Когда кажется, что на всём свете божьем
Ты — тот самый избранный. Ну, и друзья твои тоже.
Когда ты хочешь, чтобы в жизни твоей была цель...
Тогда сочиняй мечты!
Близнецы смотрят друг другу в глаза, сидя на диване и держась за руки. Они не верят, боятся произнести вслух то, что им сказали несколько часов назад. Это действительно невозможно. С кем угодно, может быть, но только не с ними. Шанс был один на миллион. — Братик, а нас правда в «Локо» позвали? — шёпотом спрашивает Антон. — Похоже на то. Смолов сказал, что с ними хотят поговорить, и близнецы ринулись в коридор, особенно Антон, которому было ужасно неловко после спонтанного поцелуя. Чуть позже их нагнал Матвей, следом уже шли Ильзат и Дивеев. Их тоже куда-то позвали — с ними всеми хотели поговорить. Такой компанией их встретили какие-то люди. Похвалили за игру, выделили Матвея, хлопнули Антона по плечу, спросив, куда он уже дел статуэтку. После вручения кубка лично Антону дали стеклянную статуэтку с выгравированными только что инициалами, которая должна была всем показать, что Антон стал лучшим бомбардиром чемпионата. Кажется, статуэтку Антон тут же всучил Лёше, а сам вцепился всеми конечностями в долгожданный кубок. Люди оказались представителями клубов. Двое из «Локомотива» пригласили близнецов приехать к ним в офис, чтобы обсудить дальнейшее сотрудничество, если, конечно, парни согласны. Антон с Лёшей заворожённо и удивлённо смотрели на представителей, не веря услышанному. Их хотят взять в команду? В настоящую профессиональную команду? — Нас не могли обмануть? — задумывается Антон и чувствует, как Лёша сильнее сжимает его ладони в своих. — Не говори так. Это были люди из «Локомотива». У них эмблема на кофтах была. — Но я их не знаю. Я думал, сам Кучук приедет, а не кто-то левый. — Тош, ты много кого не знаешь. Я уверен, что это были действительно люди из клуба. Но всё равно не верится. Чтобы вот так, сразу после матча, возможно, единственного по-настоящему успешного для близнецов. И ведь речи не шло о том, чтобы пригласить их на просмотр сначала или в академию, или в молодёжку. Те два человека чётко и ясно сказали: «Если вы хотите играть в нашем клубе». Значит, в основной команде. Значит, без всяких лишних этапов. С радостным возгласом близнецы крепко обнимают друг друга и валятся на диван, наконец-то выдыхая. Они ещё не сказали никому из своих друзей. Хотя в раздевалке спрашивали, естественно. Саша лез вперёд и всё пытался выяснить, кто их звал и чего хотел. Близнецы только отнекивались, мол, потом-потом, сейчас надо праздновать победу. — Лёш, это мы футболистами будем? — спрашивает Антон, прижимаясь к брату, мечтательно смотрящему в потолок. — Конечно, будем, родной, — уверенно заявляет Лёша. — Будем в старте выходить, голы забивать. Знаешь, сколько? — Сколько? — Пятьдесят ты и пятьдесят я. Сто на двоих. С передач друг друга, разумеется. — Ты что, до сих пор помнишь? — удивляется Антон и даже приподнимается на локтях. — Помню, — Лёша улыбается глазами и протягивает брату мизинец. После того, как они выслушали представителей «Локомотива», к ним ещё подошёл Сёмин. В это близнецы тоже поверили сначала с трудом, будучи ещё под впечатлением от первой встречи, но бывший тренер «Локомотива» и «Динамо» стоял перед ними вполне реально. Юрий Палыч похвалил их за игру, сказал, что думает, будто они многого добьются, и вообще футбол — это то, для чего они рождены. Что-то повспоминал из своей тренерской карьеры, говорил про то, что видел уже похожих на них талантливых парней, но те не очень хорошо закончили. И близнецы не должны повторить их судьбу. В конце Юрий Палыч сказал, что надеется когда-нибудь с ними ещё встретиться и поработать. И в это всё тоже до сих пор не верится. В начале сегодняшнего дня Лёша и Антон просто играли за школьную сборную. Кто мог подумать, что они выиграют чемпионат, Антон станет лучшим бомбардиром, их пригласят в настоящий клуб, причём, не абы какой, и к ним подойдёт сам Сёмин, которого они разве что по телевизору видели? Утро выдаётся самым, что ни на есть, прекрасным. Даже зелёный чай, который Лёша заваривает на двоих, потому что Антон не успел остановить брата, оказывается не таким противным, как обычно. Если бы был менее горячим, то Антон не цедил бы его сквозь зубы уже десять минут. — Тош, а что это мне Исаков сейчас прислал? — вдруг спрашивает Лёша со странной интонацией. — А чего это тебе Исаков вообще что-то шлёт? Вы общаетесь, что ли? — Ну, он себя вести нормально стал к концу года, подписался на меня... Так, ты от темы не отходи. Это что такое? — Лёша поворачивает телефон экраном к брату, и тот давится очередным глотком чая. Перед ним фотография, где, если не заострять внимание на толпе вокруг, то можно очень даже чётко разглядеть, как Антон целует директора. Более того, если не знать контекста ситуации, то можно подумать, будто это обыкновенное для них дело, потому что ни Антон, ни Смолов не выглядят удивлёнными. — Блядь, — тянет Антон. — И ты говоришь, что Исаков ведёт себя нормально! Нахуя он это фоткал? — Это не он фоткал. Это вчера все что-то фоткали и поразвесили фотки на своих страницах. Это вообще из Ваниной инсты, потому что он, видимо, был уверен, что очень неплохо получился в толпе. Но теперь все будут смотреть не на Ваню, а на то, как ты целуешься со Смоловым. — Я случайно. — Я вполне верю. Но не думаю, что никто не выскажется по этому поводу. Вон, Исакову уже безумно интересно, как это понимать. — Скажи ему, чтобы шёл на хуй. Понимать он там хочет, — фыркает Антон. — Слава богу, что нам учиться осталось пару недель. А то целый год слушали бы. Хотя ладно, только ты слушал бы, — Антон цокает языком, закатывая глаза. Он очень надеется, что, кроме Исакова, никому больше не будет интересна эта ситуация. И чем он только вчера думал, когда ни с того, ни с сего вдруг полез к директору? Впрочем, это были эмоции, радость, переполняющее счастье от того, что они победили. Там все обнимались и вели себя, хрен пойми как. Правда, никому в голову не пришла гениальная идея целовать Смолова. К слову, о нём самом. Насколько Антон смог запомнить, кажется, директор отреагировал вполне спокойно. Можно сказать, что даже никак не отреагировал, будто его постоянно целуют после побед какие-нибудь ученики или просто посторонние парни. И ведь бровью не повёл, не удивился нисколько, а сразу сообщил, что Антона с Лёшей хотят видеть представители «Локомотива». Обидно ли Антону? Ну, слегка. — Тош, я написал Исакову, — сообщает Лёша, откладывая телефон в сторону. — Он расстроился, что не получил никаких подробностей. Надеюсь, отъебётся. — Спасибо, — без видимого удовольствия произносит Антон. — Какие выводы из этой ситуации ты можешь сделать? — Не сосаться со Смоловым. Во всяком случае, не получив за это хотя бы какую-то реакцию. Лёша смеётся.***
