Стоило ли это все того?
Он скользит тенью по коридору. Сильных усилий у него это не вызывает, ибо с опытом в четыреста лет, если округлять, ты уже прекрасно оттачиваешь любой имеющийся у тебя из жизни навык. На третьем этаже не было никакой стражи и тот прекрасно понимал, что Ворон просто не видит в этом необходимости, потому что знал, что главарь ему ничего не сделает. — Здравствуй, старый друг, — говорит почтительно он. — Мы давно не друзья, если ты забыл, Гии Су. — Как недружелюбно. Прошло всего-то 76 лет с того момента, не думал, что ты настолько злопамятный, — тот пожал плечами. — Слово «злопамятность» придумали виновники, которые в защите себя хотят пристыдить людей, учитывающих некорректное поведение других людей к ним, так как осознают свою вину, ну, или считают её мелочной, или стыдятся своей ошибки, или не хотят признавать ошибку из прошлого, — мужчина повторил прошлое движение Ворона, без агрессии передразнивая. — Ты перекручиваешь истинный смысл некоторых слов в свою пользу. — Истина в том, что пользы нет ни в одном из вариантов. — Верно, друг. Но ты перекручиваешь смысл. — Я говорю так, как понимаю частое поведение при использовании этого слова, я не говорю, что так всегда. В любом случае я не намерен спорить, тебя не переспоришь, я понял это ещё 145 лет назад, когда только познакомился с тобой, так что перейдем непосредственно к сути.Порой прошлое преследует нас всю жизнь.
Образы текут перед его глазами, прошлое с настоящим мешается как сладостный мед, ползущий по опоре вниз, сам того не зная — в руки к кувшину с дёгтем. Неизменное лицо мелькает перед ним, а такая же застывшая улыбка контрастирует с меняющимся в дикой скачке танца окружением. Цвета пестрят сзади образа, они вспыхивают то ярким и насыщенным фейерверком, то неумолимо гаснут в спокойном потоке хладных вод и течений под толщей воды. Отвратительно холодные оттенки и острые углы зданий, построенных человеком, то врезаются ему в сердце, то оглаживает его и искусственность сменяется мягкой рябью на воде, в отражении которой старая ива, спускающая свои старые ветви к вечно молодой растекающейся по всей планете молодице-воде. Она смотрит из своего жидкого укрытия на старушечьи испещренные руки, укрывающее это место тенью, чтобы солнце не прикоснулось к её девственному телу и не оставило ожогов, последствия которым будет дождь. Сама мать природа укрывает её и улыбается, да только нежно, в отличие от острой ухмылки неизменного образа части человеческой сути. Нежность, сменяющаяся жестокостью вызывают в глубине души тревогу и легкую интуитивную тошноту. Улыбка нежности совсем скрывается за человеческим оскалом.Жестокое и холодное, оно испытывает нас, поддерживаемое самой жизнью.
— Да, ты прав, Босс! — Что именно заставило тебя попытаться взять вверх над способностью Жако? — Как ты проницателен, — он оперся об стол и обхватил рукой свой подбородок, потирая его. — Думаю, мы оба знаем, что способность работает в две очень выгодные стороны? С помощью проникания в сознание человека мы можем узнать подсказку к его способности, но вместе с тем и сам её источник — а, то есть, главную слабость, ибо отбери источник силы и призрак не сможет защищаться, если и вовсе не погибнет, будь это связано напрямую с его жизнью. А второй — перенаправлять луч для собственных целей. Будь то нахождение носителя, — да, я знаю об этой вашей проделке, тогда Жако находился в комнате с окнами и луч, озаривший комнату, было бы трудно не заметить. Интересно, многое ты увидел, когда луч отскочил от стекла или видеть что-то предстояло дорогуше Эм? — он хитро улыбнулся. — Как бы то ни было, мы также благодаря этому можем делать что-либо. Сам понимаешь, заставлять что-то выполнять, заставить ощутить какую-то эмоцию, приобрести или потерять привязанность, да даже можем просто убить. Это выгодно, как ни посмотри. Жаль только, что без Жако способность исчезнет, он так бесполезен. Мужчина поморщился от такого заявления. Он знал, Жако не бесполезен. — Но в то же время, буквально недавно у меня появился ещё один кандидат на роль удивительно полезного пленника, — его привычная улыбка странно исказилась и наполнилась каким-то другим смыслом, только ставшим более четким от искр, блеснувших на мгновение в глазах. — Ох, Эмбер, Эмбер, Эмбер… Тот покачал головой и глаза его, до этого находившиеся в активном состоянии, полностью расслабились, от чего на секунду могло сложиться ощущение, что он практически полностью их закрыл, хотя тонкие белые ресницы из-под которых выглядывали глаза, говорили об обратном. Интересно, были ли у него красные глаза при жизни, как у большинства альбиносов? Однако жест этот был странным. Босс не мог вспомнить, когда он так делал в последний раз, когда голос его наполнялся такими спокойно взволнованными нотками. Что-то в этом обращении насторожило его, от чего внимание сильно обострилось. — Красива девица, в каком-то искаженном смысле, не так ли? Сколько тебя? 179? Её где-то 174-176, я уверен. Миленькое молоко с кровью… Ты видел её при жизни? Не на фотографиях, при жизни? Она однажды так близко бродила около вашего офиса, я думал, кто-то её точно видел из ваших. Целый вампир она, честное слово! Действительно молоко с кровью. Бледнее луны, а щеки румяные, видно, что просто не бывает на солнце, а не больна. Скрытная тень, контролирующая саму тьму. Темнота будто тянулась за ней, а не она за темнотой. Со спины, в одежде, как парень, если не знать, а без — крепкая девчуля. А волосы? Волосы то! Короткие, а загривок, как хохолок у спокойной кореллы. Когда нужно — легче и ловче пустоты, а потом — сильнее и стремительней ветра. Да только шрамов много, совсем нагой если увидишь — поймешь, если они в призрачной форме сохранились. Вся в шрамах, самых разных, я даже иногда и представить не могу, как она их получила и от чего. Шрам на шраме. Рубец на рубце. Спина хуже всего разукрашена ими. Целые картинки можно увидеть в этих образах. — К чему это все? Я же знаю, что не просто так ты это все болтаешь. Злоба с раздражением резко врезались в него. Он понимал, что не имеет права проявлять такие эмоции, тем не менее странно разлившееся по телу ощущение угрозы подначивало его. Он не сказал бы, что это был страх, но напряжение — точно. Он не мог потерять сразу двоих. Жако был ему дорогим знакомым, да что там, другом. Эмбер могла бы стать ценным сотрудником. Что уж скрывать, Сорано просто была интересной. Вся её история — тайна, её поведение — механизм, характер — туман, а её чистота — целое сборище загадок в одном звене. Очень сильное это чувство, любопытство, оно преследует человека всю его жизнь и не отпускает даже после первой смерти, тем более — возрастает. У него было немного времени узнавать все об этом мире, было много забот. А после смерти ты начинаешь думать немного по другому. Все, что получило трещину после смерти, если не рушиться — искажается в совершенно другое состояние. Ранее не первостепенные знания пробираются на первый план. И теперь в его руки попался целый сборник тайн, который подбросил ему этот мир. Он уже знал достаточно, но этого было мало, тем более, что многая информация со смертью Эмбер или отпала, или исказилась, или была поглощена тайной. — Понимаешь ли, друг мой, 155 убийств исключительно по ТВ. Сколько неподтвержденных? Сколько не найденных? Сколько глухарей, которые даже не попытались связать? У меня как минимум 155 человек, которые желают увидеть страдания своего убийцы. Как минимум 155 человек, которые готовы отдать столько и такой валюты, сколько и какой я попрошу. Я могу закрыть её в подвале и доводить до почти предсмертного состояния для желающих, беря за это огромную плату, а потом дать ей восстановиться, чтобы это можно было проводить снова и снова. А сколько, извини за выражение, долбоебов захотят надругаться над серийной убийцей, почувствовать себя в доминантном положении над самым нашумевшем и страшном человеком городов? Ты только представляешь чем, кем я могу стать, сколько людей себе ещё взять, какую власть приобрести? Только за счет одной души! А тебе… Ну, зачем тебе эти двое? Хотя, скорее один, я все-таки не настолько изверг пока. Ты и так прекрасно держался на плаву все эти 145 лет нашего знакомства, и продержишься столько же в таком же заморожено хорошем состоянии. Тем более, с новым сотрудником так много головной боли, впрочем, как и с беззащитным другом, которого постоянно надо защищать. Они оба тебе ни к чему. Обе обузы. Босс сжал зубы, услышав это описание. Совершенно не странное желание разбить ему лицо и растереть в порошок зародилось где-то глубоко в душе, но он хорошо сдерживал этот ком. Жако никогда не был ему обузой. А Эмбер и не станет. Он сам заинтересовался Сорано. Да даже стань она ему в какой-то момент в тягость, что было бы странно, тот просто отправил её на какое-то долгосрочное задание, чтобы слегка проветриться от её душонки. Но его раздумье прервали.И в один миг они могут поставить перед каждым отвратительную загадку.
— По этому, дорогой мой, у меня к тебе предложение! Молоко с кровью Эмбер или девственно наивный цветок, ведомый наукой, Жако?Каждое решение которой не будет правильным.
