Через тернии к звездам

I'll become what you like, This is what you've wanted, right?! Sacrifice all I know I will teach myself to let go. GUMI — Copycat

      «Я хочу вступить в Разведкорпус и поубивать всех гребанных титанов!»       В момент, когда сопляк прорычал это, изменившись в лице, у Леви впервые сверкнули глаза. Такой звериной жажды убийства, такой безудержной целеустремленности и готовности пойти до последней черты и дальше ради нее он не видел ни в одном разведчике. Да что там, ни в одном человеке.       «Эрвин, теперь за него в ответе буду я. Так и передай начальству».       И этот горячечный огонь в слегка растерянных от удивления и только что переваренной угрозы собственной жизни глазах сопляка отозвался в нутре Аккермана чем-то свойским, как будто он смотрелся в собственное зеркало. За этим сосунком, если верить показаниям Дока, уже тянулся кровавый след, причем с самого детства… Да, этот обреченный взгляд, не видящий иного выхода, кроме как переть напролом, определено напоминал Леви его самого 15 лет назад, когда он мальчишкой носился по Подземелью, выбивая себе право на жизнь и ввязываясь в драки направо и налево. Но тогда судьба ниспослала ему Кенни (чтоб его титаны задрали!), который направлял его разрушительную энергию в полезное русло — учил выгрызать свое по праву и крепко стоять на ногах — вот и сопляку нужен был наставник, способный ткнуть носом в верный путь и удержать на месте, если будет вырываться. Тем более, когда того буквально сжигала неудержимая жажда поквитаться с титанами. Очевидно, жизнь свела их неслучайно, как и Эрвин неспроста позвал на переговоры его одного.       Что ж, Леви готов стать намордником. И плеткой, если понадобится.       Провоцировать его было одно удовольствие. Столько противоречивых чувств Леви давно уже не видел и не испытывал: животный страх, переплавляющийся в неконтролируемую злость, идиотская бравада, эгоизм, любовь к всеобщему вниманию, неудержимая вера в свою правоту, суицидальные наклонности, мазохизм (на удивление), страсть исполнения мечты, восхищение, предвкушение, неверие в собственную удачу… Казалось, он вот-вот взорвется, но Леви отлично знал, как охлаждать таких пылких идиотов. Как и Кенни приводил его в себя после запальчивых драк: парой крепких пинков по рожу. Ну… или парой десятков.       Хлопнуть по спине, в издевку бросить: «Ненавидишь меня?», посверлить тяжелым взглядом в спину, пока не обернется в испуге, пригрозить ее пытками — и на все получить такую яркую, неконтролируемую реакцию. Забавно и раздражающе. Леви чувствовал себя естествоиспытателем, собирающим бабочек и прокалывающим им животы толстыми иглами интереса ради. И то, что Йегера с его титаньей регенерацией можно было колоть сколько угодно, лишь подогревало эти импульсивные порывы. Естественно, когда такой уникальный экземпляр попадает тебе в руки, хочется изучить его вдоль и поперек, узнать как можно больше, проверить его в самых разнообразных условиях… Стоп, это он сейчас как эта чокнутая рассуждает? И действует, похоже, как она — кидается поближе к опасности, будучи уже зависимым от адреналина. А теперь куда уж опаснее, когда у тебя под ногами будет спать не контролирующий себя недотитан?       Этот парень по-настоящему пугал, щекотал нервы тем, что в любой момент мог сорваться с цепи и обратиться, раздражал своими воплями и неловкостью, но был смирен и покорен; поэтому Леви лишь послеживал за ним со стороны, стараясь по пути в бывшую штаб-квартиру Разведкорпуса разложить по полочкам копошащиеся в голосе мысли. А те, как назло, упрямо не хотели поддаваться сортировке. Очередной прорыв титанами ворот Троста, неожиданное появление титана-оборотня, закрытие ворот булыжником, зачистка города, на которой он выплеснул большую часть накопившегося, бесконечные погребальные костры, очередная поимка титанов для экспериментов глазастой, допрос, суд, этот чертов театр одного актера, невозмутимость Эрвина… Теперь еще и эта обуза на его голову… Ручной титанчик казался плохой шуткой, но он уже доказал, что может действовать в этой форме более-менее осознанно, а значит дело теперь за обучением. Только вот неизвестно, какой из него ученик. Если судить по тому, что есть сейчас, то выводы приходят неутешительные… А от отзывов его товарищей по выпуску и вовсе слеза наворачивается. На такого понадобится неплохая управа, и одних только прямых как палка Ханджи и Леви может не хватить в случае чего…       Оруо в очередной раз прикусывает язык во время бахвальства верхом, Петра настороженно оглядывается на залипшего на Эрене убийственным взглядом капрала и переводит дух. Самого Йегера перетряхивает со страху, но он хотя бы не вопит и не качает права, уже одной проблемой меньше. Значит все же не врал, что уважает разведчиков и доверяет им свою жизнь. Мысли не цепляются за что-то одно и льются дальше, бурным месивом, борясь за первенство. Поцелуй, о котором вспоминать опасно для жизни, петля, удушающе затягивающаяся у них на шеях, принудительный отрыв от Эрвина буквально с кожей, его печальное лицо… Удавиться хочется. И причины, причины, причины, черт их дери! Причина, по которой Леви тут же вцепился в саму возможность взять Йегера под крыло, причина отправки их всего в пару часов езды от Троста, с сохранением быстрого сообщения, причина бездействия Смита и его молчания… От всего этого голова шла кругом, так что капралу стало плевать на сопляка до поры до времени. Шугнуть его на ужин, оставить на добровольное растерзание глазастой, приехавшей неожиданно рано, и забыть о нем до утра легко. А вот вытравить руки Эрвина из своих снов… нереально.       Самого же Эрена мотало не меньше. Внезапно открывшаяся способность, пугающие провалы в памяти, осознание, что теперь он может быть опасен для человечества и многие считают его своим врагом, а значит, против него может однажды пойти целый мир, еще и нешуточная угроза капрала Леви… Он до сих пор не мог поверить, что его вступление в Разведкорпус одобрил человек, о котором в армии ходили легенды и которого он уже давно мечтал увидеть. Сильнейший боец человечества явился к нему с небес в самый нужный момент, спас от разошедшихся титанов, готовых сожрать и его, едва не отбросившего копыта, и Микасу с Армином, и оказался совсем не соответствующим расползшейся о нем славе. Эрену он представлялся высоким и крепким, с благородным лицом, ведущим за собой сотни разведчиков — наверное, как командующий Эрвин или Райнер — а оказался хмурым и нелюдимым кор-… хотя даже в мыслях называть его так было страшно (мало ли, вдруг как-то прознает…). Потом казалось, что такой бунтарь и хам не будет подчиняться приказам начальства и возьмет воспитание Эрена в свои руки, наплевав на указания и меры предосторожности; но и здесь он прогадал: капитан беспрекословно исполнил их до последней запятой, да еще и ему прочитал лекцию о доверии Эрвину Смиту, а потом попросту и бесцеремонно забил на него, поджидая одобрения начала экспериментов. И факт того, что в прошлом он был преступником, ясности не внес: теперь Эрен и вовсе не знал, что о нем думать, только чувствовал, что думает о нем слишком много, что шаблон в его голове отчаянно трещит, а нутро сжимается от ощущения на себе этого стылого, мертвого взгляда, отслеживающего каждый его шаг, и от окутывающего его холодного, какого-то кофейного на звук голоса, подтрунивающего устало-надменно и как-то вымученно. И как он не обжигает пальцы, держа вот так чашку?.. Тело еще фантомно ныло после безжалостного избиения в зале суда, руки гудели после дня наедине с щеткой и хозяйственным мылом, а клокочущая внутри ненависть, подпитывающая его уже долгие годы, свернулась где-то в затылке червячком, не прощая, но принимая происходящее как должное и давая ему время побыть обыкновенным сонным подростком, растерянно озирающимся на пути к неизведанному.       Команда Леви приняла его, хоть и с натяжкой. Они разделяли общее недоверие своего капитана, но раскрашивали его каждый своими эмоциями. Оруо-сан запугивал и старался закрепить свой авторитет, хотя Эрен и без того уважал второго по показателям после капитана Леви солдата. Петра-сан принимала его дружелюбнее остальных, даже немного поболтала с Эреном по приезде о его друзьях, семье и о причине поступления в Разведку. От нее Эрен чувствовал молчаливую поддержку, и одно это помогало ему не вешать нос. Гюнтер-сан и Эрд-сан в целом держались особняком, предпочитая поддерживать сугубо рабочие отношения, как и Леви, только без пугающей пристальности во взгляде, но от них Эрен тоже не чувствовал особой вражды и угрозы; к тому же его усердие и помощь во время уборки замка расположили их к нему. Тогда ему открылось, что им на него просто все равно, пока он не представляет прямой опасности, и, наверное, это была наиболее устраивающая его реакция, хотя он чувствовал на себе и их подозрительные взгляды. Отряд Леви состоял сплошь из асов Разведки, и Эрен испытывал к ним безмерное уважение: у каждого из них были свои сильные стороны, кто-то был больше одиночкой, а кто-то любил работать в команде, они неплохо знали друг друга и годами держались на плаву, не позволяя титанам забрать их на тот свет. Эрену было чему у них поучиться. И показательно было то, с каким доверием и молчаливым смирением они исполняли приказы капрала, смотрящегося на их фоне не особо убедительно. Очевидно, что капитан оказался руководителем отряда специального назначения, которому поручали важнейшие для человечества миссии, неслучайно, и судить его по одному внешнему виду было опасно для своей шеи. Эрен и не судил, уже испытав на ней последствия своей многословности, а потому лишь присматривался к новым боевым товарищам, не веря, что ему вдруг улыбнулась удача. Он не просто выжил, но и обрел способность принести человечеству пользу, отомстить за смерть матери, его не убили, а взяли в Разведчики, да еще и в самый элитный отряд, предоставили время для передышки и поверили в него! Отчаянно хотелось стать для них необходимым, принести как можно больше пользы, сравниться с ними по боевым показателям, возможно, даже стать своим… И чтобы эти стылые глаза хоть раз глянули на него с уважением. Кстати, интересно, какого они цвета?..       Его собственные тем временем слипались, Ханджи-сан пугала блеском очков и лавиной информации о гигантах, половину из которой он даже не слышал, а самого Эрена, плавно падающего в полудрему, не покидала странная мысль: прямо над ним, двумя этажами выше, капитан сейчас наверное спит, свернувшись калачиком на начисто перестеленной собственно Эреном постели. А его лицо разглаживается, когда он себя не контролирует?..       — Ну что, голова от знаний не болит? — воодушевленно спросила совсем не уставшая за ночь безостановочной болтовни Ханджи. — Хотя, по-моему, тебе это должны были рассказать в учебке.       — Да, все верно, — полудохлым голосом протянул едва вынырнувший из дремоты Эрен, уже навоображавший себе мило обнимающего подушку руками и ногами маленького капрала (эх, не прибил бы за такие мысли…). Голова действительно гудела, он уже 10 раз пожалел, что снова сболтнул лишнего и не вырвался поспать пораньше. А теперь капрал наверняка с него 3 шкуры сдерет за то, что он будет клевать носом…       — Точно! Я совсем забыла о своих выводах к тем экспериментам! — ничуть не смутившись его мешками под глазами и осунувшимся лицом, вскричала Ханджи.       — Н-но пора уже…       Но тут ее распалившийся монолог резко прервала распахнувшаяся дверь, и влетевший в нее разведчик прокричал:       — Майор Ханджи! Подопытные титаны были убиты!       В ту же секунду схватив клюющего носом Эрена за шкирку и буквально выдрав его из-за стола, мигом изменившаяся в лице Ханджи на всех парах кинулась по лестнице наверх, оставляя доносчика дожидаться ее у выхода; и пока Эрен, соображая, что вообще произошло и к чему такая спешка, украдкой тер глаза, она ногой распахнула громко хлобыстнувшую об стену дверь комнаты капрала, параллельно окатывая гулко отзывающиеся стены бывшего штаба Разведки криками:       — Леви, сонная жопа, живо вставай, нам срочно нужно ехать!       