Ich liebe dich

      Четыре трупа с четырьмя пулевыми отверстиями лежали в горах, на камнях. К ним уже устремилась всякая живность, начиная разложение. Они не вписывались в общий пейзаж, нарушали гармонию природы. Она всеми силами старалась избавится от них. Ей было противно. Мухи оказались быстрее жуков-могильщиков и тем более птиц-падальщиков. Падальщики просто рады такому большому завтраку. А природа, посредством их избавлялась от свидетельства войны.       Тот, кому удалось избежать участи четырёх советских солдат, тот, из чьей винтовки были застрелены четверо бойцов, не ушёл из сражения в целости. У Уэбера было ранено левое плечо. Так царапина, а доставляет и ещё доставит кучу проблем. Он старательно пытался забинтовать себя, но не выходило. Он посмотрел на Сашу. В ней явно кипели эмоции, но сил проявлять эти эмоции не было. «Поспит и будет снова всё тоже самое, — вспомнив вчерашнюю истерику, подумал Уэбер. — Нужно ловить момент», — решил он.       — Александра, можешь мне плечо забинтовать? Пожалуйста.       — Так тебе и надо, — послышалось от Саши.       — Возможно, — неожиданно согласился он. — Но прошу тебя. Я всяко пытался — не получается.       Саша со вздохом двинулась к Уэберу, преодолевая желание прибить его лопатой. Да, именно лопатой! Чтобы звон пошёл от его головы.        — Без меня ты даже дорогу назад не найдёшь, до той дозорной группы.       — Но куда-то же я дойду! — сказала Саша.       — В таком состоянии вряд ли.       Саша грозно посмотрела на него. Взяла бинт, который ей протягивал Уэбер, и начала бинтовать, временами яростно поглядывая на Уэбера. Тот словно не обращал на неё внимания, был занят мыслями о чём-то другом. Саша не старалась быть аккуратной. Как получится, так и получится. Пусть мучается.       Несколько раз он всхлипывал, как бы щурился от небольшой, промежуточной боли. Он чувствовал тёплое касание пальчиков Саши, и на удивление ему не было от этого противно, как обычно бывало, если его до него кто-то дотрагивался.       Рана была забинтована. Саша нехотя и небрежно отдала бинт Уэберу и отсела от него подальше. Буквально через несколько минут Уэбер уже наблюдал за свернувшейся в клубочек Сашей. Рана на левом плече его не особо беспокоила, заживёт, пустяки. Рана по сильнее зиждилась в сердце, в душе. Ему вспоминались лица тех четырёх солдат в патруле. Удивлённые, ошеломлённые, испуганные, почти детские. Это были сопляки, которых призвали совсем недавно и послали бог весть зачем в эту дыру. Уэбер давненько никого тут не видел. Возможно, они просто потерялись и забрели сюда. Не хотел он их убивать, не хотел! Он в принципе никого не хотел убивать из своих 53 жертв. Он винил себя за каждого, каждого убитого и даже раненого. Он никогда не убивал для острастки, как это делали почти все из его взвода. По началу он пытался как-то противодействовать им, один раз с одним из них даже подрался, но вскоре он понял, что это всё бесполезно. И просто втихомолку ненавидел их всех, кроме одного. Того, с кем сидел за одной партой с младшей школы.       Он ненавидел режим. Режим и идею, искренне не понимая, в чём разница между ним, и, скажем, каким-нибудь евреем в концлагере. Режим прошёлся не только по нему, но и по его отцу и частично деду. В армию он пришёл недобровольно. Его призвали, выявили у него хорошую меткость и назначили снайпером.       Каждый день, каждый день он мучился от того, что носит эту форму, что вынужден каждый день смотреть, как убивают ни в чём не повинных людей, более того, он вынужден был в этом участвовать. Ему повезло, что его не направили в карательные отряды, после которых от деревушек только печки и остаются. Но как судить это везение? Порой, когда Питер выигрывал дуэль, шёл забирать подтверждение, он сидел, разглядывал забрызганные кровью фотокарточки убитого и рыдал…       Он открывал консерву. От нервов он проголодался, решил «заесть» стресс. Консерва была, мягко говоря, не вкусная, однако Уэбер вкушал её с таким удовольствием и усердием, как будто бы это самый дорогой и самый вкусный десерт в мире. Когда осталась четверть консервы, Уэбер вспомнил о Саше и решил оставить её ей. Он посмотрел на неё и подумал, может ли кому-то причинить боль или просто напугать этот блондинистый клубочек. И ведь явно её не силой призвали в армию…       Когда он открыл глаза, Саша уже проснулась и ела ту четверть его консервы. По ней было видно, что она очень проголодалась. Спал он, по-видимому, очень долго. На улице уже во всю горел закат. Саше было явно мало четверти консервы. Она жадно глядела на его сумку, где она полагала есть ещё консервы.       — Больше не обижаешься? — ехидно спросил Уэбер, роясь в сумке и считая провиант.       — Ещё и спрашивает. Я вообще тебя ненавижу, — озлобленно пробурчала Саша.       — Какие пляски пошли. Прям ненавидишь?       — Ненавижу.       Уэберу прилетело консервой по голове.       — Совсем обезумела? — Уэбер потрогал больное место. — Положи ложку!       Саша сидела с ложкой в руке, готовая кинуть её в Уэбера. Тот медленно подполз к Саше, тогда та изо всех сил ударила ложкой Уэбера по лбу, да так, что там скорее всего будет шишка. Затем она бросила ложку и с яростью стала дубасить его руками, крича: «Ненавижу. Всех вас ненавижу!».       Сдержанного и обладающего выдержкой Уэбера этим из состояния покоя не вывести. Он схватил её руки за запястья, а она всё не переставала, пытаясь преодолеть сопротивление Уэбера. Однако тот был сильнее, и вскоре Саша сдалась и заплакала.       — Кого ты имела ввиду под «вами»? — спросил Уэбер.       — Вас, Нацистов, — хлюпая носом, ответила Саша.       — Я. не. нацист, — Уэбер смотрел прямо в глаза Саше.       — Это как это? — Саша искренне не понимала, как такое может быть.       — А вот так. Не сам я в армию пошёл. Единственное, что у меня есть общего с этими уродами, так это национальность. Поняла?       — Поняла, — Саша утёрла сопли и слёзы, а Уэбер медленно отпустил её запястья.       — Сейчас попробую тебе найти ещё еду, — сказал Уэбер, спокойно роясь в сумке.       Поразительно, как быстро он вернулся в состояние полного равновесия. Выдержки у него хватило бы на четверых.       Саше повезло, что она свалилась на голову Уэбера так рано, иначе ей бы не хватило еды. Уэбер достал консерву, открыл и протянул Саше. Та медленно взяла её, с удивлением смотря на Уэбера. У неё сломалась вся картина мира. Нет, нацистов она ненавидеть не перестала, а то, что не все немцы — нацисты, было для неё нечто новым. Она уже совсем запуталась, ела немецкую консерву и пыталась собрать мысли в кучу.       Закат догорал. Совсем скоро всё снова погрузится во тьму. Вся природа застынет в ожидании следующего дня. Где-то уже ухала проснувшаяся сова. Скоро она вылетит на охоту и будет охотиться всю ночь. Уэбер смотрел на эту божественную горную природу. Он любовался ею, вспоминая своё детство.       — На утро двинемся в путь, — наконец сказал он. — К вечеру будем уже у наших.       — А что со мной ваши сделают после допроса? — робко спросила Саша. — Расстреляют?       — Вряд ли. Но это возможно, если будешь оказывать сопротивление. Скорее всего сделают хиви. У нас в части они есть. Но командир всё жалуется, что их мало.       — А кто такие хиви? — спросила она.       За это время Саша много думала о том, что её ждёт в плену у нацистов. Пыталась как-то к этому морально подготовиться, но возможно ли это?       — Хиви — это пленные, занятые на хозяйственных работах в частях. Строят что-то, моют, дрова рубят. Если назначат им, считай, повезло.       — А если не назначат?       — В концлагерь отправят, а там выжить очень сложно.       «Она точно не выживет», — подумал Уэбер. Он посмотрел на неё. Она вызывала у него какую-то жалость. Как представит, что с ней будут делать в концлагере, голова идёт кругом.       — Но тебя туда не отправят, зачислят в хиви. Будешь у меня в части служить.       — Почему ты так уверен?       Он промолчал и продолжил смотреть на природу. Там было очень темно и практически ничего не было видно. Однако Уэбер смотрел, смотрел как будто бы в пустоту.