Капли крови слетают с губ, темно-бордовый растекается по черному чогори. Черный цвет пропитывает его ханбок, от зияющей раны в черном теле. Белые капли срываются на лицо и текут по коже, белое тельце без единого пятнышка потихоньку превращается в дымку, подхваченной ветром. Черно-белые струи текут по полу, а его взгляд неясно стремиться за этими расползающимися корнями человеческой жизни, которые, разрастаясь, впитаются в землю, помогая ей перерабатывать энергию смерти в жизнь, за счет другой покинувшей этот мир жизни. Белый обвал, черный блеск, бордовое море, алые хлопья снега, белый порыв, белый свет, черный, бордовый, черно-белый, черный, черный, бордовый. Пестрит отдельная комнатка в его воспоминаниях манящими цветами, они разрастаются по стенам, полу и потолке. Они заползают в щели, чтобы выбраться из этой душистой тесноты. Им нужен воздух. Но встреть они кого-то — тут же исчезнут, поплывут в своем существе и растекутся ручьями эмоций. Зайди в комнату и ударит тебе в обоняние запах метала, ты сможешь только по запаху услышать лязг металлических балок, в полной тьме ты будешь пытаться их найти, не замечая хлюпанья под ногами. Не найдется в этой комнате металла, найдешь ты лишь необычную воду на полу. Не будет она казаться обычной водой, что-то улавливается в этой жидкости. Будто есть ощущение твердой пленки от неё, когда сжимаешь пальцы, будто она тверже обычной воды. Слишком темно, чтобы осязать, ум слишком чист, чтобы понять. Цветы, узнав чистоту ума, могут вновь собраться в свои тела, но лишь спугнет их шум — накроет человека жидкости волна. Заполнит комнату, не вздохнуть, а двери — лишь груз человеческих привязанностей и пут. Спугнешь трепетные цветы — и выход в горячи утраченной жизни растает.Жизнь — удивительная карусель повторов.
Странное дрожание мира проникает в его сознание, но полного покоя он не может постичь, настигает само его существо звук трескающий и хрипящий, будто белый шум, прерываемый другими шумами разных станций от динамика радио. Его прерывают лишь смешение разных голосов. — Хей! — Ты. — Должен. — Выбрать! — Интересно. — Кого. — Выберет. — Наш. — Любимый. Гул людских обращений, слов, крика и трепещущего шепота режет уши. Их голоса — сломанный, искаженный динамик радио, чье мистическое влияние обращено с вопящим, кричащим, шипящим, хриплым и сиплым обращением к твоему сознанию. Все частоты собрались в одну и сливают свои искаженные версии людских сознаний и душ в одну сумасшедшую и ухмыляющуюся какофонию, произносящую имя, закрываемое этим зыбким, белым и неправильным шумом. Это имя стирается за тысячами слоев чужого и чуждого, за воспоминаниями, за самой жизнью. Все, что могут они вскричать, это совершенно другое, уже привычное, уже ставшее частью, целой защитой от ошибок. — Босс?События в ней крутятся по кругу. С каждым «правильным» решением выдавая все те же задачи — но с другим «дано», с другой сложностью и моральной оценкой.
— Выбери обман. — Выбери любовь. — Выбери предательство. — Выбери жизнь. — Выбери смерть. — Выбери. — Что? Что именно? Смерть? Жизнь? — В этом и прекрасное! Мы с тобой, как целые братья, не будем знать! Никто не будет знать! Все решит удача судьбы! Мы переместимся в место, где способности не работают и там подбросим, предварительно украденную у человека, обычную монету! Достанешь ты её сам у любого человека, чтобы не говорил, что я все подстроил! Но до этого ты сначала выберешь, кого поставишь на грань этой неизвестности. Выпадет выбранному жизнь — умрет другой. Чужая голова наклоняется в бок с обычной ухмылкой. Тонкая рука вытягивается вперед, как ядовитая змея, направляющаяся ближе к жертве, чтобы совершить прыжок.Ты падаешь, пока не находишь самый «правильный» из возможных, выбор. Поднимаешься, решая новые задачи, пытаясь постичь точную правильность действий. Чтобы больше не совершить ошибку. Осечка после победы не должна казаться чем-то незначительным. Мелочи всегда важны. Слабая точка, отсутствие хотя бы одной несущей стены, плохая проверка твердости земли под будущим проектом может уничтожить все усилия. Люди часто ошибочно думают, что все будет не так плохо, как кажется. Но всегда есть процент того, что самое худшее случится. Ты падаешь, возможно, падаешь от сложности и провала цели у самого иллюзорного выхода, которого нет.
— Жако.И все равно, в конце, ты, не имея выбора.
— Босс! Босс! — малыш дергает за ханбок у колена и жалобно оглядывается, тыкая куда-то пальцем. — А Джоан опять обижает Эмбер! Он выдыхает. В его руке застыла холодная человеческая монетка, которую он взял уже потом. Был ли это какой-то знак отчаяния, который проявился в свете того, что Босс хотел чувствовать утраченную власть? Будто он ещё мог контролировать ситуацию? Будто мог на что-то повлиять и монета ещё не выпала решающим ребром…? Монетка… Предмет, который слишком часто решал человеческие судьбы, несмотря на свою мелочность. — Джоан… Наконец отогнав от себя воспоминания о встрече, тот ясно поднимает глаза, наблюдая целую сцену. С совершенно спокойным видом стоит Эмбер, разглядывая узоры на своих руках, пока старческие руки то и дело тыкают в её висок дуло дробовика, с каким-то ворчанием и требованием, чтобы она все признала, — что признала, наверное, не знала даже сама женщина, но это её не волновало, — пока Жако что-то быстро лепечет, боясь слишком близко подходить к взбешенной старухе, быстро, как пташка, махая своими ручками и перешагивая с места на место. Недалеко от этого места смеется Ривер со всей этой ситуации, пока Юджин с легкой играющей улыбкой нежности глядит на неё. Это был его офис. Это был его офис? Боже, это его офис… Какой ужас… Казалось, ему нечего было удивляться, но все же жизнь этого здания резко вскочила на новую дорогу, взбудоражившись от новых участников, — хоть один из них мог бы быть и временным, Жако не отошел бы далеко от Герды, — которые вдохнули в некогда привычные ямы и возвышения этой дороги новые ответвления, куда жизнь с новым ритмом сердца стремилась быстро увлечься и исследовать от миллиметра к миллиметру. Но сможет ли? Сегодня, около пяти часов вечера они с Вороном узнают ответ. Благодаря объединению энергий в один единственный барьер, они запечатали брошенную монету в него до того, как увидели ответ. Попробуй сделать что-то с ней Ворон — Босс сразу же почувствует, и наоборот. Это было новой идеей Гии су, в самом конце, чтобы дольше потомить интригу и «насладиться сладким нетерпеливым ожиданием или счастья, или злого рока!». Нет. Никакого сладкого ожидания. Они не должны были готовиться к нападению и даже не имели права рассказывать о сделке. И все равно он не хотел отпускать Жако далеко от себя. Дома они его легко настигнут, несмотря на способность, ведь тот точно не будет её применять в злых целях. Да и сам младший плохо ориентировался на чужой местности, а за пару часов весь дом не обследуешь. В офисе он знал каждый угол. Невыносимое ожидание смерти одного из твоих подопечных были просто нестерпимыми. Да, у него не умрут сотрудники, потому это услада, да даже если бы и умерли, его это не особенно бы беспокоило. — Босс, да сделайте же что-нибудь, пожалуйста! — новая волна дерганья его ханбока вновь привели его в чувство. Наконец, тот собрался, прокашлявшись и направился ко всему этому действу. — Джоан, прекратите докучать Эмбер, она ничего вам не сделала, а в защите никто из нас не нуждается, ибо данная особа не проявляла ни единого процента агрессии в нашу сторону, — старушка открыла рот с целью что-то произнести, но строгий взгляд главаря заставил её умолкнуть и, громко демонстративно фыркнув, вновь удалиться восвояси. — Жако, если не можете ничего сделать, то не разводите суеты, в ином случае суету направляйте в то направление, при котором вы дойдете до меня и укажите на ситуацию. Ривер, Юджин, вы могли бы что-нибудь и сделать, а не смеяться и не смотреть на смеющегося, вы бы не потеряли от этого уважаемый статус, он тает как раз таки от такого бездействия. Хейден, ты молодец, спасибо за указание на ситуацию. Эмбер… — он глянул на девушку и немного растерялся. А ей то что говорить? С одной стороны, могла бы и отогнать от себя Джоан, с другой, этим только раззадорила бы её, с третьей, могла бы обратиться к нему, с четвертой, старушка опять же только сказала бы, что та пытается закрыться за ним. — А, впрочем, тоже достойно, в какую бы сторону ты не поддалась в этой ситуации, разгорелся бы конфликт, так что бездействие было хорошим выходом. — То есть меня за бездействие ругаем, а её хвалим? Максимально нечестно, Босс! — возмутилась старшая. Мужчина лишь бросил на неё короткий взгляд, после чего развернулся, чтобы вернуться на свою изначальную точку нахождения. За спинами у других возмущенная особа нагнулась к парню и тихо шепнула: — Ну точно понравилась ему, ох, какой добренький…! Юджин легонько прыснул и изогнув одну бровь в улыбке глянул на неё. — Да я тебе точно говорю! — уверяя встрепенулась та. — Сведё-о-о-ом? — тихонько протянул парень, прищурив по лисьи, — как старшая научила, — глаза и подливая к своей нежной улыбке щепотку коварства. — Вы ведь в