Тактическая перезарядка

      – Как ты вообще выжил, если не знаешь даже основ? – выразительно вскидывает брови Дилюк. Тарталья в ответ со сладкой улыбкой демонстрирует единственный оставшийся кинжал и покачивает им из стороны в сторону.       – В жопу правила, – закатывает глаза Тарталья и ловит на себе нечитаемый взгляд Эфира, – если просто можно устроить кровавую баню. Неважно, кто против меня. Уровень силы – вот что важно.       – Неудивительно, что тебя закинули в «Лабиринт», – прохладно отвечает Дилюк, и Тарталья скалится, зная, что от этого мудилы не стоит ждать ничего хорошего. – Неподчинение правилам, неконтролируемая агрессия, срыв миссий… Мне продолжать?       Тарталья целит ножом в печень, атакуя быстро и совершенно незаметно, чтобы у жертвы не было времени на раздумья, как и возможности отразить удар, но успевает заметить росчерк красного сбоку и замирает, миролюбиво поднимая ладони. Рефлексы у Дилюка что надо, признает Тарталья, но в затяжном бою ему придется несладко: клеймором так просто не помашешь, особенно в условиях узких коридоров, которых – Тарталья уже убедился – в «Лабиринте» немало. Пожалуй, Дилюк для него проблем не доставит, если им вдруг придется вступить в схватку.       А что они таки когда-нибудь будут друг друга пиздить, Тарталья не сомневается.       Проблема в другом – в Эфире, способности которого Тарталье пока неизвестны, за исключением непонятной способности к ядам. Его угрозы оказываются по-настоящему реальными: каждый раз, когда Тарталья пытается напасть на Эфира, его моментально прижимает к земле, и тело взрывается ошеломляющей болью, выворачивающей наизнанку. Золотые глаза смотрят с равнодушием, пока Тарталья ползает у Эфира в ногах и старается не издать ни звука: он лучше сдохнет, чем будет умолять о милости.       – Осторожнее на поворотах, Тарталья, – тянет Эфир, и Тарталья бросает на него острый взгляд. – Тебе бы поучиться располагать к себе людей, а не бросаться на них с ржавым ножом.       – Другого нет, – беззаботно жмет плечами Тарталья, подкидывая нож, и щурится, запрокидывая голову. Небо отвечает ему безразличной серостью, а бесконечно высокие стены – замшелыми камнями и застарелыми брызгами крови, а еще далеким эхом чьих-то болезненных стонов и рычания чудовищ. Тарталье удивительно спокойно, хотя еще недавно хотелось рвать и метать: он искренне терпеть не может и настороженного Дилюка, смотрящего волком, и слишком доброжелательного Эфира с его пропитанными ядом улыбками и взглядами. Тарталья свободолюбив и ненавидит подчиняться, особенно против своей воли, и готов перегрызть глотки любому уебку, который осмелится его пленить.       Но на интуитивном уровне он чувствует, что Эфир, мастер ядов, опасен как гребаный пиздец, поэтому стоит выждать подходящий момент, когда Тарталья сможет вырвать трахею из обманчиво беззащитного горла. Тем более, что Дилюк неустанно бдит – Тарталья чувствует бритвенно-острый взгляд между лопатками и неизменно огрызается каждый раз, угрожая выковырять ему глаза ржавым ножом. Эфир ничего не говорит, когда они открыто и яростно ругаются, неизменно переходя на личности, лишь посматривает снисходительно, как на маленьких детей, и в его блядских желтых глазах пляшут смешливые искры.       Тарталья ставит себе целью разгадать, в чем заключается особенность способности Эфира, но тот действует излишне осмотрительно и не спешит использовать яд попусту. Если Тарталья поймет, как вывести яд из организма, он сможет сбросить рабские оковы, делающие его зависимым от уебка с бабской косой и его защитничка: не для того он оказался в «Лабиринте», чтобы подчиняться кому-то помимо самого себя.       