Пленники рая

      После разговора с принцем Джон полночи думал, какую бы работу себе попросить, чтобы быть подальше от дворца, но и своих товарищей не терять из виду. Все-таки этот сарацин пугал его. Вроде бы действительно не жестокий, и в самом деле обычный человек, но как-то слишком уж не по себе от его взгляда. Лучше не попадаться ему лишний раз на глаза.       И Джон вспомнил: во дворце каждый день вдоволь свежих фруктов, значит, их выращивают где-то рядом. Во время прогулки Хабиби им показывал различные сады в пределах дворцовых стен… А в этих садах наверняка много работников, и наверняка еще одна пара рук лишней не будет. А вот сам принц вряд ли их часто навещает – там жарко и грязно.       Евнух, когда услышал о желании Джона, немного удивился и уточнил, понимает ли юный англичанин, что работать ему предстоит под палящим солнцем, и что там с ним никто считаться не будет… С ним даже говорить не будут – потому что английского языка там не знает никто. Джон кивнул – он это все уже обдумал и решил, что как-нибудь справится. Хабиби заикнулся, что надо бы испросить разрешения принца, но Джон напомнил, что принц обещал любую работу, которую он сам попросит. Если б Джон просился охранником золотой кладовой принца, можно было бы еще сомневаться. Но садовником…       – Почему ты его так боишься? – удивлялся Хабиби, провожая Джона к садам. – Что он сделал тебе?       – Я не хочу, чтобы он что-то делал мне. Если только не захочет отпустить. Но он не захочет.       Хабиби спорить не стал. Вручил нового работника смотрителю сада и ушел.       Тут было сложнее, чем вычищать ковры. Жаркое солнце, хоть и приглушенное кронами фруктовых деревьев и пальм, оказалось слишком сильным для выросшего в туманной Англии юноши. Как он ни старался не выказывать слабости, но в первый же день к вечеру вдруг обнаружил себя лежащим в густой тени, и столпившиеся вокруг арабы поливали его водой. Он испугался, что его сейчас еще и изобьют, но бить не стали. Оставили лежать до заката, а после забрали с собой, в дом, где снова напоили и даже дали еды. При этом что-то много говорили, но Джон тогда не понял ни слова.       А на следующий день его взял под свою опеку один из работников, худо-бедно знавший несколько английских слов. Он взялся обучать Джона арабскому языку. Показал, как лучше одеваться и защищать голову от солнца, чтобы не перегреваться – как в первый день. И как экономить силы, выполняя ту или иную работу.       Впрочем, Джона много и не нагружали. Смотритель будто бы и не замечал неумелого белого раба, когда раздавал какие-то поручения. А может, это новые товарищи оттирали его назад и не давали попадаться на глаза начальству. Джон в первые дни немного обижался на это про себя – вслух высказывать еще не умел. А потом решил, что так даже и лучше. Умений у него действительно мало. К мечу и луку его руки лучше приспособлены, чем к мотыге и лопате. И работать на жаре тяжело, когда он еще привыкнет?.. Так что лучше он будет тихо колупаться где-нибудь в сторонке. Копить силы, учить язык и придумывать план побега.       Через неделю Джон, как ни странно, понял, что чувствует себя лучше. Под вечер стало оставаться немножко сил, и прошел постоянный страх. Он научился понимать простые разговоры и кое-как изъясняться. И убедился, что люди здесь живут, в общем-то неплохие, простые работники, с которыми можно поболтать.       Во дворце все было хуже. Там всем заправлял Хабиби, но он был постоянно занят, и Джону приходилось общаться с его помощниками – двумя чернокожими рабами, Бунго и Ченду, которые, как и сам Хабиби, служили принцу уже более десяти лет. Их обязанностью было стоять над принцем с опахалами во время важных встреч, и теми же опахалами орудовать, как копьями, если бы кто-то попытался причинить принцу вред. В прочее же время они следили за менее опытными рабами и обучали их. Хотя, по мнению Джона, больше издевались над ними, упиваясь своим высоким положением. Они совсем не понимали по-английски, и Джону приходилось общаться с ними жестами. Слава Господу, их знакомство продлилось всего пару дней.       