Не один

Зои просыпалась одновременно с солнцем, первее всех своих кучерявых овечек и пухлых кур на ферме, чтобы успеть сделать все важные дела до полудня, а потом купить необходимые семена у старого доброго Пьера, потому что осень совсем близко, а её детишки просто обожают тыквенные пироги. На днях Марни продала двух крошечных кроликов, поэтому за ними нужен особый уход, ведь малыши всё ещё опасливо оглядываются по сторонам и отказываются выходить из своего загона, прижимаясь друг к дружке в самом тёмном углу. Но Зои не отчаивается — такое с ней не в первый раз; она умеет находить подход к любому живому существу. Животные сыты, довольны и любимы, а фрукты и овощи плодоносят с завидной регулярностью, ведь не даром её назвали главным фермером. Веснушчатыми мозолистыми пальцами она собирает крупную чернику в свою плетеную корзинку и вместе с этим отгоняет от себя старого, но всё ещё энергичного и весёлого пса, который преданно прыгает у её ног и звонко лает, затем бегает вокруг дома и роет ямы от безделья. Шейн просыпается от этого лая. Первое, что он чувствует — пульсирующую боль в висках, к которой спустя время прибавляется тошнота, обжигающая и мерзкая, но её вовремя успевают сглотнуть. На соседней подушке всё ещё чувствовался её запах — прелой соломы, шерсти и подсолнечных семечек. Зои, казалось, впитала в себя аромат всей своей фермы и деревенской жизни в целом, в то время, как сам Шейн навсегда пропах пивом, дешевыми сигаретами и затяжной депрессией. Он не спешит вставать хотя бы потому, что голова раскалывается; он вслушивается в звуки за окном. Зои косит пшеницу и собирает яйца в курятнике, а коровы капризно мычат, с неприятным звуком начиная точить рога о забор. Проклятые коровы, думает Шейн, чертыхаясь про себя, опять после них придется чинить забор. Не ему, конечно. Каким-то образом Зои успевает сделать это первой, лишая мужа единственной работы. Мужчина вздыхает и уныло проводит ладонью по усталому лицу. Он чувствует себя бесполезным на этой ферме. Чувствует себя ничтожным и бесполезным в её… жизни. По лестнице слышится топот крохотных ножек вперемежку со смехом, и Шейн тяжело вздыхает, борясь с желанием укутаться в одеяло и притвориться, что в комнате никого нет, но разве можно так поступать с наивными детьми? Не хватало ещё, чтобы к титулам «бесполезный человек» и «бесполезный муж» прибавился «бесполезный отец». Дженни и Джонатан громко барабанят в дверь своими кулачками, растягивая слово «папа» на манеру коровам, протяжно и звонко; головная боль только усилилась, а к горлу подступает новый приступ кратковременной тошноты. Шершавой ладонью он прикрывает рот и глотает, одновременно поднимаясь со смятой постели; голоса собственных детей кажутся землетрясением. Мелюзга с удовольствием уплетает кленовые пончики, которые заботливо приготовила мать, и покачивают ногами; стулья под ними противно скрипят. Пёс клянчит вкусности под столом, поскуливая, а Зои складывает продукты в холодильник, молчаливо улыбаясь. Шейн ковыряет вилкой свои перечные бомбочки, разогретые в микроволновке. У Дженни белесые волосы, веснушки по всему телу и беззубый рот. Она любит кормить уток, расчесывать кукол и когда папа катает её на спине. У Джонатана тёмные волосы, пластырь на переносице и наглые синие глаза. Он любит хулиганить, лазать по крышам и играть в папину приставку. Шейн любит их. Любит её. Но каждый раз, когда он смотрит на свою семью, ему хочется удавиться. Он не семейный человек — ни разу, потому что даже о себе не может позаботиться; Джонатан счастливо визжит и дёргает отца за волосы своими слюнявыми руками, клянчит что-то, пока Шейн смотрит на нож (которым Зои непринужденно намазывает масло на