курсе, что у нас у обоих отличный слух, да? — с деланным удивлением подняла бровки с глазами Эм, сделав этими своими черно-белыми бусинками зрачками две дырочки в обоих по очереди. — Да ладно тебе, мы же шутим! — подмигнув своему напарничку по профессии отозвалась старшая. Легкое шебуршание и постукивание древесины прорезали тишину комнаты лишь на секунду, после чего послышалось краткое: «Ай!». Ривер обиженно что-то буркнула, но на большее не решилась, отойдя на шаг назад, поближе к парню и подальше от вооруженного мужчины. Тот быстро обернулся, лишь на секунду будто отдав Эм свой взгляд, чтобы та на мгновение ухватила его, попыталась запомнить, прежде, чем он полностью выскользнет и потеряется где-то в этом здании или мирах и мыслях, которые заполнят его сознание в будущие мгновения. Так ей лишь показалось. На излишне краткую секунду. Но ей хватило. А ещё, ей стало интересно, есть ли у него зрачки? Но девушка лишь запоздало благодарно и растерянно кивнула. В следующий миг та аж дернувшись от резкого кашля парня. Босс с Ривер одновременно напряженно обернулись. Юджин забился в приступе сильного кашля, согнувшись пополам и отчаянно хватая себя одной рукой за рубашку, а другой прикрывая рот. Тот ступает пару потерянных шагов назад, от чего сидение стульчика врезается во внутреннюю часть колена. От неожиданности инстинктивно сгибаются ноги и лишь на миг мелькает искаженное в боли и страданиях лицо прежде, чем снова скрылось за волосами при падении на стул. На секунду этот шквал прерывается и он успевает с хриплым рычанием подышать, после чего сам откашливается. Наконец, его отпускает. Он так и сидел, согнувшись, пытаясь отойти от этого быстро происшествия, упираясь локтями о колени. Его правая рука, до этого находящаяся на губах, опустилась вниз, закрытые глаза не позволили ему увидеть, как с белых пальцем точно такая же белая жидкость собралась на кончике, а потом слетела на пол. Ривер пробило моральным электрическим разрядом. «О нет, нет, нет, нет, нет, нет!» лишь было слышно от неё, когда она невероятно быстро подлетела к нему, присела на одно колено и обхватила его лицо руками. — Глянь на меня, Юдж, глянь, пожалуйста, Юджи, Юдж, посмотри на меня, посмотри, прошу, только подними лицо, взгляни, — тихо проговаривает мантрой девушка и поднимает его лицо сама, не получив никакой реакции до этого от него. По губам легкой струйкой течет капелька крови, пока небольшие вкрапления видны около рта, что смазанные, что четкие. Он все ещё тяжело дышит и лишь немного приоткрывает глаза на неё, слабая улыбка пытается растянуться на лице, но не совсем получается. Она с явным отчаянием, страхом и болью в мимике оглядывается на Босса. Рот её приоткрыт и по нижней губе, если приглядеться, отчетливо видно, как та подрагивает. Даже у Эмбер в груди от этого жеста что-то сжимается. Босс застывает лишь на секунду. Один Юджин спокоен, он просто выдыхает и кладет свой лоб на плечо девушки, переместив руку на её шею. Но она не позволят эту ему долго. Её тельце выскальзывает из-под руки и лба, немного возвращая парня в то же положение, что и раньше. Пару шагов назад, — взгляд устремляется на сидящего, — да, ей невероятно хочется вернуться. Прижать как можно ближе к себе и не отпускать до самого момента, когда его перенесут в мир живых. У неё возникает желание защитить, быть ближе, быть опорой. Оно преследует её с самого начала, но тогда это было простой потребностью защитить незрелого ребенка. Ровно год назад она узнала, что есть человек, видящий её взгляд. Ранее странности, когда она недоумевала, как он догадывался об объекте её рассмотрения, наконец были ясны. Ещё более ранние странные волны тепла, которые накатывали на неё, когда тот смотрел четко ей в глаза, так же были понятны. — Тебе надо домой, Юджи! Переместите его домой, Босс! Сейчас! Тебе нужно поспать. И отдохнуть, обязательно отдохнуть. Спи и отдыхай, набирайся сил, все будет хорошо. Отдохнешь — и все будет в порядке. А ещё — сходи в больницу. Обязательно сходи, проверься в больницу, конечно, в больницу! — она гладит рукой его волосы и ждет, когда Босс отправит его домой. Продолжает ему что-то говорить, но уже так тихо и быстро, что с расстояния ничего и непонятно. — Ривер… — намекает мужчина. — Просто переносите его, ничего со мной не случится… Щелчок пальцев проносится по комнате с каким-то гулким, почти что материальным звуком, сравнимо с тем, как бьют в гонг, от чего можно практически прочувствовать волны звука, ударяющиеся об тело. Парень вмиг исчез из комнаты, будто его здесь никогда и не было, без следа. Лишь только вид Рив намекал на присутствие другого буквально мгновение тому назад. Она все также сидела на месте, и руки её, колыхнувшиеся от потери опоры, лишь мгновение задержались в той же позе, после чего безжизненно опустились на стул, а скрытые тьмой грехов глаза, можно было поспорить, все также глядели туда, где мгновение назад была душа человека. Ещё с пол минуты она провела так, совершенно не шевелясь, ни издавая и звуку. Весь мир замкнулся на этом, так казалось. Никто не решался пошевельнуться, сказать слово, ничего. Лишь потом, как-то роботизировано встала она на ноги, будто детали её на мгновение заели и лишь усилием они резко крутанулись и заработали правильно. Привычная улыбка вновь образовалась на её лице практически магическим способом. — Девять лет с нами, а никак не может запомнить, что он в двух мирах и ему нужно спать по ночам! — пожаловалась та убедительно задорным голосом. Эмбер в очередной раз убедилась, что это её защитная реакция. За улыбкой, глупым поведением, безответственностью, хулиганством, за смехом, особенно за ним — легко скрываться. Сейчас её лучше не трогать, сейчас — худший момент. Даже если она захочет открыться и наконец кому-то высказаться, то здесь она точно этого не сделает, ибо слишком много других глаз. Глаз, которые увидят главный страх многих людей — слабость. Её слабость. Её привязанность. Ниточку, за которую многие с удовольствием потянут в своих выгодных целях. Она смеется и улыбается, пытаясь убедить саму себя, что ничего страшного, что все пройдет, все в порядке. Более того, он просто глупыш, подумаешь?.. Все, что оставалось Эмбер, это лишь попытаться её сейчас отвлечь. Но на что? Да и захочет ли она разговаривать вообще сейчас? — Во-от! Во-о-о-от! Видите! Это все влияние Сорано! — вдруг в комнату ворвалась новая волна старушечьего безумия. — До этого с ним все было в полном порядке! Босс, мы просто обязаны выгнать её! — Да что ж вы её так на клык свой насадили! — сказал малыш, но его фраза утонула в возмущении удивительном, от более неожиданного человека. — Да чем вам не угодило это дитя?! — наконец возмутился Жако. — Она ни разу не проявила к вам агрессии, да к кому-либо из этой комнаты! Более того, она спасает жизни! Мою, например! Так что вам нет оправдания в ваших невероятно агрессивных домыслах! Кем она приходится по профессии? Скажите же мне! Мне делается дурно, только лишь единожды услыхав об этом дитя такую низкую оценку, тем более не её поступков, а просто существования! Она вам ничего не сделала, мадемуазель! — Вы не знаете меня? — Эмбер шагнула в сторону мужчины. — Отнюдь, мисс. Прошу меня извинить, но я не слыхал о вашей особе, как мне подумалось, ни в лунную ночь, ни в ясный день. Ваше имя, Эмбер Сорано, ничего мне не говорит, и не вызывает дрожания ни единой струнки моей души, я говорю вам, в надежде, что вы ни коим образом не дойдете до того умысла, в концепции которого мои слова будут непростительно грубы. О, это было бы очень горько… Надеюсь, мне действительно удалось избежать даже намека на такую непостижимую грубость! Право же, для меня считается целым преступлением, о, миледи, как-то осудить, пристыдить или ещё что в таком отвратительно негативном смысле, лишь за ваше имя. Это было бы гадко, я бы себе такого никогда не простил бы. Мне делается плохо только при думах о таком! И коль я вас этим обидел, приношу свои глубочайшие извинения! С пол минуты три шрама в удивлении смотрела на мужчину, после чего грудная клетка её задрожала, затем плечи, а после и комната залилась небольшим смехом. Ранее говоривший смутился от такой реакции, не поняв её причину и весь как-то неловко сжался, что она и заметила. — Вы такой милый, Жако, — нежно улыбнулась девушка, слова её были совершенно искренни и это было очевидно, так что теперь тот просто немного покраснев, отведя взгляд, да прятался головой в своих плечах. — Джентльмен, вы совершенно не смели меня обидеть своими словами. Это было бы глупостью, обижаться на такие слова, учитывая то, что вы за меня так храбро заступились. На самом деле, мне даже легче от того, что вы не знаете род моей деятельности, ибо это несомненно испортит наше с вами общение. Однако прежде, чем это случится, — так как это неизбежно, скажу я вам, — хочу вам кое-что отдать. Мужчина удивленно вскинул белые брови, наблюдая, как руки девицы стремятся к её заднему карману джинсы, между прочим, мужской модели, ибо там глубже карманы, да и удобнее они. Та делает пару шагов вперед и выуживает из-за спины дневник, который тот