Я в моменте

      Титов слушает, как в тишине дома пронзительно тикают часы. Он всегда ненавидел этот звук: ещё в детстве, слушая это тиканье, Денис думал, будто они отсчитывают его время. Сейчас же это ощущение приобрело истинный смысл. Каждая прожитая минута неумолимо приближает его к холодной земле. Сколько у него ещё осталось вот таких вот минут?..       Нужно было пойти с Игорем или хотя бы с Дубиным — тот предлагал прогуляться. Может быть, свежий воздух пошёл бы на пользу. Если бы только не Димина бесконечная болтовня…       Тем не менее Денис сидит тут в полном одиночестве, до тех пор пока внезапно перед ним не опускается чашка с чаем и напротив не присаживается Тамара Степановна.       Она всегда перемещается по дому как-то незаметно. Словно приведение. — Что это ты один сидишь? Куда все убежали?       Хозяйка дома редко достаёт вопросами — они с Юлей, бывает, порой болтают по вечерам. Чаще, конечно, с Дубиным — наверное, потому, что он в принципе любит почесать языком, а пожилой женщине это только в радость: у неё тут, в этой богом забытой деревне, не так уж и много собеседников осталось.       Дениса она, к счастью, толком не трогает — может, рожа его угрюмая людей отпугивает, кто знает. — Да как-то по такой погоде из дома лишний раз выходить не хочется, — отвечает Титов, делая пару глотков горячего травяного чая.       По телу разливается приятное тепло, оседая где-то в желудке. — Ну, погода у нас тут всегда такая — говорят, из-за пещеры это. Существа, что пещеру охраняют, солнце не любят.       Денис, услышав о пещере, сразу напрягается. В последнее время многое вокруг неё крутится… И загадку эту разгадать жуть как хочется! — Существа? — хмыкает Титов, на что женщина только улыбается. — Мы их Хранителями называем. Так правильнее будет. — И что, правда, пещера эта исполняет желания? Прям любые?       Не то чтобы Денис внезапно воспылал верой в чудеса, но история Разумовского вызывает как минимум интерес. — Конечно, — отвечает женщина. — Но просить нужно искренне, только о самом сокровенном и быть готовым что-то отдать взамен. Даже если цена высока.       Выходит, бартер. Типа махнёмся не глядя. Денису смешно. Вот так вот, даже чудеса за просто так не делаются! И что попросят в ответ, хрен его знает, но уж точно не «большое спасибо». — А как просить-то? — спрашивает Титов.       Тамара Степановна хитро щурит глаза. — А ты просить собрался?       Денис, наверное, хотел бы, но всё равно во всё это не верит — хотя, наверное, так было бы проще. Что, если, правда, эта пещера могла бы излечить его рак? Умирать так рано — страшно и как-то совершенно несправедливо, так что любой поверил бы в чудеса, лишь бы всё-таки исцелиться. — Мне это уже не поможет, — тяжело вздыхает Титов.       Тем не менее свою ситуацию он осознаёт сполна и, видимо, уже давно дошёл до стадии принятия. — А ты попробуй. Если, конечно, готов отдавать взамен. — И что обычно просят? — усмехается Денис. — А тут никто не знает. Хранители сами забирают, что считают нужным. Некоторых вознаграждают, если те заслуживают, а некоторых наказывают. Но ты ведь не веришь в это, а оттого пустое всё, — тяжело вздыхает женщина, поднимаясь на ноги и снова оставляя Титова наедине с чёртовыми старыми часами.       Денис так устал… Устал бороться с собственными страхами и мыслями, что бесконечно крутятся в голове. Всё же ему настолько страшно умирать, что, наверное, он готов уже поверить в чудо. Наверное, это так здорово — во что-то верить… Может быть, так легче было бы смириться с тем, что жизнь обрывается так рано, ведь дальше будет что-то ещё. Обязательно будет. Ведь это не конец.       Игорь возвращается в компании Разумовского и, что удивительно, Юли — она ведь, кажется, собиралась на прогулку с Дубиным. По их озадаченным лицам Денис сразу понимает, что дело дрянь. — Ваши физиономии говорят за вас. Хреново прошло?       Гром угрюмо хмурится и садится рядом. От него пахнет утренней свежестью и осенним лесом. — Сложно сказать. — По-хорошему, этого пацана нужно арестовать, — говорит Юля, сжимая своими тонкими пальцами Игорево плечо.       Разговор, видимо, только сильнее озадачил Грома, ибо выглядит тот ещё более подавленным, чем вчера. — По закону — да, но по совести… Он ведь, выходит, и не виноват даже, — вздыхает Игорь.       Серёжа тенью проскальзывает на стул поближе к нему и начинает говорить, как обычно, тихо, нервным жестом заправляя волосы за уши. — Не всё так просто. Птицу можно удерживать, если ты эмоционально стабилен и можешь контролировать себя. Он вырывается на свободу, только когда ты в отчаянии или… — Серёжа замолкает на несколько секунд. — Если ты сам ему позволяешь. — Думаешь, парнишка сам развязывает ему руки? — спрашивает Игорь, стараясь быть мягче и не давить на Разумовского.       После этого разговора Серёжу хочется завернуть в тёплый плед и укутать в объятиях. Руки у него, наверное, опять ледяные.       