Оставаться ничем

Больше всего на свете Нориаки и Куджо любили молчать. Молчать не праздно, а осмысленно, зная наверняка, какие на месте гудящей пустоты могли оказаться слова. Нора любила смотреть, как Джо курит. Джо любила смотреть, как Нора поправляет волосы. Они не заметили, когда совсем перестали разговаривать. Может быть, после возвращения из Египта, когда Джо увиделасвою подругу в крепких объятиях матери и испугалась за её хрупкие кости больше, чем во время любого из их многочисленных сражений. Может быть, когда Нориаки увидела, как Куджо врезала случайно толкнувшему её старшекласснику так сильно, что тот отлетел на другой конец коридора. Она могла поклясться, что увидела, как у Джо дрожат руки. Наверное, они перестали разговаривать, когда, оказавшись на разных островках однообразно враждебной реальности поняли, что из Египта так и не вернулись. Это не то, с чем Нориаки была готова смириться. — Иногда мне кажется… — протянула она во время одного из их полу-перекуров, ныне развенчанных в полу-традицию, — Что там было не так уж плохо. — Там? — уточнила Джо, крайне увлечённая методичным подбрасыванием в воздух монеты в пять пиастров. — В Египте. Монета болезненно звякнула об плитку и покатилась по ней ребром, отзываясь резким бренчанием на упоминание запретного слова. — Чем? Нориаки усмехнулась. — Виды красивые, еда вкусная. Масса новых впечатлений, знаешь ли. Выверив паузу, она добавила: — Там ты на меня хотя бы смотрела. Джо подобрала монету. — Не будь дурой. Смотря на невыносимо ровную спину подруги, шагающей куда подальше со скоростью истребителя и упорством танка, Нориаки точно знала, что в ней теперь есть незаметная стороннему наблюдателю пробоина, и на секунду позволила себе испытать злую радость. Не всё равно, значит. Куджо в Египте не только на неё смотрела, и хранила это знание заначкой в нагрудном кармане рядом с общей их фотографией. Она совсем разлюбила фотографии. Так себе удовольствие — смотреть на чьё-то улыбающееся лицо и бояться, что никогда его больше не поцелуешь, потому что не смогла, не досмотрела и не уберегла. Подвела по-крупному. Джо решила, что больше никогда не испытает то гадкое чувство, когда смотришь на чужие внутренности, а скручивает твои, будто это ты лежишь с дыркой поперёк брюха. Впрочем, тянущее чувство внизу живота от этого никуда не девалось. — Дед, я дома, — объявила она, надеясь, что никто не ответит. Старик после их возвращения с первого дня ворковал над любимой дочкой и всё никак не мог убраться восвояси. Джо почти смирилась. — Здравствуй, внучка! — чёртом из табакерки выскочил Джозеф. — Как ты? Как школа? А Нориаки-чан? Куджо поморщилась. — Я — нормально. Нориаки тоже. — Вы что, поссорились? Джо вздохнула, в очередной раз понимая, что треклятая проницательность её назойливого деда когда-нибудь сведёт её в могилу. — Нет. — Вижу же, что да! По глазам вижу! — не унимался тот. — Слушай, Джозефина… — Никакой Джозефины. — отрезала девушка. — Ладно, Джо… Если тебя что-то тревожит — расскажи старику, а? Полегчает, обещаю! — Это вряд ли. — Ну ты попробуй! Куджо выпрямилась и сложила руки на груди, намереваясь продырявить своим взглядом Джозефа насквозь. — Ладно. Если хочешь знать — я задыхаюсь. Каждый день, без причины. Когда думаю о… Сам знаешь. С Нориаки становится хуже, потому что я её подвела. Вот и всё. Улыбка пристыженно уползла с лица Джозефа. — Думаю, это не всё. — Тебе-то откуда знать? — У меня тоже был друг, которого я подвёл. — слишком уж небрежно признался старик напротив. — И посильнее твоего. — Это не тот, к которому мы… — Ага. Джо тяжело вздохнула. Она помнила их совместные поездки в Италию осколками гладкого бутылочного стекла, юркими рыбами и причудливыми завитками чугунной ограды кладбища. Её дед, упрямо соскребая с одной из могильных плит вездесущий склизкий мох, отчего-то становился лет на десять старше и моложе одновременно. То, что он ей тогда рассказывал, поросло в её памяти виноградной лозой и завеялось утренним морским туманом, но никуда не исчезло и сейчас — особенно сейчас — неприятно скреблось. — Мне жаль. — Мне тоже. — грустно улыбнулся Джозеф. — Имеючи не