сразу узнает. — Я пообещала самой себе, что обязательно это вам отдам, в случае успешного спасения, и вы здесь, так что я возвращаю эту вещь владельцу. Мужчина дрогнувшей рукой прикасается к вещице, будто в первый раз пробуя на ощущения обложку, страницы, суть этого дневника. А после почти с ревностью прикрывая исписанные листы, тот прочитывает пару строк, убеждаясь в подлинности того, что он является владельцем данного предмета. А после, быстро скрыв его во внутреннем кармане своего беленького халата, мужчина преодолевает расстояние в пару шагов и обнимает молодую душонку. Девушка замирает, боясь шевельнутся. И что ей делать теперь? Отвечать ли? С чего бы его вообще пробило на такой сеанс нежности? Та неловко обнимает его в ответ и пытается не реагировать на то, что из-за своего роста тот чуть ли не утыкается ей в грудь. Момент как-то излишне затягивается и она бросает растерянно просящий взгляд на Ривер, которая никак не отвечает на взгляд, лишь еле заметно поднимает плечики вверх на секунду подтверждая свое бессилие в данной ситуации. По этому в следующий миг её поиск цепляется за главаря офиса. Сначала тот внимательно рассматривает данную сцену, будто не замечая её сигнала, а после, заметив, натужно выдыхает. — Жако, по моему, с вашим ростом совсем уж не прилично вот так прижиматься к девушке, знаете ли, — с каким-то странным повышенным тоном сказал главарь и прищурил глаза. — Да, воспользовались своим положением ради такого дела! — поняв, поддержала шутку Рив. — Что? — отпрянул от тельца старик. Глянув на окружавших его, тот скривился, будто все они разом совершили непоправимо ужасное преступление и теперь сбрасывают всю вину на него. Весь он сощурился и скукожился, все его лицо не скрыто выражало отвращение, осуждение, злобу и обиду на такие низкие шутки и домыслы. — Как…! — задохнулся тот своей фразой преждевременно, будто забыв набрать достаточно воздуха. Его брови дернулись вниз, как и уголки рта. — Как неумолимо неприлично считать, что я, — я то! , — мог приникнуть к ней с такими невыносимо грязными намерениями, боже, черт, вы уж извините меня за такие выражения. Но как же вы все-таки невыносимы, несносны, Босс! И ваша знатная Ривер! Эта ваша девушка ещё хуже, ей-богу! Сам главарь одновременно с шутницей подавились, один закашлявшись, а другая делая быстрые вдохи, будто готова вылить на него все маты мира, но отчаянно сдерживаясь. Эмбер лишь тихонько пыталась не засмеяться, глядя в пол и кривя улыбку в попытках сделать обычное лицо. Она то уже железно убедилась во взаимной заинтересованности Юджина и Ривер, тем не менее было бы интересно узнать о таком прошлом двух этих людей, она бы даже не удивилась бы ему. Так устроен человек, интересно и привлекательно ему знать о чужом прошлом, это вселяет ему ощущение почти что божественной неприкосновенности, возможности осуждать или поощрять без последствий. Сорано отмахнулась от этой потребности, ей это было не к чему: захотят — сами расскажут. А представитель мужского или женского рода, уже было неважно. — Тебе это приснилось, Жако, — вновь использовав отдельно загадочный и проницательный тон, обратился к тому его призрачный друг. Старший на секунду вскинул брови, а после несколько раз кивнул и вернул свое внимание к младшей. — Извините меня ещё раз, если я ненамеренно оскорбил вас этим объятием, я не желал такого последствия своих действий, просто не подумал, — он легко поклонился в придачу к своим извинениям, а от этого трем шрамам только ещё более неловко стало. Быстро поставив его в прежнее положение, как бы намекая, что не стоит тут кланяться, нашли, черт бы вас побрал, кому. А после, развернулась уже к старшему, который вновь унесся в свои мысли и глядел сквозь все шары мира куда-то в недра планеты, а может, уже и сквозь неё куда-то в космос. — Раз Жако мы спасли, можем ли мы отправиться к его Герде и узнать способность мою? Да оставить мужчину в покое, в кое-то веке, все-таки он пережил не экскурсию и не прогулку по больничке… — Да, Босс, почему мы здесь торчим то, нужно быстренько способность её узнать, не терпится поскорее определится с тем, какого рода тренировки ей нужны. Будет из кого дерьмо выбивать, и главное: совершенно безвозмездно и даже с пользой! — та засмеялась. — Ты? Из меня? — новенькая окинула её взглядом с ног до головы и растянулась в улыбке. — Конечно! — почти обиженно. — Я, между прочим… — её перебили. — Успокойся, Рив, в случае чего, я буду её тренировать, — Босс сощурился. Неприятное послевкусие этих слов совсем его не радовало, хотелось сплюнуть его и забыть, да только такое никак не сплюнешь. Возможно, никому её тренировать и не придется. Возможно, она сегодня быстро умрет. Растворится, как и все в этом мире. Продержится в обсуждениях и слухах ещё пару месяцев, и забудется, пару лет в интернете в редких упоминаниях — и сгинет полностью, даже памяти от неё не останется, ничего. Только брат, и тот, скорее всего, от убийцы отречется. Та неумолимо пропадет. Без следа. Без чего-либо. Все, что от неё останется — это истраченный воздух при жизни на ещё одного мертвеца. И тот безымянным будет, никто не бегал за ней, не закупоривал в банку каждый выдох её жизни, не поставит и не будет хвастаться, что вот это — это все, что осталось от когда-либо существовавшего человека. Ну и пару разбитых сердец, да семей. Такова жизнь. Каждый из людей когда-то забудется, пройдет пару сотен дней или лет. Классики — заменятся другими, первооткрыватели — затмятся другими, а может и просто достижениями дальше по ветке, в крайнем случае и вовсе будут утеряны и также безымянны. Никто не вечен. Мир меняется. А сансара о вечной памяти усопшим — просто бред. Никто никого не вспомнит. Ни отдельную фразу, ни шутку, ни жизнь. Только родственники кусками расскажут неполную ложь, искривленную правду и та со временем сотрется. Впрочем, это также дает и свободу. Никто не вспомнит, так что могу сделать глупость, сказать что-то невпопад и по-дебильному пошутить. Да хоть искупаться в фонтане и назвать профессора придурком, а потом сбежать из пары в окно первого этажа. Можно потратить последние деньги на прыжок с парашюта и, даст бог, хорошо приземлиться. Можно предложить объекту обожания пойти куда-то вместе, иль взять себя в кулак и признаться в чувствах, а при отказе послать на хуй, да пойти куда глаза глядят, пока в душе не успокоишься. Где его молодость? Где его глупость? Где его жизнь? Позади. Осталось в прошлом и сгинуло, а в отдельные моменты маячат перед носом и дразнит. Теперь он не может совершать глупости — жизни чужие на кону. Да и своя, хоть и вторая, тем более вторая, тоже. Он тоже сгинет. И она. И Ривер, и Юджин, и Джоан, и Хейден, и Шон, и Чарли, где бы её не носило, все сгинут. Жизнь странная. То череда случайных событий, которые странно вырисовывают один путь и двигают его, то судьба, разбредшаяся на все дороги сразу и совершенно своевольная ведет тебя туда-сюда, без цели. Неоднозначная жидкость, перетекающая в любые формы, которые ей только вздумается. Тьма мотнул головой и сфокусировал свой взгляд поочередно на Эм и на Жако. Кто-то из них сегодня умрет. А попытайся он сопротивляться — умрут все. Если старший, возможно, пока Эм сама не переживет сильный эмоциональный всплеск — они и не узнают и придется защищать её так, пока не случится, если случится. А если ей не он нужен, а что-то другое, может быть — и вовсе никогда не перестанут её защищать. Если же Эм, что ж, никаких последствий, они просто узнают на одну чужую способность или слабость больше — и сразу забудут, по смерти девушки. — Вы уверенны, что она к вашим то готова? — Ривер скривила губы. — Юджин во время вашей первой чуть коньки не отбросил… Любите вы перестараться… — Все со мной нормально будет! Подумаешь, может, пару переломов и обильное кровотечение — и не такое переживала. — Делаешь из меня тирана, — покачал головой. — Так нельзя. Я просто строгий, но не убивал же вас. Старшая подняла брови. — А тот случай два года назад на крыше того голубого дома, когда вы решили, что потренироваться там будет хорошей идеей и плохо восприняли мою шутку или чё там с вами случилось, после чего обычная тренировка переросла реально в бой не на жизнь, а на смерть?.. — Ой, склей варежку лучше, да покрепче, — фыркнул. — Пойдемте, — обозначив конец разговора сказал он.***