Дождь в середине мая — это не новость и не что-то необычное ровно до тех пор, пока у вас не ломается внезапно зонт. Тогда вы принимаетесь проклинать погоду, спрашивая у самих себя, какого чёрта дождю понадобилось именно сегодня и именно сейчас полить с неба. В такую ситуацию совершенно неожиданно попадает Денис. У него на редкость хорошее настроение. Гимназия выиграла чемпионат, он слышал, будто его ученикам предложили выступать за какой-то клуб, а ещё вчера он всё-таки познакомил нормально Марио и своих друзей. Они собрались в квартире у Дениса и Кокориных, накрыли стол и отметили всё, что только можно было отметить. Марио поздравлял их команду. Саша задавал дурацкие, но такие характерные для себя вопросы. Александр, как всегда, тихо пребывал в шоке от того, что снова всё прошло мимо него. Федя был то ли с компанией, то ли где-то в своих мечтах, о которых спрашивать мог только Кокорин, если бы не был так сильно занят. Удивительно, но Марио остаётся в восторге от друзей Дениса и даже немного недоволен, что Черышев не познакомил их раньше. — Вот! А я говорил! — произносит Саша. — Марио, ты просто чудо! Как мне тебя не хватало! — Уймись уже, — говорит Денис. — Помни, что я всё ещё могу выселить тебя отсюда. — Кстати, о выселении, — радостно переключается на другую тему Кокорин. — Марио, а ты не хочешь съехаться с Денисом? Ты мог бы жить тут. Катька как раз летом замуж выходит, целая комната освобождается. — А не рановато ли ты начал распоряжаться квартирой Дениса? — интересуется Александр. — Я здесь живу с сентября, — Саша только отмахивается. — Ну, так что? — Я... мы с Денисом это ещё не обсуждали, — неуверенно отвечает Марио и переводит вопросительный взгляд на Черышева. — И мы обсудим это, но позднее, — твёрдо произносит Денис. — Сейчас явно не то время, чтобы принимать такие серьёзные решения. Но Кокорин не успокаивается. Если бы не Катя, которая попросила брата отцепиться, наконец, от человека, это могло никогда не кончиться, и тогда настроение Дениса на следующий день, возможно, было бы куда хуже. Он просыпается и в первую очередь целует в плечо Марио, лежащего рядом. Конечно, тот остался на ночь, потому что о позднем времени они спохватились, когда было бессмысленно куда-то уходить. Тем более, Саша активно настаивал на том, чтобы остались ночевать вообще все. Александр справедливо рассудил, что лучше он поздно приедет домой, но поспит в кровати, а не на полу, поэтому отказался. Федя еле отбился, потому что его тоже не прельщала перспектива таборного образа жизни. Он, конечно, иногда скучал по тем временам, когда жил со своими друзьями втроём, но не до такой степени, чтобы сейчас ночевать впятером. Марио — невероятный человек. Денис смотрит на него и не понимает, как можно быть настолько счастливым всегда. Даже утром Марио приветлив с Кокориным, улыбается Кате и хвалит завтрак, который приготовил Денис. Наверное, именно его расположение духа и удивительно дружелюбная атмосфера в квартире помогают Денису начать день, как говорится, с той ноги. Он даже решает надеть белую рубашку и брюки, хотя и на первое сентября не был при таком параде. Дождь начинается в пути. Денис смотрит на капли, стекающие по стеклу автобусного окна, и радуется, что не забыл взять зонт. Вернее, что Марио посоветовал его с собой взять, потому что посмотрел заранее прогноз погоды. Однако по дороге до школы резкий порыв ветра выгибает зонт в обратную сторону и ломает ему две спицы. Даже вернув зонту его привычную форму, он всё равно оказывается неисправен, поэтому рукав Дениса мокнет. А потом мимо проезжает какая-то дурацкая машина на полной скорости и обливает белую рубашку Дениса грязью из ближайшей лужи. — Доброе утро, — сквозь зубы приветствует свой класс Денис, быстрыми шагами перемещаясь в конец кабинета, где стоит шкаф для личных вещей. Ко всем прочим радостям жизни, Денис ещё и умудрился опоздать. — Что-то случилось, Денис Дмитриевич? — спрашивает Саша, попутно ища тетрадь в рюкзаке. — Головин, посмотри в окно, — Денис открывает дверцы шкафа и принимается расстёгивать рубашку, чтобы поменять её на футболку. — Миранчуки, а вы глаза в стол уберите. Я всё вижу. — Да ладно вам, все свои, — хмыкает Антон. — На вас смотреть очень даже приятно. — Кто-то договорится сейчас. И, между прочим, — на плечи близнецов ложатся ладони учителя, — после урока подойдёте ко мне. Есть действительно очень серьёзный разговор. Судя по интонации, грядёт что-то неприятное. Близнецы переглядываются и потом ещё весь урок только и думают о том, что же хочет им сказать Денис. Подходить к нему одновременно страшно и любопытно. — Дорогие мои, а вы вообще в курсе, что до конца года осталось меньше двух недель? — спрашивает Денис. — Значит, вы в курсе, что приближаются экзамены. — Мы только обязательные сдавать будем, — говорит Лёша. — Я сейчас не об этом. Ваше дело, что сдавать. Я просто хочу напомнить, что к ЕГЭ не допускают, если в аттестате есть хотя бы одна двойка. А у вас, мои хорошие, проще назвать предметы, по которым их не будет. Антон быстро выстраивает логическую цепочку: если будут двойки, то никакого ЕГЭ; если никакого ЕГЭ, значит, придётся сдавать его в середине лета, в какие-то там резервные дни; если летом они будут только и делать, что сдавать дурацкие экзамены, то никакой «Локомотив» им не светит. В клубе не будут ждать, пока они разберутся со всеми своими проблемами. Их не возьмут на сборы, а без сборов они вряд ли смогут приблизиться