За выпавшей из времени бессонной ночью Эрен не заметил, что солнце уже встало. Теперь же оно, проникая в огромное окно напротив, слепило глаза, оповещая примерно о 5-6 утра, и безжалостно втягивало Эрена в новый день, а соответственно — в новые неприятности. В такое время военные обычно уже не спали, но у отряда Леви, вероятно, был другой распорядок, потому что все жилые комнаты были закрыты и в коридорах им никто не встретился. Подумать о чем-то другом, естественно, времени не оказалось, хотя краем сознания он все же отметил, что человек, который смеет называть великого и ужасного капрала «сонной жопой», очевидно, не совсем адекватный и не бережет свою жизнь; а затем, следом за отошедшей в сторону Ханджи-сан, Эрен увидел то, что ударило под дых, защемило сердце и на миг выбросило его из собственного тела, как первый полет на тонких тросах УПМ над городом. Такой же щекочуще-опасный и пугающе-неотвратимый. Кажущийся непозволительно хрупким на фоне огромного стола и еще более огромного окна капитан, полуобнаженный, в одних форменных брюках, едва ли скрывающих худобу его стройных ног, с полотенцем на влажных волосах, с каплями на бледной коже хлесткого, подтянутого тела, видными только потому, что они поблескивали на солнце, замер, удивленно уставившись на ворвавшихся к нему самоубийц, и едва не расплескал до краев полную кофе чашку. Он вновь держал ее своим странным жестом — лишь кончиками пальцев за кайму, будто бы в ней вовсе не было веса (неужели так удобно?). Комнату наполнял этот терпкий запах, мешающийся с запахами лесного утра из приоткрытого окна: хвоя, смола, роса, цветущие травы, а еще кофе и едва уловимый запах чистоты, стерильности, который теперь неотрывно ассоциировался с ним. Ремни крепления аккуратно сложены на заправленной постели вместе с рубашкой, на столе покоится блюдце, какая-то книга и пара писем, на подоконнике — несколько залетевших сухих листьев (спал с открытым окном или за утро налетели?). Такой уютный вид, так и приглашающий прикорнуть в уголке, тем более что голова Эрена так и ждала подходящего момента, чтобы провалиться в крепкий сон (как будто ему разрешат тут остаться, ха-ха). Но правда, этой комнате явно недоставало второго жильца для гармонии, одинокий капитан смотрелся в ней чуждо. И кое-что еще выглядело здесь абсолютно посторонним. Медленно, как в стоп-кадре, капля, сбегающая с волос от уха по шее до ключицы и ниже, по идеально вылепленным мышцам груди и пресса, усеянным давними шрамами и потертостями от ремней УПМ, приковала внимание Эрена, а следом за ней проступили фиолетово-красные следы на коже. Цепями вокруг шеи и на ключицах, некоторые уже почти растворившиеся, иззелена-желтые, но большинство темные, налившиеся, цветущие. И один, особенно отчетливый, прямо на остром кадыке, дернувшимся, когда капрал судорожно сглотнул. Они выбивались из общей светлой картины, будто бы кто-то в его отсутствие душил капитана, но, во-первых, кто хватает пальцами так, а во-вторых, кто бы вообще смог его достать… И в-третьих, Эрен Йегер, ты что, совсем дурак?       Весь этот шквал информации окатывает Эрена разом в долю секунды, он не успевает отфильтровать свои чувства и реакции, моментально оскалившиеся внутри, но ощущает, как его кулаки инстинктивно сжимаются, брови супятся, дыхание учащается… А затем Леви отмирает, всей фигурой выражая недовольство, звонко ставит чашку на блюдце и бесцветно цедит:       — Тебя стучать не учили?       — Ой, да чего я там не видела! — излишне громко хихикает Зоэ, окатывая его многозначительным взглядом, от которого у того аж мурашки по спине пробежались. Эрен обалдело переводит взгляд с одного на другую, понимая, что эти двое знакомы куда ближе, чем простые сослуживцы. Неужели это она ему…       — Какого хрена ты разоралась? — он сжимает губы в тонкую линию, снимая с плеч влажное полотенце и аккуратно развешивая его на спинке стула. Но нет, не может такого быть, учитывая, как капитан отзывался о Ханджи…       — Мои титаны убиты, я беру Эрена под свою ответственность! — она демонстративно дергает руку Эрена в своей и стреляет глазами на выход, подрываясь скорее бежать.       Самого же Йегера не покидает ощущение, что он стал свидетелем чего-то явно интимного, для его глаз не предназначенного, и он тут же принимается по привычке винить себя за это. Ощущение было такое, будто бы он собственноручно раздел капрала и выставил его на всеобщее обозрение, вскрывая тайну, которую тот тщательно оберегал. И хоть он не кинулся прикрываться, продолжая безразлично щеголять обнаженным торсом с сухими, красивыми мышцами, отточенными годами полетов, буквально выкованными в бою, Йегера не покидало отчетливое ощущение, что тому этого хотелось. Хотелось накинуть на плечи рубашку, отхлестать их обоих полотенцем и выгнать взашей учиться манерам. Об этом говорили враз напрягшиеся плечи и насупившийся взгляд. Ну, или это нашептывал больной мозг Йегера, окончательно двинувшегося в одно мгновение. Ведь вскрытая тайна ударила и по Эрену: его окатило волной жгучей ревности, какого-то детского, наивного собственничества: если капралу дозволено прилюдно втаптывать его в грязь, оттягивать за волосы и выбивать ему зубы, разрешено было прикончить его в случае чего и вообще сделать с ним, что захочется, то и ему, Эрену, дозволено было касаться его и оставлять на нем это. Ему и никому другому, и пусть эта мысль была бредовой, ведь с чего бы у Эрена появилось такое право, но чувства-то от этого никуда не делись, засвербев в костяшках желанием набить морду тому, кто это сделал. …О боже… Вот же ж влип…       — Еще чего. Валите уже, я прискачу следом, — буркнул Аккерман, одним движением набрасывая-таки рубашку на уже обсохшие плечи и шустро застегивая до последней пуговицы. Горловина слабо прикрывала следы, но жабо, следом пристроившееся у самого подбородка, отвлекало внимание.       Эрен, быстро облизав его глазами, тут же потупил взгляд, ощутив отрезвляющий зырк в сторону своей персоны, но увиденное выжглось в памяти отчетливо и не желало пропадать ни когда он увидел уже на закате испаряющиеся кости подопытных титанов, ни когда слышал душераздирающие вопли Ханджи-сан, ни даже когда командующий Эрвин проверял его. И в момент, когда он спросил: «Знаешь, кто убийца? Что ты думаешь о враге?», Эрен не сообразил, о чем именно его спрашивают. Целиком и полностью в тот день он был погружен в вскипающие внутри противоречивые чувства, не позволяющие больше смотреть на холодного капрала прежними глазами: он старался всеми силами их отогнать и чувствовал лишь, что безотчетно вязнет, с каждой попыткой только сильнее распаляясь. Засосы могли оставить на нем лишь в порыве страсти, а значит капитан вовсе не так фригиден, как о нем болтают, и не чужд плотских желаний и какой-то… Подходящего слова не было: сам факт того, что этот колючка позволил пометить такое нежное место как шея, вообще подпустил к ней, внезапно оживил икону, которой он был в сознании Эрена до сих пор, и будто бы спустил ее с небес, наделив человечностью и переклинив извилину, отвечавшую до этого за норму.       Эрен уже не знал, что с ним творится и где она, норма: титаньи ли это последствия или он действительно слишком много бился головой как в детстве, так и во время тренировок в Кадетском, но единожды пробудившиеся мысли больше не давали ему покоя, вытеснив и друзей, и месть, и страх. Нормой ли было запасть с первого взгляда? Да еще и на мужчину? Да еще и на главную ледышку планеты, относящуюся к нему как к вещи, у которой явно уже был кто-то получше «сопляка»? Нормой ли было хотеть эту ледышку до чертиков и ревновать ко всем подряд, прекрасно зная, что она тебя в лучшем случае ненавидит, в худшем о тебе и не думает? Нормой было мучиться внезапно озверевшими гормонами в момент, когда от тебя зависели судьбы всего человечества, а ты — превращающийся в монстра нелюдь, которые себя еще и не контролирует? Ну и мыслишки… В особенности та, что раз такой недотрога и чистоплюй позволил оставить на себе все это богатство, то у Эрена тоже может быть шанс… Пусть крохотный, почти невозможный, но когда его это останавливало? Хотя… теперь. Вот теперь и останавливало, в особенности взгляд мертвой рыбы, которым Леви стал смотреть на него постоянно, выражая им явное и глубокое безразличие. Любой контакт с капралом, пусть даже нахождение в радиусе видимости, не говоря уже о взглядах и тычках метлой или коленом, теперь ощущался в сотни раз сильнее и, к его стыду, крайне недвусмысленно. Живо рисовались ситуации, где он заламывает Эрену руки, кидает на пол и беспрекословно берет, затыкая рот и шикая на его вопли. Непременно в такой последовательности, не иначе. Теперь он даже рад был, что обитал в подвале: прохлада каменного склепа, тишина и уединение позволяли ему ненадолго остыть и предпринять попытки порассуждать здраво (безрезультатно) или попробовать вычислить виновника. И как у Армина только это получается?       Пометить капрала мог вообще кто угодно, ведь Эрен не знал, в каких он с кем отношениях. Его тянуло вычислить этого человека, сталкерить за ним и пытаться выяснить, чем же можно соблазнить его недоступный идеал, не ухудшив и без того нерадужную реальность. Это отвлекало от кружащих голову мечтаний, таких же невоплотимых, как и перспектива завалить его. Эрен выяснил за недолгие несколько дней, пока отряд Леви мотался от места преступления обратно в свой новый дом, только то, что капитан ведет себя с людьми не так, как к ним относится. Ханджи-сан утверждала, что они друзья, и лихо делилась с ним разными историями об их совместной службе, от которых даже у всегда спокойного Эрда лезли на лоб глаза; Петра-сан говорила, что капитан на удивление чуткий и сострадательный человек, от чего Оруо покатился со смеху и принялся обзывать ее влюбленной дурой. Если предположить, что герр Леви скрывает свои истинные чувства к людям пропорционально степени близости, то с — все-таки — виновником — как этого человека про себя прозвал Эрен, моментально вскипая от одной мысли, что это мог бы быть мужчина (а почему-то эта мысль его уже окончательно свихнувшегося мозга не только не выглядела абсурдной, но и приятно тянула в паху) — он бы вел себя максимально отчужденно. Так он вел себя с Петрой-сан и Ханджи-сан, но Эрену слабо представлялось, что кроткая и правильная Петра могла бы оставить на нем такое, к тому же капитан за все время их пребывания в штабе практически не контактировал с ней. Ханджи-сан он тоже отмел после того, как она даже без дополнительного вопроса с его стороны проронила, оскальзываясь на вспотевшем крупе своей лихой лошади:       — Знаешь, Эрен, я думала, что нет в мире человека, которого он посчитает достойным, но, как оказалось, мир полон чудес. Когда он только пришел в Разведку, многие из наших на него запали. Не знали еще, какой он мудила, — она ухмыльнулась вытаращившемуся на нее Эрену, совсем не ожидавшему, что Ханджи может выражаться как сапожник. — Даже я немножко, пока как-то раз мы не играли общим офицерским составом в бутылочку на желание, и мне не выпало его поцеловать. Ха-ха, сколько ж слез-то было! Он тогда отплевался, мол, я грязная свинья, чокнутая и заразная. И остальных разогнал, пригрозившись в случае чего заглянуть к ним однажды темной-темной ночью. Ух-х, представляю, и врагу не пожелаешь! Но потом я все ж его подловила и чмокнула, уже из интереса ради, и знаешь — это было как целоваться со столбом. Вообще никаких эмоций. Я тогда подумала, что он просто недотрога, а может травма какая с детства, вдруг его кто изнасиловал или он кого… Но оказывается, он просто скрытная сволочь и одиночка. Мог бы и сказать старому другу, с кем шашни крутит… Потому что я не верю, что он, как большинство военных, со шлюхами водится.       — Х-ханджи-сан, почему вы мне это рассказываете? — Эрен на самом деле не понимал. Не могла же она его отговаривать?..       — Э-э, кто знает. Вот что-то захотелось поделиться, ты особо внимания не обращай! Может, даже отчасти ревную, а?       О, Эрен тоже ревновал, неизвестно к кому, а потому ко всем сразу, и варился в собственном соку вот уже 3 дня, стараясь контролировать свое лицо в присутствие герра Леви, изредка показывающегося из своего кабинета. Но заядлый оптимизм не давал ему вешать нос. Вообще, может, и никакого избранника-то нет, а Ханджи-сан все надумала? Это ж мог быть кто-угодно в Тросте, кто-угодно в любом другом городе, кто-то из армии или вне ее, да даже сам командующий Смит; хотя вот эта мысль точно звучала как бредовая. Все знали, что Эрвин Смит женат на своей работе, точнее на идее спасения человечества, что он любил всего единожды и отказался от любимой ради великой цели. А также все знали, что он предпочитает быть один, потому что не знает, когда умрет. Такой идеально правильный командующий относился к капралу как к рядовому солдату, и даже при встрече с ним на месте преступления в тот злопамятный вечер перекинулся с ним разве что парой скупых фраз, после чего они разъехались по своим делам. Мало ли, вдруг это какая-то спасенная им от титана решила так горячо поблагодарить? А Эрен не прочь был бы тоже отблагодарить его и так, и разными другими способами… Эх, Эрен Йегер, все же ты дурья башка, и где твое самоуважение? Похоже, его вместе с матерью съел тот титан, как съел и все берега, в которые Эрен уже не мог войти, распаляясь все сильнее и сильнее, беззастенчиво представляя эти прохладные тонкие пальцы с острыми ногтями на своей коже, горячий юркий язык между своих ног и умопомрачительные волосы, щекочущие живот. Абсолютно невозможная, но такая желанная фантазия. Задавив в себе глухой стон, для верности закусив его подушкой, Эрен кончил себе в руку, елозя голыми ногами по постели, и опал на разворошенные простыни, переводя дух. По подвалу его вздохи рассыпались глухим эхом, сыро вторя его влажному секрету. И то ли от затаенной злости на безразличного к нему капрала, то ли еще от чего, но ему было сладко хранить ее, свою дорогую сердцу, запретную и неправильную тайну, а мечты о нем становились в несколько раз острее, как и моментально накрывающие оргазмы. Интересно, как долго получится сдерживаться и не испортить все своей чертовой инициативностью? Уж чего-чего, а бездумной бравады в нем было хоть отбавляй, и только последние крохи рассудка останавливали от попытки добиться руки (и члена) герра Леви, правдоподобно рисуя его едкую ухмылочку, рыбий взгляд и пару дыр в несчастной тушке Эрена, а также обещанные отрезанные кисти и стопы вместе с добавленными к этому суповому набору стертыми едва ли не до дыр причиндалами. Ну уж нет, тупым признанием ему его уважения уж точно не добиться. Да даже если и нет никакого «достойного», ранит сама перспектива оказаться в лучшем случае многоразовой подстилкой. Поэтому план таков: стать для него ценным и не бесить, стать ему равным, а дальше будь что будет. Невозможно? Необходимо. А свои желания иногда действительно лучше держать в узде, чем портить и без того не самое лучшее мнение о себе. А чем там занимается Эрен наедине с собой, уж явно никого не интересовало.

