Малфой-Мэнор. Февраль, 2002
Несколько дней Нарцисса отпаивала её зельями и колдовала палочкой над ранами. Единственная отметина, которая не подавалась лечению — подарок Беллы, оставленный гоблинским кинжалом. Лезвие было пропитано ядом и это не позволяло ране затянуться. Драко несколько раз заглядывал в новую комнату Грейнджер и каждый раз видел одну и ту же картину: она сидела в кресле у окна, потупив взгляд в пол. В ней не менялось абсолютно ничего. Она окончательно впала в депрессию, которой раньше никогда не позволяла взять над собой верх. Ночью Драко слышал, как гриффиндорка начинала горько плакать. Чистое безумие, без всяких примесей. То, что произошло за последний месяц смогло сломать ту Гермиону Грейнджер, которую он знал все эти года. В очередной будничный вечер миссис Малфой коротко попрощалась и покинула девичью спальню. По лицу матери Драко понял, что состояние Гермионы не меняется. Грейнджер не приходит в себя — так и остаётся живым трупом. — Тёмный Лорд может в любой момент нагрянуть к нам, — начала Нарцисса. — Внешне она выглядит весьма сносно, но внутри абсолютная пустота. — Мы что-то придумаем. Он должен остаться удовлетворённым результатом. — Как ты можешь быть таким бесчувственным, Драко? Эта девочка… — Нарцисса пыталась подобрать нужные слова, но Драко и сам знал, что она хотела сказать. — Она просто уничтожена. Вместо души осталась выжженная пустыня. Ей нужно исцелить свою собственную душу, а не заниматься сбережением чужой. — Если это всё, что ты хотела сказать, то доброй ночи, мама. Недовольный вздох и осуждающий взгляд. Драко привык к таким подаркам от своей матери, она награждала его подобным после каждого их разговора. Платиновый отблеск волос Нарциссы исчез за дверью библиотеки и Малфой снова погрузился в вереницу собственных мыслей. Он уже неделю торчит в поместье и неизвестно, сколько придётся ещё проторчать. По всей видимости, никаких миссий у него не будет, пока Грейнджер не придёт в себя. Теперь она стала его заданием номер один, что не могло не приводить в бешенство. Эта гриффиндорская всезнайка пробуждала в нём человечность, которую он старательно пытался все эти года закопать как можно глубже. Одним своим видом она поднимала в нём вихри необъяснимых эмоций. Усталость постепенно забирала тело в плен, нагоняя приторную дремоту. Тяжёлые веки начали опускаться, а мышцы понемногу расслабляться. Туманные образы уже всплыли в сознании, когда до боли знакомый женский плач выволок его из полусна. Только теперь он был намного громче, чем обычно. В звуках, издаваемых девушкой, отчётливо слышалась необъятная горечь. На миг Драко показалось, что столь отчаянного плача он в жизни не слышал, что все мольбы и слёзы его жертв не шли и в малейшее сравнение с этим. — Грейнджер, твою мать, — выругался Драко под нос. — Чтоб тебя! У дверей её спальни стояла растрёпанная Нарцисса, со всей силы барабанившая кулаками в дверь, взывая к Гермионе. Почему он слышал плач гриффиндорки, но не слышал Нарциссу? Подумать об этом в тот момент не представлялось возможным. Когда в следующий раз он подумает об этом, то вспомнит эту ночь, но не сейчас. — Дверь не открывается, Драко, — взволновано пролепетала Нарцисса. — С ней что-то случилось! — Отойди, — он отодвинул мать в сторону. — Бомбарда! С грохотом и всепоглощающим шумом дверь снесло с петель. Только пыль начала оседать, как в лунном свете Драко смог разглядеть сидящую посреди комнаты Грейнджер. Та продолжала биться в истерике, а в руке поблескивал осколок зеркала. — Мама, тебе лучше уйти. Я сам справлюсь. — Но… — Я сам. Повторять ещё раз не пришлось, Нарцисса ушла. Драко аккуратно подошёл к девушке, не замечающей происходящего. Гермиона сосредоточенно смотрела на окровавленные руки и методично продолжала полосовать уцелевшие участки кожи. Малфой не знал как подойти, чтобы не напугать. — Гермиона? — он не ожидал, что выйдет так тихо. — Гермиона, позволь, я заберу у тебя осколок. — Нет! — она вскочила на ноги. — Не смей! Не приближайся! Драко впервые заглянул в её глаза. Совершенно пустые, уставшие, безжизненные глаза. Эта девушка была соткана из миллиона нитей боли. Она кричит, мечется в поиске неизвестно чего. Просит о помощи, которой