тост) и думает о том, как было бы здорово воткнуть остриё в собственную грудь по самое… Нет. Только не сейчас. Эти мысли никогда не покидают его в полной мере, даже с появлением Зои в его жизни, которая своей любовью и заботой ненадолго заглушала мерзкие голоса в голове, нашёптывающие ему соблазнительное «прыгни со скалы, и всё пройдёт», но с рождением детей всё только ухудшилось… Он не заслужил их. Он — психически неустойчивый депрессивный алкоголик, который даже не может помочь по дому; на его месте должен был быть Алекс. Или Харви… Эллиот? Да кто угодно. Зои улыбается ему одними глазами, гладит руку, щебечет что-то про пикник, но он не слышит, в голове пульсирует «воткни в себя нож», и он не может сосредоточиться; улыбается невпопад и соглашается, и, судя по счастливому возгласу Джонатана, соглашается на покупку очередной игрушки. Голова раскалывается, а тошнота накатывает очередной неприятной волной, которую уже нет сил сдерживать, из-за чего ему приходится отлучиться в туалет и очистить желудок от недавних перечных бомбочек. Шейн не знает, что с ним происходит и как долго это продлится. Дженни и Джонатан нетерпеливо барабанят в дверь. Он так устал. С крыльца их большого и уютного дома открывается чудесный вид на звёздное небо; Шейн смотрит на полумесяц, задумчиво перекатывая в ладонях баночку с антидепрессантами, которые прописал Харви, но едва ли они помогали, лишь оставляли после себя дерьмовое послевкусие и чёртову бессонницу, ах да, ещё и ослабляли либидо. Ему жаль, что он не способен даже принести удовольствие своей любимой женщине — но она не обижалась, лишь понимающе гладила его по плечу всякий раз и целовала в щёку. «Мы справимся. Вместе», так она говорила. Ему оставалось лишь молча уткнуться ей в шею, обхватив крепкое тело руками, и плакать без слёз. «Я тебя не заслуживаю, я тебя не заслуживаю, я тебя…» — Не заслуживаю, — Шейн тяжело вздыхает, смеряет таблетки отстранённым взглядом, пытаясь разозлиться, но антидепрессанты настолько заглушили его эмоции, что его хватило только на слабый рык, больше похожий на кашель; он выкидывает эти бесполезные цветастые пилюли, и баночка покорно закатывается в пышные кусты смородины. Сегодня он впервые починил забор без помощи Зои. На утро она осыпала его лицо поцелуями, назвав это их маленькой победой, несмотря на то, что плотник из него довольно паршивый. Как же он её любит. Зои весёлая девушка, которая не может усидеть на месте, ей бы отплясывать всякие безумные танцы в салуне, или сражаться бок о бок с кем-нибудь наподобие Эбигейл, или устроить состязание с Алексом, но вместо этого свой воскресный вечер она тратит на скучный просмотр телевизора со скучным мужем, уютно устроившись на его груди. Шейн гладит её по волосам, пропуская пшеничные пряди сквозь пальцы, и думает о том, как это несправедливо — чувствовать себя таким спокойным и счастливым рядом с ней, но терзать себя мыслями о том, что сама она, наверное, глубоко несчастна и вообще жалеет о том, что завела с ним семью. Тупая боль за грудиной нарастает, а дыхание сбивается, и Зои замечает это. Смотрит в лицо, хватает его за руки и крепко прижимает к своей груди, шепчет что-то успокаивающее, будто у него приступ или паническая атака, но Шейн, на самом деле, спокоен, просто не может отвлечься от мерзких, навязчивых, липких мыслей в своей голове, которые оставляют отпечатки щупалец на стенках его разума. Их не стереть, как не пытайся — не помогает ни семья, ни работа на ферме. Они ведь не виноваты. Никто не виноват, что он такой родился. — Прости, — невпопад шепчет Шейн, не зная кому, то ли Зои, то ли самому себе, и судорожно выдыхает. — Хочешь в салун? — совершенно спонтанно и безосновательно