…

      — Спокойно.       Несмотря на то, что за его спиной исходил жаром титанооборотень, чутье молчало. Волоски на всем теле не стояли дыбом, сердце билось так же ровно, как всегда, тугой узел глубоко в животе не заявлял о себе. Короче говоря, все инстинкты молчали и к его вящему удивлению говорили, что за спиной друг. А еще, что этого идиота нужно защитить во что бы то ни стало: ведь чувства, которые накрыли его с головой в этот момент от самого ощущения за своей спиной этой аномальной силы, были не страхом. Это будоражило.       — Успокоиться, я сказал. Всем.       — Эрен, что это значит?! Почему сейчас, без разрешения?!       — Эрд, стой.       — Отвечай, Эрен! Что ты задумал?       — Нет, это подождет… Докажи, что ты не наш враг! Нет, всего человечества! Докажи сейчас же, это твоя ответственность!       — Только пошевели этой рукой! И твоя голова тут же слетит с плеч! Я это сделаю, хочешь проверить?!       — Оруо! Я же сказал успокоиться! — цыкает Леви, тем не менее не двигаясь с места. Он не сомневался, что неспроста отобрал именно такой командный состав, и они в очередной раз доказывали это. Высказывали вслух все его затаенные подозрения, не стесняясь и не играя в добрячков, не надеялись на лучшее в сопляке и осознавали все возможные риски. Леви распирало от гордости за свою команду, и в любой другой ситуации он бы их энтузиазм лишь поддержал, однако сейчас его чутье орало благим матом «Спаси чертового выродка! Он этого не заслуживает!», одновременно раздражая и… озадачивая.       — Капрал, отойдите от Эрена! Вы слишком близко! — обеспокоенно кричит Петра.       — Нет, это вы должны отойти. Назад.       Однако его аргументы им сейчас что об стенку горох. На адреналине они видят перед собой лишь врага и не контролируют свои выкрики, требуя от него немедленных доказательств, взвинчиваясь с каждой секундой все сильнее. Чертовы человеческие эмоции… Леви ощущает, как и его готовится захлестнуть эта волна паникующей агрессии, но судьба вовремя посылает им перевозбужденную Ханджи, эффективно разруливающую обстановку:       — Эрен!!! Можно я потрогаю эту руку?! Можно-можно? Я только чуть-чуть! — А затем, сдуру схватившись за него голыми руками, тут же отшатывается с воплями: — Горячо! Без кожи чертовски горячо!!! Потрясающе горячо! Эй, Эрен, а тебе не горячо?! Как у тебя в месте соединения правой руки? Я так хочу посмотреть!       Леви едва заметно выдыхает. Все же от нее порой так много проку. Эрен тем временем выдергивает руку и кубарем сваливается прямо под ноги капралу, неловко перекувыркнувшись через голову и утопая в лавине пара от тут же начавшего испаряться тела. Он тяжело сопит и хмурит разлетающиеся брови, кажется, даже можно услышать скрип зубов с… досады? И сквозь режущие слух вопли Зоэ до Аккермана доходит неожиданный факт: Ханджи пока что единственная из них всех, кто интересовался у Эрена его состоянием. А ведь этот мазохист — между прочим, самый эмоциональный и несдержанный из них всех — остался в этой ситуации относительно стабилен. Леви специально встал к нему спиной, подсознательно проверяя на вшивость, но сопляк не попытался напасть, вообще не дернулся и не подставился, чего уж точно от него ожидать не приходилось… А чего это ему стоило? Ведь Леви отлично помнил ощущение, когда тебя загоняют в западню. И представить, каково это, когда последняя линия обороны, твое собственное тело, тебя же предает…       Отерев со лба мигом осевшие капельки пара, он интересуется у Эрена:       — Как самочувствие?       И ответный озадаченный, вымученно-благодарный взгляд чертовски огромных для такого лица глаз красноречивее брошенного ответа.       — Мы приняли неверное решение. Это небольшая компенсация, — роняет с улыбкой Гюнтер, а Леви мажет взглядом по следам укуса на их руках.       После суток заточения Эрена в подвале, пока Ханджи ублажала начальство, его ребята остыли и отошли. Чего нельзя было сказать о сопляке, которой повесил нос и надумал себе, что теперь и они считают его врагом. Вправлять ему мозги отчего-то было не хлопотно, даже отчасти приятно. Как всегда, когда разговоры заходили об общем деле. Чутье нашептывало, что паренек постоянно балансирует на грани, и раз он все же может превращаться, то действительно стоит помочь ему разобраться в себе: и чтобы выполнить задачу, и чтобы… проблем было меньше. Вот только чему его учить и как? Леви справедливо считал себя неплохим костоправом, а не психологом. Определенно, нужно бы запросить совета у Эрвина, перед этим как-то уняв нервы. Но для начала…       Леви требовательно тянет ему сквозь прутья решетки ладонь и со словами «Надо кое-что проверить, не брыкайся» вцепляется в руку, ощупывая и представляя. Не понятно, когда и откуда в нем проявилась такая чуткость, но, касаясь все еще горячей кожи Йегера, он словно наяву видит его характер.       Вспыльчивый, импульсивный и амбициозный, донельзя эгоистичный подросток, не по годам серьезный, но совсем не взрослый, а еще безбашенный и без инстинкта самосохранения. Наглый, прямой как палка, правильный и верный своему делу, но излишне самоуверенный и уж чересчур много на себя берущий. Такой не предаст, но и проблем принесет немало. Руки грубые, явно заточенные на работу, пальцы узловатые и напряженные, вся кисть словно одеревенелая, а пульс, прощупывающийся на запястье, едва-едва не прорывает его бурным кровяным потоком. Такими темпами он заживо сгорит, если не обретет самоконтроль. Леви кривится, краем сознания отмечая, как он, должно быть, выглядит со стороны, но Йегер тоже ведет себя непонятно. Отчего-то зажимается и отворачивается, хотя, может, отходняк после превращения, но теперь все раны как ветром сдуло. Восхитительная титанья регенерация. Его ладонь деревяшкой лежит в руках Леви, но когда тот пробует размять ему пальцы и повертеть кисть, сопляк с легкостью поддается, сразу обмякая и даже отвечая на касание: робко, с опаской, но быстро смелея и уже самостоятельно сжимая пальцы капрала, ощупывая костяшки в ответ и невесомо проезжаясь кончиками пальцев снизу по запястью и ладони. От этого прикосновения несет уже откровенно двусмысленным, так что Леви с недоброй усмешкой отпускает его и отпирает дверь темницы. Была ли это проверка на вшивость, как ему хотелось думать, или потакание тактильному голоду, поднявшему свою змеиную башку вдали от распалившего его Смита, но Йегер не сопротивлялся, а вслушивался и пытался понять, чего от него хотят. Неплохое начало.       К тому же, его чутье после этого довольно облизнулось. Или это было вовсе не чутье.

…

      — Это еще что за чертовщина? — поднимая вывалившийся из конверта с письмом от Смита немного подсохший стебелек какого-то хвойного растения, скептически дергает бровью Аккерман и вперивает требовательный взгляд в Зоэ. — На кой он отправил мне хвою?       Та, замерев у входа в полузеве, мигом подскакивает к нему, вырвав из пальцев веточку, принюхивается, поправляет очки и осматривает ее со всех сторон:       — Это розмарин. Ого, как пахнет! И весь конверт им пропах. Обычно его используют как пряность в готовке или как лекарство. Пищеварение улучшает, от простуды помогает, снимает стресс и нервы успокаивает… Не знаю, ты ни о чем таком ему не намекал? Может, он нам отправил мяска поживиться! Или напоминает тебе, чтоб себя берег, а? — сверкнув на прощанье стеклами очков, она выскочила в коридор и направилась к себе, желая «господам элитным» спокойной ночи и смеясь над рискующими попытаться разбудить ее до обеда.       А Леви, еще раз пробежавшись по строчкам слишком уж короткого письма, с нехорошим предчувствием направился в указанное место:

Через 3 недели жду вас в Тросте. Убедитесь, что Эрен способен осознанно превращаться и контролировать свои действия в форме титана. Отчеты о ходе экспериментов жду от тебя лично в свободной форме. Помни об осторожности. P.S. В штабе есть небольшая библиотека. Некоторые экземпляры тебя заинтересуют.

      «Небольшая» в понимании Смита значило как минимум 5-6 стеллажей. Это был бывший кабинет командования, недавно отдраенный дочиста. Уставшего за день Аккермана радует, что не придется полночи смахивать метелкой пыль, пытаясь разлепить глаза и не проморгать что-то стоящее. Но когда не знаешь, что искать, часто находишь искомое по наитию. Уже в первый беглый обход взгляд падает на приютившийся в уголке средней полки толстенный Расширенный Ботанический Атлас, добрую половину которого занимало занятное приложение. Разложив тяжеленную книгу на пустом столе и пристроив у корешка потрескивающую лампу и веточку розмарина, Леви принялся перелистывать хрустящие странички, пробегая глазами по ветхим строчкам с предчувствием ответа на давно мучавший его вопрос. Хотя Эрвина и не было рядом, но он одним жестом умудрялся переносить на расстояния свою атмосферу; так что в звенящей тишине ночи, в чужом холодном кабинете, по проектировке уж больно напоминающим до боли знакомый, под едва слышный стрекот кузнечиков и собственное тихое дыхание Леви не покидает ощущение, что он здесь под прицелом ясных глаз Смита, вновь решает какую-то одному ему известному загадку, барахтаясь в предоставленных крупицах информации, и вновь ведется на его авантюру. Бездумно, покорно, втягиваясь. А разве может быть иначе? Стоит лишь добраться до нужной страницы, как во внутреннем взоре вспышкой мигает отдаленное воспоминание:       Середина лета, выходной, и они вдвоем взбираются на пригорок, попутно собирая букет из полевых цветов и трав на могилу разведчице, заслонившей собой Эрвина от девианта. Пахнет клевером и сухим жаром от разгоряченного песка, гармонирующего со светлыми волосами Смита. Ветер треплет им рубашки. Эрвин ищет в позаимствованном у Леви карманном справочнике обнаруженный на камне цветок. Его медальон отбрасывает на лицо Аккермана зеленых зайчиков…       Под детально выписанной схемой стебля и соцветий значится надпись: «Розмарин вечнозеленый — обозначает память, воспоминания, а также является символом верности».       Чертов сентиментальный идиот.       Леви хлопает себя по лицу и не сразу замечает, что криво улыбается. Он ожидал двусмысленной подсказки по воспитанию ручного титанчика, завуалированных вестей о нападении титанов, да чего угодно, только не этого. И при всем желании нет возможности стереть эту страшную улыбку с лица. Примелькавшаяся было петля мигом сдавливает горло до судорог, вырывая из сладких воспоминаний и напоминая, черт его дери, напоминая… Эрвин не хотел ничего забывать. И напоминал Леви об этом, смешно сказать, цветком с двойным значением. Помнил и хранил ему верность, сентиментальный дурак, зачтожтебятакугораздилоЭрвин… И какой ж еще способ выбрал: наверняка только Аккерман бы и оценил, ведь лишь Эрвину было известно его маленькое хобби. Именно он рассказал когда-то о самом феномене языка цветов и как давненько общался с Мари таким хитрым способом. Романтик. Хочется сплюнуть, да некуда. Внутри все сладко зажимает, Леви ежится от переизбытка чувств, прижимая руку к глазам, вдавливая веки в череп, и вымученно выдыхает. Ну сколько можно-то? Слишком больно об этом думать и слишком хочется не отвечать вовсе… Но совесть не позволит. Поэтому он тратит добрую половину ночи на детальное изучение приложения «Флориография» и тщательное копирование на отдельный листок изображения гортензии. «Холодность и безразличие, в некоторых случаях бессердечность» должна стать верным ответом на такое. Необходимым. Правильным. Но отправлять его сейчас слишком рано, еще убедится, что Леви не все равно; нужно выждать время, отправить вместе со следующим рапортом, а пока пусть пылится в комоде… Нужно срочно отвлечься, переключиться с него на что-то другое, отвязаться, забыть, иначе их обоих…       Какого черта ноги принесли его в подвал, самому бы хотелось знать. Но, по-видимому, принесли очень кстати. Он уже перестал удивляться, какие сюрпризы судьба в нужные моменты подкидывала ему. Искал же способ, а, Леви? Получай. Казалось, сама прародительница Имир шепнула ему это кровавым голосом в самое нутро, и Леви не особо дивится жестокости их богини, вымывающей из его мыслей не до конца оформившееся желание в тишине и спокойствии понаблюдать за этим мирно спящим клубком импульсивности.       Йегер елозит по кровати, тихо постанывая в подушку, и его в темноте этого склепа не было бы видно вовсе, если бы не удачно заглянувшая в окно луна. Расстегнутое, но так и не снятое до конца шмотье сбилось по бокам, открывая все самое вкусное: крепкий, подтянутый живот, напрягающийся до предела от попыток выгнуться дугой, не выдерживая переполняющих ощущений; длинные ноги, едва удерживающие его на месте и слегка подрагивающие в такт фрикциям, запрокинутая за край кровати голова и предоставленное холодному свету соблазнительное горло, пальцы, теряющиеся между ягодиц, до предела возбужденный член, прилипший к животу и слегка подрагивающий от недостатка касаний… И сбивчивый шепот, от которого у Леви тупо тянет где-то в костях:       — Капрал, сильнее, хватит дразниться! Я не такой неженка, нечего меня жалеть.       Эрена выгибает сильнее, когда он процарапывает на коже длинный след от паха до груди. Вот как он себя это представляет?.. Ничего удивительного. Леви слегка опирается о стену, скрестив руки на груди, и вгрызается голодным взглядом в приоткрывшуюся ему правду. Моментально ощущая, как вся рациональность летит к чертям. Он хотел отвязаться от Эрвина? Так проще всего это сделать привязанностью к другому человеку. Которого не жалко. И кто сказал, что это не может быть сексуальная связь? А она, черт возьми, еще как может. Идеальная возможность сама явилась ему буквально на блюдечке, и грех было бы ей не воспользоваться. Тем более сейчас, когда:       — Как же хочется почувствовать вас внутри… Где угодно, я уже на все согласен…       Парнишка шепчет эти наглости в пустоту, ворочая головой, изнывая от возбуждения; его колотит от желания кончить и невозможности сделать это в полной мере, и, черт возьми, как же Леви его понимает. Невозможно в одиночестве или от того, что не с любимым? Или от того, что так полно, не так правильно? Когда хочется грубых касаний, подчиняющих, присваивающих… наказывающих. Аналогично полусдохшему голоду на задворках души Аккермана, с каждой секундой набирающему обороты. Цепкие пальцы Йегера пробираются к шее и обхватывают горло, придушивая, вырывая рваные всхлипы. Он сдавливает себя, наверняка, до синяков, задушенно хрипит и дергается, а затем наконец-то замирает на пару секунд, изливаясь себе в кулак, и вымученно, едва слышно стонет:       — Капрал, ну почему вы такая мразина?..       