никогда не получит в этом доме. Она содрогается не от порезов на своих руках, а от страха. Страх делает с людьми невероятную вещь без всяких заклинаний — лишает рассудка. Гермиона потеряла себя. Внезапно для них обоих, Драко начал закатывать рукава своей рубашки, оголяя бледную кожу рук. Эмоции быстро стихают, а глаза переключаются на подставленные оголённые предплечья. — Режь, — абсолютно спокойно, твёрдо и уверенно произнёс Малфой. — Хочу понять твою боль. Давай — так же глубоко, как себя. И объясняй каждую линию. И это было правдой. Он хотел знать, что ощущает она, чтобы наконец-то понять свои собственные чувства. Драко смог бы пережить её гибель. Скорее всего, раньше он даже не подумал бы о её смерти, но не теперь. Не сейчас, когда в открытую наблюдал, как девчонка боролась за жизнь, как настырно держалась за тоненькую прядку адского существования. Грейнджер изо дня в день подвергалась пыткам, не понимая даже за что, однако всё равно продолжала выживать. Одно её присутствие где-то за стенкой заставляло думать о чём-то, кроме очередного задания Тёмного Лорда. Что-то в ней пробуждало давно забытые светлые человеческие эмоции, к которым он возвращался раз за разом, подобно наркоману. Осколок выпал из окровавленных ладоней. Грейнджер стояла перед ним — слабая, рыдающая, молящая о помощи. С тем ужасом в глазах, который появляется в глазах у жертвы в момент нападения хищника. Гермиона была жертвой. Его жертвой. Всё, что с ней произошло — в этом есть его вина. Это он струсил когда-то прийти к Дамблдору, рассказать правду. Это он так и не набрался смелости заявиться к Ордену и предложить свою помощь. А теперь отважная гриффиндорка Гермиона Грейнджер стоит перед ним в полном дерьме и даже не может предположить, какое дерьмо её ожидает впереди. — Я залечу твои раны, и ты поспишь. Хорошо? — Да. Он дождался, пока она уснёт. Мирное сопение странно успокаивающе подействовало на Малфоя, и он с лёгким сердцем вышел из чужой спальни. В отличии от Грейнджер он сам так и не уснул, только время от времени подходил к её двери и прислушивался к тишине. Ему казалось, что карие глаза наблюдают за ним из темноты, следят за тем, как он переминается с ноги на ногу, подобно ропотной девчонке с третьего курса. Драко не знал, как она смогла так воздействовать на него: что было такого в ненавистной грязнокровке, почему она не выходит из головы? Стоило Грейнджер снова оказаться в крови, как он был готов падать перед ней на колени, лишь бы всё снова было хорошо. Он упустил тот момент, когда стало не плевать на существование Гермионы. Если такой момент вообще был. Разве эта крохотная, жалкая жизнь должна его так заботить? Разве она может сравниться с жизнью матери? Нет. Так почему он тогда переживает за несчастную не меньше, чем за Нарциссу? Гнев. Чувство накатывает с новой разрушительной волной, но тут же разбивается о скалы непонимания и стеклянные глаза. Они слишком неподвижные, неживые, практически мёртвые. Драко не хотел видеть таких глаз Гермионы Грейнджер. Он по-прежнему пытался отыскать в ней те, горящие гриффиндорским запалом, два карамельных рубина. Запоздалое, твёрдое осознание пришло в эту самую ночь. В эту лунную холодную ночь, когда он обнажил перед ней не руки, а свою душу. Драко Малфой никогда, ни при каких обстоятельствах не причинит боль Гермионе Грейнджер и не позволит это сделать кому бы то ни было. Он видел в ней отражение самого себя: искалеченный, израненный ребёнок, совершенно не знающий, что делать дальше, как жить. Она — его зеркало, которое не уродует, а показывает истинный облик. Пройдет много времени прежде, чем Драко поймёт, что признался ей в любви в эту самую ночь. Вот так вот безмолвно, в своей голове, но признался. Пал на колени перед той, что могла смотреть на него открыто, которая дарила спокойствие только одним своим дыханием. Пока дышат эти две женщины — Гермиона и Нарцисса — будет дышать и он.Малфой-Мэнор. Вечер следующего дня.