Разумовский вообще не привык вот так вот вешать на людей обвинения, но и промолчать он тоже не имеет права. — В какой-то мере, я думаю, это действительно так.       Денис печально усмехается — с одной стороны, он был прав, когда сказал, что пацана нужно засадить, но с другой, ему и самому от этой правды совсем не весело. — Подождём немного, — заявляет Игорь, задумчиво глядя в пустоту. — А чего ждать хоть будем? — на всякий случай спрашивает Титов.       Игорь не отвечает — Денис, впрочем, ответа и не ждёт. Он прекрасно видит, что Гром ушёл глубоко в себя, — скорее всего, продумывает дальнейшие варианты действий, и лучше, наверное, ему не мешать.       До вечера все как будто погружаются в состояние анабиоза. Юля пропадает в своём телефоне — видимо, монтирует всё, что удалось заснять. Игорь перебирает материалы, собранные Денисом накануне, а Сергей верной псиной сидит рядом с ним, почти что привалившись к его плечу. Титов смотрит, как рыжие волосы порой мажут по покрытым недельной щетиной щекам Грома и как чужая острая коленка удобно устраивается на обтянутом джинсовой тканью бедре.       Игорь всех этих мелочей не замечает — а если и замечает, то, кажется, совершенно не против такого расклада. Гром на самом деле совершенно не тактильный человек, но Разумовского в своё личное пространство пускает как-то даже слишком просто — обыденно, что ли. Денис представляет себя на месте бывшего миллионера, с такими же кроткими, незаметными прикосновениями, с взглядом несмелым, из-под ресниц и с бесконечным восхищением в глазах. От этого ему становится тошно, ведь это всё абсолютно не его история.       Титов не из семейства собачьих, и ему все эти повадки совершенно не идут.       Денис хватает с тумбочки пачку сигарет и уходит на улицу, уже привычно усаживаясь на хлипкие ступеньки террасы. Он надеется, что никотиновый дым сможет хоть немного притупить его боль, но легче не становится ни на минуту.       Титов уже собирается подкуривать вторую сигарету, когда замечает, что к дому подходит участковый. Тот громко говорит по телефону — связи тут практически никогда нет, и оттого, если хочешь хоть что-то сообщить, приходится орать в надежде, что собеседник услышит. Впрочем, кто является собеседником на этот раз, Денис узнаёт сразу и зачем-то — он, правда, не понимает зачем — прячется прямо за углом дома, наблюдая, как из-за двери появляется майор Гром собственной персоной.       Игорь не ожидал, что участковый действительно придёт, хотя Юля убеждала его в этом. Тем не менее Грому казалось, что мужчина будет отстаивать свою правоту до конца.       Выглядит он, к слову сказать, неважно — уставшим и измотанным. Интересно, сколько лет ему на самом деле? Люди в таких местах всегда выглядят старше своего реального возраста. — Вы правильно поступили, что пришли, — начинает разговор Игорь, но участковый только брезгливо кривится в ответ. — Эту тварь сюда притащили вы, а потому прогонять её тоже вам.       Игорь сдержанно кивает, давая понять, что готов слушать дальше. — Илья сильно болел — рак… Доктора крест на нём поставили и отправили домой умирать — мол, рядом с близкими легче это… — горько усмехается мужчина.       Интересно, Денису тоже что-то подобное сказали? Только сейчас Игорь в полной мере задумывается о том, почему Титов не поехал домой к семье, а ввязался в эту сомнительную авантюру. — Ему хуже становилось с каждым днём, он уже не вставал даже… Большую часть суток спал из-за таблеток, а как-то ночью я посмотрел на него вдруг, и мысль мелькнула, что вот оно, всё, до утра не доживёт… И я решил рискнуть, — тем временем продолжает участковый.       Игорь не представляет, каково это — терять собственного ребёнка, но что такое — похоронить близкого человека, прекрасно понимает и никому этого никогда бы не пожелал. — Я знал о пещерах. Даже чудеса своими глазами видел, но никогда не планировал проверять на себе. Но пришлось. Я спустился туда и попросил вернуть мне сына, обещал за это всё что угодно, а потом меня утянуло в пустоту. Чувство такое странное, как будто ты проживаешь сразу множество жизней… И я услышал их. Они дали слово, что Илюша будет жить, и даже вроде как взамен ничего не попросили. Я не поверил сначала, но утром он проснулся как ни в чём не бывало. Полон сил.       