— С крыши вид привлекательный у вас, — честно призналась убийца. — Да, люблю сидеть тут только на восходе или уже при позднем закате… — мечтательно пробормотал хозяин и пододвинул к себе кресло, которое специально стояло там. — Значит, вы не имеете большого количества энергии, из-за чего не способны делать многие приемы, которые есть в запасе у других? Извините, если это неприятный вопрос… — Нет-нет, что вы. Да, мне нужно долго копить силы, чтобы пользоваться обычными привилегиями призрака. Большинство из них уходят на поддержание существования рабочей способности, которая ни на миг не находится в состоянии покоя. Она, знаете, как живой организм. В ней пульсирует моя энергия, не позволяя частичкам портиться и переставать работать, исчезать. Босс может при потребности «отозвать» свой пучхэ, веер, например. Ривер практически не использует… Как бы это назвать…? Второе измерение? Лужу? Без понятия, как охарактеризовать это, но, в общем… — Боже, старик, не мучься, я просто могу показать…! — скрестив руки на груди отозвалась старшая и новенькой на секунду показалось, что при этих словах она закатила невидные глаза. — Стой! — на резкий оклик главаря все обернулись. — Не стоит, зачем тратить лишние силы? Характеризуйте, как хотите, Жако… Мне было бы даже забавно послушать его попытки, — как в оправдание добавил мужчина. Старшая поджала губы, но сказать ничего не смела и просто кивнула. Отвернувшись, потерла губы и опустила голову, глядя в землю и над чем-то рассуждая. Было четко ясно, что ни черта ему неинтересно услышать попытки в описание Жако. Для чего нужно копить силы? Будет нападение? — В общем… Появляется… Пространство… Черное. На полу и… Руки? Да, вроде руки… Оттуда, ну, вылазят, — кое-как, почти на каждом слове останавливаясь, неуверенно проговорил старший, помогая себе жестикуляцией, чем и отвлек Сорано от мыслей. — Девушка ей тоже практически не пользуется. А вот шапочка Хейдена, например, также требует постоянного поддержания энергией! И, как ты знаешь, больше способностей он использовать не может. Даже не знает, есть ли у него, так как вся энергия уходит на это. И все же призрачной у него больше, поэтому он может беспрепятственно летать, например. — А вот возвращать живую душу в тело, как это делает Босс, сколько нужно энергии? — Ну, давай вспомним, что кроме Босса, делать это в этом офисе никто не умеет. Достать легче, чем засунуть обратно. Это как минимум живой объект, как реальные вещи из мира живых, так и душу в реальное тело, в сосуд. Пока что ты сама можешь убедиться, что на потусторонние предметы влиять особо не можешь, и научишься ещё не скоро. Взаимодействовать с обычными душами достаточно непросто, чего только стоит перенос. Представим, что тебе нужно засунуть какой-то очень тяжелый объект в коробку, например, ну, диван — в ящик. Так, чтобы его не повредить. Не засунуть в другой такой же ящик. Не испортить сам ящик, в конце то концов. А ящик этот — тютелька в тютельку, даже тесноват немного, так что втаскивать его приходится одной и с усилием. А если он ещё и как либо необычно расположен, например, на высоте, в какой-то позе, да что-либо — приходится долго мучится, чтобы это все отлично провернуть. Тут и практика, и сила, и терпение, и чего только ещё не понапихано! Так что Босс ваш — невероятен просто! — А может ты прекратишь щебетать обо мне, как о продукте продажи? — Не так плохо быть грузчиком, Босс, диваны по ящичкам распихивать и извращаться с этим — ох, какое дело! — пошутила старшая. — Завались, Ривер. — Как грубо, — деланно обижено надула губки. — Берите, берите по скидке! — поддержал девушку мужчина. — Только сегодня, только сейчас, диван — с грузчиком в придачу! — обхватив невидимый микрофон залепетала минуту назад обиженная, с широкой улыбкой и указывая вытянутой рукой на Босса, будто тот действительно сейчас был около дивана, а может и на нем в какой-то соблазнительной позе. Представив это, младшая вновь скривила губы, пытаясь не засмеяться и прикрылась рукой. А после, наконец взяв себя в руки и быстро выдохнув, будто с этим выдохом скинув смех, подошла к белоглазому и похлопала с сочувствующим лицом его по плечу. — Тяжело вам с ними, — но вспомнив прошлый опыт, быстро отдернула руку. — Да, точно, простите. Тот хотел было спросить и возразить, но вспомнил, как ожесточенно отряхивал одежду после неё, и понял. Да уж, бедняга теперь даже не прикоснется к нему спокойно. Впрочем, в каком смысле это и к лучшему. — Пойдемте уже вниз, идиоты. Все послушались и быстро прошли вниз. Жако с Ривер продолжали шутить на заданную ранее тему между собой, а сам обсуждаемый и Сорано шли впереди и молчали. — Тебя бы, кстати, летать научить, сейчас бы не перлись пешком! — отозвалась шутившая. — Ты хочешь, чтобы она разбилась? Первый десяток полетов всегда неудачны, — спокойно пожал плечами младший. — Ой, а может, хочу её вопли послушать, подумаешь, всегда смешно! Помните, как первый раз Юджин кричал? — Боже, не напоминай… Ты устроила ему прекрасную детскую травму… — Не преувеличивайте! — А что случилось? — отозвалась убийца. Жако тоже заинтересованно навострил уши. — Вообще, до этого — он летал, просто при поддержке кого-либо другого. Будь-то энергия или просто переноска в руках. Я с Хейденом, по моему, подпитывали его энергией, да и тот поначалу вел его за руку, а вот Босс все на ручках, на ру-у-учках! — подбив того локтем, заулыбалась шире девушка. В ответ лишь цыкнули. — Ну, конечно, потом пришел и его час научиться летать без поддержки. — Ага, и этот час «случайно» выпал именно на её пост и почему-то никто из офисных не знал про полеты, кроме самой Ривер! — скептично и зло проговорил главарь, на конце аж задохнувшись. — Хе-хе, ага! — довольный мурлык. — И ты бы слышала его вопли, когда я скинула его с крыши, и рядом такая совершенно спокойно падаю. Чет там ему рассказываю, а он то в панике, ха-ха, боже, и он такой: «НЕ-Е-Е-ЕТ, Я УМРУ-У-У», ха-ха-ха, и ещё, знаешь, так, как чайка блять! Пищалка, потом, ха-ха, кличку получил! А я схватила его за шкирку, остановив потихоньку, чтобы не перегрузить душу и такая: «нет, не в мою смену! Сегодня, мальчик мой, так как ты прослушал все в своих воплях, я повторюсь, мы будем учиться летать!». Ты бы видела его лицо в этот момент! Бедный маленький мальчик, обмочился бы, если бы был в теле! — Ничего смешного, Ривер, — строго осудил младший. — Он от края крыши потом неделю шугался. Особенно, когда ты была рядом. — И что? Научился же летать в тот день! Да и это был единственный случай. Я просто тренировала его после этого. Между прочим, ещё и виноват мне должен, чуть зубы не выбил и ребра не сломал, когда пару раз плохо приземлился. Я ж не могла дать ему шлепнуться на бетон… — То есть вы просто скидываете новеньких с крыши и смотрите? Как птицы птенцов? — с глазами по пять копеек спросила Эм. — Ну-у-у-у, в каком-то смысле да… — Пизда мне… — отчаяние. — Да не бойся ты, я сло… — старшая умолкла одновременно с тем, как Босс положил руку на плечо Сорано. — Я о ней позабочусь, Ривер, — немного тянет на себя и три шрама даже делает небольшой шаг назад. — Ре-е-евность… — Благоразумие, — Жако. — Благоразумие, — кивок от младшего. — Она на голову выше вас, мисс. Тяжелее, да ещё и новоприбывшая. — И что? Юджин вообще живой! — Он вообще на голову ниже! — Да пофиг! АЙ! Твою ж на право, Босс, а ну дайте сюда, побываете на моем месте, дайте сюда, сказала! — У них так всегда, я так поняла? — стоя с Жако в сторонке от разборок Босса и Ривер, спросила младшая. — Да, они никогда не менялись, не обращай внимание. Пойдем, их помощь не особо нужна. Однако вместо того, чтобы развернуться и уйти, та схватила одну за руку, а второго за рукав и потащила к дверям. — Добрый день, мистер Жако, а мы вот к вам опять. Хочу деток сдать, вы их займите чем, а мы с вами за дело, не так ли? — Да-да, мисс Эмбер, вот сюда, вот сюда их садите, — девушка усадила двойку на диван с тем белым в синие розы покрывалом, — все правильно. Пройдемте сюда, думаю, вы уже знаете, как это работает. Двое на диване одновременно цыкнули, но продолжать спор не решились. Убийца прошла к Герде, Босс отошел к Жако, чтобы также наблюдать отблеск. Мужчина поднатужился и машина быстро раскрылась, зеркала заскакали, а главный осколок настроился напротив девушки. Барьер лопается, легкое пластиночное тельце летит наземь и со звоном крутиться на земле, как участник фигурного катания. Быстрые обороты линяют и редеют, сделав ещё парочку, та кренится и таки падает одной стороной вверх. Свет кругом освещает эту область, скалится издевательски асфальт, пока монета безобидно светит ответом. Ответом одним единственным: смертью. На секунду свет ударяется в его глаза, и он теряет видение. Оно распадается, улетучивается, как дымка, редеющая на ветру и им же уносимая. Его зрение автоматически скользит по линиям зеркал и ударившись о дугу, держащую главный осколок, скатывается по ней, отскакивая от зеркала, на Эм. Последний луч перенаправляется и будь она чуть легче, реже, дымчатей — рассек бы её. Углубился внутрь её сознания, но потерявшись в дыму душе выскочил бы обратно в мир. Да только твердая она, потому он врезался и покопавшись внутри, решил вывалить намеки на способность, на слабость. Осколок чернеет. Он наполняется тьмой и там ничего не видно. Проскользнешь туда и окажешься во тьме. Будешь ходить там и блуждать. Неужто все? Ответ сокрыт тьмой? Даже это было бесполезно? Белые линии быстро мелькают на миг и исчезают. Изображение, будто глаза живого человека, скачет по темноте, вновь пытается найти нужный проблеск. Жако хмурится всматривается туда и будто направляет, будто сам ищет и это его глаза рыщут в сознании девушки. Боссу явно видно, что что-то не так. Никогда ещё не видывал он на таких сеансах темень, не нужно было гоняться во тьме за призрачной подсказкой, которая, будто белым извивающемся пером уносится за