— Мальчик мой, ты расстраиваешь меня, — он был зол. — Очень расстраиваешь! Круцио! Слабая ухмылка проскочила на лице Драко. Одно и тоже, по кругу. Все Пожиратели были, как один. Из этой своры в искусстве пыток выделялась только Беллатриса, каждый раз придумывая что-то новое для своих жертв. Но даже Волан-де-Морт был слишком примитивным, он использовал излюбленное Непростительное и всё. Малфой сплюнул очередную порцию крови и приготовился к новому разряду боли. Перед глазами появилась Гермиона, смотрящая на него своими пустыми глазами с осколком в руках. Губы дрожат, а бледной кожи запястий попросту не видно под кровавыми подтеками. Волан-де-Морт наказывал его, а Драко и не противился, он принимал наказание в полной мере. Потому что долго думал о случившемся, о последних неделях в Мэноре. Единственный принцип, которого придерживался Малфой-младший, не смотря на Войну — это искренность перед собой. Он не лгал самому себе, даже не пытался. И глупо было стараться нарушить этот принцип сейчас, соврать себе о том, что ему всё равно на Грейнджер. Кажется, что в какой-то миг в ней сосредоточилась вся его жизнь. И что вместе с Грейнджер умрёт, и он сам, погибнет всё, что она в нём пробудила. Да, вот так случается. Никаких романтических посиделок и долгих пустых разговоров. Ничего из того, что располагает людей к взаимным чувствам. В его случае были только долгие пытки, за которыми он наблюдал и пустые глаза. Он вляпался в неё с головой и не знал, есть ли способ выкарабкаться. Или было что-то ещё? — Так объясни же мне, — вновь раздался мерзкий шёпот. — Как получилось, что у неё в руках оказался осколок? Почему в её сознании я вижу яростное желание умереть? — Этого больше не повторится, мой Лорд, — на выдохе произнёс Драко. — Я Вам обещаю. — Конечно обещаешь, сопляк. Ведь кроме нежелания жить, я увидел тебя. Бедный мальчик Драко, растёкшийся перед девчонкой. Так глубоко позволил ей пробраться к сердцу, что даже не побоялся моего гнева. Не подумал о том, что её сознание подобно открытой книге. Или подумал? Но ответа не последовало. Каждый из них знал ответ, в этом не было сомнений. Грейнджер стала его слабостью номер два, после Нарциссы. Или один. Пройдёт совсем немного времени, и он вспомнит с чего это началось, та же Нарцисса напомнит и расскажет, а пока что он просто смирился и принял тот факт, что девушка для него не пустой звук. — Теперь её безопасность — это не только моя прерогатива, Драко, — злорадно усмехнулся Волан-де-Морт. — Если с ней что-то случится, ты будешь страдать. И мне даже не придётся задействовать палочку. Ты дал мне прекрасный рычаг воздействия. Сам понимаешь. Недобрые огоньки вспыхнули в его глазах. Вены выступили на руках, сжимающихся в кулаки. И это был далеко не Круциатус, это была злость. Только вот Драко не понимал на кого он злится больше: на себя или на своего Лорда. — Ты сделаешь всё, чтобы с её головы не упало и волоска, — палочка Лорда исчезла. — Или я найду другого Пожирателя, который побеспокоиться о нашей Золотой девочке, но ты её больше никогда не увидишь. Ну вот, опять. Он давил на Драко Нарциссой, а теперь прибавилась ещё и Грейнджер. А что оставалось делать? Только повиноваться своему хозяину. Только так жизнь дорогих ему людей будет в безопасности. Одно дело, если ты готов распрощаться со своей собственной и совсем другое — быть в ответе за чужую. И пусть, если за жизнь гриффиндорки Драко был уверен, потому что та станет хранительницей крестража, то за свою мать он уверен быть не мог. Волан-де-Морт без раздумий расправится с неугодными слугами. — Да, мой Лорд. Я сделаю всё, чтобы она была в безопасности. Клянусь Вам своей жизнью. — Похвально, похвально. Боль наконец-то отпустила, и парень смог встать на ноги. Волан-де-Морт стоял всего в нескольких шагах, но его красные зрачки смотрели куда-то вдаль. Гермиона стояла в дверях гостиной и с застывшим ужасом на лице наблюдала за происходящим. Ей было до чёртиков страшно. И это отчётливо читалось в распахнутых глазах. В его любимых глазах. Ему не нужно было много дней и ночей, несчётного количества минут, чтобы полюбить их. — Драко, проводи нашу пташку к себе. — Да, мой Лорд. Он чувствовал её тело, плотно прижатое к себе. На миг показалось, что Гермиона ни живая, ни мертвая. Что это вовсе и не она, а лишь оболочка. Пальцы девушки крепко вцепились в плечо, то ли от холода Мэнора, то ли от пережитого кошмара. Драко хотелось вырвать себе сердце и