предлагает он, энергично хватая жену за запястья и стаскивая с дивана. — Мы давно там не веселились, давай развеемся, пока дети ночуют у Марни? Что скажешь? Зои хмурится, сомневаясь, хочет ли он этого на самом деле, Но Шейн хочет — хотя бы сделать вид перед ней, — и улыбается, расцеловывая каждую костяшку её пальцев. Фермерша удовлетворённо хмыкает и смеётся, уходя в спальню, чтобы переодеться в вечернее платье, пока Шейна трясёт от переизбытка энергии. Или побочного эффекта от того, что он перестал принимать антидепрессанты. Его мысли хаотичны, переплетаются друг с другом, выдавая случайные желания, наподобие внезапного визита в салун. Мысль «зачем я это сделал?» заслоняет собой «Зои будет счастлива». В салуне шумно и очень душно, зато Зои смотрится отлично в своём старомодном, но милом платье с ромашками; она смеётся, выглядит счастливой и жизнерадостной, утягивает его в пляс, и он пытается подыгрывать ей. Кружит в своих руках, наклоняет назад, смазано целует в уголок губ, вдыхая аромат яблочного сидра, и даже какое-то время ему действительно… Весело. Может, всё это пройдёт, и они снова станут обычной счастливой семьёй? Зои хохочет, закатывает глаза от удовольствия, пока Шейна продолжает трясти. Он выходит на улицу под предлогом пойти проветриться, пока Зои заболталась с Робин. Его тошнит в кусты, а голова кружится. Внезапное желание заплакать смешивается с желанием бросить всё и уехать куда-нибудь подальше, жить в полном одиночестве, чтобы никому не портить жизнь. Боже. Боже. Боже. Боже. Успокойся. Успокойся. Успокойся. Успокойся. Успоко… — Шейн? — Харви проходил мимо салуна, видимо, прогуливаясь после того, как засиделся на работе даже в выходной день; первое, о чем думает Шейн, так это не одиноко ли ему совсем одному в этой больнице, и смогли бы они с Зои сделать друг друга счастливее? — Ты в порядке? — Нет, — Шейн говорит правду, да и не смог бы соврать, потому что Харви видит, как его трясёт, и он точно видел, как его стошнило, а то не подошёл бы. — То есть, да. То есть… Я слез с антидепрессантов. — Боже, Шейн, — взгляд у Харви нервный, но строгий. — Зачем? Ты понимаешь, что с них нельзя слезать так резко? Почему ты не проконсультировался со мной? — Да потому что всё это бессмысленно! — он кричит, потом так же резко затыкается, не понимая, что на него нашло, но он не может больше держать это в себе. — Я так не могу, Харви! Я не знаю, что со мной происходит, а эти твои сраные таблетки вообще не помогают, они делают только хуже. Я не знаю, что мне делать. Я просто… Я просто хочу вернуться в прошлое, чтобы не жениться на Зои, и уж тем более не заводить с ней семью. У нас появились дети! У такого мудака, как я, появились замечательные дети, а я этого даже не ценю. Всё стало только хуже, — он выговорился, но легче не стало, даже паршивее; Харви выглядит испуганным, но пытается сохранить остатки серьёзности во взгляде. Как же стыдно. Зачем он вообще это сказал тому, кто не понимает и никогда не поймёт? — Всё будет хоро… — Заткнись, — махнул рукой Шейн, в раздражении щурясь, а может, на секунду у него и правда ухудшилось зрение. — Сколько бы ты не сказал: «всё будет хорошо», хорошо на самом деле не станет. И ты это знаешь. Все это знают, но почему-то продолжают мне талдычить одно и то же. — Это просто такое выражение, — спокойно произнёс Харви, пытаясь не повышать голос; он осторожно обхватил Шейна за плечи и повёл в сторону больницы. — У меня еще остались антидепрессанты. Я дам тебе немного. Ты успокоишься, быстро заснёшь. Когда придёшь домой, завари зелёный чай. — Харви, — страдающе протянул Шейн, позволяя вести себя куда вздумается, потому что он просто устал. — Почему жизнь так