Он ненавидит притворство и всегда действует напрямую, не мудрствуя лукаво. По отношению к Эфиру Тарталья предпочитает применить ту же тактику: он раз за разом пробует его на зубок, стараясь подобраться все ближе и ближе. Ему известно, что это замечает Дилюк, который не отводит от Тартальи глаз, что замечает сам Эфир, но почему-то из раза в раз позволяет испытывать себя на прочность и при этом, кажется, не испытывает никаких неудобств. Что заставляет его быть таким спокойным рядом с печально известным убийцей, одним из худших экспериментов «Бездны»?       Тарталья почти уверен: то, что Эфир сказал про необходимость наличия трех участников в команде, правда лишь отчасти. Он подсознательно ощущает, что Эфир откровенно не договаривает, а Дилюк его прикрывает, и Тарталья решительно не нравится, что его держат за сопливого идиота, не разбирающегося в людях.       Стоящий неподалеку деревянный ящик привлекает внимание Тартальи, и он ускоряет шаг с целью добраться до него первым. В прошлый раз ему повезло, и он нашел в таком же сундуке нож, поэтому, вероятно, существует шанс того, что повезет повторно. В конце концов, кто первый встал – того и тапочки, так что Тарталья урвет себе кусок побольше без оглядки на чужое мнение.       – Стой, – одергивает его Дилюк и даже пытается перехватить, но Тарталья оказывается быстрее и не дает себя коснуться: резко отбивает протянутую руку и устремляется к сундуку. – У него есть мозги или…       Конец фразы Тарталья пропускает мимо ушей: он уверен, что ничего полезного Дилюк не скажет, поэтому тратить на него время он не намерен. Слышится сдавленное ругательство, и Тарталья довольно хмыкает: сделал гадость – сердцу радость, а если эта гадость конкретно так подпортит чьи-то планы, так радость вдвойне. Он подлетает к сундуку, дергает за замок, и тот послушно поддается, обнажая нутро.       Точнее, несколько десятков рядов кривых острых зубов и хаотично раскиданные между ними глаза навыкате, голодные и злые: нечто, бывшее сундуком, накидывается на Тарталью, и тот едва успевает одернуть руку, чтобы она не оказалась внутри уродливого рта. Тарталья не мешкает: вынимает кинжал и точно вонзает его прямо в один из глаз, когда существо набрасывается на него со скоростью и силой, которых не ожидаешь от мелкой хуйнюшки. Зубасто-глазастая хрень заходится оглушительным воплем, когда Тарталья бесстрашно бьет прямо в пасть, и глазные яблоки лопаются, как переспелые виноградины, а гелеобразная масса брызжет во все стороны.       – Сдохни, – рычит Тарталья, вонзая нож в неожиданно нежное нутро бесконечное множество раз. – Сдохни, сдохни, сдохни!       Боевое безумие накрывает с головой, и Тарталья теряет связь с реальностью. Он кромсает хрень, которая истерично дергается в попытке выбраться из крепкой хватки и сохранить свою никчемную жизнь. В себя Тарталья приходит только когда нечто, притворявшееся сундуком, сползает с ножа под тяжестью гравитации и растекается по полу бесформенной мертвой лужей. Он небрежно вытирает попавшие на лицо капли рукавом и морщится, ощущая на губах горьковато-кислый привкус.       Эфир смотрит на него с нескрываемым весельем, Дилюк – с презрением, которое на породистом лице выделяется особенно четко. Тарталья стряхивает с ножа зеленые сгустки, перемежающиеся желтоватыми разводами, и выразительно приподнимает брови, мол, че надо?       – Никогда не видел, чтобы кто-то с таким остервенением кромсал мимиков, – ровным тоном делится с Эфиром Дилюк, и в глазах его – напряженное опасение; боевое безумие не укрывается от взгляда опытного воина, и у Тартальи, сорвавшегося по чистой случайности, в рукаве оказывается на один козырь меньше. Тарталья натягивает на лицо самый очаровательный из своих оскалов, который, разумеется, ни разу не убеждает никого в его невиновности.       Запоздало он признает, что ошибся: Дилюк собирался остановить его не потому, что хотел забрать всю добычу себе, а потому что знал, что сундук – это чудовище, внутри которого, разумеется, нет никакой награды. Что ж, благодарить Дилюка Тарталья не собирается: плохо старался, раз Тарталье в итоге пришлось пиздиться с неведомой ебаниной.       – Ты все еще считаешь, что правила выживания в «Лабиринте» будут излишними? – вскидывает брови Эфир, и в выражении его лица Тарталья читает неприкрытую насмешку, которая заставляет нутро кипеть и пузыриться от злости. Сладкий оскал превращается в яростный, и Тарталья метает окровавленный нож в шею Эфиру, который даже не двигается: лезвие в воздухе перехватывает Дилюк и с остервенением швыряет обратно в Тарталью. – Давайте как-нибудь обойдемся без жонглирования ножами, ладно? Время – дорогой ресурс, и мне бы не хотелось тратить его на бесполезные разборки.       – Я до сих пор не вижу ни одной, блять, адекватной причины, почему я должен с тобой… сотрудничать, – выплевывает Тарталья, под «сотрудничеством» подразумевая другое, более неприятное для него слово. – Я же просто могу не захотеть работать в команде, вне зависимости от того, есть в моем теле яд или нет. И все! Вы с места не сдвинетесь, пока я не соизволю согласиться!       Дилюк одаривает Тарталью таким взглядом, словно он лишь грязь под его берцами, и без того пыльными и покоцанными. Тарталья с нахальной ухмылкой следит за тем, как породистое лицо приобретает максимально неприязненное выражение, а кроваво-красные глаза яростно поблескивают исподлобья. Эфир намекающе пихает Дилюка в бок, и тот шумно вздыхает, затем закатывает глаза и бурчит себе под нос что-то недовольное, но определенно нецензурное, и Тарталье почему-то становится весело.       Надо же, даже такая высокомерная цаца, как Дилюк, может материться, пусть и вполголоса. Хоть на человека становится похож, а не на восковую статую.       – Справедливое замечание, – кивает Эфир и нарочито задумчиво стучит костяшкой согнутого указательного пальца по подбородку. – Я думаю, что ты уже догадался, что твои способности запечатаны благодаря особому ошейнику. Такие надеваются на каждого участника, как только они впервые попадают в «Лабиринт».       Тарталья щурится: тема запечатанного Дара является для него болезненной, и Эфир – удивительно догадливая сука Эфир – определенно знает, куда лучше всего давить. Что он такое? Тарталья никогда не любил изворотливых крыс с их многоступенчатыми сложными планами и готовностями жертвовать чужими жизнями как разменными монетами: он уже нажрался этого дерьма в свое время и больше не собирается страдать этой хуйней. Когда «Бездна» решила пустить Тарталью в расход, вероятно, одной из причин тому послужило именно его неподчинение правилам и уставам, а также неприкрытая ненависть к потребительскому отношению к человеческим ресурсам.       Что ж, никто не любит инструменты, которые оказываются неожиданно разумными и начинают сопротивляться своим творцам. Тарталье хватило ума это осознать, но избежать закономерного итога он так и не сумел.       Он раздраженно дергает массивный ебучий ошейник, окольцовывающий шею удавкой, и по-звериному скалится, затыкая нож за ремень: пока что делает вид, что безобиден и подчиняется правилам игры. Тарталья опускает взгляд чуть ниже, от лица к шее Эфира, и замирает, когда не находит там искомого.       Шея Эфира пуста, пуста и шея Дилюка. Нет ограничителя, сдерживающего Дар, нет ощущения цепких рук на шее, нет омерзительного чувства собственной беспомощности, подтачивающего состояние изнутри. Без Дара Тарталья ощущает себя голым и босым, ребенком, никогда не учившимся обращаться с оружием; без Дара он как без рук, потому что Дар – это продолжение его самого, выходящее за рамки тела.       – Я должен упасть к тебе в ноги, вымаливая освободить от оков? – рокочет Тарталья. Он делает шаг вперед, и тушка убитого существа мерзко чавкает под ногой, но Тарталья даже не обращает на нее внимания, полностью поглощенный тем, как ядовито-зеленые блики играют на золотой радужке.       