И цепи срывает.       — С тобой я мразиной еще не был. Но, гляжу, тебе очень хочется, — тихим, низким голосом полушепчет ему в ответ из тени Леви, и того аж подбрасывает на месте.       С ощущением, что летит по прямой в колодец, Леви выходит из-за угла, подставляясь под пятнышко света, и шикает, когда Эрен кидается прикрываться:       — Что-то до этого ты не стеснялся. Поздно уже на попятную идти.       На мгновенье, всего на мгновение по лицу Йегера проезжается скомканная гамма эмоций — испуг и сомнение, приправленные страхом — но затем и смущение, и нерешительность гаснут в блестящих риском глазах. Он опускается обратно на спину, долго и надрывно выдыхает, а затем смотрит на Леви вызывающе, нагло. Опасно. Ни капли стеснения, никаких попыток оправдаться, повиниться и вообще хоть как-то обозначить подчинение. Как кот, поджидающий добычу.       — И даже не будешь отнекиваться? — язвительно хмыкает Аккерман, проезжаясь пальцами по прутьям решетки. Иронично, пытается перехватить управление ситуацией?       — А вы этого хотите? — Эрен вторит его движению путем по своим ребрам, скачущим вверх и вниз от его распаляющегося дыхания. А парень-то не промах.       — Уж больно ты наглый, Йегер, — Леви опирается о стену, не отрывая взгляда от принявшихся пробегаться по выпирающим тазовым косточкам пальцам. Соблазняя, гипнотизируя.       — Сами сказали, «поздно уже идти на попятную», — ладонь скользит от ребер ниже, повторяя покрасневшие на коже и выглядящие в холодном свете почти черными дорожки от ногтей. Он каким-то невозможным движением выгибается вбок, совершенно по-кошачьи выворачивая голову и не разрывая контакта с потемневшим Аккерманом, которого он больше чувствует и представляет, чем видит. Длинные тонкие ноги кажутся с этого ракурса еще длиннее, одно колено призывно отводится, приоткрывая вновь наливающийся член идеальной формы. Не отвести глаз, да Леви и не хочется.       — Предпочитаешь действовать, а не думать?       — Иногда это полезнее, чем сомневаться.       — Ну что ж, валяй. Заинтересуй меня.       Тьма проникает в него через прямой контакт с глазами Йегера, парадоксально поблескивающими в полумраке. Мир сужается до этого закутка, наполняющегося скупыми стонами и шуршанием кожи о кожу. Йегер плавно оглаживает себя, после еще одного озлобленного шика послушно одергивая потянувшуюся было к стояку руку. Вновь по животу и ребрам, одной рукой сжимая простыни, другой зарываясь в волосы, дабы не сорваться и не начать остервенело ласкать себя. Время от времени взлетающие до полного голоса вздохи наточенным лезвием режут натянутые нервы Аккермана, уже ощущающего голодную дрожь в пальцах. Жажду проследить ногтями каждый изгиб, намотать на кулак разметавшиеся по простыням патлы и уткнуть наглой мордой в матрас, распластывая острые коленки на ледяном камне пола.       — Перевернись.       Хлесткий приказ ненадолго приводит в чувство вновь улетевшего в свои мечтания развратного мальчишку, и он перекатывается на живот, буквально стекая ступнями на пол, будто бы действительно читая мысли Аккермана. Сухожилия напрягаются, удерживая в не самой устойчивой позе, упругие мышцы бедер и ягодиц напрягаются, но чертова тьма скрывает самое пикантное. Зато открываются омываемые луной лопатки на чертовски изящной спине, надломанными крыльями торчащие кверху и ходящие ходуном от извиваний Эрена на постели. Взгляд Леви прилипает к ним, как к ядовитой стреле, пробивающей ему грудную клетку навылет. Он чувствует оперение в собственном позвоночнике, чувствует, как спинномозговая жидкость впитывается в одежду, смешиваясь с каплями пота, как яд стремительно распространяется по кровотоку скалывающей истомой, туманя мозги, а ядовитый наконечник двоится, шевелится, впиваясь в спину Йегера, окрыляет его, распластанного на постели. Вот он выгибается, притираясь бедрами к прохладным простыням, и сквозь кожу отчетливо проступает острый хребет. Хочется языком пересчитать каждый позвонок, вгрызться в шею до крика, проехаться членом по костлявому копчику, между соблазнительных ямочек на пояснице. И тут Йегер добивает его: выворачивается еще одним кошачьим движением, утыкаясь лбом в постель, и юркает пальцами в приоткрытые губы. Аккермана обдает волной отскакивающих от стен, хлюпающих причмокиваний, с которыми тот принимается обсасывать собственные пальцы, откровенно трахая себя в рот.       Поднявшие было голову пару дней назад сонные демоны затаились на время, чтобы в нужный момент остервенело накинуться на него всей оравой. И вот он. Этот самый момент:       — Не желаете присоединиться?       Так и не вынимая пальцев изо рта.       Эрен выглядит как заправская шлюха с многолетним стажем: ни капли стыда, лишь полупьяная самоуверенность и решимость идти до конца раз уж начал. Даже не верилось, что он до этого ни с кем не был. Думать об этом явно не входило в планы Аккермана: какое ему дело, как жизнь обошлась с молокососом? Его явно помотало по задворкам, как и прочих беженцев Шиганшины, еще и 3 года в Кадетском… Если он еще с детства был с отъехавшей крышей, раз кидался на взрослых с ножом, то ничего удивительного не было в том, что он не вырос скромницей. Все же бродяжничество многому учит, а вседозволенность в сочетании с его характером — взрывная смесь, порождающая… вот это. Его не сдерживали никакие рамки, не было сомнений и выбора. Он просто поступал, как чувствовал, жил моментом и был в такой тотальной гармонии со своими желаниями, что Леви тряхнуло осознанием: этот мальчишка его по праву. Ни у кого другого не может быть права видеть его таким доверительно раскрытым, таким нагло-приглашающим, не отдающим себе отчета в том, насколько он притягателен в этом состоянии. Каким Леви был во время боя, каким Эрвин был во время руководства. В своей стихии.       — Отсюда понаблюдаю.       Еще чего, вестись на провокации не в его стиле. О другого рода провокациях Леви не вспоминает, разом захлопывая ментальную дверь в воспоминания об Эрвине. Демоны податливо скрывают ее в глубинах, ведя за руки к другой, сочащейся тьмой и смрадом нереализованного прошлого, отчаянно жаждущего переродиться в настоящее. А мальчишка только подгоняет:       — Не завожу?..       Аккерман не в настроении отвечать. Держа призывно выставленные, аппетитно подтянутые ягодицы в поле зрения, он одним движением зажигает оставленную с прошлого раза горелку. Заебали эти попытки додумать скрываемое. Та на последнем издыхании, поэтому ее света едва хватает на то, чтобы осветить бледным пламенем довольно просторный подвал. Танцующие блики рассыпаются по вязкому от мускусного запаха тела Йегера пространству, облизывая его золотистую кожу, высвечивая рвущихся сквозь зрачки чудовищ. Он приподнимается на постели, опираясь сзади на руки, и странным пляшущим взглядом буравит прилипшего к стене капрала, то ли в попытке разжалобить, то ли пытаясь качать права. Но это все равно что требовать участливости от кирпича. В глазах под насупленными бровями настойчивый вопрос и желание взбрыкнуться, и эта животность скручивает Аккермана в узел, едва не срывая ему все преграды. Его хваленая выдержка неспроста хваленая, но и ее не хватает на все и сразу. Не выдерживая взгрызающегося глубоко в гниющую душу пронзительного взгляда, крючками вытягивающего наживую тщательно зарываемые там годами желания, Аккерман раздраженно отвечает:       — Сам догадайся.       — Решили ради меня побыть мудаком? Так и знал, что вам нравится меня мучить, — издевательски лыбится краем губ, откидывая голову и выставляя на свет до предела раскрытые бедра и слегка подрагивающий член. Скалится, ловя закономерно скользнувшие по нему плетью глаза. Хочется ему врезать за нахальство.       — Ты же не такой неженка, и нечего тебя жалеть, — Аккерман дразнится брошенными ранее словами, и сопляк скулит и ухмыляется болезненно, закусывая губу. Но послушный мальчик — так и не трогает себя, до треска стискивая многострадальные простыни.       — Я так скоро к вам путь через решетку прогрызу.       — Попробуй, — хмыкает Леви, неподвижно следя за разрывающими ткань руками с натянувшимися узлами венами. — Если хочешь все закончить прямо сейчас. И завтра два наряда вне очереди. За порчу казенного имущества и оскорбление старшего по званию.       — Что вас сдерживает, капитан? — едко стреляя глазам капралу под воротник, крысится Йегер, игнорируя угрожающий прищур. — Или храните верность?       — Не твое собачье дело, — Леви чуть хмурится, скрещивая на груди руки. Цапаться с пацаном удовольствия мало, тем более, когда тот перестал аппетитно выгибаться на простынях в метре от него. Царапнувшее горло воспоминание его касаний простреливает желчью.       — Все, что касается вас, теперь мое собачье дело, — он моментально серьезнеет и цедит сквозь зубы: — Чья эта работа?       — Ты не расслышал или тебе пасть заткнуть?.. — Леви несильно, но резко пинает ближайшие к пацану прутья решетки, и тот вздрагивает всем телом, будто бы удар пришелся ему прямиком в пах. На озадаченном лице мелькает тень испуга, но тут же сменяется злобной решимостью:       — Заткните! Или испугались?! Зачем тогда явились?! Вам ведь было плевать на меня! — он в один прыжок подскакивает к решетке и вбивается в нее предплечьем, возвращая Аккерману его же удар и посылая по старому металлу ответный вибрирующий гул. Тот отдается в самом нутре, вплавляется уже реальной дрожью в кровь капрала, заражая бездумной импульсивностью этого щенка-провокатора.       — Ты главное сам не испугайся, — плавно перекатившись на мыски, тянет Аккерман, в один шаг подступая к нему вплотную и ощущая окружающий Йегера сухой жар. Тот тут же уменьшается под тяжелым, как все стены вместе взятые, мутным взглядом стальных глаз. — Так хочешь мне отсосать, что уже не терпится? Еще бы я засунул в твой грязный рот что-то кроме сапога. Расскажи лучше, как наяривал на меня.       И не без удовольствия следит, как тот как-то вязко стекает на колени, цепляясь пальцами за ледяные прутья, и удерживает цепкий зрительный контакт, запрокидывая голову. В приглушенном свете его кожа отливает медью, волосы скрывают пол-лица, но и одного наглого языка, то и дело пробегающего по моментально пересыхающим губам, достаточно. Эта позиция режет дежавю: истекающий кровью Йегер с заломанными в кандалы руками, пьяный от боли взгляд, полный покорности и затаенного согласия. Держащий свой гнилой язык за зубами. Леви не может решить, какая картинка привлекательнее.       — Не знал, что вы любите ушами. Хотите поболтать?       — Это тебе нравится меня заебывать своей болтовней. — Несколько тяжелых прядей закрывают Аккерману глаза, когда он опускает голову. Распластавшийся у его ног Йегер отвратительно медленно скользит по ним пульсирующими зрачками и еще медленней закусывает губу. Леви едва удерживает уже дернувшиеся к нему ладони, напоминая себе, что тот только того и ждет.       — Тогда, может, рассказать вам о том, чего хочу я?.. — он пьяно улыбается, оглаживая мутным взглядом теперь уже маячащую прямо перед носом ширинку капрала, и царапает короткими ногтями загрубевший за годы службы металл решетки.       — У тебя нет прав на свои желания, — цыкает Леви, чуть морщась от болезненно натягивающего брюки стояка, и тем не менее хлестко бьет по потянувшимся к его ширинке пальцам. — Разве я разрешал себя касаться?       — Нет, сэр, — озлобленно шипит Йегер, и, не давая Леви в очередной раз огрызнуться, шепчет на одном дыхании, в отместку безостановочно насилуя уши капрала своим бесстыдством, пока тот гипнотически следит за изменением цвета этих полубезумных глаз от бликов пламени и дырявит ладони, сжатые в кулаки: — Ох, как только я это не представлял. Как вы берете меня на этой постели, заковав в кандалы. Они протирают мне кожу до крови, вы слизываете ее, ведь наверняка тот еще кровопийца, а на нас оседают капельки пара от моей регенерации. Как вы вгрызаетесь мне в шею или душите, пока трахаете сзади. Или толкаетесь мне в рот, не давая дышать. Наверняка отвешиваете пощечины, хотя это и мешает сосредоточиться. И не даете себя касаться, прямо как сейчас. Я дрочил на вас каждую ночь, представляя, как вы следите за мной, пока я насаживаюсь на ваш член, — это слово он почему-то шепчет, — стараясь впустить его в себя разом. Уже не такие безразличные, как днем! И… разрабатывал себя там, представляя ваши пальцы. И не только пальцы, ведь вы плевали на мое состояние — вошли бы, не разрабатывая…       — Какая же ты шлюха, Йегер. Ни за что бы не подумал, — Леви тяжело сглатывает, едва заметно переводя дух. Было что-то мазохистское в этих попытках сохранять невозмутимость.       — Только ради вас, вам ведь именно так нравится. Я же вижу. — Он тайком пробирается к своему члену, стараясь как можно незаметнее его оглаживать, но Леви игнорирует самодеятельность. — А я сделаю ради вас что угодно. Но у вас есть кому оставлять на вас засосы… А я каждый раз представлял, как оставляю вам их здесь, — он ведет носом вдоль заинтересованно дергающегося под грубой тканью члена капрала и вновь поднимает на него устало-откровенные глаза под потяжелевшими веками, скрывающими затаенную ревность: — Между бедер и на лобке, на дорожке на животе, хоть и грезил, как это делаете мне вы. Там, куда никто не доберется. Представлял, как глубоко заглотну вас до самого основания, но, жаль, не на чем было тренироваться. Хочу, чтобы вы научили меня. Как вам нравится, каким вы меня видите? Знаете, как хочется сорваться и накинуться на вас прямо сейчас?.. Но нет, капрал, я хороший солдат и исполняю приказы…       «Так перещеголяй его…»       — Назови меня по имени, — прерывая задыхающегося Эрена, выдыхает Леви, не выдерживая и мажа того по скуле ледяными пальцами через прутья, вздергивая бессильно опустившуюся голову к свету. Контакт простреливает все нервные окончания разом, вгрызаясь напрямую в пах, и кажется, что от одного только голода этого аномального тела можно кончить прямо так, не касаясь.       — Л-е-в-и-с-а-н, — блаженно прикрывает тот глаза от долгожданного прикосновения и тянет ужасающе медленно, катая на порочном языке каждый звук его имени. Как наверняка стонал его на все голоса одинокими ночами до этого, но не осмеливался произносить его вслух лично при нем. И это хочется слышать вечно.       — Скажи, что с тобой сделать, — дарует ему крохотную вольность Аккерман, ощущая, что согласится сейчас на что угодно. Опасно и бесповоротно.       — Откройте эту чертову клетку, — скулит в ответ, и Леви кидает ему ключи, предварительно щелкнув замком. Те обжигают бедро холодом, но Эрен не шевелится. Медленно, совершенно по-звериному неслышно ступая, Леви заходит в приоткрывшуюся дверь, ловя на треснувшем лице Йегера крышесносную гамму эмоций: страх, желание спрятаться, и одновременное сбивающее с ног предвкушение, брызжущее из-под ресниц липкой патокой. В которой он окончательно вязнет. Тот неверяще следит за медленно приближающимся в пару шагов Аккерманом, машинально сглатывая. Капрал в ответ так же плавно, не спеша, продолжая гипнотизировать Йегера, как удав мышь или волк человека, дерганным кивком приказывает подняться, и тот беспрекословно исполняет, будто разделяя одно больное сознание на двоих. Подрагивающие от желания ноги давно уже отказывались держать Аккермана, так как он испытывал свое терпение до последнего, и теперь Леви позволяет себе подпереть закрывшуюся следом решетку и едва ощутимо коснуться волос Йегера, окатывая замершего звереныша нечитаемым взглядом, отвлекая им от непривычной ласки. С каким-то болезненным интересом ощущая, что тот в этот момент может сделать что угодно. Эта вседозволенность и невозможность предугадать дальнейшее развитие событий сводила с ума адреналином пополам с возбуждением: все равно что заигрывать напрямую с титаном. Йегер смотрел нечеловечески голодно, и Леви по-настоящему струхнул бы, если бы не знал, что и сам сейчас облизывает того аналогичным взглядом. Кто здесь зверь, а кто человек, понять было невозможно.       — Я все еще не разрешал себя трогать, — шепчет он, когда Йегер на пробу гладит его колено, вновь пытаясь пробраться к паху.       — Но что тогда?..       — Себя. Рукой. Доведи меня. Интересно посмотреть, как ты будешь выкручиваться.       И Эрен рывком опирается о решетку в сантиметре от склоненной набок головы капрала, другой обхватывая долгожданно дернувшийся член вокруг головки и сразу задавая бешеный темп. Поблескивающий ключ на грубом шнурке скачет на его груди и отбрасывает блики на воротнике Аккермана, отвлекая внимание от разгоряченных щек, пока загнанное дыхание не опаляет капралу рот, и тот буквально кожей не ощущает неизвестно какими силами сдерживаемое желание Эрена целоваться. Им ошпаривает не хуже оголенной титаньей кожи. Казалось, он даже видит пульсирующую в его губах кровь, так и ждущую острых зубов, открывающих ей путь к освобождению, а затем шершавого языка, клеймящего изнутри багровыми засосами, терзающего этот порочный рот. Эрен не сводит с него раскосых глаз с нереально расширившимися зрачками, прыгающими по лицу Леви, словно стараясь запомнить таким до конца жизни. Они буквально затопили зеленую радужку, оставив ее лишь по краям, и в этой тьме Леви видит искаженного себя, с застывшей на одной эмоции физиономией, но не стоящим неподвижно под изнывающим от уже окончательно выбесившего сдерживания Йегером, а агрессивно вбивающимся в него на этом самом полу, берущим его в самой позорной позе, в которой тот отдается ему без остатка и сомнения. Такой взгляд сосунка, ни капли не скрывающий свои желания, его устраивает. Его собственная ладонь уже неизвестно сколько времени действует в обход залипшего на судорожных фрикциях Эрена мозга, надрачивая выпростанный из измазанных предсеменем брюк и готовый вот-вот взорваться член. Эрен скашивается вниз и набирает скорость от открывшейся картины, издавая какой-то отчаянный рык; длинная прядь его челки падает на нос Аккермана, неожиданно нежно щекоча, и тот прикрывает давно уже высохшие от попыток не моргать глаза. Наконец-то отпуская себя.       Мгновенье на то, чтобы зарыться в эти блядские влажные патлы и притянуть так соблазнительно приоткрытые губы в одурманивающий поцелуй, сплетаясь языками, жадно приветствуя друг друга, еще одно — вжаться в благодатно-влажные бедра, блаженно чувствуя, как их истекающие смазкой члены так же голодно проезжаются друг по другу, толкнуться в стриженный лобок и ниже, между влажных от так и не высохшей слюны ягодиц, ощущая в месте соприкосновения пульсирующие толчки дурной крови. А в следующую секунду его накрывает так, что трещит в ушах, коротит в мозгах, и остатками уплывающего сознания он чувствует, как Эрен надрывно стонет ему в шею, пиявкой всасываясь куда-то за ухом, вжимает бедрами в ледяной метал клетки и кончает ему глубоко в белье, шипя сквозь зубы. До омерзения грязно, но, честно, уже плевать.       Они не могут остановиться, обгладывая друг друга запойными поцелуями. Действительно как титаны, дорвавшиеся до человечины; и Леви даже будто бы чувствует, как от рук Эрена трещат кости, когда тот, моментально вытягивая из штанов рубашку и запуская под нее обжигающие пальцы, стискивает капрала неконтролируемой хваткой. От которой разрываются мышцы двадцатиметровых титанов. Он нещадно оттягивает сосунка за патлы от шеи, на которой тот решил пометить все свободное пространство, с каждой секундой все больше наглея, и в ответ толкает его на отрезвляющий холод стальных прутьев, подминая под себя, с новой силой взгрызаясь в и без того растерзанные губы. Того трясет от еще не отпустившего оргазма и осознания, что он наконец-то дорвался, а Леви едва не сносит крышу во второй раз от юркнувшей в штаны цепкой ладони, по-свойски смявшей поджавшиеся яйца и не успевший как следует обмякнуть член. Но Эрен излишне самоуверен, если считает, что ему что-то еще сегодня перепадет.       Не без труда собирая мозги в кучу и смаргивая с глаз кровавую пелену неслучившегося, но так явно их обступившего, Леви отцепляет его от себя и одним движением швыряет на успевшие остыть простыни. Останавливая и себя на пике одержимости, крепко натягивая поводки своих демонов на закаленную годами ладонь самоконтроля.       В ответ на него смотрят улыбающиеся, шалые глаза с тенями от обрамляющих их пушистых ресниц и залегшим в глубине пониманием; гибкое, разнеженное долгожданной разрядкой тело переворачивается все тем же нереальным кошачьим движением, выставляя на его обозрение аппетитные ямки на пояснице, и Леви снова клинит от странного желания прочертить языком их контуры. Но сосунок и без того зашел дальше дозволенного. И сам это понимает, принимая опускающийся на пах сапог даже с некоей долей удовлетворения.       — Не зарывайся. Это лишь награда за терпение.       — Я справился? — тянет как бы полушутя, и не пытаясь скрыть кипящего в глубине радужки пекла.       — Хороший мальчик.       Эрен довольно расплывается в улыбке, глядит совершенно незнакомым, но таким правильным взглядом. Принимая все произошедшее как абсолютную норму и прося еще. Ну и как в таком отказать? И Леви запрещает себе думать о чем-то еще. В одном сосунок прав: иногда лучше не рассуждать по пустякам. И когда тот, снова приподнимаясь и шипя от болезненных ощущений в паху, распахивает влажные, зацелованные, заклейменные им губы, Леви проникает большим пальцем ему в рот, оттягивая щеку, и добавляет:       — А будешь хорошо себя вести — и сюда что-нибудь получишь.       — Ага, снова через двести лет? — нечленораздельно мычит Йегер, прикусывая ему подушечку пальца и тут же зализывая с усердием, как бы в извинение за насмешку. И лишь этим сдерживает хлесткую пощечину.       — Секс в первую очередь в голове, дурья башка.       — Вы слишком много думаете, — довольно растягиваясь на остывающих простынях, тянет Эрен, потягиваясь до хруста. — И вам хватило?       — Завтра продолжим. Урок первый, сопляк, — подчиняйся начальству.       Хочется всего и сразу, но ведь… Так неинтересно.

…

      Далее дни смешиваются в одно сплошное горячечное марево. Они действительно продолжают, и завтра, и послезавтра, и еще бесконечное множество раз, сливающееся в непрекращающуюся агонию, распаляемую тем больше, чем чаще это патлатое недоразумение его удивляет. Время растягивается, наполняя даже полдень ночной удушливостью и витающим в воздухе ощущением необратимо запущенного процесса; но для основной исследовательской группы и них двоих события разнятся. На одном полюсе продолжаются суровые, холодные, опасные и бесполезные тренировки по использованию Эреном своего титана, на другом — катящееся мало контролируемой лавиной обучение Эрена лично капралом там, в параллельном, их личном мире, не менее опасное, танцующе-поглощающее. И если в первом Эрен откровенно лажает, психует и отчаивается, то другое ставит его на ноги и сшибает с ног самоконтроль Аккермана.       Они блестяще играют обозначенные изначально роли, и Эрен обнадеживающе хорош во лжи. Соблюдает субординацию на людях, ни одним косым взглядом не выдает случившееся и вообще словно раздваивается, скидывая маску лишь с Леви наедине, видя, как на того это влияет, и пользуясь этим. Прекрасно понимая, что если сболтнет хоть слово, если хоть раз подставится, то сказочке конец; ведь он еще такой ребенок, голодный до грез, хоть и смотрит не по годам взросло, а ведет себя и того хлеще. А Леви подсознательно ждет этих моментов, именно из-за этого оттягивая их подольше. Диктуя пацану, под чью дудку плясать, когда и как. Все же воспитывать собирался.       — Эрен, ну не расстраивайся ты так, в следующий раз точно получится!.. — Ханджи поддерживает его за спину, подхватывая от падения с испаряющегося тела.       — Никуда не годится, Йегер, только верещишь, как девчонка, — цыкает капрал не глядя. — Если бы у титанов от твоих воплей могла разорваться башка, то все волшебно. А пока что от них разрывается она только у меня.       — Учись сдерживаться, выблядок, иначе тебя в первой же вылазке сожрут, — хриплым шепотом на ухо, пока до жути медленно растягивает его насухую. От чертового жара этого тела высыхает любая смазка, и слюны здесь явно недостаточно, но извивающемуся на его коленях Йегеру плевать. — Не смей орать. И эмоции на ноль. Не ведись на провокации.       Того подбрасывает на месте от резко набирающих обороты пальцев, вбивающихся до упора, а следом скручивает в протяжном стоне от властной ладони, накрывающей истекающий смазкой член. Леви тут же грубо вдавливает его в каменный пол, сжимая до искр под веками, и он затыкается, злобно шипя в собственный кулак.       Глазастая не горазда на составление плана экспериментов и предпочитает действовать наобум, но ее идеи иссякают уже к концу третьего дня, и далее Леви отбирает у нее Эрена, отправляя возмущающуюся очкастую подальше и надолго. Нечего тратить чужое время, тем более, когда его и без того чертовски мало.       — Да не знаю я, какая мне нужна цель, чтобы это сработало! Не могу превратиться, как ни пытаюсь! — Эрен отчаянно бьет окровавленным кулаком в землю, откидываясь на горячий песок.       — Подбери сопли и закрой пасть. Никто за тобой бегать не станет, не приносишь пользы — не живешь.       Капрал смотрит как на грязь, и от этого у Эрена больно скручивает под ребрами.       — Какова твоя цель? — грубый сапог в очередной раз пинает многострадальный живот, но Эрен не меняется в лице, покорно смотря снизу вверх.       — Хочу, чтобы вы взяли меня.       Капрал резко дергает его за волосы, выворачивая шею до рези.       — А заслужил? Меня не интересует бесполезный сброд. Думай своими затраханными извилинами, Йегер, что сейчас происходит?       — Обучение.       — И чему тебе нужно научиться?       — Постановке цели.       — Какова твоя цель?       — Быть полезным Разведкорпусу.       — А конкретнее?       — Контролировать своего титана.       — Так контролируй свое сознание, черт тебя дери, — рыкает Леви и притягивает его за набивший оскомину ключ, перекрывая кислород. А затем стучит по лбу Эрена: — Мозг-то у тебя человеческий, если от него еще что-то осталось? Изучай тело своего титана, подчиняй его. И не оправдывайся, что не выходит. Нет у нас выбора.       Пацан покорно смаргивает выступившие в уголках сумасшедших зеленых омутов слезы, и Аккерман любуется багровым следом от веревки на его шее.       — Еще раз, какова твоя цель?       — Хочу стать достойным вас.       В ответ его практически нежно гладят по щеке и тонкими пальцами очерчивают послушно приоткрывающиеся губы. Эрен ластится к этой маленькой ладони с грубыми мозолями на пальцах, пряча взвинченную злобу под веками, и устало опускает голову на жилистое бедро своего капитана.       Сдерживать это целеустремленное нечто становится сложнее на вторую неделю, когда Йегер входит во вкус. Углядев, что капрал не такой уж и бесчувственный и в определенных обстоятельствах легко заводится, бесенята теперь не засыпают и днем, отплясывая в зрачках даже в момент основных тренировок. О, ему очень хочется «заслужить». Он нарывается на выматывающие тренировки и индивидуальные спарринги, не жалея ни себя, ни других, и в перерывах украдкой касается слегка зазевавшегося от очередной бессонной ночи капитана или намеренно поддается ему, чтобы оказаться опрокинутым и облизнуть взглядом, за что получает двойную дозу отрезвляющих пинков и залечивает синяки и нарывы за чисткой картошки к ужину, уборкой местности или отдраиванием конюшни. Зато драться начинает адекватно и защищает тыл, на собственной заднице почувствовав, что такое посерьезневший в схватке Аккерман.       Леви сам с трудом сдерживается: окончательно проснувшиеся демоны жаждут нажраться за все предыдущие годы воздержания и желательно на много лет вперед. Тем более, когда под рукой буквально источающий немое обожание дурень.       — Твоя единственная задача — контролировать себя в этой форме, так уж потрудись сосредоточиться, — щелкает пальцами у самого зрачка титана Леви, упираясь ногами ему в переносицу. Йегер замирает, скашивая на него глаза. — Ударь по дереву ногой и выдери его с корнем.       — Бо-оже мой, Леви, он тебя слушается! — вопит распаленная Ханджи, отплясывая у титана под ногами, когда корни выдранного дуба окатывают столпившихся неподалеку разведчиков лавиной земли и листьев.       — Да если бы, — сквозь стиснутые зубы цедит Аккерман, раздраженно отмечая неприкрытую злобу в титаньих глазах, когда, обернувшись к нему, Эрен заметил, с какой радостью Петра кинулась обнимать отделавшегося всего лишь покоцанными лезвиями капитана.       — Это ты называешь самоконтролем? — плюет ему в спину Леви, заламывая руки за спину и силком придавливая к слегка скрипнувшему от давления столу.       — Я справился с поставленной задачей! — не остается в долгу Йегер, через боль выворачиваясь из захвата лицом к по-прежнему безразличному капитану. Так он всегда смотрит на него — как на рядового подчиненного, на обузу. От этого взгляда болят даже кости.       — Закрой пасть, никчемное отродье. Ты обязан быть честным со своим капитаном, — и ведь сложно отыгрывать строгость, когда до дрожи в коленях заводит это его соплячье собственничество. Которого Леви порой так не хватало.       — Хорошо, да, я ревновал. Мне мало вас, капитан, и я не хочу этого скрывать.       — Я тебе не принадлежу. Довольствуйся тем, что есть, или катись.       — …Простите, сделаю все, чтобы вы во мне не разочаровались.       Этот судорожный вздох отдается в груди Леви теплым ядом властвования. Временами Эрен чувствует суть куда лучше, чем показывает, и опускает голову. Ведь Леви нравится покорность бешеных зверей.       — Неужели. Тогда стань тем, за кого не стыдно умереть, — приказ звучит ровно и естественно, входит в сознание Эрена резко, в одно движение, вместе с самим Леви и даруемой им болью пополам с наслаждением.       Эрен лишь обреченно прикрывает подрагивающие веки, распластавшись поверх неудобно упирающейся в позвоночник огромной книги. На пол соскальзывает выдранный из старого учебника рисунок амаранта* в цвете.       И хоть Леви больше не курит, давно-давно избавившись от дурной привычки подражать Кенни, все же раз за разом вспоминает это туманящее чувство, спускаясь к своему ручному чудовищу в теперь специально для него выделенную комнату с ощущением так приятно плавящихся мозгов.       — Блять, сколько можно меня дразнить? — рычит Эрен, раздирая себе кожу на запястьях в кровь, стараясь выкрутиться из собственных же ремней экипировки.       — Сколько нужно, Йегер, — равнодушно кидает Леви, прослеживая прохладным лезвием карманного ножа путь от соблазнительной поясницы к внутренней поверхности бедер и игнорируя клубы дыма, затапливающие небольшую комнатку. — Хочу, чтобы ты определился со своими желаниями.       — Если честно, капитан, прямо сейчас я пиздец как хочу вас поцеловать.       — С чего бы?       — Потому что… — его на секунду коротит, когда нож проезжается в опасной близости от тяжело налившегося члена, — так я проявляю… м-м-м… Кого попало ж не целуют.       — Как ты верно подметил, Йегер, кого попало. Не трать свою дурость на влюбленность, она тебе боком выйдет, — Леви предупреждает одни-единственный раз, тихо и спокойно, и Эрен с оборвавшимся сердцем понимает даже больше, чем было сказано.       Леви тоже тянет целоваться. Хочется повторения их первой ночи, но с каждым днем этого сладкого кошмара в его душе становится все опустошеннее. Поцелуи Йегера безвкусные и серые, пусть и обжигают похлеще костра. Они лишь монохромный заменитель, и лучше без них вовсе, чем с ощущением фиктивности, предательства… Измены. Он позволяет себе лишь иногда касаться губами лопаток и этих блядских ямочек на пояснице. Ну и шеи. Еще реже.       — Хочу вас трахнуть, — набравшись смелости, таки выдавливает Эрен, покраснев до самых ушей. Он учится менять тему, подыскивать лучшие формулировки и провоцировать капрала выбалтывать больше, пусть и наступая на горло своей неопытности. Ведь так любит этот голос.       — Д-а-н-е-у-ж-е-л-и, — Леви ироничен, заменяя нож на собственные пальцы, едва ощутимо оглаживая раненые бока и ребра Йегера и выбивая из него такой ожидаемый надсадный выдох. — Кишка не тонка?       А Эрен лишь дрожит в этих непривычно ласковых недообъятиях, порхающих по телу до подкашивающихся коленей. Руки капрала — еще одна позорная слабость.       — Будешь идти на поводу у своих врагов — далеко не ускачешь, — наставительным тоном сипит ему в висок Леви, щекочущими поглаживаниями проверяя на прочность выдержку сопляка и прикладывая к остро выступающему кадыку короткое лезвие, с чьего кончика медленно и демонстративно слизывает аномальную кровь.       В ответ Эрен рычит и со всей страстностью вжимается в него бедрами.       В Йегере напрочь отсутствует инстинкт самосохранения, отчего у Леви срывает тормоза. Он постоянно на низком старте, готов сорваться в любой момент, причем либо неконтролируемой яростью, либо безостановочной порочностью, и сложно выбрать между двумя соблазнительными гранями. Его просто необходимо учить сдерживать их и выплескивать правильно, но Леви — не обладатель вселенской мудрости и, если честно, такой себе учитель.       Леви без предупреждения хлещет натянутые до предела спинные мышцы Йегера нагайкой. К сетке кровоточащих рубцов добавляется еще один, немного косой, тут же наливающийся багровыми каплями, как спелые фрукты в самый сезон.       — Как же вы тащитесь от моей боли, — смешок выходит ядовитым, хоть и вымученным, — приятно видеть, как вы показываете свои слабости.       — Думай о своих, сопляк, что за жалкие потуги возбудить меня? Это становится скучным.       — Сколько можно обращаться со мной как с вещью?!       — Пока до тебя не дойдет.       — И что же до меня должно дойти? Что боль — лучший учитель? Получше вас знаю. Но даже вы не можете быть бесконечно жестоки. Кого вы представляете, нежничая со мной? — Эрен отрывает от сердца те крохи, когда Леви щекочет его шею носом и едва ли не трепетно целует лопатки, когда мягко дышит в затылок, дразнясь достающими прямо до простаты пальцами…       — Кого-то стойкого и сильного, кто молча принимает ответственность за судьбу всего мира на себя. Того, кто ведет за собой человечество и без всякой суперсилы титана, ради кого не жаль отдавать свое сердце… Хватит силенок стать таким? Начни уже усваивать мои уроки, сопляк, и прекращай быть такой тряпкой.       Эрен прячет злые слезы, не в силах сдержать дрожь от щекочущего движения змейки-хлыста по гиперчувствительным порезам. Наэлектризованный воздух трещит, подпаляя волосы. В голосе командира неприкрытая неразделенная любовь.       — Какой позор. Как доходит до дела — ты бесполезен, но здесь же весь исходишься готовностью превратиться. Ради чего, Йегер? Сменил великую мечту на жизнь капральской шлюшки? — И Леви тихо сходит с ума, наблюдая, как взбешенный Йегер едва ли не насаживается горлом на приставленный к нему клинок УПМ.       Язык сам находит рассеченные полосы, даруя щекотливо-пикантную боль — ничто в сравнении с щемящей сердце радостью от осознания того, что вечно холодный капрал действительно не хочет в нем разочаровываться. Его ладонь крепко зажимает порочно припухшие губы, приглушает позорные всхлипы и душит, но благодарный поцелуй в эту сухую и грубую ладонь честнее ядовитых огрызаний.       Эрен балует его вседозволенностью, позволяет зажимать себя по углам замка и не тратит их время на смущение и отговорки. Леви с каждым разом, не встречая сопротивления своим желаниям, погружается в это марево глубже и глубже, желая баловать сопляка в ответ. Закрывая глаза на его недостатки, потакая инициативам. Пусть изредка, но оттого острее, желаннее. Наградой.       — Эрен, ты просто умничка, я верила в тебя! Так держать, остался еще один пост, — Ханджи воодушевленно порхает вокруг несущегося по небольшом лесочку Эрена, подгоняя его к засевшему на макушке сосны Оруо.       В ответ ей раздается глухой, но очень самодовольный рык.       — Не этого ли ты ждал? — нейтрально интересуется Леви, продолжая строчить ровным извилистым почерком рапорт Смиту.       — Реально можно? — лыбится из-под стола Йегер, на пробу оглаживая своего капитана между бедер. От стукнувшейся о столешницу многострадальной башки звякает о блюдце чашка.       Леви опускает на него серебрящиеся в дневном свете глаза и захлопывает Атлас на страничке с дельфиниумом*:       — Реально, заслужил, но если хоть раз укусишь — пиздец тебе, зеленоглазка.       И Эрен самодовольно ухмыляется, жадно ловя движения его трепещущих от мучительного наслаждения ресниц.       Сопляк все равно неуловимо привязывается, и Леви краем глаза наблюдает за изменениями в его отношении к самому себе. Это извращенное восхищение и подростковый недотрах забавляют нелепым, но отчасти все же полезным делу старанием Йегера прыгнуть выше головы, раскрашивают осточертевшую и не разбавленную даже новоприбывшим детским садом 104-го выпуска рутину. Дни проходят в привычной муштровке на плацу и снежным комом катящихся слухах о надвигающейся экспедиции, а ночами сам Леви едва не плачет на пике, ощущая, как удушающая петля наконец-то атласом соскальзывает с многострадальной шеи, вместо этого опутывая их двоих нежным шибари, вплавляясь в кожу следами ногтей, которыми Йегер, за неимением другого способа выразить свои чувства, метит ему спину, хватается за ягодицы и не дает отстраниться ни на миллиметр. И плевать на все. Наконец-то.       Они вообще не общаются. Леви не интересует Эрен как личность, сам же Эрен боится заводить подобные разговоры. Они едва ли перекидываются друг с другом парой слов на общих собраниях, и Эрен большую часть времени проводит с ребятами отряда или с прибегающими к нему в свободное время выпускниками 104-го, отшучиваясь от злобных зырков Микасы в сторону капитана и обеспокоенных взглядов Армина на его собственные тени под глазами. В то же время капитан до странного долго засиживается по вечерам за общим столом, потягивает чай литрами и будто бы краем уха вслушивается в искрометные рассказы Эрена о своих товарищах, об учебе в Кадетке и своих ощущениях в теле титана. Петра-сан в ответ делится историями о купеческой жизни в Хлорбе и рецептами жареного цыпленка, Гюнтер расспрашивает Эрена все свободнее и приветливее, Оруо-сан тайком хвалит Эрена за успехи в рукопашном в своей уже привычной издевательской манере, а Эрд-сан молча помогает намывать посуду, одной скупой улыбкой выражая приязнь и понимание. Но капрал остается безучастным, замкнутым, и все же… порой что-то неуловимо меняется.       — Капрал? Уже все легли, я зашел пожелать вам спокойной ночи… — Эрен судорожно отряхивает выпачканный в земле фартук, который забыл снять, пока копошился по бытовым делам, боясь занести в стерильник капитана свежей грязи.       Леви оглядывается на него из-за стола как-то мутно и понуро и молчит. Всегда глубокая морщинка между бровями сейчас разглажена, и его лицо выглядит на удивление молодым.       — Я эт-то… Принести вам еще кофе, сэр?       — Не навернись по пути.       Эрен убегает вниз, ежась от гуляющего по комнате осеннего ветра и непривычно тихого вида капрала, впервые не пославшего его куда подальше за нарушение его личного пространства; а тот украдкой сжимает в напрягшихся пальцах аккуратно выведенный пером набросок мальвы и хрупкий сухоцвет утесника*, еще хранящий свой медовый аромат.       Слегка запыленный от открытого окна Атлас шелестит страничкой со статьей о жимолости*.       — Перемещай точку баланса в ноги, тебя так шатает, что свалить тебя на землю — проще простого.       — По-почему я не могу просто переть напролом? В прошлый раз именно это сработало.       — Потому что ты чертов смертник и должен уметь не только слепо нападать, но и защищаться. Обещай мне, — внезапно меняет тон Леви, присаживаясь рядом с задыхающимся от удара лопатками об землю Эреном, — что не станешь рисковать своей жизнью ради наших там, за стеной.       Эрен залипает на коснувшихся его челки пальцах капитана и замечает с удивлением, что они слегка подрагивают.       — Напоминаешь мне одного самоотверженного идиота. Тоже самоуверенно лез на рожон и не просчитывал риски, надеялся только на себя — в итоге его разорвали титаны в первой же вылазке. Но ты выжить обязан, Эрен. Любой ценой. Ты важнее всех нас вместе взятых, и, если не смог я, сможет Эрвин.       В тусклом голосе капитана Эрен с ужасом слышит… горечь.       Понять поведение капитана невозможно.       С новым приездом Ханджи-сан, привезшей свеженьких лошадей, провиант на оставшуюся неделю и неизмеримый энтузиазм, Леви, будто бы пресытившись, является к нему все реже, дольше запирается в кабинете, разгребает щедро подбрасываемые ею кипы документации и строчит бесконечные отчеты по ночам, выпроваживает взашей изредка попадавшегося ему на глаза Эрена и снова становится хмурым колючкой. Эрен теперь чаще видит его в одиночку сидящим на крыше штаб-квартиры, прежним рыбьим взглядом уставившись на закат. А еще как-то неуловимо притихшая и тоже будто бы отдалившаяся ото всех Петра-сан начинает вызывать в нем уколы ревности, потому что единственная из всего замка умудряется не бесить такого взвинченного Леви и вызывается в дозор в те же вечера, что и он, не получая в ответ на это поток колкостей. И легко списать все на навеянные из Троста грандиозные планы командующего Смита, потому что и Ханджи, и даже вселенски спокойный Эрд-сан кажутся напряженными. Но что-то не дает Эрену покоя — что-то в этих призрачных глазах, смотрящих на него мрачнее и глубже обычного, когда Эрен, тайком пробравшись к нему в кабинет после отбоя, упирается ногой в кресло между его широко расставленных ног и неспешно ласкает себя, гипнотизируя вымотанного капрала тем взглядом, вновь натягивая незримые струны меж ними и смутно ощущая, как они лесками выуживают из обоих мясо, пускают отравленную кровь. И от безразличного «Закончил представление, Йегер?» пол уходит из-под ног.       — Эрен, ну сколько можно? На тебе это плохо сказывается, — взволнованно шепчет Армин, сгребая пожухшие листья в большую кучу. Застав прошлой ночью лучшего друга роняющим слезы в остывший чай, Армин больше не мог оставаться в стороне.       — Я уже не знаю, что делать, Армин. Раньше я хотел просто стать на него похожим, дорасти до его уровня, стать достойным его похвалы, а теперь хочу залезть к нему в душу, вот только мне там места не припасено… Он закрывается и отталкивает меня раз за разом, выстраивая стену потолще Марии.       — …ты ведь так себя наказываешь, — осторожно предполагает Армин, с тревогой оглядывая потемневшие от затаенной печали глаза совсем запутавшегося в себе Эрена. — Этой связью с ним, наказываешь за ошибки и смерти якобы по твоей вине? И лезешь в нее все глубже, только чтобы тебе было больнее? Но Эрен, это неправильно.       — Думаешь, не заслуживаю этого? Я уже сам заебался со своих истерик и неудач, и он прав, критикуя меня. Что ж я за надежда человечества, если поддаюсь на любые провокации и бросаю товарищей на произвол судьбы?       — Не бросаешь. Послушай, как раз в этом твоя сущность и сила. Именно твоя импульсивность, твоя отвага позволила совершить невозможное — защитить нас с Микасой от ядра, закрыть ворота в Тросте; и она же проложит тебе путь к победе. А он пытается переделать тебя, Эрен! Раз за разом загоняет тебя в эти рамки и пытается создать второго себя, но это не выход! Тебе нужно раскрыть свой потенциал, а не копировать его. Без оглядки на него тебе будет легче сражаться…       — Нет, блять, без него мне в Разведке нечего делать, — огрызается Эрен, действительно осознавая, что месть за съеденную мать теперь уже не единственная мотивация.       — …Если тебе это важно, мне кажется, что он беспокоится за тебя, — нехотя добавляет Армин. Он не верит в свои слова, но Эрену они сейчас необходимы. — В его сухости может быть больше заботы о твоей свободе от этой нездоровой привязанности к нему, чем эгоизма, не думаешь? Может, если не будешь так за него цепляться и станешь полноценнее внутри себя, это место в его душе найдется?..       — Йегер, от работы не отлынивай, — долетает до них приглушенный расстоянием окрик капитана, и они тут же отступают друг от друга, хватаясь за брошенные грабли.       Эрен тайком наблюдает за повисшим на увитой плющом* стене замка капралом, так забавно смотрящимся в своей любимой косынке на лбу. И в недоумении отмечает, как Леви прячет несколько листьев в карман.       Последние дни перед отъездом в Трост полны суматохи и гнетущего ожидания. Отряд Леви чистит и смазывает экипировку, поигрывает в карты и отсыпается, за окнами бушует гроза, а Ханджи-сан ходит тише воды, время от времени прикладываясь к неизвестно откуда вытащенной бутыли. В особенно мрачный вечер, разрезаемый ужасающими раскатами грома и вспышками молний, до ужаса напоминающих первое появление Колоссального у стен Марии, она ловит на задушевный разговор и рюмочку-другую вымотанного нервотрепкой и самокопанием Эрена. Какая-то фруктовая настойка приятно сластит на языке и кружит голову, сознание плавно уплывает от ненавязчивой болтовни ученой и ее армейских баек, в которых участвует в основном Моблит-сан, а еще почему-то инструктор Шадис, все треволнения отходят на второй план, память услужливо пропадает на время… А затем совершенно неожиданно для себя Эрен открывает глаза ранним утром в комнате капрала, завернутый с головой в мягкое и пахнущее мылом одеяло.       Ниже пояса не чувствуется абсолютно ничего, а в голове вспыхивают обрывки воспоминаний бесконечно длинной ночи, где капрал, бесцеремонно сцапанный впервые напившимся на спор Эреном, грубо вдавливал его в ледяную от залетающих в коридоры через разбитое окно порывов ветра стену, голодно оглаживал враз разгорячившееся крепкое тело и почему-то не особо сопротивлялся, когда Эрен решил впервые перехватить инициативу. Лишь цепко удерживал закольцованные вокруг его поясницы объятия и водил носом Эрену по шее, пока тот раздирал пуговицы на его рубашке и стягивал плотно сидящие ремни УПМ, помечая укусами каждый свободный миллиметр этой мертвенно-бледной кожи. Когда-то капрал упоминал, что любит инициативных…       Кажется, потом, после как-то уж слишком быстро закончившейся попытки проникновения капрал долго иронизировал, а Эрен разъяренно затыкал его трепливый рот запрещенными поцелуями, нарушая привычную раскладку и диктуя свои условия: втрахивал шипящего ругательства и оскорбления Леви в ни разу не скрипнувшую кровать, глох от раскатов грома и бешеной дроби ливня в окно, утыкался лбом в его макушку, вбирая в рот обожаемые длинные прядки, переходящие в короткий ежик на затылке. Леви под ним не издавал ни звука и не открывал глаз, отворачивая голову, и это едко жгло Эрена изнутри, вынуждая вымещать обиду в омерзительном для его любимого капрала медленном и нежном темпе. Настолько трепетном и ласковом, когда Эрен скользяще обнимал его со спины и грел ладонями ровно бьющееся под ребрами сердце, что Леви морщился и с непередаваемо ехидными фырками подмахивал сам.       Далее шла черная пропасть, и вот уже в следующем эпизоде Эрен скулит течной сукой, утыкаясь щекой в грубую спинку стула, пока капрал так же мучительно медленно натягивает его на себя до основания, до глубины и боли в неразработанной заднице, параллельно безжалостно лупя его по ягодицам. И сладко дышит в ухо, слегка подрагивая, когда тяжело налившийся член Эрена холодит ему живот предэякулятом. Эрена выкручивает от инстинктивного осознания, что сейчас Леви с ним впервые искренен, хотя нет времени разбирать, что же именно они оба испытывают, и пальцы сами находят его шею, стискивают до прерывистого дыхания, до гневного хрипа, когда Леви блаженно закатывал глаза, оттягивая Эрена обеими руками за патлы и выгибая назад, до хруста в позвонках.       А сейчас он невозмутимо сидит на этом самом стуле, поджав под себя одну ногу, вытянув другую, босую, под стол, придерживая норовящую завернуться от порывов свежего ветерка расстеленную на полу простынь, и аккуратно стрижет себе волосы карманными кусачками, поглядывая в сложно организованную конструкцию зеркал на столе и приоткрытой дверце шкафа. Высунув нос из одеяльного кокона, Эрен с ужасом отмечает наливающиеся багровым синяки на многострадальной шее капитана и уже заранее готовится понести любое извращенское наказание его садистского разума… Однако чистую и какую-то бесцветную комнату наполняет не напряжение или неловкость, а аромат дождя, предрассветная ясность и тихий звон время от времени постукивающей о блюдце чашки, когда капрал плавными движениями отпивает из нее вновь затапливающий пространство своим пряным ароматом кофе.       — Почему вы так ее держите? — с языка срывается совсем не то, что крутится в сознании, но Эрен и рад. Другие слова сейчас совершенно излишни.       — Я просрал единственный подарок матери, — незнакомым голосом отвечает Леви, кидая на него сквозь зеркало беглый взгляд. Мягкие прядки окружают его ноги магическим кольцом уюта, и Эрен залипает на бойко орудующей крохотными кусачками левой руке. — Она на последние деньги достала мне чайную пару. Фарфор оказался говеным, и от кипятка чашка расклеилась, а у меня в руках только ручка и осталась. Не хочу больше терять что-то красивое.       Казалось, он весь светился в этом белом пуловере, таком тонком, что сквозь него проглядывали очертания мышц и выступающие на плечах кости. И как новыми глазами Эрен увидел весь его возраст и горький опыт за плечами в слегка ссутулившейся фигурке и тяжело опущенных веках. Капитан вел себя с людьми совсем не так, как к ним относился. И Эрен чувствовал это сполна, ощущая это кожей — ее бережно вытирали влажным полотенцем от последствий их бурной ночи, нюхом — где-то у изголовья на подоконнике припряталась такая же чашка с кофе — для него, и шестым чувством — что теперь этот кор-…. ну ладно, Леви теперь неотъемлемая часть его, как и он, возможно, пусть и крохотная, но такая же неотъемлемая часть капрала.       — Леви-сан, знаете… — он приподнимается на постели, ежась от царящего в комнате дубака, и кутается в нагретый его титаньей кровью кокон. — Хочу делиться с вами теплом… Ну, укрывать пледом по ночам, когда вы засыпаете за работой, закрывать эти чертовы окна, чтобы вы потом от сквозняка не чихали. И греть вас… в постели, как сегодня, когда вы оттаяли. И плевать мне, что вам слишком жарко, сами знаете — я не об этом! — огрызается Эрен в ответ на стрельнувший в него косой зырк. — Не верю, что такое не может быть нужно. Не когда вы и после этого показываете себя настоящего. Короче, вдруг завтра мы умрем, вот и решил сказать напоследок.       — Не протрезвел еще? — только и бросает в ответ Леви, фыркая от его детской непосредственности. Мальчишка и вправду порой напоминал ему солнце. Напоминал Фарлана и Изабель вместе взятых, переплавленных и посланных ему судьбой то ли в наказание, то ли в качестве второго шанса…       — Блять, господи… — мычит в ладонь Эрен, отворачиваясь к стене и стыдливо утирая внезапно выступившие слезы.       — Чего еще?       — Эта улыбка. Кажется, я готов за нее умереть. Так наивно, да?       Но вопреки ожиданиям капрал просто смотрит в ответ, непривычно-чувственно, с какой-то долей сожаления в уголке губ.       — И даже не ударите? — мягкий, сомнительный смешок. Как будто ему ночью было мало…       — Бес с тобой, чудовище.       И невысказанное в разговоре с Армином «Ты ведь видишь, что ему не нужен…» тает с первыми согревающими комнатку лучами, слетает на пол с пожелтевшими листьями, оторвавшимися от отчего-то охапкой наваленных на всегда идеально чистый стол капрала дубовых веток*.

…

      Природа перестала с ним общаться в последние дни перед отъездом. Перестала молчаливо поддерживать, настраивать на спокойствие и через расстояние связывать с Эрвином. Она будто бы оставила его наедине с окружающими его людьми, давая время то ли попрощаться, то ли побыть в моменте, присмотреться и что-то понять, и это чувство было омерзительно в своей основе. Ветер переменялся, необъяснимые цепочки намеков сеяли тревогу. И Леви отчетливо чувствовал, что 57-я экспедиция положит начало серьезным переменам.       В ряды Разведки вторглось недоверие. Как гнойное заражение, оно разъедало саму суть Разведкорпуса и отражалось на лице командующего, за которым Леви на пару со скребущими на душе кошками со стороны наблюдал при недолгой встрече в Тросте перед отправкой. Его не удивляли предатели — такое не редкость в армии, и уж тем более не с его многолетним опытом борьбы с крысятничеством в Подземке — но детище Эрвина, в которое он вкладывал всего себя без остатка, стало ценным и для него, и боль командующего от необходимости бессердечно врать своим товарищам преломлялась в Леви хлесткой безжалостностью.       Он вновь безрассудно работал на износ все эти 3 недели и не делился с Леви планами по выкуриванию поджидающего их за Стенами врага больше необходимого, однако в его недомолвках чувствовалось не недоверие, а щемящее сердце желание уберечь его от лишней головной боли. Они как два идиота сильнее прежнего хотели защищать друг друга, забирая на себя самые проблемные, как они считали, вопросы, а в итоге лишь мучались беспокойством и недосказанностью. И все же это чувство сохраненного доверия окутывало Аккермана пледом, а посему он слепо следовал предложенному командующим плану, без вопросов направляя свой растерявшийся отряд к Лесу. Слова ничего не стояли, нужны были поступки. Движимый виной перед брошенным им в столь пугающем одиночестве Смитом, проявив свой блядский эгоизм, как всегда, в самый подходящий момент, Леви теперь жаждал лишь одного — оказать ему посильную поддержку поспособствовать успешному исходу миссии. Да вот только его безграничное доверие Эрвину не передавалось другим по воздуху.       В критической ситуации страх за свою жизнь и страх умереть бесславно коллапсируют, и индивидуальный ответ на этот подсознательный вопрос и являет суть каждого солдата. Увидеть врага → убить его, пока он не убил кого-то еще — очевидная цепочка действий любого хорошего разведчика. Очевидная, а потому превращающаяся в слабость, ставящую на кон собственное решение против следования общему плану. Убить эту суку или исполнить приказ? Отомстить за гибнущих один за другим товарищей, спасти потенциальных смертников из отряда поддержки или смириться с бездействием и стиснув зубы ехать дальше? Сражаться в одиночку или в команде? Выбирать до невозможности сложно, и потому его ребята отчаянно требуют приказа. Сам Леви просил бы.       Чертовы человеческие эмоции.       И главная их брешь — чертов Йегер, до тошноты правильный и самоотверженный. Готовый положить голову ради других и не думающий о перспективах и истинном долге солдата.       — Почему?! Разве не отряд Леви должен его остановить?! Мы могли спасти их! Один еще сражается. Мы можем успеть!       «Жестоко, Эрвин… Даже если не доверяешь и моим ребятам, но заставлять нас наблюдать за смертями товарищей и бездействовать… Ты заранее продумал это испытание для нас или гениальные идеи идут вперед тебя? Имир, или ты, стерва, сопровождаешь нас?..»       «Почему?!» — орет он, а у Леви все внутри заходится позорной дрожью, потому что сопляк спрашивает об этом его, а у него нечего ответить. Он сеет сомнение в сердцах его ребят, и Леви также разрывается меж двух огней. Если эту тварь до сих пор не обезвредили — она умеет неплохо защищаться. Кидаться на нее с клинками наголо — чистейшее самоубийство. Но они могли бы. Но лишних жизней не бывает. И Эрен режет без ножа своей незапятнанной моралью.       — Ты не ошибаешься, — Леви чувствовал, что время этого разговора настанет. Он вновь стоял перед зеркалом и говорил с самим собой, зная, что Эрен смотрит прямо в его спину, смотрит на него, как сам он — на Эрвина. И знал, что ни на йоту этого не заслуживает. — Если хочешь, то действуй. Эрен, разница в твоем и нашем суждении лежит в опыте. Но ты на него можешь не полагаться. Выбирай: верь в себя или верь в разведчиков и меня. Я не знаю. И никогда не знал… Поверить в свою силу или поверить выбору надежных товарищей. Никто не может знать, что и как будет. Поэтому выбирай так, чтобы потом не пришлось жалеть.       Но выбирать без сожалений — значит отбрасывать прошлое. Тогда он пошел за Эрвином, оставив в прошлом прошлого себя, перерождаясь с ним из пепла спалившего его пламени потери.       Выбирать без сожалений — значит видеть нечто большее, чем цель, и принимать ответственность за гибель товарищей и подчиненных, зная, что она оправдает средства.       Выбирать без сожалений невозможно, когда ты полагаешься лишь на себя. Потому что эгоцентризм смертелен.       А потому Эрена срывает, когда Женская Особь один за одним лишает его товарищей, так самоотверженно верящих в него, и все попытки капрала научить его разум владеть телом в обход боли, в обход эмоций истаивают в пожаре ярости.       А мысли Леви вымывает контрастным душем при виде ее головы, беззащитно заломившейся на ствол дерева под размазанными по нему остатками тонкого, но крепкого тела. Запах смолы смешан с запахом крови. Ветер колышет еловые ветви и плащ с эмблемой Крыльев.       — Ох, какой прекрасный петрикор, чувствуете? — Петра цепляется за ветку, заглядывая в бескрайнюю пропасть иголок под ногами. За столько лет полетов на УПМ так и не избавилась от детского страха высоты.       — Петрикор?       — Это запах земли после дождя. Меня назвали в честь него. Папа говорил, что это самый родной для него запах, потому что так пахнет сама природа! — Она задирает рыжую голову к небу и с наслаждением вдыхает полной грудью. Он неосознанно повторяет ее движение. — Капрал?       — Сколько раз говорил звать меня Леви?       В ответ она лишь улыбнулась.       Прядки рыжих волос ласково обнимают посеревшее лицо. Янтарные глаза слегка приоткрыты и окружены длинными, мягкими ресницами. Застывший взгляд все еще глядит разочарованно и прощально.       Его треп частенько приносил много проблем. Дурная привычка, не выбитая столь же болтливым Кенни, не вытравленная годами развязывающих язык задушевных разговоров то со Смитом, то с глазастой, вновь проявилась на нервной почве и похерила все за миг.       Глупо ли было обвинять себя в провале операции? Кто знает, кто здесь виноват. Заорала ли бы эта тварь, если бы он не пригрозил ей ампутацией конечностей? Если бы не сказал, что она нужна им живьем? И выжили ли бы они все, если бы он не оставил этой бляди возможности сопротивляться?       А дурак Йегер наверняка обвиняет во всем себя. Это в его духе, и душераздирающие ревы по всему Лесу тому отличное доказательство. Да все они горазды обвинять себя: и Эрвин, что не продумал план до конца, и Ханджи, что не изучила природу титанов и не предусмотрела подобный исход.       Каждый разведчик брал ответственность за всех сразу, и глупо искать виноватых.       Важно не допустить больших жертв.       Эрвин всегда оказывался мудрее их всех.       Защищать Эрена Йегера — единственная задача его отряда, его задача. Так распорядился Эрвин, но Леви при всем желании не мог найти за этим приказом собственного желания. Йегер как был, так и остался наивным мальчишкой, переживания за которого сводились больше к переживаниям за ребенка, сигающего в реку, только чтобы доказать непонятно кому, что отлично умеет плавать. Не дать утонуть, а дальше пусть сам разбирается. Как этот ребенок поможет Эрвину достичь своей цели? Защищать его? Такой ценой? Скорее это от него нужно защищать весь мир, ведь в омуте, что Леви увидел за их непродолжительное время вместе, может однажды утонуть все человечество. Он может в конец похерить им всю операцию, сожрав Женскую Особь или дав ей сожрать себя. И какого он вообще взвалил на свою голову эту обузу?.. Ах точно, Эрвин ведь в него верит.       — Может, она хотела съесть Эрена, тогда он у нее в брюхе. Наиболее вероятно, что он мертв.       — Он жив!       — Было бы хорошо.       Микаса Аккерман. Близкая подруга Эрена Йегера. Знаем мы, какая это «близкая подруга». Такая же безрассудная эгоистка. Пример уже окончательно пустившей корни губительной любви их рода. Вот же она — без раздумий бросается спасать его даже ценой своей жизни, лишь надеясь, что Эрен может быть еще жив. Готовится в одиночку разодрать Женскую Особь, наплевав на чудовищную разницу в силах, на приказ, на долг перед товарищами. Не ценит собственную жизнь, ведь его — всегда на первом месте.       Отвратительно. Один человек никогда не может стоить жизней большинства. И Эрвин прав, жертвуя меньшинством ради человечества, тысячью ради тысячи и одного. Но в них, Аккерманах, эта простая истина вывернута наизнанку. И как бы Леви ни обманывал себя, как бы ни пытался привязаться к другим и уверовать в собственные чувства, как бы ни принимал желаемое за действительное, истинный всегда будет первопричиной. И девчонке везет, что его истинный убьется к херам, если они не вытащат Эрена с того света.       Один не может стоит жизней большинства. Но не когда он Надежда Человечества.       Вместе с мыслями душем вымывает и не поддававшиеся анализу чувства к Йегеру.       Любовь делает людей такими уязвимыми.       «Всем отступать!»       «Нас сделали. Враг был готов на любые жертвы».       «После всех этих громких слов на суде и такой результат…»       «У вас что, совсем человеческих чувств нет?!»       «Утром вышли с такими воплями, а уже вернулись? Зачем вообще ходили?»       Эрвин медленно крутил в пальцах свой командирский медальон. Его грузно осевшая в кресле фигура сливалась со мраком кабинета.       Голова была пугающе пуста. Но испугаться он мог бы раньше, когда внутри еще было хоть что-то. Сейчас же всю его личность составляла сплошная пустота. Он выгорел еще на пути к Каранесу.       Прошедший месяц мало чем отличался от бесконечной череды рабочих месяцев и лет. Та же бумажная работа, проверки, бесконечные сметы и подсчеты, переговоры, игра на публику, ночные бдения и подозрения-подозрения-подозрения. Но этот месяц ощущался в десятки раз тяжелее, потому что рядом не было его. Леви потребовал расстояния, и дело было вовсе не в отъезде в бывшую штаб-квартиру. Какое там, когда незримая ниточка трещала по швам. Он выстроил между ними стену и вырыл перед ней ров, наполнив его ядом, но даже несмотря на это полностью отпустить его Эрвин не смог. Хоть и попытался, ослабляя давление на эту ниточку до нуля. Идиотская и до смешного сентиментальная затея отправить ему цветы была реализована больше от противного, когда на 5 сутки Эрвин заколебался мучиться бессонницей. И кто ж знал, что Леви втянется, а не пошлет его, как обычно. Их двуличная переписка скрашивала наполненные давлением верхов дни. Эрвин истерически посмеивался с кое-где появляющихся в его «вольных» (читай «как говорю, так и пишу») рапортах едких шуточек и буквально слышал его хриплый голос где-то в макушке. Время от времени влетавшая в лагерь перевозбужденная Ханджи передавала свежие новости о тренировках Эрена, сообщая куда больше подробностей, чем все рапорты ребят Леви вместе взятые, и через нее Эрвин чувствовал хоть какую-то живую связь с ним, а потом… Он получил лозу плюща.       Беседовать на языке цветов было не сложнее обычного, ведь и живой речью Леви часто недоговаривал или говорил нужное, а не подразумеваемое и искреннее, и это письмо будто бы заново связало их негласным единством. «Зависимость, доверие»… но не только ведь, правда?       Хотя и это уже больше, чем все.       Весна 849 года. После массового смотра Леви можно найти только в его любимом лесу, а потому Эрвин захватывает с собой остатки клубничного чая в самодельном термосе. Все же весенние ночи до жути холодные.       — Ну и куда ты ломишься? — откуда-то из-под ног раздается сиплый шепот, и занесенную над извилистой тропинкой ногу Смита останавливает ловко выхваченный без единого звука клинок УПМ.       Леви утягивает его к земле и показывает примостившееся у корней старого тополя гнездышко какой-то лесной птицы, укрытое ковром из плюща, дотянувшегося своими цепкими усами до самой дорожки.       — Потревожишь их — и мать никогда к ним не вернется. Это ли не самое ужасное — когда от тебя отказываются по непонятной причине, а ты этого и не заслужил.       — Я от тебя не откажусь, даже если будет веская причина.       — Все же ты такой идиот, Смит.       — Не больше тебя.       Что ж, оставшиеся ему воспоминания помогают не сойти с ума. Не поддаться разъедающей боли, которую приносит взгляд Эрена, которым тот смотрит на своего капитана по прибытии в Трост, при смене построения, во время возвращения к воротам. Будь проклята твоя наблюдательность, командующий. Думать о происходившем между ними — под запретом. Подсознание отказывалось запускать этот процесс, начиная еще с «Леви и Эрен…», его лучшие фигуры, идеально смотрящиеся вместе. Только вырывалось изредка в сухом «Это приказ. Исполняй» и «Какой ценой?» Он не откажется от Леви, даже если его потревожит чужак и пометит своим запахом. Даже если этот чужак преодолеет многолетний барьер за пару попыток. Да если чужак окажется достойным и сможет сделать его волчонка счастливым, Эрвин сам отпустит их и благословит в придачу!       Вот только… это же была просьба о прощении, ведь так?       Чем бы ты ответил на дуб, Леви?       Словно услыхав его мысли, Леви тенью входит в комнату и прикрывает за собой дверь. Эрвин прекрасно узнает его шаги спустя даже столько времени, ему нет нужды оборачиваться. Лязга УПМ нет, скрипа кожанки и грузной подошвы армейских сапог тоже. Есть прерывистое дыхание и прихрамывание на одну ногу.       — Слушай сюда, — Леви не церемонится, нарушая его личное пространство и подступая вплотную, останавливая бездумные вращения медальона в пальцах ледяной хваткой. Будто бы и не было этого месяца разлуки, слово его ночи с другим не имеют значения. — Ты все сделал правильно. Невозможно спасти всех. И всегда выходить победителем тоже. Ты делаешь то, чего до тебя не делал никто. Удивительно было бы, если бы получилось. Но у тебя всегда есть запасной план. Не верю в иное. Это только начало, Эрвин. Я пришел сказать тебе единственно нужные во всем этом дерьме слова. Потому что другие не скажут.       Да для Эрвина они и не имеют. Секс и любовь для них изначально взаимоисключающи.       Врет он все, что всегда разговорчив. Потому что вот такие фразы из самого сердца редки, ведь сердце Аккермана молчаливо. Оно ценит слова и не разменивает их на мелочь, переваривает в себе неизвестно что, а потом огорошивает даже не столько словами, сколько тоном, лишь и способным сломать стены, за которыми образцовый командующий прячет свои слабости. До которых никому не должно быть дела. У Леви тоже нет сил, и все же он нашел их, чтобы прийти и поддержать своего бесполезного командира, и места ревности не остается. Она так нелепа на фоне этого проигрыша, проевшего плешь на совести.       — Как же я устал изображать из себя сильного… — Эрвин почувствовал, как в нем что-то с тихим треском надломилось, когда он уткнулся резко потяжелевшей головой Леви в грудь, и тот без раздумий зарылся пальцами ему в волосы. Этот до боли естественный жест будто бы все расставил на свои места.       — Ты все сделал правильно, — повторил Леви шепотом, заправляя одному ему заметную в темноте прядку Эрвину за ухо, — но ты не идеален. Никто не может видеть будущее. Смирись и иди дальше.       — Что с ногой? — ладонь беспрепятственно накрывает его бедро, и Леви едва ли не ласково касается его щеки в ответ. Барьеры растаяли на ночь. Нет сил играть в безразличие.       — Подвернул, когда скакал по туше этой сучки. Теперь я на время в запасе, прости уж, — его пальцы пускают волны мурашек по позвоночнику.       — Теперь нас за стены и не пустят.       Мерное биение его сердца держит на этой земле. Нет сил думать об обступивших проблемах. Сина запросит расплату за совершенную ошибку. И в лучшем случае его отстранят от должности. Нужно собрать Эрена с друзьями и допросить, продумать план действий, нужно написать семьям погибших и пропавших без вести, ведь в его столе навалены оборванные эмблемы с Крыльями Свободы, и залившие их пятна крови цветут на них цветами зла. Жизненно необходимо найти в себе стержень, но сначала…       — Что у тебя на душе?       Его волчонок сегодня потерял свой отряд. И нет нужды об этом спрашивать. Он сражался бок о бок с этими ребятами много лет, и, сам того не заметив, стал частью Разведки благодаря им. Он вырос как личность благодаря доверию своих бойцов, и этот путь был значим для них в равной степени. Вклад Эрвина ничтожен в сравнении с ненавязчивым пониманием души армии, чьего тела не оказалось в чудом уцелевшей повозке ритуального обоза.       — Я бросил ее им. Титанам. И плевать на труп, Эрвин, они ничего не значат. И наши привязанности не значат ничего. Но она больше не сможет услышать петрикор, не увидит звезд над соснами, не окунет ладони в реку и не скажет родителям, как сильно их любит, а ведь ей было кому говорить…       Никогда раньше Эрвин не слышал бесцветного голоса. Леви вцепляется в его форменную куртку мертвой хваткой, зарывается носом в макушку. Эрвина прожигает жаром его пылающих щек.       — Как ты справляешься? В момент, когда на нас наваливается все это бремя, как у тебя хватает сил оставаться стойким? — Они снова в том дне, когда он потерял друзей на первой вылазке, и хоть за спиной Эрвина не сияет солнце, он вновь чувствует себя рядом с ним способным перевернуть мир.       — Когда переходишь свой индивидуальный барьер, наступает оцепенение. Все чувства исчезают, и остаешься лишь ты и твой долг.       — Лучше бы оно накрыло весь мир.       Его пальцы находят пальцы Леви, и невозможно объяснить, как они минуют кожу и достают, казалось бы, до самой сути. У них с первого прикосновения так было, когда через поцелуй клинков они за секунду прожили все жизни вместе, и теперь их естества тянулись друг к другу в обход обстоятельств и решений своих глупых хозяев. Леви словно со стороны провожает эту накрывающую их туманной дымкой связь, но не может понять, видит ли Эрвин колышущиеся в звездных сумерках его души сочные травы*, которые могли бы стать мягким ложем для Петры, для Эрвина и всех тех, кого он наверняка в конце концов потеряет… если бы только он их отпустил. *Амарант — «Безнадежность, неумирающая любовь». Второе письмо Эрвина. *Дельфиниум — «Скромность, непритязательность». На языке цветов также означает «Я готов быть твоей тенью, позови меня». Выражение нейтралитета. По иронии судьбы, цветок такого же оттенка, что и глаза командующего. *Мальва — «Истерзан любовью». Утесник — «Терпеливая привязанность, любовь в любое время года». Также утесник является символом надежды. Третье письмо Эрвина. *Жимолость — «Узы любви, верность любимому». Цвет ее ягод тоже напоминает глаза Эрвина. Статья с ней случайно открылась в Атласе, но жимолость Леви ему не отправил. *Плющ — «Зависимость, доверие». Леви после долгих раздумий и попыток отдаления от Эрена сдает позиции в борьбе с Эрвином и принимает свою вросшую привязанность к нему, отдавая решение в его руки. *Последнее письмо Эрвина. В восприятии Эрена видны дубовые листья, означающие силу, что можно интерпретировать как символ веры в победу и поддержки боевого духа + аллюзию на внутренние, душевные силы всех разведчиков в целом, которые могут скоро понадобиться. Однако Эрвин прислал ему желудь, являющийся символом жизни и бессмертия. Это также можно интерпретировать двояко: как напутствие перед грядущей экспедицией, веру в ее успех, и как символ бессмертия его чувств к Леви, которое, пусть и деформированное под влиянием самого Леви, времени в разлуке, обстоятельств и т.д. живет в нем и базирует на себе его внутреннюю силу. Эрвин прислал ему лишь желудь и маленький дубовый листок, догадайтесь сами, откуда на столе эта охапка веток ~ *Трава — «Подчинение, покорность».