несправедлива? Я никогда не хотел семью, и я её получил. А ты ведь семейный, трудолюбивый и такой хороший человек… Но всё ещё один. Мне так жаль, — Харви удивлённо уставился на Шейна; он, конечно, знал, что после отмены антидепрессантов могут быть перепады настроения, но чтобы такие? — Не волнуйся за меня, — произнёс врач. — У тебя замечательная жена и двое детей. Всё наладится, просто нужно время. — Я оставил Зои в салуне. Сбежал от неё, — продолжает бормотать Шейн, и галстук старого вечернего костюма жмёт только сильнее, напоминая удавку. — Я отвратительный муж и отец. Мне всегда говорили, что семья может тебя спасти. Ведь ты вложишь в них смысл своего существования, но я не могу. Просто не могу. — Почему? — Харви действительно не понимает, в чём проблема; он знал, что в случае с Шейном лучше соглашаться, пытаться понять его точку зрения, но здесь он не смог не задать этот вопрос. — У тебя есть всё, но ты всё ещё недоволен? Шейн молчит, понурив голову, пока Харви удерживает его, обхватив за плечи. Вопрошающе заглядывает в лицо, нахмурив брови: Харви бы всё отдал, чтобы жить жизнью Шейна, а он… — Это не моя жизнь, — впервые Шейн так откровенен с кем-то, но он должен хоть кому-то это сказать. — Чужая. Я люблю Зои, люблю детей, но… Всё такое неправильное. Она полюбила не того человека. На моем месте должен быть кто-то другой. Не ублюдок, который этого даже не ценит. Не в состоянии дать, чего она хочет. Харви тяжело вздыхает, ободряюще хлопает Шейна по плечу. Он всё ещё ничего не понял, но… Шейну просто нужна помощь, более основательная, чем просто приём антидепрессантов. Возможно, во всём виновата вечная погоня за прошлым, ошибки, которые он допустил за всю свою жизнь не дают жить спокойно. Самоненависть, депрессия на почве этого. Так больше продолжаться не может — с этим он согласен. — Но полюбила-то она тебя, со всеми твоими тараканами, — вторит Харви. — Шейн, я обещаю, что помогу тебе, на этот раз точно. Если антидепрессанты больше не справляются, тебе нужно уехать отсюда в хороший реабилитационный центр. Подальше от нашего города. Я знаю один такой. Переосмыслишь свою жизнь, тебе там помогут. Я скажу Зои об этом решении, думаю, она не будет против, тем более, если речь идёт о твоём здоровье, — Шейн всё ещё молчал, и Харви продолжил. — Я скажу Зои, что у тебя прихватило живот, побудешь в больнице, если тебе нужно личное пространство. Но помни, ты не один. Пожалуйста, не отказывайся от помощи, когда тебе её предлагают. Шейн шмыгает носом то ли от холода, то ли от переизбытка чувств. Он благодарно кивает. Нет сил больше говорить или хоть что-то делать, бунтовать, отрицать, доказывать, что всё это бессмысленно — проблема в голове, проблема в том, что он «дефектный человек», с этим ничего не сделаешь и люди не меняются, особенно такие, как он. Он примет помощь. Если это поможет ему избавиться от ужасных мыслей, преследующих его каждый день… Он не против. Ему нечего терять в любом случае. — Ты уже поборол свою зависимость от алкоголя, осталось избавиться от депрессии. Ты справишься, — голос у Харви вновь стал мягким и успокаивающим, отчего Шейн невнятно хмыкнул; успел забыть о том, что действительно долгое время не пьет ничего спиртного. — Да, — отчуждённо произносит Шейн; даже если это ложь, ему хочется быть обманутым. — Справлюсь. Спасибо, док. Харви поможет. Зои, дети. Тётя Марни, Джас. Люди, которые никогда не посчитают его ментальные проблемы чем-то несерьёзным, пустым, глупым. Не скажут, что они от безделья, от скуки, для привлечения внимания, как его родители когда-то, позволив Шейну только больше погрузиться в депрессию, алкоголь и саморазрушение. Он не один. Теперь ему есть, ради чего меняться.