Пленники рая

      В присутственную часть дворца их сопровождал Салим. Увидев Брайана, богато одетого, он не смог сдержать удивления и что-то вполголоса спросил про него у Фарруха. Что Фаррух ответил, Брайан не понял бы, даже если б хорошо знал язык – настолько тихо это прозвучало. Однако с этого момента отношение Салима к Брайану сменилось с пренебрежительного на внимательно-вежливое.       Визирь Джамиль и вовсе бесстыдно рассмотрел его, будто принц показывал новую лошадь, и похвалил выбор – Брайан сумел это расслышать. Но при этом добавил что-то, что почему-то обидело Фарруха, и тот ответил довольно резко, даже язвительно, судя по тону. На что визирь витиевато извинился и закончил излюбленной фразой арабов «иншалла».       Фаррух усадил Брайана рядом с собой, на расстоянии вытянутой руки. Визирь Джамиль встал за ними. Салим с грозным видом – чуть поодаль. Еще дальше расположились присутственные чиновники, писарь, охрана. Стали по одному пускать просителей.       Как и предсказывал Питер, все было очень долго. Арабские традиции предписывали изъясняться как можно многословнее, отдавая дань уважения не только эмиру и его советникам, но и их предкам, и всем правителям страны, и всем пророкам во главе с Мухаммадом. Принц Фаррух отвечал так же длинно, обстоятельно, поминая всех, кого надлежит помянуть доброму мусульманину. Иногда совещался с визирем Джамилем, или с другими чиновниками. И время от времени оглядывался на Брайана и спрашивал его «ххак?» [правильно – арабск.] Брайан кивал с важным – как он надеялся – видом.       Это было чуть ли не единственное слово, которое Брайан понимал. Изредка в плавной и быстрой речи проскальзывали какие-то уже знакомые ему слова, но их было слишком мало, чтобы хоть как-то уловить нить разговора. И вскоре Брайан перестал напрягать слух, пытаясь что-нибудь разобрать. Но скучно ему не стало. Как может быть скучно, если можно просто сидеть и спокойно любоваться на принца Фарруха и слушать его музыкальный голос?       Брайан наконец-то получил возможность вдоволь рассмотреть его вблизи. И снова восхитился удивительно правильными чертами, которыми наградил его Бог… Или все же это Дьявол создал такую красоту для совращения мятущихся душ? Нет. Дьявол бы создал полное совершенство без единого изъяна. А Бог дал Фарруху эти дурацкие торчащие вперед зубы… И с ними его лицо становится таким живым: когда он расслабляется – по-детски невинным, а когда собирается и сжимает губы – в нем проявляется сила и воля. И от этой силы он словно светится изнутри. Еще один изъян, раньше ускользавший от внимания Брайана, – небольшой шрам на щеке под правым глазом. Почти незаметный на темно-медовой коже, наверное, оставшийся с детства или юности. Шрамы – обычное дело для мальчика и мужчины, у Брайана самого их было достаточно. Но этот его задел – кто посмел разбить прекрасное лицо такого доброго человека? Рука Брайана непроизвольно легла на пояс, где он привык носить оружие. Но оружия ему не вернули. К тому же, защитников у принца Фарруха хватало – достаточно посмотреть на грозного Салима. Да и сам Фаррух, конечно, давно пережил эту обиду и, возможно, уже забыл. Но даже мысль о том, что Фарруху кто-то причинял боль, казалась Брайану невозможной.       Он бы просидел так весь день до заката, но арабы вдруг засуетились, принц встал и жестом позвал Брайана подняться тоже.       – Обедать, – объяснил он.       Брайан еле разогнул затекшие от однообразной позы ноги и покорно пошел за ним.       Слуги, оказывается, уже накрыли стол в тенистом саду недалеко от присутственного зала. Фаррух опустился на подушки, выслушал пожелания приятного аппетита от чиновников, которые ушли дальше, жестом пригласил Брайана сесть по правую руку. И позвал Джамиля присоединиться тоже. Но тот с вежливым поклоном отказался. Что именно он сказал, Брайан не понял, однако Фаррух вспыхнул и, смущенно опустив глаза, быстрым жестом разрешил ему уйти. Остались только чернокожие рабы-прислужники, и Салим застыл поодаль, бдительно охраняя покой господина.       – Ешь, – сказал Фаррух Брайану и, схватив кусок баранины, начал жадно жевать.       Брайан наконец-то вспомнил, что с прошлого вечера толком не ел, и тоже накинулся на еду.       – Скучно, да? – спросил Фаррух, облизав перепачканные бараньим жиром губы и пальцы.       Брайан кивнул – вряд ли бы Фаррух понял, почему для него полдня пролетели, как один миг.       – Ты хоть что-нибудь понимать? – хитро покосился на него Фаррух.       Брайан покачал головой.       Фаррух недоверчиво пожал плечами:       – Ты на меня все время так внимательно смотреть, как будто понимать, что я говорить.       – Нет… Я… я просто слушал твой голос, – признался Брайан. – У тебя очень красивый голос, когда ты говоришь на родном языке.       – А… когда я говорю на твоем языке? Некрасивый?       – Нет, просто… другой. По-арабски ты говоришь легко и плавно… как ручей, который течет по ровной долине. И это правильно – ты говоришь, как привык, не подыскивая слов. А по-английски тебе все время приходится думать, как выразить ту или иную мысль, ты не всегда знаешь подходящее слово. И поэтому твоя речь отрывистая, немного резкая, немного грубая, как горный поток, который перескакивает с камня на камень. Из-за этого кажется, что ты сам более грубый. А сегодня я услышал тебя другого… Хотя не понял ни слова.       Фаррух опустил ресницы, слушая его. А потом произнес длинную фразу на арабском. И, замолчав, с интересом взглянул на Брайана.       – Ты правда не понимать, – с легкой улыбкой констатировал он.       – Я бы хотел.       – Попроси Хабиби, он научить тебя.       – Хорошо. А что ты сейчас сказал?       – Я повторить тебе, когда ты научиться. Ты сам понять. Я надеюсь.       – Только не забудь.       – Никогда.       Брайан опустил взгляд, почувствовав, что не может больше смотреть в горячие карие глаза Фарруха, которые сейчас оказались так близко. И стал рассматривать его руку, на которую он опирался. Изящные пальцы с аккуратными, коротко подстриженными широкими ногтями. На среднем – красивый перстень в форме какой-то птицы, обнимающей крыльями лиловый камень. Брайану нестерпимо захотелось прижаться губами к этой руке, поцеловать каждую фалангу каждого пальца… Он до этого целовал руки только епископам и Великому Магистру Ордена, благословлявшему его на поход в Святую Землю. Холодные старые руки, но… святые. Это же святотатство – целовать после них руку молодого сарацина. Но он так красив! Что плохого в том, чтобы выразить так свое восхищение?       Брайан не сдержался и взял руку Фарруха в свою. Нежная. Горячая. Несильно сжал, все еще страстно желая и не решаясь поцеловать. Погладил его пальцы – осторожно, едва касаясь, чтобы не вызвать неприятных ощущений от своих грубых рук. Хотя… он уже давно не держал в них оружия, не делал никакой тяжелой работы, и мозоли начали понемногу сходить. Но все равно ему казалось, что он недостоин касаться мягких ладоней Фарруха. И когда почувствовал легкое ответное пожатие, то решил, что ему просто показалось. Наверное, Фарруху надоело так сидеть, и надо бы отпустить его. Но это невозможно.       – Какое… красивое… кольцо, – сказал Брайан, проведя большим пальцем по крыльям птицы на его перстне.       И в тот же миг Фаррух выдернул руку и сцепил обе ладони в замок.       – Не трогать его.       – Прости… – Брайан отвернулся, чувствуя, что краснеет. – Это какая-то ваша реликвия, да? Которой нельзя касаться неверным?       – Нет, это… это… – То ли Фаррух не вспомнил подходящих слов, то ли просто не захотел объяснять. Поправил кольцо и снова взялся за еду. – Давай есть.       Брайан последовал его примеру, потянулся за едой и… замер от ужаса. Сидя в одной позе и сосредоточившись полностью на глазах, а потом руках Фарруха, он совершенно не заметил, как повело себя его тело. Весь жар, пылавший в нем уже не первый день, достигший сегодня особого накала, собрался у него внизу живота и нашел там выход, подняв его член.       Брайан перевел взгляд на Фарруха, который продолжал обсасывать очередную баранью косточку и, кажется, ничего не замечал. Вот он отложил косточку, тщательно облизал губы, вытер пальцами, отпил из пиалы сок и снова облизнулся.       Жар, еще больше разлившийся по телу, подсказал, что Брайан сам мог бы сейчас прикоснуться к этим губам. Стереть остатки блестящего жира, а лучше собрать губами, почувствовать вкус не только еды, но и самого Фарруха. Он так ясно себе это представил, что инстинктивно наклонился, но усилившееся напряжение в паху заставило его остановиться.       «Что же я делаю?!»       – Почему ты не есть? – спросил Фаррух, не глядя на него.       – Не хочу.       Есть, и правда, совсем не хотелось. Хотелось оказаться сейчас где-нибудь далеко-далеко отсюда. В Европе. В дождливой и промозглой Англии, в келье монастыря, где сосредоточиться на молитве мешает пронизывающий холод, а не жар. С холодом он справляться умел.       С дворцовой мечети раздался протяжный крик муэдзина, будто бы прямо над головой. Тут же ему ответил служитель из города. Фаррух поднял голову, прислушиваясь. Потом посмотрел на Брайана.       – Ты не сделать молитву перед едой, – сказал он.       – Я не хотел мешать тебе, – соврал Брайан, попросту забывший о молитвах. – Я помолюсь потом, один. – И чуть подумав, добавил: – Позволь, я сейчас пойду к себе.       – Чтобы молиться?       – Да.       – Иди, – кивнул Фаррух. – Если это то, что тебе сейчас нужно.       Брайан взглянул на него и, пока прекрасные глаза Фарруха не подняли в его душе новую волну запретных желаний, вскочил на ноги и ушел. Хорошо еще, сарацинская одежда, свободная и плотная, не давала увидеть его позор.