неощутимым и невидным во тьме ветром. Однако бросив взгляд на Эмбер, он только убедился в этом. Все шло не так. Обычная расслабленность испытуемых затерялась в напряженном, будто почти что болезненном состоянии девушки. Та сжимала зубы, хмурилась, ресницы трепетали и глаза под веками бегали быстро, будто она видит что-то, словно знает, и сильно хочет, пытается сбежать. Сжав кулаки, та нервно вздрогнула и вздохнула. Выражение: «волосы встали дыбом», более не было выражением, названный Гии Су кореллий хохолок у Эмбер весь вздыбился, встопорщился, ощетинился, подобно тому, как если бы та имела намерение защититься. По её телу затрепетала с большой скоростью энергия. Та, кажись, в целом шторме завертелась по её телу, ударяясь о стенки оболочки девушки. А после, натужно выдохнула, хрипя, на что даже увлеченный Жако с удивлением обернулся. — Так не должно быть, — обернувшись друг на друга сказали главарь с мужчиной. Вернувшись к осколку, Босс успел выхватить белоглазый силуэт, скрывшийся во тьме. Отпрянул. Неужели знала? Неужели видела, но забыла, и вот, на кромке сознания хранила белые глаза? Нет. Нет, глупости, лишь игры сознания, образы, затменные тьмой не могли ему позволить говорить о чем-то точно. Жако уже давно не смотрел в осколок и мужчина проследил за старшим, как тот боялся прикоснуться и рассматривал реакцию бедной. Не успел он притронуться, как девушка резко ошпаренная отпрянула со вздохом и упала на спину. Оба сразу глянули обратно, но изображения там и след простыл. Широко открытые глаза пару секунд блуждали по потолку, а потом она приподнялась на локтях. — В пень… Ваши… Сп-пособности… — та натянуто и криво улыбнулась, даже попыталась хохотнуть, хотя зрачки её сузились, оставшись маленькими капельками черного и белого. — Что ты видела, Эм? У нас в осколке была только тьма! — девушка исподлобья глянула на старшего и бывший спокойный и приятный тон слез, будто ширму сорвали, прорезался лишь холодный и ровный. — Хорошо. Так лучше. Так правильно. — Ох, вы уже и способность успели посмотреть, как приятно, и кто же она? — приятный и ласково приторный голосок прорезал комнату, заставив каждого, кроме девушки на полу, вздрогнуть. — В любом случае неважно! Я думаю, ты видел выпавшее ребро, Босс. — О чем это он? — настороженно, будто ступая на тонкий лед, спросила старшая. — Я видел, Гии Су. Я ведь?.. — Нет, ты не можешь выторговать, старый друг. — Вы продали его?! — черно-белая вскочила с мягкой мебели. Жако с Эмбер молчали, будто чувствовали. Убийца — может быть, зато мужчина, наверняка уже все понял. — Ты выторговал мне ещё несколько часов беззаботной жизни?.. — его голос был безжизненным, но спокойным. — Я попытался выторговать всю твою жизнь… — Да только монета не тем ребром упала, увы и ах! — А знаешь, Босс, спасибо, — он поднял голову на него и улыбнулся. Искренне. — За многие годы страха и одиночества, у меня наконец появился светлый день, напоследок, как подаренный больному раком выигрышный билет в лотерею, когда ты несмотря ни на что счастлив. Он подходит к нему и легко обнимает напоследок. — Это не твоя вина, не… — слова прерываются тихим гортанным звуком, кровь из рта пачкает чогори. Дыра в груди сначала пачкает одежду самого мужчины, а после тот соскальзывает вниз, не успев оставить второй след на нем.Это не его вина?
Младший не шевелится. Закаменелый, он смотрит впереди себя — в пространство. Новый цветок, пахнущий железом, расцвел в коробочке воспоминаний. Белый ожог останется где-то на животе, от белой крови, белого призрака. Он убивает. Не саморучно, но убивает. И даже не монстров. Не незнакомцев. Оставляет на себе ожог за ожогом и черное пятно на черном пятне. Прав был какой-то безымянный призрак, а может и монстр — ему никогда не стать белым. Никогда не очиститься. И не смыть кровь. Пускай не он вонзает нож, способности, что угодно, но из-за него. А значит кровь на его руках. На душе. На самом омертвелом сердце. Триста лет не выгрызли из него душу, не разорвали совесть, не разъели его ощущение ответственности и вины. Они ничего с ним не сделали, только отчужденным немного и от того кажущимся жестоким. Не жестокий. Не безучастный. Ничего. А хотелось бы. Хотелось, чтобы душу вырвали, убрали все лишнее, все сочувствие, вину, ответственность, мягкость, пощаду, чтобы все чувства разом. Ибо невозможно быть камнем, когда ребенка рвут, когда взрослый в отчаянии с крыши бросается, когда старик в конвульсиях жестких бьется, страдания на конец жизни за все года разом получает в трехкратном размере, что все тело выворачивается наизнанку будто. Невозможно быть камнем, когда кто-то в истерике в угол забивается, отчаяние человека душит, хоть вены режь, а ты не утешить, ни слова сказать, ибо нельзя же. А потом в офис приходит душа на очищение, та самая, что все-таки за нож схватилась, сдалась все-таки, а все потому, что плеча тогда не нашлось, что все на хуй послали, а может и вовсе не ответили, ибо все равно им было. Только ты был, а ты не сказал ничего, знака не подал, записку не подбросил, да нельзя потому что, а душа потом вместо чужой крошится, та белая в другой мир уходит с печальной улыбкой, трещит по швам иль в дымку превращается, и только смотреть можно, только предполагать, а чем бы все закончилось, если бы вмешаться можно было? А чем бы все закончилось, если бы не было ответственности? Если бы захотел — и хоть в лаву бросился и за тобой не пойдет никто? Было бы что, будь он дурным на голову, будь одним единственным из офиса, имей право сейчас броситься на старого знакомо и голову оторвать, а потом и тебе придут, да только тебе одному, а не целому офису, не целым невинным жизням, что за твоей спиной стоят? Не выиграть войну, заведомо проигранную, да только не так обидно было бы издыхать, коль сам издыхал бы, а так за собой всех остальных потянет, а у них, даст бог, иль что оно там сидит, тварь такая, бездействующая, жизнь впереди вся, очистятся ещё, со счастливыми улыбками на лицах уйдут, а может и тут других останутся поучать. Но нет, за ним стоят. И он стоять должен, ни изгибаться, ни дергаться, как крыса, чтобы в других пули не отправить ему предназначенных, чтобы не отдать другому ран своих. Своих они ещё наберутся. Так что стоять только остается и в молчанку играть. Играть и играть, пока сам не издохнешь, чтобы кто-то следующий место твое занял. Да не хочется только, чтобы кто-то твой такое переживал, чтобы тянул на себе и раны таковы получал, по этому помирать никак нельзя. Метал в зубы и пошел дальше по трупам других друзей, который не за спиной, а рядом стояли. И ведь, что самое страшное, не осудит ведь никто, скажут, что правильно сделал, ибо своих защищать надо, что правильно, что не полез в жизнь текущую, сами пускай, живые эти — не наше это дело, вдруг только хуже сделаем, да и баланс это нарушает, и вообще! И более аргументов нет у них. Ты все правильно сделал, говорят. Неправильно. Как вы не понимаете, что неправильно?! Что души бросать — грех, что друзей губить — грех, что торговаться жизнями нельзя, что позволять торговаться нельзя. Что правильно убить Гии Су будет, ибо плох он. Ибо манипулирует, знает точки, может пользоваться и убивать для забавы. Почему все по своему правы. Почему бел, этот чертов Гии Су. Почему ты бел, в то время как я — тьма? Ведь также он посылает, также непрямо кровь проливает, а руки его — чисты как фарфор. Лишь редкие ленты в волосах черны, редкие узоры тело украшают, и ненавязчиво так, безобидно совсем. Зависть плохое чувство, и пускай бела его зависть, она ей остается. А обида? Каково это чувство? Говорят, детское. Говорят, ребячество. Может и так. Пускай так. Да и обида ли гложет его сердце? Что за смешение отчаяния, легкой злобы и печали? Почему больно? Боль отдельно, на Жако, как и печаль, как, впрочем, и отчаяние. А вот злоба… Злоба на себя, на Гии су, злоба на все и ничего. Девушка отрывает взгляд от убитого, игнорирует то, как его душа распадается на частички, как с лязгом металла разваливается Герда. Она скользит вверх, по лентам через окровавленное пятно и через шею к лицу. Застывшему, не дрогнувшему, живому, но омертвелому. Лишь кадык его, по приходу в сознание, дернулся и наконец пустился вниз-вверх один раз. — Милая, вставай и пойдем-ка, — щебечет Ворон и несдержанно тянет на себя, достаточно грубовато и нетерпеливо. Проходиться пальцами по коже под одеждой. Холодит щебечущий голос, видно, чтобы мужественней быть. Прихорашивается, подонок. — Вы и её…? — но фразу Ривер прерывают. — Вы возбужденны, — тихо и холодно говорит Эм, сорвавшись с чужого лица и вновь упав к ногам — к распадающемуся на глазах телу. — Ты ещё даже не видела меня, и не знаешь моих привычек, — щурясь и улыбаясь отвечает новоприбывший младший. — Я знаю мужчин. И ей противно. Она слышит этот наигранно сладкий и тянущийся голос, это щебетание самца перед самкой и резкий холод, если на мягкость та не реагирует. Сорано все ещё уверенна, что все они животные. Особенно, ведомые инстинктом размножения, желанием удовлетворения, а может и самоутверждения. Девушка все глядит в его глаза, подняв голову, и точно