только когда тот приблизился и заговорил. А может, просто не мог до конца поверить в то, что видит? - Планше! – поддержали эту радость Портос и Арамис. - Ну да, Планше, - выразил свое мнение Атос – как всегда, достаточно равнодушно, но, пожалуй, не сдерживая своего уважения к этому пикардийцу. – Что же тут удивительного? Он обещал вернуться в восемь часов, и как раз бьет восемь. Браво, Планше, вы человек, умеющий держать слово! И, если когда-нибудь вы оставите вашего господина, я возьму вас к себе в услужение. - О нет, никогда! – горячо возразил Планше. - Никогда я не оставлю господина д’Артаньяна! Несмотря на эту горячность, графу казалось, что это преувеличение, пусть слуга и верил своим словам: такой сообразительный парень вряд ли пожелает всю жизнь прислуживать кому-то, он слишком амбициозен для этого. Впрочем, карьера гасконца тоже развивается стремительно, возможно, они все-таки будут рядом… - Записка у меня, - прошептал д’Артаньян другу, затем повернулся и повторил то же Портосу и Арамису. - Хорошо, - предложил Атос. – Пойдем домой и прочитаем. Его слова подействовали на юношу, как шпоры на жеребца – д’Артаньян едва ли не бросился бежать. Пришлось брать его под руку, успокаивая и вынуждая идти степенно, чтобы ничем не привлекать к себе внимание. Лишь когда они оказались в палатке, а Планше остался у входа – сторожить, чтобы господ никто не мог застать врасплох, - гасконец дал волю своим чувствам, было видно, что у него даже дрожала рука, взламывающая печать. Пожалуй, слишком много чувств для крайне лаконичного ответа: «Thank you, be easy», то есть лорд Винтер ограничился словами «Благодарю вас, будьте спокойны». Атос только слабо улыбнулся, оценивая осторожность милорда – подобные слова можно было трактовать как угодно, кто докажет, что в данном случае они означали, что Винтер постарается сделать все для безопасности герцога. Опасность представлял, разве что, язык, на котором было написано сообщение, потому граф взял письмо, поднес к свече, поджег и держал, пока оно не обратилось в пепел. - Что ж, теперь мы можем отправиться в путь со спокойной душой, - подвел итог Атос. – А, впрочем, есть кое-что еще… Он выглянул из палатки и жестом велел Планше войти. - Теперь, любезный, - сказал граф, - можешь требовать свои семьсот ливров, но ты не многим рисковал с такой запиской! - Однако, - тут же лукаво возразил слуга, подтверждая все те мысли о его амбициях, которые крутились в голове у Атоса, - однако это не помешало мне прибегать к разным ухищрениям, чтобы благополучно довезти ее. - Ну-ка, расскажи нам о своих приключениях! – ухватился д’Артаньян за эту возможность отвлечься от всех терзавших его в эти дни сомнений. - Это долго рассказывать, сударь. - Ты прав, Планше, - поддержал Атос, вспоминая о своих мотивах, вынудивших его покинуть трактир. – К тому же пробили уже зарю, и, если у нас светильник будет гореть дольше, чем у других, это заметят. Не считая того, господа, что завтра рано утром нам следует быть в седлах. - Вы правы, черт побери! Я не могу позволить себе завтра долго спать. Что ж, пусть будет так, ляжем спать, чтобы с рассветом было легче подняться, - вынужден был принять все замечания д’Артаньян. – Спи спокойно, Планше! - Честное слово, сударь, в первый раз за шестнадцать дней я спокойно усну! – поделился тот. Пожалуй, этот парень вновь набивал себе цену, однако на это никто не стал обращать внимание, ведь напряжение последних дней, охватившее друзей и не отпускавшее их до этого появления Планше, служило лучшим подтверждением того, что слуга вправе немного гордиться тем, что совершил. Так что вместо упрека в нескромности, друзья дружно поддержали пикардийца. - И я тоже! - сказал д’Артаньян. – Насколько это возможно перед той встречей, которая меня ждет. - И я тоже! – вскричал Портос без оговорок. - И я тоже! – проговорил Арамис, тонко улыбаясь, что заставляло гадать, намерен ли он вправду спать или будет думать о предстоящем пути через Тур. - Открою вам правду: и я тоже, - признался Атос. Надо сказать, что легкая улыбка, которая блуждала на лице графа следующим утром, служила отличным подтверждением его слов. А еще – поводом гасконцу задуматься о том, что – или кто – снилось другу этой спокойной ночью.