к основной команде. — И что нам делать? — Лёша в растерянности. — До двадцать пятого числа вам надо каким-то образом добиться всех троек по проблемным предметам. Вот, я составил список, где у вас всё плохо. Можете не благодарить. Близнецы смотрят на лист с каким-то бесконечным списком. Тут и физика, и химия, и геометрия с алгеброй. Биология, география, а ещё английский на грани, потому что Инна Юльевна просто не хочет принципиально ставить им тройки. — Мы не сможем исправить это за девять дней, — говорит Антон. — А надо, — безапелляционно заявляет Денис. — Вы чем, простите, целый год вообще занимались? — В футбол играли, — тихо отвечает Лёша. — Ладно, давайте думать. Допустим, с Инной Юльевной я поговорю, хотя она меня не очень любит. — А ещё она не очень хорошо слышит. Вы, Денис Дмитриевич, лучше погромче за нас просите, — советует Антон. — Если так весело, будешь сам со всеми учителями разговаривать, — Денис вздыхает, проводя ладонью по волосам. — С Лунёвым и Кузяевым я тоже попробую поговорить. С алгеброй разобраться не так сложно, уверен, Елена Тимофеевна пойдёт вам навстречу хотя бы, чтобы просто вас больше не видеть. С Вагнером говорить бесполезно, тут я не знаю, что вы будете делать. Биология и география... Вы серьёзно? Там же и так ничего делать не нужно! — Там доклады делать нужно, — мрачно произносит Антон. — А я в гробу видел вещать про какие-то полезные ископаемые в Африке. Зачем мне это надо? — Ясно всё. Разговоры Дениса с учителями не приносят особых успехов. Удаётся уговорить только Инну Юльевну и биологичку, которой не хочется тратить своё время на Миранчуков. Кузяев встаёт в позу, начинает говорить про неуважение к его предмету и к нему лично, поэтому у Дениса получается только выпросить у Далера пачку заданий для близнецов. Условие таково, что если они выполнят всё это хотя бы на тройку, то тогда Далер сжалится и исправит им оценки в аттестате. Географичка Галина Адамовна просит близнецов сделать один доклад, но на какую-то ужасно странную тему, в которой ещё попробуй разберись. По алгебре уже в пятницу Елена Тимофеевна, заставив Антона с Лёшей целый урок проторчать у доски, ставит им тройки. — Да, парни, вот это вы, конечно, даёте, — говорит Дима в субботу перед географией. Лёша выглядит так, словно его пытали. Он прикрывает глаза и изо всех сил старается не уронить голову на парту. На всякий случай, кладёт на неё рюкзак, чтобы падать было не так больно, хотя... От удара о твёрдую поверхность он, может быть, немного придёт в себя. Целую ночь они с Антоном искали информацию и делали доклад с презентацией для географии, поэтому спали всего лишь пару часов, едва услышали будильник. — Не думал, что у вас с Тохой настолько бурные ночи, — не может успокоиться Дима. Ему, конечно, жаль друзей, и, если бы он мог, он бы что-то обязательно придумал, но пока в голову лезут только дурацкие шутки. — Трахаться втроём с географией такое себе удовольствие, — бурчит полусонно Лёша. Антон прижимается щекой к плечу брата, еле выговаривая что-то о том, какой Лёша тёплый, мягкий и безумно удобный для сна... Его воодушевлённую тираду прерывает мерзкая трель звонка. Галина Адамовна решает впервые в жизни вызывать докладчиков по алфавиту, поэтому Диме выпадает торжественная миссия открыть урок своим фирменным: «Я не сделал». Сразу после него на сцену выходит Головин со своим докладом про залежи угля. Это проходит для близнецов в полусне, и очухиваются они только тогда, когда звонок оповещает о конце занятия. Лёша вскидывает голову, ошарашенно осматривая класс. — А как?.. Почему?.. — спрашивает он и толкает рукой Диму. — До вас не дошли, — сообщает Баринов. — Майоров минут двадцать распинался про какие-то пашни и хлопок. Вы, наверное, тогда на следующем уроке выступите. — Нам нельзя на следующем! — от выкрика Лёши даже Антон окончательно просыпается. В итоге, Галина Адамовна соглашается исправить им оценку просто за то, что они соизволили что-то принести на урок. Она не хочет слушать ни их доклад, ни их самих, просит не тратить её время и отправляет восвояси. — Да лучше бы реально вчера трахались! — возмущается Антон. К следующей неделе остаётся нерешённым вопрос с физикой и химией, а самое главное с геометрией. Всё воскресенье Лёша с Антоном, обложившись учебниками, пытаются понять, в чём суть бета-распада и как считать какую-то моль. — Моли, — поправляет Лёша. — Это единицы измерения. — Ни хера себе, — удивляется Антон. Но как бы они ни старались, Кузяев всё равно не хочет засчитывать им эти задания. Его даже не вдохновляет поступок своего лучшего друга Лунёва, который довольно спокойно принял сделанное и, немного поворчав, всё же поставил тройки. — Ну, пиздец, — констатирует Лёша. — Из-за какой-то блядской физики лишиться мечты! — И геометрии, — добавляет Антон. — Там, правда, надежды и так не было. Вагнер усрётся, но не даст тройку. — Может, ещё раз попросить Дениса Дмитриевича с ними поговорить? — предлагает Саша. — Денис Дмитриевич сразу сказал, что к Вагнеру даже не сунется. И я его очень понимаю. С удовольствием плюнул бы ему в рожу и никогда больше не встречался. Даже Диме уже не хочется шутить и смеяться. Ситуация приобретает масштабы катастрофы, поскольку до двадцать пятого мая остаётся всего лишь три дня. Что делать, никто не знает. Помочь тоже никто не может. Будучи в шаге от заветной мечты, близнецы, которые так долго к ней шли, столько всего преодолели, вынуждены с ней попрощаться. Саша издаёт громкий то ли стон, то ли рык и со всей силы пинает стену. — Что за вандализм средь бела дня? — и вот сейчас Кокорин совсем не вовремя. Хотя у него никогда и не получалось. — А чего траур на лицах? Умер кто-то, что ли? — Наше будущее, — отвечает Антон. — Я слышал, вас вроде в клуб какой-то пригласили, разве нет? — Пригласили. Только мы из этой школы выпуститься не можем, блин, — поясняет Лёша. — Из-за того, что у нас могут быть двойки по физике и геометрии, нас не допустят до ЕГЭ. А клуб ждать нас сто лет не станет. — По физике и геометрии... — задумчиво произносит Кокорин. — Это действительно сложно. Даже не знаю, чем помочь. — Ничем вы нам не