знает — остановись она губами повыше, сейчас бы ощутила несдержанные чужие. Но он только щурится, скалится в улыбке легонько. — Нет. — Что-то не так, старый друг? — Ты не заберешь обоих, — белый искрит в своей светлости и пускает внутри себя молнии. — Был уговор, Босс, — сладкое щебетание тяжелеет и уже не так звучно. — Нет больше договора, Гии Су, — его руки сжимаются и веер в левой насыщается неутолимым голодом, спровоцированным всплеском эмоций у хозяина. — А вот у меня есть, клиент ждет уже. Михаил Игоревич, на ваш товар претендуют! Девушка сжимается и вновь щетинится. Легко скользит ближе к углу комнаты на удивление всех присутствующих. Обжигается руками о холод пола. Это не может быть он. Не должен. Мало ли сколько может быть Михаилов Игоревичей. Здесь… Её начинает трясти. Это глупость, просто невозможно. Глупое идиотство и игры сознания. Нет, это было какое-то другое имя, просто память сыграла с ней злую шутку. Да? Так ведь? Так. Так. Точно так. Никак иначе. Это бред и глупости. Все это. Да. Да. Бред. Глупости. Несуразица да и только. Ха-ха, точно-точно. Дверная ручка проворачивается. Глухие шаги говорят о тяжеловесной туше. Загнанное дыхание в углу учащается. Тело вжимается в стык стен, ноги упираются в бетонный пол, они давят на него, пытаясь втиснуться в стены. Спина её гнется, в полусидящем, полулежащем положении, как у кота, будто она одновременно пытается свернуться в клубочек и убежать. Глазки бусинки втыкаются штыками в дверь. Из горла доносится натужное дыхание. — Ну здравствуй, семерка. Говорят, если набрать 777, можно позвонить к богу. Говорят, что семь — божественное число. Врут. Эмбер знала, что врут. Звонить, не звонила, но семерка ничего ей не принесла, кроме страданий и боли. А ещё: шрамов. Что душевных, что физических. Стон. Негромкий, короткий. Дикий. Так жмется и завывает животное в последних предупреждениях, в защите. Её конечности дрожат, тело сотрясается и та порой теряет землю из-под ног, и вынуждена вновь упираться то ногой, то рукой в пол. Широко открытые глаза мокнут. По щекам спокойно текут слезы. Это ужас. Так выглядит чистой воды оцепенение и ужас. Выражение искривляется, почти истерическое состояние выкручивает мышцы. Глаза закрываются, жмурятся, испещряя лицо морщинами, рот застывает в оскале и она опускает голову, упираясь лбом в пол. Приглушенные стоны и вой. И лепетание. Тихое, быстрое, сбивчивое. Нет, нет, нет, нет, нетнетнетнетнтентентнет… — Да чего ты так, семь, — изгибает густые брови мужчина над заплывшими глазами. — Всему тебя вновь учить, эх… — он хмуриться, его строгий голос звучит немного неподходяще, будто носорог попытался нацепить себе рык льва. — Лежать. Но она не замечает. Покоряется. На дрожащих конечностях, содрогаясь, из-за чего разгибается дёргано, близится к полу, ложится и щурясь, застилая слезами взор смотрит куда-то, чувствуя холодящий кожу пол и запах пыли. Частое дыхание сопровождается истерическими коротким и под конец хриплым стоном. Пульсация в голове начинает вытеснять и так затерявшиеся мысли. Пол быстро мокнет под лицом, от вязкой слюны и обжигающих кожу слез. От последствия человеческой жестокости. Её горло то сдавливается, то разжимается. Губы дрожат, на них остались щепотки черной пыли, во рту играет вкус песка. Вытянутые руки то и дело сгибаются в локтях, ударяясь о твердый пыльный бетон на резких вдохах. Она никого не видит. Ничего не видит. Её хлещет холод по телу, пока внутри огонь. И боль с прошлым. Сладковато приторный запах врезается в нос. Вот-вот и добавиться дымка солености. Нижняя часть тела давит тупой болью, вплоть до онемения, кровоточит спина и жжет тонкие линии. Хриплые вдохи, дым, пот смешанный с пять минут как использованным дезодорантом. Грудь болит, ребра, давят рукой, тяжело дышать. Ещё пару минут и все закончится. Жарко, по телу идут неприятные мокрые дороги, тошнит, язык тяжелеет, к телу липнет ткань. Все нормально. Все хорошо. Так должно быть. Это условие. Так ты позаботишься о себе и больном брате. Ты хорошо поступаешь. Тяжесть на спине выдавливает последние хлопья воздуха из легких. Невысокий каблук знает куда давить — хребет, самое больное место. — Думала, вонзишь в меня нож пару раз и не свидимся больше никогда, да? — гогочет даже по тону жирный голос. — Я тоже думал, да только карма всех за яйца ухватит, а, семь? Как хорошо, что эти дураки нас не понимают сейчас. Слабо бьет в плечо, немое требование повернуться. Все жжет, лицо и глаза, аж до шеи. Пульсация и писк. Бетон под телом уже не так холоден. Мышцы дёргано напрягаются и та кое-как ложится на бок. Машинально ноги прижимаются ближе к телу, к животу — защитить. Тонкий и холодный конец палки упивается в запястье с внутренней стороны, у вен, оттаскивает черную ткань водолазки. — Гы-ы-ы, — довольно тянет жирдяй, — Ей, Ворон, зырь, — тыкает в незаметный округлый шрам на запястье. Сознание помнит, резкое жжение опаляет руку, дым вонючих сигар режет нос — потушил же. Через некоторое время возьмется корочкой, а потом и та спадет — останется розоватая блямба и будет презренно лыбиться, — моя работа! Писк мешает, режет уши. Пульсация делает ощущение набухлости лица и шеи невыносимыми. Устала. Вой давно застрял где-то в глотке, а слезы? То-ли высохли, то-ли все также спокойно текут по набухшей, растревоженной коже лица. Голова кружится. Опора уходит из-под ног, оно держится над землей и ощущает, как содрогается все пространство вокруг. Будто кто-то схватил их земной шар и потряхивает, пока она зависла в воздухе. Запах душного, раскаленного воздуха, пыли, извечный и омерзительный пот со свежим дезодорантом, это вызывает фальшивую реальность, относит настоящие куда-то назад и вырывает из навешанных замков прошлое, показывая и проигрывая во всей омерзительности. Смрад приблизился, стал четче, покалывание в носу, мутит и оглаживает горло, её стошнит, определенно стошнит. Мышцы расслабляются, все чернеет, так лучше. Так всегда лучше. Некоторым непринципиально. Может, этому не принципиально? Брата бы увидеть… Иван обещал, что купит ему на заработанные деньги новой одежды. Интересно, ему понравиться? Сейчас, наверное, только два ночи. Ещё чуть-чуть. К шести. Четыре часика всего-то. Все болит. Плохо. К врачу бы. Врачи добрые. Они прокалывают палец или вену, достают крови, сколько надо, дают сладкое и отпускают. В больницу бы. Кровь сдать. Мама всегда говорила, что если не плакать, боль уйдет, если не дергаться и слушаться, и больно-то не будет. Она перестала. Помогло. И врачи добрее стали. Это из-за того, что она начала слушаться или из-за того, что у неё больше нет мамы? Хлопок, жжение в щеке, снова противный свет в глаза. — Не спать! Ишь, какая! Мы с тобой возвращаемся домой, где тебе и место! — он обтер губы одним пальцем. — И братика твоего захватим, он и так уже большеват! Сознание клочками приходило к ней. Вместе с тем и вновь капает страх. — Да-да, не смотри на меня так. И брата твоего! Тоже! Как там его?.. Ай, не вспомню, и все равно, его имя мне и не нужно, чтобы на работку взять! Как миры наши схожи, везде у людей пороки, всегда им хочется грешить и оправдывать это естественностью. А мне лучше, я только этим и умею заниматься. И ты, ты, дорогуша, тоже, только этим, хватит себя обманывать. И братик твой, это у вас семейное! Представь, как хорош он будет! Накапливание останавливается. Страх за себя уходит на второй план. Брат. Брат-то ему. Зачем? Ему-то? Он же не способен. Он инвалид, в конце-то концов. И, будем честны, урод, испещренный ожогами. Брата то за что? Зачем? Приподнимается на локтях, пульсация утихает. Приторный вкус песка сменяется кислотой тревоги. Режущий обоняние пот расхаживает по кабинету убитого. — Я за тобой из дому шел! Своих взял. Всех взял. Клиенты на тебя всегда найдутся. И в прошлом находились, а сейчас — тем более! А на брата — так море будет. Ведь убийцы же брат, оберегаемый убийцей, невинный совсем, нетронутая плоть. Невинная плоть. Нетронутая. Брата. К себе. Обратно. В прошлое. В шрамы, в боль, в вой, в срывы, в отчаяние. Да только на этот раз ни её, ни брата не спасут. Некому здесь. Все «свои», за жизни держатся, вцепились, умные, и не отпускают. Брата. Он. Брата её. Этот. В прошлое. Прошлое, блять. Брата. Брата. В прошлое. Туда. К нему. Обратно. Назад. Поток. В руках сила. Льется, брызжет, бьет в ноги, в руки, в сердце. Заливает, наполняет изнутри и пульсирует вместо жидкости внутри и хлещет в голову. В пустую голову. Но с целью. Она не видит, как её тело наполняется чернотой. Против часовой стрелки смывает собой тьма её брызги и следы преступлений и заполняется лишь четким зазеркальем её грехов. Водоворотом, ураганом тьма делает несколько оборотов, с каждым оставляя все больше черного, а после полностью окрашивает её тело в темень. Лишь глаза её и внутренняя часть рта успели вобрать в себя оставшийся свет и закрепить. — Брат твой будет отличной игрушкой! — бросает жиротряс через плечо не глядя. — И… Остаток фразы утопает где-то в стенке, оканчиваясь лишь каким-то странным булькающим звуком, а тело в конечностях твердое слегка, как кожаный мяч. Объект не