отдать Гермионе, лишь бы это помогло ей прийти в себя, снова ощутить себя прежней гриффиндоркой. Это было таким даром — находиться рядом с ней, но в то же время изнуряющей пыткой — видеть, что с ней происходит. Успокаивать Гермиону и укладывать спать стало для него привычкой, хватило одного раза, чтобы ему это понравилось. Но вот самому спать не хотелось. Было только стойкое желание уснуть и не проснуться, ведь вслед за пробуждением приходило осознание: время на исходе, совсем скоро в ней будет жить кусок обугленной души Тёмного Лорда. Его Гермиона была такой беспомощной и напуганной, а он ничего не мог с этим сделать. Драко испытывал к ней то, что раньше позволял себе чувствовать только к родным. А какой смысл был в этих чувствах, если они не уберегали никого? Он любил Нарциссу, но она не была в безопасности. Теперь он полюбил Гермиону, и что? Малфой каждый вечер укладывал её спать после истерики и очередного ужаса. Я сделаю всё, чтобы она была в безопасности. Это было такой очевидной ложью, что становилось тошно. О какой безопасности Драко мог твердить, если Волан-де-Морт был первым существом во всем мире, которое отрицало безопасность как таковую. Живое воплощение ужаса, ненависти, боли и опасности. Грейнджер не заслуживала такой судьбы, не заслужила бед, с ней произошедших. Малфой не заметил за своими раздумьями, как в спальне появилась Нарцисса. Миссис Малфой встала позади сына и наблюдала за тем, как он не отрывал взгляда от спящей девушки. — Поговорим? — тихий голос Нарциссы обратился к Драко. — Пусть она отдыхает. Он молча вышел за матерью, мысленно пожелав добрых снов Гермионе. Если вообще возможно в её случае видеть добрые сны. Но Драко отчаянно хотелось верить в то, что хотя бы такая роскошь ей позволена — быть счастливой в мире Морфея. Нарцисса не стала зажигать свет и в полной темноте плавно опустилась за стол. Вот до такого докатилась их жизнь. Общение посреди ночи в ненавистной гостиной, без света. Драко сел напротив матери и с лёгкостью рассмотрел материнские глаза в кромешном мраке Мэнора. Она волновалась. Нарцисса переживала маленькую смерть каждый раз, стоило ей узнать, что Лорд пытал Драко. Миссис Малфой давно перестала спрашивать его о том, что произошло и за что он был наказан. И Драко так было легче, если их положение можно было назвать лёгким. Эта семья канула в настоящую бездну. Для полной картины не хватало только Люциуса, виновного в несчастьях, что переживает их семья. — Что случилось? — начала Нарцисса. — Ей стало хуже? — Она увидела, как я разговариваю с ним. Её это напугало. — Гермиона никогда не оправится в этом доме. Ей не станет легче, пока Мэнор кишит Пожирателями, пока Лорд пытает неугодных слуг посреди гостиной. — Что ты предлагаешь? — Поговори с Лордом о том, чтобы тут больше не появлялись его прихвостни. Если ему так важно, чтобы с девочкой было все хорошо — пусть прогонит их. Меня они не слушают. Сегодня она увидела, как он… — Нарцисса замялась. — … пытает тебя, а завтра увидит, как тут кого-то убивают. Думаешь, это поможет ей восстановиться? Конечно, мать была права. И Драко не хотел думать о том, что станет, если Гермиона увидит в поместье труп. Всё уже давно ушло на второй план, перед его глазами остались только эта девушка и Нарцисса. Хозяйка Мэнора, в отличии от гриффиндорки, хотя бы не теряла рассудок и твёрдо стояла на своих двух. Драко хотел, чтобы Гермионе стало легче, но он на подсознательном уровне оттягивал этот момент, оберегая каждую минуту, когда она была рядом. Он хотел ей помочь, хотел сделать её жизнь, пусть даже подобие на таковую, чуть лучше. — Что ты к ней чувствуешь? — Нарцисса не отрывала взгляда от сына. — И не смей сейчас лгать мне, Драко. — Я не знаю, какое слово сюда лучше подойдет. Это было правдой. Малфой не знал, что это было: любовь, привязанность, жалость. А вот его сердце знало, что это было всё вместе. Все светлые чувства, на которые он был способен, сплелись воедино и были направлены на гриффиндорку. Она пробуждала всё самое светлое, что могло ещё жить в его израненной душе. — Он знает? — Да. И он знает, как этим воспользоваться, — на этих словах Драко еле сдерживал свой гнев. — Он уже высказал, что думает по