И как после такого не верить в чудеса? Если у парня, и правда, рак был, то сейчас от него явно не осталось и следа. — И всё сначала хорошо было, но потом Илюша как-то меняться начал. Стал замкнутым, необщительным, а однажды я увидел, как он кошку соседскую мучает. Я его остановил, конечно, но подумал, что, может, заскучал он в этой дыре, и решил его в город отправить. Только вот место это он покинуть больше не может… — Это как так? — перебивает Игорь. — Привязан он к деревне навсегда, к пещерам этим проклятым. Я только потом узнал, что чудеса так просто не даются. Парень тут один приезжал, девушку свою выпросил с того света буквально, и поселились они вон там, на окраине, — мужчина указывает на повалившуюся избушку ближе к лесу. — Я тогда думал: зачем им в такой глуши жить, сами ведь московские… А когда с Илюшей это случилось, пошёл к тому парню и узнал, что девушка его повесилась уже с год как. — Выходит, пещеры эти никакие чудеса не делают? — спрашивает Гром. — Почему же? — хмыкает в ответ мужчина. — Делают. Только вот берут взамен куда больше. Все, кто с помощью этих пещер спасся, теперь к этой деревне привязаны. И жизнь их тут счастливой никогда не будет. Будут мучиться, страдать, пока эти мучения их в могилу не сведут… А рыжий твой теперь тоже этой деревне принадлежит, так что пусть идёт в пещеру обратно и возвращает это чудовище туда, откуда оно пришло. Илюше и так досталось!       Игорю от этих слов совсем не по себе становится. После всего, через что они с Серёжей прошли, Игорь его уже в беде ни за что не бросит и бороться за него будет до последнего. Не отдаст он его никаким пещерам! — А если я его отсюда увезу? Кто мне помешает?       Участковый снова усмехается. — А ты попробуй, майор. Как только он за пределы деревни выйдет, его от боли так скрючит, что вдохнуть не сможет! Ты одного понять не можешь: Разумовский твой пещерам принадлежит, а потому верни его туда, пусть сына моего от сущности этой треклятой освободит, а сам бери друзей и беги в свой Питер, пока ещё можешь. — Я без Серёжи отсюда никуда не уеду и сына твоего по закону накажу, — твёрдо отвечает Игорь.       Мужчина растягивает губы в некрасивой улыбке и панибратски похлопывает Игоря по плечу. — А давай посмотрим, кого скрутят первым: подростка невиновного или самого Разумовского, сбежавшего из дурки? Его уже давно ищут и, как только найдут, вытащат из деревни силком. А как только он границу пересечёт, сдохнет от боли — и дело с концом.       Игорь до боли сжимает кулаки. Только чудо спасает его от того, чтобы от всей души не съездить участковому по морде. — Так что делай, как я сказал, и уезжай поскорей. Рыжий этот таких жертв не стоит.       Мужчина уходит, оставляя Игоря наедине с беспокойными мыслями. Он не может удержать себя в руках и со всей силы бьёт кулаком в облупившуюся стену старенькой летней кухни. Бьёт, не чувствуя боли, пока со спины его не обхватывают тонкие, но сильные руки, крепко прижимая к груди. — Игорь… — зовёт знакомый до мелочей голос. — Игорь, нужно успокоиться. Тише.       Денис.       Откуда в нём только силы столько взялось — вот так вот Грома на месте удерживать? Титов, как тряпичную куклу, поворачивает его к себе лицом и смотрит своими карими глазищами в самую душу, вытягивая по ниточке каждую эмоцию.       Денису больно — он ведь всё прекрасно слышал — но свои переживания он закрывает на замок: впервые в жизни ему гораздо важнее то, что чувствует другой человек. — Я Серёжу тут не оставлю, — упрямо заявляет Игорь.       У него глаза на мокром месте, и так это задевает, куда-то по сердцу прям — потому что Игорь Гром совершенно не тот человек, который будет лить слёзы просто так.       Всё из-за Серëжи. Всё для него… — Не оставишь. Мы что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем.       Денису так невыносимо, у него сердце рвётся на части, потому что всё в его голове вдруг само по полочкам раскладывается. И взгляд этот, полный боли, каждый раз, когда речь идёт о Разумовском, и бережные касания, пропитанные страхом навредить, — всё это отнюдь не чувство вины. Всё это намного глубже, и выжечь это из себя Игорь не смог бы никогда, даже если бы сильно захотел. Не такой он человек. Совершенно не такой. — Мне так жаль, Денис, так жаль… — тихо приговаривает Игорь, удерживая в больших ладонях лицо Титова. — Я знаю, — отвечает Денис. — Всё знаю.       Может быть, в другой жизни Игорь сумел бы его полюбить? В той самой жизни, где встретились бы они так, как следует. Пересеклись бы, например, на работе. И даже если бы Денис не был бы таким правильным и справедливым, как Разумовский, Игорь всё равно смог бы его принять. Со всеми недостатками, с детскими травмами и говённым характером. В той жизни у них бы обязательно всё получилось.       Гром наклоняется ниже и осторожно, бережно даже, как никогда раньше, касается губ Дениса.       Поцелуй этот — со вкусом отчаянья и невыплаканных слёз. Потому что они мужики, блять, и в этой стране мужчинам плакать не положено, даже если боль ломает рёбра.       Это первый раз, когда их души открыты нараспашку — настоящие, израненные, полные боли и несбывшихся надежд. Нет похоти и желания завалить друг друга — только чувства, не запятнанные ничем другим.       Они настолько погружаются в собственный мир, в это своеобразное прощение, что никто не замечает Юлю, застывшую на пороге дома рядом с побледневшим Серёжей.