один, хруст врывается в другие звуки комнаты, как мел, звонко и приглушенно. Так будет лучше. Оборачивается. Знает, что пока почти бесформенная, склизкая, с виду расплавленная своими же прегрешениями. Нужно что-то другое, что-то, способное разрезать, рубать, вонзаться, проворное и быстрое, с чуткими органами чувств и что-то из жизни близкое. Конечность стремится куда-то к ключицам, к тонкой ниточке и нелепой вырезке. Вырезке морды волка. Детской, кривой, глупой, но любимой. Брата. Подойдет. Слизь, капли собираются в тонкие ниточки и твердеют в смолистую шерсть. Клацает окрепшая челюсть, скребут по полу выросшие когти. Все, что ей нужно, принять не полную форму, форму получеловека, создать комичную пародию на оборотня. Стоять на двух ногах становиться неудобно, приходится опуститься на четыре, чтобы не нагибаться, цепляя потолок. — Так и знал, что Эмбер будет проклятой, демоном, — шепчет мурлыкая и восхищаясь Гии Су, чуть ли не влюбленно глядя в белые глаза монстра. — У неё твои глазки, Босс. Вы похожи. Вы погрязли в грехах. Мужчина не отвечает, опасаясь выбрать неверную тактику, следит, вжимая в угол Ривер и прикрывая её собой. Ей все равно. Она не смотрит на них. Ей нужен Ворон. А после и Михаил Игоревич. Сладкое на десерт. Скребут по полу, оставляя глубокие царапины с непривычки, с плохо подчиняемых сил, когти, один прыжок всего и все тяжелое тело с силой сбивает с ног и бьет о пол. Легкие облака пыли вздымаются в воздух, забивают чуткое обоняние, отвлекают внимательные глаза. Тело под ней холоднее прежнего. Он мертв дольше, совсем одубелый. Успевает рвануться, зубы ухватили лишь руку, а не планируемый бок живота. Ухватили и рванули назад, её же хотели вернуть, и братца захватить, вот и вы назад, вот и вам шрамов на душу. Клацает зубами вновь, чуть повыше, ближе к плечу. В пасть льется прохладная жидкость, железа нет, лишь что-то неприятное, горько-кисловатое. Захотелось отпрянуть и отпустить, но отделаться так просто тот не сможет. Последний раз смыкаются зубы на плоти поудобнее, лапа упирается в извивающееся тело, удары приходятся в разные части тела, неощутимые, почти существующие. Он не переносится, возможно, потому что ещё надеется вырваться с рукой, может покореженной, но с рукой. Тщетно. Лапа вжимает в холодную стенку, шея дергается и уходит в сторону от него, туша приземляется на две лапы, сопровождаемая звуками льющейся энергии на пол. У него жидкая белая энергия, такая как у неё, научился её использовать, да только в каких целях. Невероятно больно, но Гии Су молодец, он сдержится, не застонет и выйдет почти сухим из воды, мокрый лишь пустеющих рукав. Уходит. Не его сцена, не исключительно его бой, пусть пока зарядится энергией от этой маленькой победы, пускай, тварь, порадуется. Ну ничего, ничего, Гии Су сильный. Он как вишневая ветка: ударь её — она ударит тебя в ответ. Его ударили, он отлетел, но ещё вернется. Ударит в ответ. Конечность в зубах пропитывает пасть омерзительным вкусом, однако клыки случайно врезались в кость, застряли. Пришлось подпереть чужую руку своей и вновь дернуть головой, с небольшой болью таки оторвавшись от жертвы, оставив там частичку себя. Даже несмотря на то, что ранил справедливо, злом за зло, карма все равно действует и противоречивая, непостоянная справедливость оставляет рану и тебе. Замкнутый круг. Исследовав языком пустеющее гнездышко клыка, монстр фыркнул, тряхнул головой и спокойным шагом прошел к мычащему телу на полу. С ним нельзя легко. Нельзя аккуратно, осторожно, безболезненно. Око за око, шрам за шрам. А шрамов много. Тьма клубится над распростертым на полу телом в каком-то страшном величии, с неподдельной властью над чужой жизнью. Опять. Как и восемь лет назад. Над тем же телом. Тогда ей было четырнадцать. Сейчас двадцать два. Тогда она впервые пролила кровь. Это и было причиной её спасения. Причиной, почему забрали её. Потому что ей было 14, когда она вонзила нож в человека около 15 раз. Потому что её ещё натаскать и будет отлично. Будет правильно. И правильно выло, все восемь лет. На её руках крови — вагон поезда заполнить можно. Пыталась выбирать виновных, да только выбор скуп был. Да и никогда это не было оправданием — она убивает. Забирает жизни и искривляет этим другие. У этого толстяка, может быть, была семья. Жена белокурая, с вьющимися волосами и голубыми глазами и дочурка маленькая лет с девять, вся в папку, с черными волосами и карими глазками, которые луп-луп по-глупому, по-детски, и улыбочка на лице — потому что папка домой пришел. Каждый раз луп-луп глазками, реснички трепетные, девчачьи подрагивают, улыбочка и папка. Вечер за вечером и день за днем, а 18 августа не вернулся. И все было точно также, луп-луп, улыбочка, да только папки все нет и нет. И завтра нет. И после завтра. И через неделю. А в её то 13 ей уже и не повериться, что папка пришел, даже если б жив был. Но он не был. Уже четыре года, как не был бы. И сейчас, может, семью завел. Может, без дочурки уже, ибо призраки рожать не могут, но с женщиной под боком точно, а возможно с тоски и удочерил какую. И на этот раз кто-то луп-луп и ждет. Как её брат ждал раньше. Но теперь пришел её черед не возвращаться. Никогда. Потребность в защите прошла. Смылась с утихнувшей тревогой, со сдутой опасностью. Она не почувствует облегчения. Не почувствует ничего, кроме горечи, что опять пришлось марать руки. Миша слаб. Потому ему нужны дети. Они не могут сопротивляться, раздавить, убить. Единственная причина, по которой он рискнул теперь вернуть её в захолустье ада, так это ложное ощущение правоты и защиты от Ворона, да и только. Но на то оно и ложное, чтобы не оправдаться. Он не сунется, к чему тогда вновь давать порам на руках вкушать алый жидкий метал? Все, что ей нужно, это напугать. Но кричать, бить и просто быть буйной нет желания. Да никогда не было. Хочется лечь на холодный пол, чтобы спину обожгло и лежать, чувствуя, как расслабляются мышцы, чернеет в глазах, мутится от пустоты голова и все плывет, мир обволакивает её плёночкой и её тело несется в космической пыли по пространству все дальше и дальше… Наверное, это и есть один из признаков душевной усталости? Может быть. Чтобы все не сейчас. Потом. Где-то далеко и без меня. Чтобы покой и умиротворение, которое никто не потревожит. Чтобы быть третьестепенным героем какого-то фильмы, где тебя не замечают, не дергают, не требуют, ничего. Лечь и не вставать. Не вставать, пока все не атрофируется, а потом и даже при желании не встанешь. И слава богу. И все потом… Потом… Шуршание сзади заставляет её молниеносно обернуться и оскалиться. Черная тень с белыми глазами застывает немного дальше угла комнаты, где замерла вторая, слегка светлее его. Монстр рычит секунду в предупреждении об атаке, ставит лапы поудобнее для прыжка и напрягает мышцы, оба призрака срываются с места к подобию окна и выскальзывают за сантиметры до того, как чужие когти достали бы их спины. Миг у них занимает то, чтобы остановиться и обернуться на действия другого и это становится ошибкой. Тяжелая туша врезается когтями в плечи мужчины, вонзая их глубоко в кожу, из-за чего тот шипит, сразу пытаясь отцепить от себя получеловеческие руки. Одна из них поддается его напору и соскальзывает, режет одежду на ключицах и груди, цепляет какую-то тонкую нить со странным объектом и срывает его. Предмет мелькает в пространстве всего на миг и исчезает где-то в земле. Босс недолго выдерживает такую тяжесть, а получивший чуть ли не пощечину от потери важного предмета на секунду потерял контроль над своими возможностями и её хватило, чтобы они оба сорвались вниз. Мужской взор быстро возвращается к бою, с горьким пониманием, что так и не зацепился взглядом за нужный объект, ощущает, как только сорванная с плеча конечность вновь цепляется за него, добавляя боли. В лицо хлещет холодный ветер и запах листвы. Быстро приближаясь к земле их цепляют ветки, бьются о тела и лишь одно из них выкручивается, растворяет свою энергию, превращая в послушную дымку и отцепляется от другого. Жертва выскальзывает из рук, жжет кожа из-за ударов встречаемых веток и чего-то ещё, странного, обвившего лапы лишь на несколько секунд и сразу отпустившее. Было больно, сейчас не так. Ветер и свист трепещет сознание, сильный прохладный запах листвы и все ещё не выветрившейся пыли. Глаза успевают уцепиться за черную тень наверху, которая мельчает с каждой секундой и другую, уже совсем маленькую. Удар, писк, пульсация. Жесткая боль в затылке и спине. Онемело и бесшумно открывается пасть, медленно с болью тело переворачивается с ушибленных мест на бок. Все, что видно в течение нескольких секунд, это как кто-то приземляется на землю в пол оборота, черная обувь и штаны, какие-то ленты цвета индиго с внешней и белые с внутренней. И кто-то другой, черный весь, только пару чего-то там белого. Все плывет. Болит. Пульсирует и пищит, боже, как же плохо то, в глазах темнеет, и затылок от чего-то мокнет. Агрессивно жестикулируют, что-то решают. Наверное, стоит-ли ей жить? Не знает. Может. Да. Больно. Расслабление. Больше не важно. Точно не важно. Да…точно… Тьма.