поможете. — Пожалуй, что да. Я ничем не помогу. Но у Кокорина уже есть план. И потому он влетает в до сих пор общий с Федей кабинет сразу после звонка на урок. — Смолов, ты можешь стать героем! — Что? — Спаси Миранчучьё! — От чего их уже надо спасать? Кокорин вкратце поясняет ситуацию, зная о ней не особо много. Он успешно додумывает и приукрашивает, чтобы Федя точно начал шевелиться как можно быстрее, хотя он и так вполне готов. Как директор, он обладает определёнными полномочиями, против которых не сможет пойти даже Вагнер. С Кузяевым вопрос вполне реально решить словами. Скорее всего, разговоры о близнецах настолько надоедают Далеру, что он сдаётся. Смотрит на Федю со смесью раздражения и пренебрежения, потому что считает странным, когда директор просит за самых худших учеников школы. Худших далеко не только по оценкам. — Это неуважение ко мне, как к педагогу, — повторяет свою любимую мантру Далер. — Они не заслуживают того, что ты от меня требуешь. — Да, может быть, — соглашается Федя. — Но от тебя сейчас зависит их будущее. Неужели ты обрадуешься, Далер, если из-за твоей упёртости они будут всю жизнь мыть где-нибудь полы? — Каждому по способностям. Ты, Федя, в последнее время слишком уж с ними носишься. Зачем? Они ничего не сделали для того, чтобы ты клянчил у меня для них оценку. — Если бы не они, мы бы все уже давно были без работы, — произносит Федя. — Потому что они убедили Кутепова дать шанс нашей гимназии. В четверг Денис сообщает близнецам, что с их аттестатом теперь всё в относительном порядке, если, конечно, они не успеют что-то натворить до субботы. — Подождите, но вчера же ещё у нас были двойки по геометрии и физике, — не понимает Лёша. — Скажите спасибо Фёдору Михайловичу. И они действительно идут к директору, счастливые донельзя, влюблённые в него больше прежнего. Однако им не дают ни объятий, ни даже нравоучений. Только сухое, безэмоциональное, никакое: — Считайте, что я вернул вам долг за школу.***
Последняя учебная пятница знаменуется важным событием — научной конференцией, в рамках которой Саша весь год писал свою работу по истории совместно с Ерохиным. Конференция проходит на базе гимназии, поэтому приходят, в основном, учителя и администрация. Из учеников только самые заинтересованные, каких, предсказуемо, немного. Зато в жюри исключительно незнакомые никому люди, да и в числе выступающих можно найти учащихся соседних школ. Даже из второй измайловской пришли двое парней с работой по математике. Конференция разделена на несколько секций, чтобы не смешивать гуманитарные дисциплины с техническими. Саша выступает в третьем отделении, то есть где-то ближе к концу. Он ждёт, что друзья его поддержат, тем более, что им даже не придётся прогуливать уроки. Гуманитарная секция начинается в половине четвёртого дня и заканчивается около шести. Вот только сидеть в школе всё это время Сашины друзья не хотят. Лишь Чалов остаётся, потому что ему интересно послушать и другие выступления. Все остальные решают потусить в гараже, а потом прийти к Сашиному времени. Сидеть скучно. Костя зудит о том, что надо было остаться вместе с Чаловым, потому что неизвестно, будут ли свободные места, когда они придут, или придётся стоять около дверей, как лохам. Дима, каждый раз попадая в гараж, тут же хочет выпить, поэтому стремительно уходит за пивом. — Саше купи, отмечать ведь будет, — успевает сказать вслед Антон. Пить они начинают почти перед самым выходом, потому что Дима слишком долго пропадал в пути. Ко всему прочему, чуть не забывают про конференцию в принципе, будучи увлечёнными разговорами. Лишь смска Чалова с гневным: «Вы где застряли? Саша выступает через два человека», — заставляет всё побросать и вылететь из гаража, допивая пиво по дороге. Головин волнуется и кусает губы. Он сидит в первом ряду вместе с другими выступающими и даже не может получить несколько слов поддержки от Чалова. Ерохин тоже далеко, но с ним возможно установить зрительный контакт, поэтому Саша смотрит на него и смотрит, читая во взгляде бесконечное: «Всё будет хорошо». Когда Саша выходит на сцену и его ослепляет софитами, то волнение достигает своего предела. Друзья так и не появляются, и Саша уже не ждёт, не надеется. Он в последний раз бросает взгляд на Александра, чтобы немного успокоиться, и тут дверь в зал буквально слетает с петель. — Успели! — кричит Антон. Все сидящие в зале синхронно оборачиваются на шум. — Простите, мы немного задержались, — поясняет Дима и толкает в бок застрявшего посреди дороги Лёшу, чтобы быстрее искал свободное место. — Извините, простите, я не хотел. Я сейчас сяду, не переживайте, — громким шёпотом говорит Костя, случайно задевая своими костылями людей в ряду. Свободные места есть только рядом с Чаловым, потому что он занял их для товарищей. Саше хочется провалиться под землю от стыда. Лучше бы друзья не появлялись, а так теперь его выступление пройдёт при полном хаосе. Однако Саша не может отрицать, что где-то в глубине души ему действительно становится чуть спокойнее и легче, зная, что рядом собрались все нужные люди. Зачем-то Сашу объявляют вновь, и Антон принимается аплодировать, чтобы его поддержать. К нему тут же присоединяются остальные, кроме Чалова, старательно делающего вид, что он не знает этих людей. Саша начинает озвучивать тему своей работы сначала неуверенно и тихо, но потом, по мере продвижения, его голос обретает твёрдость. Саша легко отвечает на вопросы от жюри, что-то им поясняет. Когда он спускается со сцены, по залу разносится: — Браво! Лучшее выступление! — Молодые люди, выйдите из зала немедленно, — строго произносит какая-то женщина. Саше не нужно гадать, чтобы знать, что выставили именно его друзей. Остаток конференции они проводят за дверями, волнуясь и переживая за результаты. Награждение сразу по окончании, значит, Саша выйдет либо с грамотой, либо ни с чем. — Ну, что?! — подбегают к нему близнецы, не давая толком уйти в сторону от выходящей толпы. — Из-за вас... — зло и обиженно начинает Саша, выглядя подавленным. — Твою мать, серьёзно? Да что мы такого сделали? — взмахивает руками Антон. — Вели себя, как быдло, — подсказывает Чалов. — Но я всё равно выиграл! — радостно объявляет Саша, подпрыгивая на месте и размахивая красивой глянцевой грамотой. — Бля, Тоха, ты бы видел своё лицо! — Да ты охуел так пугать, Головин! — Пойдёмте отмечать, — предлагает тут же Дима. Но Саша просит друзей немного подождать, потому что ему надо поговорить с Ерохиным. Саша отдаёт грамоту в руки Антону, предупреждая, чтобы он её ни коим образом не помял, а сам уносится обратно в зал. Из-за распахнутых дверей видно, как проходит их разговор, и если бы в коридоре было поменьше шума, то, наверняка, можно было бы расслышать каждое слово. — А мне одному кажется, что... — начинает Дима, с сомнением смотря на всё это. — Кажется-кажется, — в один голос произносят близнецы.***