Мерзкий уебок. Следует скорее разобраться со способностью Эфира и перерезать ему глотку, уж на это Тарталье точно хватит сил. Еще бы верная шавка под ногами не мешалась…       – Что у тебя за придурь? В ноги постоянно падаешь, чуть ли не ботинки вылизываешь, так и до идолопоклонничества недалеко, – вдруг едко хмыкает Эфир, и его лицо становится жестким. – Забудь об этом дерьме. Хочешь ты того или нет, пока что мы в одной лодке, и ради того, чтобы выбраться из «Лабиринта», нам придется работать сообща. Ты сдохнешь на первой же Ночи, если не разберешься в происходящем: твоих ограниченных мозгов определенно не хватит, чтобы вникнуть во все тонкости самому, и ты помрешь позорнейшей собачьей смертью, о которой будут травить байки во вшивых трактирах космопортов.       Закончив речь, Эфир контрастно мягко улыбается, и эта улыбка перекашивает ожесточенное лицо, на короткий момент выпуская наружу нечто страшное. Тарталья заинтересованно подается вперед, даже не думая скрывать восторг, но тень жути исчезает, и Эфир снова выглядит спокойно-снисходительным.       – Мы снимем с тебя ограничители, – продолжает он и стучит пальцем по обнаженной шее, там, где у Тартальи находится ошейник, – а ты, в свою очередь, поможешь нам пройти этап. Дальше разойдемся как в море корабли, можешь сходить с ума сколько душе угодно.       – Где гарантии? – уже более спокойно интересуется Тарталья, склоняя голову к плечу. Разумеется, это не единственный вопрос, который его беспокоит, но множество остальных Тарталья предпочитает придержать: ему куда выгоднее притворяться припизднутым тупицей, а не наводить на себя кучу подозрений.       Дилюк шумно вздыхает, скрещивая мощные руки на груди, и недовольно косится в сторону Эфира, а затем резко и неприязненно смотрит на Тарталью, который с целью поддразнить нахально подмигивает. Тарталья делает пару пробных шагов по направлению к ним и игнорирует тяжелый взгляд Дилюка, которым, кажется, возможно забивать гвозди в крышку деревянного гроба.       – Их нет, – просто и предельно честно разводит руками Эфир, и его блядские глазища загадочно блестят. Мелкий засранец, почти восхищенно думает Тарталья и скалится в ответ. – Все держится на словах и чести. Ничего иного в «Лабиринте» нет и не было с самого начала.       – Заканчивайте болтать, – цокает языком Дилюк и снова пригвождает Тарталью к месту взглядом. Впрочем, Тарталья чувствует себя на удивление уютно: и не такое проходил, а ненависть Дилюка служит отличным развлечением. – Скоро наступит Ночь.       – Да или нет, Тарталья? – тут же спрашивает Эфир и выразительно приподнимает брови. Тарталья в ответ жмет плечом и не менее выразительно скалится, обнажая крупные клыки. – Сочту за согласие.       Правильно, думает Тарталья. Считай как знаешь и принимай это за чистую монету. Тарталья выдоит из этой ебнутой парочки максимум пользы и освободится от оков: он до сих пор помнит о том, что в его теле блуждает яд, способный сделать его беспомощным и заставить ползать по земле, а таких унижений Тарталья не забывает.       – Ну и куда мы теперь идем? – легкомысленно интересуется он и облизывается.       Эфир разводит руками, и Тарталья почему-то вспоминает, что еще так и не увидел его оружия. Лук? Меч? Кинжалы? Полуторник? А каков он в бою? За все то время, пока Эфир «приручал» Тарталью, они так ни разу не вступили в схватку с жителями ебаного «Лабиринта». Совпадение? Тарталья так не думает.       – Доставать твой Дар, как и обещал, – отзывается Эфир, и Дилюк, стоящий рядом с ним, вдруг мрачнеет. Как неожиданно и приятно, весело думает Тарталья и растирает по коже брызги крови мерзкого сундука-обманщика. – Вперед. Нам нужно до наступления Ночи попасть на другой конец этажа, а еще объяснить тебе хотя бы основы. Радуйся, что тебе достались такие великодушные напарники.       Да уж, сука, великодушные, поглядите-ка, думает Тарталья, когда они без предупреждения срываются на бег.