Здесь, в садах, люди были попроще и поприветливее. Сами хотели понять Джона и помочь ему. Так что он пришел к выводу, что не так уж плохо устроился.       Неуютно он чувствовал себя лишь тогда, когда все работники собирались на намаз. Единственный среди них иноверец, Джон уходил, чтобы не смущать их своим видом. И в одиночестве молился своему Богу. Он помнил, что брат Брайан хотел, чтобы они все собирались для молитв, но идти до него было слишком далеко. Джон решил, что еще немного пообвыкнется здесь, научится лучше говорить и попросит смотрителя отпустить его, скажем, в пятницу, когда у мусульман была длинная молитва.       Как-то вечером, когда до ужина оставалось всего-ничего, Джон с удивлением подумал, что уже не так мечтает заснуть или забиться в свой уголок, что куда больше ему хочется пройтись и осмотреться. И он спросил у смотрителя, не будет ли наказания, если во время вечернего намаза он пойдет погулять в одиночестве. Смотритель взглянул на него удивленно – что Джон списал на ошибки в речи и повторил просьбу еще раз, более четко выговаривая пока еще непривычные слова.       – Я понял тебя, – остановил его смотритель. – Ты хочешь вечером гулять. Это не запрещено. Но ты не должен воровать фрукты.       – Нет-нет. Я хочу говорить со своим Богом. Пока вы говорите со своим.       – Говори, – согласился смотритель.       И Джон стал по вечерам ходить в сад.       Он вспомнил слова Хабиби, сказанные еще в первую их встречу, – что здесь нет неприступных изнутри стен. А фруктовый сад прилегал как раз к одной из внешних стен дворца. За ней начиналась пустыня. Днем ветер приносил оттуда жар и песок. Ночами иногда нагонял холод – и от удобренной и политой почвы под деревьями поднимался пар. Джон смотрел на стену и с каждым днем все больше и больше убеждался в правоте евнуха: там, снаружи, будет весьма неуютно. Однако высокая стена, неровная, с выступающими камнями и расщелинами так и притягивала его взгляд.       «Я просто посмотрю», – решил он однажды поздним вечером и, быстро оглянувшись и не обнаружив никого рядом, полез наверх.       В детстве он часто лазил по стенам отцовского замка, и сейчас руки, натренированные ежедневной работой, легко подняли его на высоту в три человеческих роста. Джон перегнулся через стену… и не увидел ничего.       Внутри то тут, то там горели слабые огоньки факелов и ламп, слышались голоса, звон посуды, отзвуки песен вдалеке. Снаружи, освещенные полумесяцем и россыпью незнакомых звезд, едва угадывались очертания однообразных барханов. Ни одного огонька, ни движения, ни звука.       – Нет, это не свобода, – произнес Джон. Он хоть и понимал, что увидит нечто подобное, но все равно испытал горькое разочарование.       – В этом мире нет свободы, – ответил ему голос снизу.       Джон испугался так, что лишь в последний момент успел уцепиться, чтобы не рухнуть.       Внизу, под финиковой пальмой стоял человек в черной одежде и наблюдал за Джоном. Кажется, он был один и не проявлял гнева, но Джон все равно постарался поскорее спуститься. Однако негнущиеся пальцы подвели, и с пяти футов он сорвался и скатился, больно ушибив плечо.       Принц Фаррух – разумеется, это был он – участливо улыбнулся, но не шелохнулся, чтобы помочь ему.       – Сахиб, я… просто… хотел… – забормотал Джон.       – Не ври, – качнул головой принц. – Ты хотеть сбежать. Все хотеть. Никто не мочь. Пойдем.       Он жестом позвал его за собой и пошел от стены. Джон оглянулся еще раз – никакого шевеления вокруг. Кажется, сахиб действительно был здесь один. Что его сюда принесло? Впрочем, это его владения, и кто такой Джон, чтобы спрашивать? А вот он наверняка захочет узнать, что Джон делает здесь один.       Джон подскочил на ноги и догнал его.       – Мне господин смотритель разрешил гулять здесь после заката, – попытался оправдаться он. – И я просто гулял… Но мне было любопытно, что там за стеной, она такая высокая, и совершенно не видно. Я, в самом деле, не хотел бежать. Я понимаю, что это самоубийство. У меня с собой даже не было никаких вещей. Даже воды!       – Некоторых это не останавливать, – сахиб пожал плечами. – Это твоя жизнь. Она принадлежать тебе и твоему Богу. Не мне. Если Бог захотеть – он провести тебя через пустыню.       – Брат Брайан говорит, что нельзя искушать Бога такими просьбами, – припомнил Джон.       – Он лучше знать. Он каждый день говорить с Богом. Ты нет?       – Ну… я… не умею так правильно молиться…       – А мыться?       – Что?       – Мыться, – повторил сахиб, останавливаясь и поворачиваясь к Джону. Поправил рубаху у него на груди и брезгливо сморщил нос. – Мои люди ходить мыться часто. Перед молитвой обязательно. Ты, я видеть, нет.       – Я не молюсь с ними. Я не мусульманин, – несколько обескураженно напомнил Джон.       – Христос запрещать мыться? – Сахиб приподнял бровь. – Он любить грязь?       – Ну… – Джон растерянно замолчал.       – Когда я читать ваше Священное Писание, я не видеть этого. Может быть, надо читать на латыни, как сказать Брай. Но я иметь только греческие книги.       – Ты читал Евангелие?!       – Да.       – И ты…       – Что?       – Ты не уверовал в Господа нашего Иисуса Христа?       Сахиб широко улыбнулся и хлопнул Джона по плечу:       – Пойдем.       Джон пошел за ним, ожидая продолжения.       – Я много читать, очень много, – рассказывал сахиб. – В юности я хотеть быть муэдзином, – он указал наверх, где горели огни на минарете. – У меня громкий голос, меня бы слышать весь город, если я читать азан. Но отец сказать: «Мой сын не может быть просто муэдзин. Должен быть улем или муфтий». Для этого не надо иметь громкий голос, но надо много знать. Я прочесть все книги про ислам в библиотеке моего отца. Но… Аллах не захотеть, чтобы я служить ему. Я интересовать другим в жизни… Много чем. Неважно, – он отмахнулся. – Потом приехать сюда. А здесь… ничего нет. Скучно. Но я привезти с собой книги. Отец отдать мне много книг. И я снова много читать. Про ислам я уже знать много. Мне интересно, как у других. И я обнаружить, что у меня есть книги, где рассказывать про вашего Бога. Мой дед много воевать, один раз он взять в плен большого военачальника и попросить выкуп. Большой выкуп. У семьи военачальника не хватило денег и драгоценностей, чтобы заплатить. И они предложить книги. Много-много книг. Греческих. Ты знать греческий?       – Нет.       – Я тоже. Я не знать, как говорить слова. Но я уметь читать греческие буквы. Мой отец брать для меня хороших учителей. Самых хороших. Один из них учить меня звездам… Ааа… Как это у вас называется?.. Названия звезд, расположение, уметь искать по ним путь…       Джон пожал плечами: он знал, что бывалые путешественники, тот же брат Брайан, это все знают, но сам никогда толком не интересовался.       – Я плохо это все понимать, – махнул рукой сахиб. – Меня больше интересовать, что этот человек уметь читать греческие книги. И он учить меня. А после, но еще когда я жить в Багдаде, я встретить одного греческого торговца. Я хотеть говорить с ним, но он не понять. Я взять пергамент и написать греческими буквами, что я сказать. Я думать, он не понять и это, и значит, все, что я читать – это все не так! Но он понять. И мы говорить. Через пергамент! Я хотеть, чтобы он научить меня говорить. Но он уехать тогда быстро. А потом – я сам. Сюда. Сюда греческие торговцы не приезжать. Поэтому… – он развел руками. – Но я забрать все эти книги с собой. И читать здесь. Переводить на арабский кое-что. Там есть про вашего бога. Там есть и про других богов. Очень интересные легенды. Эти боги жить раньше в Греции. Их быть много – мужчины и женщины. Они воевать друг с другом. И с людьми. Как мы. Если ты знать арабский, я показать. На твой язык мне сложно перевести.       – Я знаю арабский хуже, чем ты английский, – ответил Джон, едва сдерживая улыбку. Живой рассказ сахиба против воли рассмешил его. Но он все никак не хотел признавать, что сахиб его уже не так пугает и даже вызывает интерес. Пусть он не дьявол, но между ними все равно не может быть ничего общего.       – Я научиться. И ты тоже, – засмеялся сахиб.       «Надеюсь, у меня не хватит времени», – подумал Джон. Не через стену, но по-другому сбежать отсюда надо.       Он непроизвольно оглянулся, и вдруг понял, что вслед за сахибом давно уже покинул фруктовый сад.       – Куда мы идем? Мне же нельзя уходить так далеко.       – Со мной можно.