Казалось бы, самым важным событием года должны стать экзамены. Ради них делалось всё в этом году, да и год был создан только для них. Но то ли событий оказалось куда больше, и они сами были куда интереснее, то ли так и должно было на самом деле случиться, что экзамены проходят слишком быстро и практически незаметно. Больше всех во время ЕГЭ волнуется, как ни странно, Денис. Каждый раз, когда кто-то из его учеников пишет какой-нибудь предмет, он не может спокойно сидеть на месте и принимается ходить из угла в угол по помещению для ожидания, пока все не выйдут из своих аудиторий. Для кого-то, вроде близнецов, экзамены — это вообще просто этап в жизни, который они кое-как, но преодолели. У них на руках соглашение с «Локомотивом», что куда важнее и значительнее. Костя, который уже решил для себя, что поедет вместе с Чаловым в Германию, тоже не переживает лишний раз по поводу результата какого-нибудь русского. Костя рад, что ему больше не нужно ходить на костылях, а ещё он раздумывает, как сообщить друзьям о своём решении. У Кости есть паспорт и виза, практически куплены билеты, даже с родителями ему удалось договориться и всё прояснить. Не то чтобы они обрадовались резкой смене приоритетов сына, но посчитали, что он знает, что делает. Саша трясётся перед экзаменом по математике, ещё сильнее трясётся перед историей. Он не отмечает свой день рождения, потому что хочет подготовиться получше, ведь совсем не уверен, что хорошо напишет. Тут даже Александр со своими успокоительными речами не помогает. Пока не проходит экзамен, Саша только и может думать, что о логарифмах и датах Куликовской битвы. Дима неплохо сдаёт русский, так себе математику и совершенно удивительно пишет обществознание на 85 баллов. Обществознание, которое он решил сдать, лишь бы просто попробовать, да и готовился к нему едва ли месяц. И, разумеется, лучше всех экзамены сдаёт Чалов. Русский на сто баллов и остальные не ниже девяноста. Правда, у него впереди ещё отдельные экзамены для университета в Германии, которые и покажут, суждено ли ему будет исполнить свою и родительскую мечту. Проходит «Последний звонок», запомнившийся десятиминутной речью Кокорина. Речью настолько трогательной, что даже у близнецов слёзы на глаза навернулись, хотя лучше относиться к Кокорину они за весь год так и не стали. Впрочем, если кто-то и рыдает на этом моменте, то только сам завуч. Ему вдруг становится настолько грустно прощаться с этим выпуском, особенным во всех смыслах, что не удаётся сдержать эмоций. Уходя со сцены, Кокорин предупреждает, что на выпускном тоже будет рыдать. Выпускного ждут все, и когда они сидят в классе перед выходом во двор, где сделают последние памятные фотографии, которые обязательно пойдут в альбом, то не каждый верит, что теперь точно всё. Они пережили последний год в школе и дальше разойдутся по разным дорогам. У каждого своя судьба и свой путь. — Лёша, дай мне фотку, которую тебе тогда присылал Исаков, — вдруг просит Антон, не зная, чем занять себя в последние минуты до прихода Дениса Дмитриевича. Именно он должен будет забрать их. — Какую фотку? — Из раздевалки. — Ты думаешь, я её сохранял, что ли? Больно надо. — Не ври, у тебя в телефоне куча старых фоток. Там даже есть твои бывшие до сих пор, — закатывает глаза Антон. — Ты шарился в моём телефоне? — возмущается Лёша. — Так ты сам мне его дал. Надо было учитывать риски. — А что вообще за фотка Исакова и зачем она тебе сейчас понадобилась? — интересуется Саша, сидящий на краю парты близнецов. Как в старые-добрые времена вся компания столпилась вокруг них, и только Дима лишь развернул свой стул, чтобы сидеть вполоборота, а не спиной. — Хочу предоставить доказательства выигранного спора, — с серьёзным видом поясняет Антон, пролистывая галерею. — Дим, ты это, готовься выполнять условие. — Какое условие? Мы что, спорили с тобой о чём-то? — удивляется Баринов. Костя озадаченно чешет затылок, тоже не припоминая, когда Антон с Димой успели поспорить. И только Саша с Лёшей, кажется, в курсе. — В начале года ты, Дима, очень хотел отхапать Лёшину квартиру, — не без удовольствия поясняет Антон. — Хотел сделать из неё какой-то притон по типу нашего гаража. — Серьёзно? Я хотел отжать у Лёхи хату? — Ну да. Потому что Лёша тогда был дураком и легко её тебе подарил, ведь думал, что будет жить со своей ненаглядной Элечкой. — Лучше бы ты так формулы по алгебре помнил, как имена моих бывших, — ворчливо произносит Лёша, скрещивая руки на груди. — Мы с тобой поспорили, Дим. Мол, если выигрываешь ты, то я не имею никаких претензий к тому, что ты сделаешь с квартирой. А если выиграю я, то ты не только оставишь квартиру в покое, но и при всём классе, в самый последний день, встанешь на парту и крикнешь, что ты пидор. — А чё такие неравные условия? — Потому что ты был уверен в своей победе. Да и спор не очень-то равноценный. Мне же, чтобы выиграть, надо было засосать Смолова, — у Димы от удивления даже рот приоткрывается. Он вполне готов поверить, что когда-то придумал это, но... — Погоди, и ты хочешь сказать, что выиграл? Ты сосался со Смоловым? С директором?! — Ну да, — Антон разворачивает к Диме экран телефона, и над фотографией тут же склоняются все остальные. Саша старательно пытается не улыбаться во весь рот, пока Костя надеется, что Чалова не хватит удар. Он так и не смог привыкнуть к различным выходкам близнецов. — Спор — это дело