ценим, потерявши плачем — так, вроде, говорят? — Говорят. — бесцветно отозвалась Куджо. — Напиши ей! Почти мольба. — Подумаю. Разумеется, она не написала. Она никогда не умела обращаться со словами — те расползались под её грубыми пальцами и рассыпались на бесполезные буквы под её тяжёлым взглядом. Она гонялась за ними неделями, пытаясь подобрать те, что хоть в какой-то мере смогут передать то, что перекатывалось внутри. Написала в итоге Нориаки. Предлагала ехать в Хаконе — там, мол, красиво, интересно и очень спокойно. Куджо, при всей её непробиваемости, за словом «спокойно» чудилась какая-то зияющая недосказанность, а то, как легко Нориаки выходила на контакт после месяца абсолютной тишины, вызывало у неё то ли раздражение, то ли восхищение. Джозеф, узнавший от кого-то — уж точно не от внучки — о предстоящей вылазке, с присущей ему непреклонностью вызвался оплатить все расходы. Она приняла этот широкий жест с прохладной благодарностью. Он, кажется, не обиделся. Было решено сначала доехать до Хаконе и заселиться в рёкан, а на следующий день начать слоняться по в большой степени безразличным Джо туристическим маршрутам. Нориаки во всём этом всегда разбиралась лучше. — Ехать нам приблизительно два часа, — сказала она, невесомо приземлившись на сиденье рядом с Куджо. — Надеюсь, не заскучаешь. Джо не боялась заскучать. Джо боялась недоброй тишины, пролегающей между ними, разбиваемой только безразличным голосом диктора, объявляющего названия станций. Боялась неприлично красивого профиля Нориаки, будто сияющего мягким светом на фоне обезличенного вагона, полнившегося туманом, пролезавшим из-за окна. Тягостная вечность растянулась на десять минут. — Знаешь, что это за станция? Куджо помотала головой. Нориаки просияла: — Там очень интересная история! В общем, дело было так… За время поездки Джо узнала всё, что можно было узнать о маршруте Токио-Хаконе, а Нориаки узнала, что её, оказывается, всё ещё интересно слушать. Вокруг неё вечно крутились сверстники, готовые внимать её рассказам, но никто не фиксировал её слова в памяти столь отчётливо. Куджо всегда слушала отчётливо, со стороны —незаинтересованно, но где-то на глубине её глаз, замечала Нориаки, всегда плескалась неутолённая жажда. Ей это нравилось. Ненадолго ей даже показалось, что они снова стали целыми и бесстрашными, детьми, которые никогда не умирали, и она, забывшись, кончиками пальцев потянулась к знакомой руке. Та отдёрнулась, и волшебство треснуло. Они прибыли в Хаконе тогда, когда плавленое золото солнца уже почти перетекло за зенит, а лиловый воздух полнился обещанием ночи. Оставив свои скудные пожитки в кубе рёкана, Нориаки безмолвно направилась в онсэн, надеясь смыть усталость дня и пыль поражения, неприятно осевшую на коже. Плеск воды и правда уносил тревоги, и та позволила себе расслабиться, растворяясь в запахе серы и древесины. Мысли в свободном плавании устремились в самое неверное русло, но Нориаки устала противиться. Раз уж все говорили, что она настоящая девочка, она могла позволить себе быть слабой. Куджо подошла незаметно. — Можно? Нориаки пристыженно вскинулась и, натянув неизменно-вежливую улыбку поперёк запачканного румянцем лица, выдавила: —Конечно. Какое-то время они сидели молча, изучая шрамы друг друга лишь взглядом. Джо и до Египта была испещрена ими, будто клинописью, а после их количество устремилось в бесконечность: белые рубцы накладывались друг на друга и становились нечитаемыми. Тот, что красовался на ноге, был подарком Нориаки, о чём она не забывала ни на секунду. Её же шрам расползался по телу уродливой звездой, один луч которой пролегал между грудей, а другие спускались ниже, в мутную воду. Куджо смотрела на него не мигая. — Он довольно уродливый, знаю, — горько усмехнулась Нора. — И кому я нужна такой красавицей? Куджо хотела сказать — «мне». Куджо сказала: — Можно потрогать? Нориаки удивлённо кивнула. Джо осторожно, кончиками пальцев провела вниз вдоль белёсого рубца, настырно вгрызавшегося кромками в неровно вздымавшуюся грудную клетку. Затем вверх. Она надеялась, что если повторять этот ритуал достаточно долго, то шрам просто исчезнет, втянется