этому поводу. — Ты помнишь, как впервые рассказал мне о мисс Грейнджер? — голос Нарциссы наполнился теплотой, возникающей, когда человек погружается в хорошие воспоминания. — Твои истории о ней всегда вызывали у меня улыбку. — Не помню, если честно. — Неудивительно, — леди Малфой звонко засмеялась, что было очень непривычно для стен Мэнора. — Это был твой первый год обучения в Хогвартсе. Ты тогда приехал на Рождественские каникулы и в первый же вечер потратил несколько часов на рассказы «о заучке и зануде Грейнджер», чем не на шутку утомил отца. А потом ты попросил нашего садовника посадить в теплице белые розы. Помнишь? — Я попросил? Ты ничего не путаешь, мама? — Нет, я ничего не путаю. Ты подошёл ко мне и прошептал на ухо, что эти розы ассоциируются у тебя с одной знакомой и, когда первые бутоны наконец-то распустились, то ты ещё тише признался, что говорил о мисс Грейнджер. Ты взял с меня слово, что это останется в секрете между нами и Люциус об этом никогда не узнает, — Нарцисса тяжело вздохнула. — А потом ты стал больше времени проводить с отцом и попадать под его влияние. Идеалы погубили твою детскую наивность и искренность. Ты перестал делиться чем-то личным, начал постепенно отдаляться. В голосе Нарциссы грусти было с головой. Подобные разговоры стали огромной редкостью. Малфой-Мэнор больше не был домом счастливой семьи, он был укрытием для несчастных людей. Ведь никто из Пожирателей, которые каждый день бывали в поместье, не был счастлив. Семейное имение стало пристанищем отвергнутых, одиноких и обозлённых волшебников и ведьм. Однако внезапное откровение леди Малфой заставило вечно хмурого Драко улыбнуться. Он так давно не вспоминал детство, потому что такие воспоминания сразу же отравлялись смертоносным запахом Войны. И снова Грейнджер стала причиной каких-то давно забытых эмоций. Где-то глубоко под слоем пыли всплыли фрагменты из детства, его первый год в школе. Ну как? Как можно быть такой всезнайкой, такой надоедливой и правильной? Драко смотрел на радостных гриффиндорцев, сидящих за своим столом и что-то усердно обсуждавших. И снова все вокруг увлечённо слушали эту девчонку, эту маленькую ведьму Грейнджер. Она опять что-то вычитала и делилась со своими друзьями. Драко рассказывал отцу и матери о том, как его до глубины души возмущает эта противная девчонка. Но вместо красивой ёлки в гостиной Мэнора, он видит гриффиндорский стол и её в окружении сокурсников. — Мама, — от волнения голос ребёнка брал верхние ноты. — Она перечитала все книги, до которых смогла дотянуться. Она вечно задерживает их у себя, а я тоже хочу их читать. Она всё время выкрикивает на уроках, всё время тянет руку. Эта Грейнджер… эта Грейнджер… Мама, она так сильно бесит меня! — Ну-ну, дорогой, — Нарцисса засмеялась. — Неужели эта девочка такая несносная? Тебе не кажется, что ты слегка преувеличиваешь? — Нет! — выкрикнул белокурый мальчишка. — Ты просто не видела её. Никаких манер! А внешний вид? Такое чувство, что никто не учил держать расчёску в руках! А духи? Мама, от неё просто за километр несёт какими-то сладостями. Это похоже на сахарный сироп или что-то приторно сладкое. Ну, или она просто между занятиями заталкивает в себя леденцы из Хогсмида. — И всё же мне кажется, что ты утрируешь, милый. — Хотя нет, это точно не леденцы, — продолжал Драко, не обращая внимание материнскую реплику. — Она не любит их. Она из сладостей любит только тёплое овсяное печенье. Ещё она любит мятный чай с долькой лимона и без сахара. А этот идиот Поттер вечно тычет ей кофе, а Уизли так вообще поит тыквенным соком. А Грейнджер не любит тыквенный сок. Драко не заметил или не смог растолковать взгляда Нарциссы. Он замолчал на несколько минут, а потом подошёл ближе к леди Малфой и потянулся к ушку: — Ей нравятся белые розы, но она никогда их не срывает. Говорит, что это неправильно. Мама, я хочу, чтобы наш садовник посадил в теплицах белые розы. Теперь воспоминание было свежим и знакомым. Неужели он мог такое забыть или настолько сильно хотел этого? Хотя это не было чем-то странным. Драко попал под идеалистические взгляды Люциуса, которые и погубили в душе всё то, о чём говорила Нарцисса. Или дело было не только в этом?