чести, Дим. Я свою часть выполнил, теперь твоя очередь. Баринову хочется сказать, что о споре-то никто и не помнит, что это уже не имеет никакого смысла, ведь обстоятельства серьёзно изменились. У Димы свадьба на носу, ему сейчас в последнюю очередь бы думать о том, как сделать из Лёшиной квартиры притон. Однако понятие чести куда выше, и если уж Антон действительно смог поцеловать директора, хотя это должно было быть самым невероятным событием, то и Диме придётся высказаться перед классом. Со вздохом он принимается лезть на парту, привлекая к себе внимание одноклассников. Разведя руки в стороны, Дима произносит: — Дорогие друзья, я — пидор, — и только потом он замечает стоящих в дверях Машу и Дениса Дмитриевича. Девушка закрывает лицо ладонью, шепча что-то вроде: «О, господи, и это мой будущий муж». — Спасибо, Дима, что поделился с нами такой важной новостью, — спокойно и медленно выговаривает Денис. — Мы не будем тебя осуждать, можешь слезать с парты. На этом моменте Антон не выдерживает и начинает хохотать во всё горло, грозясь вот-вот свалиться со стула.***
— Обожаю выпускные! — произносит Кокорин, стоя перед рестораном. — Ненавижу выпускные, — вторит ему Денис, хмурясь. — Куча пьяных школьников и невменяемых учителей. — И некоторых завучей, — подмигивает Александр. На учителей выделили всего два стола, но разделились они явно по интересам. Потому что около Смолова садятся все, с кем у него либо дружба, либо приятельские отношения. Ни о каком Вагнере или Людмиле Анатольевне речи быть не может. Денис, который утверждал, что не любит выпускные ещё со своих школьных лет, в итоге, напивается первым и три минуты пытается выйти из-за стола, чтобы покурить на улице, а заодно проветриться. Ему помогает Александр, спрашивающий, не нужно ли выйти вместе с ним. Денис может только утвердительно кивнуть, держась за локоть друга. — Марио, слушай, — это происходит после ещё двух бокалов шампанского. В ресторане гремит музыка, и Денису приходится кричать, чтобы расслышать самого себя. — Марио, переезжай ко мне! Давай завтра! Чего тянуть? Кокорин не может сдержать смеха, потому что Денис ещё не так давно ни в какую не хотел обсуждать возможное сожительство с Фернандесом. И не потому, что не хотел, а потому, что в его квартире всё ещё перенаселение. Но сейчас Денис готов самолично собрать вещи Марио и перевезти к себе. — Чего такой грустный? — спрашивает Александр, наклоняясь ближе к Феде, который целый час уже смотрит на виноград из фруктовой тарелки перед ними. — Наслаждаюсь этим праздником жизни, — хмыкает Смолов. — Очень весело наблюдать, как все творят какую-то хрень, о которой завтра будут или жалеть, или не помнить. — Это всё потому, что ты не пьёшь, — со знанием дела кивает Александр. — Кстати говоря, в чём причина трезвости? — Вообще-то, я за рулём. Да и должен быть кто-то адекватным сегодня. Федя указывает рукой вперёд, где за одним из столов с учениками Головин опустошает залпом бокал и во всё горло принимается орать песню, которая сейчас играет. Выпускной — странное событие. Можно делать, что угодно, вести себя совершенно безумно, не считаясь ни с учителями, ни даже с директором. Потому что это ваш последний вечер вместе, скорее всего, последний в жизни. И это всё оправдывает. По-старчески хочется сказать, что во времена Феди такого не было, но он и выпускался при Иде Геннадиевне. С тех пор, как Федя сам стал директором, он бывает на каждом выпускном, и каждый раз он видит примерно одно и то же, чему никак нельзя противостоять. Не то чтобы Федя был решительно против. Пусть народ веселится. Ему грустно совсем из-за другого. Это не просто последний вечер, когда он видит учеников выпуска-2014, это последний вечер, когда он видит тех, кто ему стал по-настоящему дорог. Неправильно, непозволительно любим. И здесь Федя точно бессилен. Он, впрочем, надеждами себя и не тешил. Тем временем, Александр явно зависает на зрелище с участием Головина, поэтому Федя может вернуться к своему винограду. Когда там уже горячее? — Игорёк, — на другом краю стола, в относительном отдалении от остальных, Артём решает, наконец, закрыть спор с самим собой. Ведь он его выиграл. — Ну что тебе? — устало спрашивает Акинфеев, который с самого утра выглядит понуро и уступает в унынии разве что Смолову. — Я понимаю, что ты думаешь и как ко мне относишься. Заслужил, да. Но я хочу сейчас со всей серьёзностью... Игорёк, давай встречаться? Начнём сначала, как тогда, кучу лет назад. Игорь немало удивляется. Даже брови приподнимает и отодвигает в сторону бокал, с которым сидит весь вечер. Принципы у Игоря всё равно превыше всего. Он до сих пор относится к алкоголю, как во времена своей спортивной карьеры. На Артёма принципы, пожалуй, тоже распространяются. — Уверен, что это всё ещё актуально? — спрашивает Игорь. — Что, если я откажу? — Ты рассуждаешь об этом, значит, тоже думал. Значит, у тебя уже есть какое-то решение. — Есть. Давай вернёмся к этому позже? Сейчас не время и не место для подобных обсуждений, — Артём так шумно вздыхает, что слышно даже за музыкой. — Но сегодня можешь вернуться в мою комнату, — с Дзюбы тут же спадает мимолётная грусть, и он уже весь светится. — На раскладушку, разумеется. Даже не рассчитывай на что-то большее. — Это значит, что ты меня простил? — Это значит, что мы всё ещё будем говорить об этом позже. К тому же... ты слышал, нашу коммуналку расселяют? Вчера письмо пришло. — В смысле расселяют? — По очереди будут новое жильё давать всем, кто живёт в коммунальной квартире. Это может затянуться, а может и нет. В любом случае, жить нам там осталось недолго. — То есть, ты съезжаешь? А я? Игорь пожимает плечами, не давая никакого однозначного ответа. Кажется, всё снова в руках Артёма. В это время за столом, где Саша уже порывается на него залезть и станцевать, такие решительные намерения прерываются Костей. Он считает, что именно сейчас нужно рассказать друзьям, что вместе с Федей он в августе уедет в Германию. — С Пони?! В Германию?! — хором произносят все сидящие, кроме Чалова. — С чего вдруг? — Ну, мы тут, вроде как, в отношениях, — поясняет Костя. — А Федя сдал