в кожу и не будет больше мучить их обеих. Она не заметила, как её рука опустилась слишком низко, а Нора оказалась слишком близко и всё полетело к чертям. Так она не хотела, и, выпутавшись из бережных рук, которые хотела ощутить на себе уже бог знает сколько, выдала очередью: — Не сейчас. Не могу. Прости. Нориаки ничего не понимала. —Как скажешь. На следующий день они запланировали поездку на канатной дороге, но, возможно, поездка на канатной дороге запланировала их — сооружение возвышалось слишком внушительно для того, чтобы поддаваться человеческим прихотям. Куджо сверилась с брошюрой. Четыре станции. Сондзан-Овакудани-Убако-Тогэндай. Она должна справиться. Уже в кабине Нориаки бросила в её сторону: — Знаешь, я раньше боялась канатных дорог. — Потому что высоко? — уточнила Джо. — Потому что хрупко. — пояснила Нора. — Ты подумай, какая-то стеклянная кабинка ползёт на верёвочке за тысячу метров над уровнем моря. Разве можно поверить, что одна такая выдержит несколько человек? Но потом я поняла… Что они чуть прочнее, чем кажутся. Понимаешь? Куджо поняла, что до неё что-то очень хотят донести, но не очень поняла, что именно. — Пожалуй. До Овакудани они ехали молча. Джо и без того было чем заняться: она наблюдала за пассажирами, скользила взглядом по их лицам в поисках намёка на враждебность, посматривала на Нориаки, накрепко влипшую в окно с приятной картинкой, считала свои же пальцы. Задыхалась. Крепление и правда казалось хлипким, стекло тонким, а путь —невыносимо долгим. Как только двери открылись, она выскочила, с чётким намерением оттолкнуть каждого, кто мог бы встать у неё на пути, и сложилась позорным оригами возле поросшей ковылью тропинки. Разреженный воздух сыпался мимо лёгких, очертания мира терялись в горной дымке. Только бы за что-то уцепиться. — Эй! Что случилось? Где больно? Джо? Джозефина? Рука. Рука Нориаки. —Не Джозефина. — буркнула Куджо, хватая девушку за руку. — Извини, — виновато улыбнулась Нора, — тебе плохо, я боялась не достучаться. — Ничего страшного. Нориаки нахмурилась. — Тебе плохо, и я хочу помочь. Пожалуйста, поговори со мной. — спустя секунду раздумий, она добавила, — Я очень хочу, чтобы ты со мной говорила. Я соскучилась и мне страшно. — Мне тоже страшно. — неожиданно для самой себя созналась Джо. — Каждый день. Я просыпаюсь и думаю — один раз ты из-за меня чуть не погибла. И не только ты. А если ещё что? Случится что, а меня не будет. Не успею. Не догляжу. — Не знаю, заметила ты или нет, — резче, чем хотела, ответила Нора — Но я не такая уж и слабая. Я тоже сражалась. Прекрасно могу сама о себе позаботиться. — Я не говорила, что ты слабая. — Да ну? Заметив, как у Куджо трясутся руки, Нориаки приобняла её за плечи и мягко продолжила: — Я знаю, что ты это не со зла, но с меня, если честно, хватит. Мне не нужен рыцарь, мне не нужен защитник, мне не нужно, чтобы ты разбиралась с плохими парнями и била морды старшеклассникам, пока я прячусь у тебя за спиной и плачу в кружевной платочек. Я хочу быть с тобой. Рядом, а не за. — А у тебя есть кружевной платок? Нориаки фыркнула, демонстративно достала из кармана пачку салфеток и протянула Джо. — На здоровье. Я не об этом. Я о том, что хоть и понимаю, почему ты переживаешь, принимать это отказываюсь. Ты ни в чём не виновата. Если нравится считать, что да, и отталкивать человека, который хочет с тобой быть больше всего на свете — пожалуйста. Но есть варианты получше. — Например? — спросила Куджо, вытирая с лица остатки панической атаки салфеткой. — Например, сходить со мной к гейзерам, посмотреть на виды, облопаться сладостями до отвала. Потом можешь меня поцеловать, если захочешь. — ухмыльнулась Нора. — А дальше посмотрим. — Если честно, звучит неплохо. О кипящих гейзерах Овакудани ходило множество небылиц. Жадные до впечатлений туристы варили в них всё, что можно было достать съедобным, и уверяли, что полученная пища обладает мистическими свойствами и продлевает жизнь аж на семь лет. Смотря на почти по-аравийски жёлтые камни, Джо подумала, что прожить ещё семь лет было бы совсем неплохо, и с размаху запульнула в урчащую жидкость монетку в пять пиастров.