экзамены и получил место в каком-то Берлинском университете. Как его парень, я должен быть рядом. Неизвестно, сколько он будет учиться. А он ещё работать там вздумал. — Так, стоп, — пытается осознать Антон. — Вы вместе? Типа как мы с Лёшей? И сколько? — С мая, кажется, — Костя переводит вопросительный взгляд на Федю. — С десятого мая. — Это когда ты во дворе меня чуть не послал? — Нет, это когда мы в ванной целовались, и тогда стало понятно, что это серьёзно. — А я думал, что мы вообще отсчитываем от поцелуя у подъезда. Ну, того, вечером. — Но мы тогда не встречались. — Боже, меня окружают пидоры, — обречённо произносит Дима. — Как я докатился до жизни такой? Лёша сочувственно хлопает друга по плечу, но Диму это мало успокаивает. Зато на небольшую сцену в зале поднимается Кокорин, который обещал высказаться и выскажется. Это должно быть интересным, учитывая очередной бокал в руке завуча, которым тот размахивает в разные стороны. — А теперь песня! Специально для моего лучшего друга Дениса. Ты выпустил во всех отношениях потрясающий класс, поэтому я хочу спеть тебе не менее потрясающую композицию, — Кокорин щёлкает пальцами, и из колонок слышатся первые звуки легендарной «Cheri Cheri Lady». — Кокорин, блядь! — немедленно выкрикивает Денис. Его бесит эта песня, а в исполнении Кокорина тем более. Хотя нельзя сказать, что тот настолько ужасно поёт. Больше всех выступление заходит Головину, который даже принимается танцевать. И всё, что остаётся делать его друзьям, это следить, чтобы Саша не рухнул где-нибудь между столами. Следят, однако, довольно плохо. Так что, торжественная миссия перекладывается на плечи Ерохина, который не то чтобы против. Антон чувствует, как от выпитого шампанского просыпается желание что-нибудь делать. Что-нибудь дурацкое и, возможно, не очень хорошее. Он поворачивает голову к Лёше и понимает, что у того мысли вполне аналогичные. — А говорят, что телепатии не существует, — хмыкает Антон, сцепляя пальцы за Лёшиной шеей. — И, кстати, ты когда-нибудь задумывался, почему в такие моменты всегда туалет? — Ты поговорить пришёл или что? — А что делать, если рот свободен? Лёша закатывает глаза и целует брата, заставляя того ещё сильнее прижаться к стене. Они так увлекаются, что не замечают ничего вокруг. Не замечают даже проходящего мимо Смолова, ругающегося себе под нос. После очередного размахивания бокалом шампанского Кокорин предсказуемо опрокинул-таки его на рубашку друга. И Федя думает, что это, конечно, «лучшее» окончание вечера. Пока он пытается придумать, что делать с рубашкой, то отчаянно отводит глаза куда угодно, лишь бы не к происходящему за спиной. «Я не буду обращать внимание, — говорит сам себе Федя. — Это не моё дело. Надо уйти и не мешать». — Кхм-кхм! — произносит он настолько громко, насколько возможно. И это, на удивление, действительно работает. Близнецы замирают, Антону кажется, что он даже трезвеет. Потому что резко хочется провалиться сквозь землю. Но не в этот раз, сейчас надо гордо пережить ситуацию. И потому Антон хватает Лёшу за руку и тянет за собой. — Что случилось? — интересуется буднично Лёша, кивая на испорченную рубашку директора. Они стоят с двух сторон от него, внимательно разглядывая через зеркало. — Криворукий Кокорин, — так же буднично отвечает Федя. Момент абсурдный, но почему-то Смолову кажется, что сейчас происходит нечто важное, может быть, даже судьбоносное. А ещё ему кажется, что они втроём сейчас вдруг неожиданно, одновременно, всё понимают. И понимают верно. Смотрят друг на друга через зеркало, не поворачиваясь, не возвращаясь к реальности. Антон вздыхает, пронзительно взглядом упирается прямо в глаза и прижимается вдруг щекой к плечу Феди. Лёша за ним синхронно повторяет, и оба чуть заметно улыбаются. Картинка в отражении вдруг из странной превращается в гармоничную, в правильную. Федя, правда, всё ещё не знает, можно ли считать правильным то, что происходит с ним... с ними. Он думает, что лучше всего сейчас будет уехать домой. Как минимум, сославшись на рубашку. «Тебе почти тридцатка, а бегаешь от каких-то Миранчуков», — насмешливым голосом Кокорина звучит в голове. И когда Федя хочет дёрнуться в сторону двери, он вдруг чувствует, как его обхватывают в четыре руки. Не убежишь. — Мне домой надо. — А нам? — И вам я бы посоветовал тоже поехать домой. — Домой нельзя, — печально сообщает Лёша. — Нас выгнали. — Ну где-то вы же сейчас живёте... — Туда тоже нельзя, — для большей убедительности Антон мотает головой. — Я заебался спать на полу. — Почему на полу? — Федя понимает, что очередной бессмысленный разговор, скорее всего, будет его последним приговором. Когда-то ведь это должно кончиться. А вот чем именно, вопрос совершенно другой. Лёша рассказывает, как они переехали в подаренные отцом квартиры. Там до сих пор не доделан ремонт и почти нет мебели. У них есть диван, но на нём вторую неделю лежат вещи, потому что шкаф никто не собрал. Никто не умеет собирать шкафы, а сборщик из магазина обещал приехать только послезавтра. Поэтому спят на полу, на каком-то матрасе, который по случаю переезда подарил Костя. Жить в квартире сейчас вообще неуютно, но близнецы верят, что смогут привести это место в божеский вид. — Я точно пожалею об этом, — сдаваясь, произносит Федя. — Поехали. Близнецы смотрят на него удивлённо, но первым доходит до Антона. Куда бы они там ни поехали, он заранее согласен. Однако всё равно надо спросить Лёшу, хотя бы взглядом. Молчаливое принятие решения прерывается ворвавшимся Головиным, который успевает только крикнуть, что ему плохо, и тут же скрыться за дверью ближайшей кабинки. — Саш, может, лучше на воздух? — предлагает идущий следом Александр. Он мимолётно оборачивается на стоящих около зеркала и извиняется, если испортил какой-то момент. — Поехали, — кивает Лёша.***
Просыпается Антон от назойливой мелодии входящего звонка. Лёша тоже проснулся бы, если бы телефон лежал буквально над головой, но он только морщится в полусне и пытается натянуть одеяло на нос. Телефон настойчиво портит утро. Приоткрыв один глаз, Антон пытается разобрать, кто звонит. — Да, Саш? — зевая, произносит Антон, садясь и попутно досыпая. — Где ты? Поздравляю. А как ты оказался у него? По словам Саши, ночь он провёл в квартире Ерохина, оккупировав его диван. Заявляться домой, к матери, в своём состоянии Саша не решился, а Александр всё равно отказать не мог. Дальше Саша ничего не помнит, однако Александр ему уже всё рассказал. Во-первых, он отпаивал Сашу чаем, постоянно спрашивая, зачем столько пить, если совершенно не умеешь. Саша отвечал как-то невразумительно, мол, все пьют и я тоже. Потом Саша вроде бы уснул, но проснулся зачем-то около четырёх утра. Ему захотелось поговорить. Ни раньше, ни позже. Александр, к слову, тоже спал, но был немилосердно разбужен. — В общем, я ему признался, — говорит Саша. — Школу мы закончили, теперь можно. — А он что? — за время Сашиного рассказа Антону удаётся более-менее проснуться, и теперь он с удивлением рассматривает комнату, в которой находится. — А он сказал, что я тоже ему нравлюсь. — Круто. Получается, карты опять не наврали? Значит, вы теперь мутите? — Если честно, я так и не понял. Наверное, да. Думаю, мне стоит спросить у него ещё раз... Кстати, Тох, а вы с Лёхой как вечер закончили? Я смутно помню, будто видел вас под конец. — Хороший вопрос, Саш. В душе не ебу, где мы. Лёш, — Антон трясёт брата за плечо. — Лёша! Где мы? Лёша отмахивается, но Антон настойчиво продолжает его будить, пока Саша на другом конце провода не менее настойчиво ждёт. Лёша медленно открывает глаза, тут же понимая, что потолок не домашний. Лучший способ определить место, конечно. В комнате зацепок особо никаких. Ни фотографий на тумбочках, ни какой-нибудь одежды, кроме одежды самих близнецов, аккуратно сложенной на стуле. Антон с Лёшей на двести процентов уверены, что не они её складывали. Мыслительный процесс не продолжается долго, потому что дверь в комнату открывается и перед близнецами предстаёт Смолов. — Саш, я тебе перезвоню, — говорит Антон, пребывая в странном состоянии. Он вроде и не может связать одно с другим, а вроде и лень пытаться. — Доброе утро, хотя уже почти два, — произносит Смолов, скрестив руки на груди и не очень-то дружелюбно смотря на своих гостей. — Здрасте, Фёдор Михайлович, — кивает по привычке Антон. — Можно уже просто Федя. — А почему можно? — Идите завтракать. Только оденьтесь сначала, — вот и поговорили. Квартира у директора такая, что хочется в ней остаться, о чём Антон тут же сообщает, получая в ответ усмешку. Оказывается, вчера он говорил то же самое. Впрочем, Смолов, кажется, против. Более того, он продолжает держаться на относительном расстоянии, и, как и в последние дни учебного года, не выглядит тем прекрасным директором, в которого близнецы умудрились влюбиться. Это наводит на определённые мысли, но сейчас нет времени размышлять. Потому что надо выяснить концовку вчерашнего вечера, и почему теперь можно звать Смолова просто Федей. Он знал, что утром будет проклинать себя за это решение, но всё равно повёз их к себе, ведь больше некуда. Всего лишь переночуют и утром уйдут навсегда в своё светлое будущее. Федя предполагал, что «всего лишь» с Миранчуками может не сработать. Надеялся, что не попадёт в этот процент исключений, но у Феди талант оказываться в ситуациях с вероятностью один на миллион. Впрочем, так ли случайно он оказывается в них? Может, он сам их ищет? Говорить ни он, ни, тем более, они были не состоянии. Без слов вполне всё понималось. Только Федя прекрасно отдавал себе отчёт в том, что на выпускном не выпил ни капли, в отличие от близнецов. И если что-то пойдёт не так, то он будет в трезвом уме, а вот они вряд ли вспомнят. И виноват потому будет Федя, ведь мог остановить, мог предотвратить. Ограничился тем, чтобы, так и быть, посидеть с ними чуть-чуть в спальне, не включая света. Разрешил обнять с двух сторон, как в ресторане, только чуть более тесно. Когда, знаете, не только руками вокруг талии, но и коленями к коленям, висками к плечам. Когда дыхание можно услышать и почувствовать на своей коже, когда тепло, почти жарко, когда вдруг губами под челюстью. Здесь Федя остановился. Решительно выпутался из объятий и пожелал спокойной ночи. Им. Не себе. — И что дальше? — имея в виду далеко не рассказ, спрашивает Антон. — Если уж мы решили начать копаться в этом... — Мы закончили копаться в этом, — обрывает Федя. — Нечего обсуждать. Я прекрасно понимаю последствия. Антон недовольно поджимает губы, явно не соглашаясь. По его мнению, Федя вообще ничего не понимает. — Плевал я на последствия. Они меня вообще не волнуют. — Да, — включается Лёша, как бы продолжая слова своего брата. — За нас двоих об этом думаю обычно я, но в данном случае... Всё, что могло случиться, случилось, надо принять это, как факт. У нас есть два варианта, Федя. Либо мы забываем всё, как страшный сон, и больше никогда друг друга не видим, что реально осуществить. Либо... — Смолов ждёт с нескрываемым любопытством. — Либо мы с Тошей сейчас добиваем тебя новостью о том, что ты нам небезразличен. Влюбились мы в тебя. Да, не шутим. Да, почти одновременно. Да, находясь в отношениях друг с другом. Блеск. Не добили, а убили. — И мы знаем, что ты тоже, — заканчивает Антон, никак положение не улучшая. — Что теперь будешь делать? — Ничего не получится, — твёрдо произносит Федя. — У нас десять лет разницы, вас двое, вы учились в моей школе. Я вас с восьмого класса знаю. Да и потом, у вас футбольное будущее, ваша мечта. На ней сосредоточьтесь лучше. — Ну ты и дурак, Федя, — совсем невесело усмехается Антон. Когда они выходят из подъезда, то какое-то время просто стоят у дверей. Лёша видит, как на лице брата отражаются все мысли и чувства. Конечно, обидно. Счастье было близко, пусть и с вероятностью положительного исхода один на миллион. Однажды ведь они в такую вероятность попали. — Тош? — Пусть не надеется, — в голосе у Антона решимость, способная свернуть горы. — Головин сказал, что всё равно вместе будем. А Головин ещё ни разу не ошибался. — Вместе и до конца? — Что бы ни случилось, и где бы ни оказались, — их вечная клятва, скреплённая мизинцами. — И с Федей? — И с ним, получается, тоже.Есть миллионы шансов, что скоро будет всё сбываться.