Инородный элемент

              Зачем мы приходим в этот мир? Некоторые считают, что у каждого человека есть своё место в жизни, свой путь, даже если он его не осознаёт. Я полагала, что мы приходим в этот мир ни за чем. Первый жизненный урок я получила в десять лет. Тогда мальчик, который мне нравился, выбрал не меня, а восхитительное создание с белокурыми локонами и фиалковыми глазами. Другие девчонки говорили, что она стерва, но я видела, что это не так. Она была замечательная девочка, только ко всему прочему обладала нежным лицом и розовыми ямочками на щеках. Именно тогда я поняла, что куда ни пойду, дорогу всегда перейдёт тот, кто умнее, сильнее или "белокурей" меня. Так и случилось. По жизни я стала человеком, который способен оценить красоту и совершенство других, но не может предложить ничего подобного сам. Однако красота влекла, она волновала. В детстве мне хотелось танцевать. Но моё пухлое тело не было приспособлено к танцу. Сколько я ни старалась, вперёд ставили других. Тех, кто родился более стройным и длинноногим. Затем я увлеклась рисованием. Я могла часами рассматривать картины именитых мастеров, слыша крики чаек и шум ветра над морскими волнами, но сама, сколько ни бились учителя, оказалась не в состоянии нарисовать даже кошку. Это просто не твоё, уверенно говорила мне мать. Однажды ты встретишь своё и сразу узнаешь. Замалчивая, что сама всю жизнь сомневалась, за того ли она вышла замуж и как бы сложилась её судьба, если бы у неё не появились дети. *** С того случая, как я подсела к Торину на дежурстве, мы проводили вместе каждую ночь. Гномы дежурили по двое, один в лагере, другой обходил лошадей, сменяясь через пару часов. Торин всегда заступал на смену вторым или третьим, и я не спала по полночи, чтобы увидеться с ним. Ему же врала, что просыпаюсь случайно. Но он что-то подозревал, потому что всегда ждал меня у костра. Обычно гномы менялись, ночь перед огнём, другую в высокой траве. Но он, наконец, воспользовался правом предводителя и из лагеря не уходил. Однажды я уснула у него на плече, и Торин сказал, что так больше продолжаться не может. С той поры я засыпала вовремя, а он, заступая на ночное дежурство, проводил пальцем мне по щеке. Сидя вместе, мы никогда не говорили о будущем. Как не говорили и о том, что происходит сейчас. Разговор всегда вертелся вокруг меня. Он снова попытался расспрашивать о моём прежнем мире. Спросил: - У тебя был возлюбленный, когда ты там жила? Я не знала, как ему объяснить. У меня не получалось вспомнить лицо бывшего парня. А когда я думала о родных, внутри назревала дрожь. Поэтому отрезала: - Так, был один. Ничего серьёзного. И принялась рассказывать гному о нём самом. О его отряде и об этом мире, какими увидела их в первый раз. О том, чего я боялась, что казалось странным и непонятным и как рассуждаю об этом теперь. Он улыбался. Доделал гребень, покрыл узором из треугольников и ромбов, какой украшал пряжку его собственного ремня, и подарил: - Это тебе. Я вытянула из волос последнюю оставшуюся от прошлого подарка ленту и дала себя расчесать. Затем забрала гребень и сама расчесала гнома. Перебирать его волосы было приятно, они казались гуще и тяжелее, чем у людей. Я целовала каждую прядь. Предложила ему переплести височные косы, те отросли у корней и явно нуждались в подправке. Но он отказался с мягкой улыбкой: - Как-нибудь потом. И тьма поцелуев. Мы целовались и целовались, едва выдавался момент. Наша торопливая любовь при свете дня тоже изменилась. Став его женщиной, я оказалась в сложном положении. Раньше, если мне было что-нибудь нужно, я обращалась за помощью к Фили. Теперь это стало невозможно, Торин смурнел. Но подойти напрямую к нему я не могла – при остальных мы делали вид, будто между нами ничего нет. Тогда в следующий раз, как мне понадобилось искупаться, я в одиночку спустилась к реке. Расчёт оказался верным. Не успела я досчитать до десяти, как мой гном появился, сердито пыхтя. - Пойдёшь купаться со мной? - Нет! Здесь же могут быть орки! После пережитого я тоже боялась орков. Но эта боязнь смешивалась во мне с ощущением неотвратимости, вроде - чему быть, того не миновать. Гномы не такие. Они не доверяют всему. С этим связан их обычай прятать жён. Сколько бы им ни говорили, что у других народов достаточно женщин и чужие им не интересны, выйдя на поверхность, гном подозревает всякого в намерении покуситься на самое дорогое, что у него есть. Итак, он уселся на берег, не выпуская из рук меч. И я вдруг в замешательстве поняла, что хотя он не собирается раздеваться сам, но считает себя вправе смотреть. Сначала я хотела просить его отвернуться. Но если смущаться любимых, то зачем тогда жить. Мысленно очертила вокруг себя круг и принялась раздеваться, как если бы находилась одна. То ещё удовольствие снимать мешковатую одежду под прямыми солнечными лучами, выпячивающими каждый изъян. И повернулась, ожидая увидеть тот маслянистый взгляд, каким мужчины словно расчленяют женщин на части, отсекая всё лишнее и замечая только бёдра и грудь. И осеклась… Потому что он смотрел так… ну, в общем, как ещё никто и никогда не смотрел. Я даже и не догадывалась, что случаются подобные взгляды. На него нельзя было не отозваться. Я толкнула его на траву, зная, что он подчинится, куда ни направлю. Уселась сверху, судорожно задёргала пряжку ремня, понимая, что вовек не справлюсь со сложным замком. Он сам расстегнул ремень и сам приспустил штаны. Выскочил толстый, налившийся член. А и впрямь… Мы уже несколько раз занимались любовью, а я даже не видела его член. Вобрала его в себя, задвигалась, рассыпая волосы ему на лицо. Ничего не ощущая, только глядя на узкие губы. Хорошо ли ему, сжать ли покрепче. И когда он застонал, остановилась и потёрлась об него животом. Ещё несколько мгновений мы пробыли в связке, и было слышно, как под его кожей толкается кровь. Затем я соскользнула и пошла к воде, такая же ровная и спокойная, как сидела на нём. Когда вернулась, он уже поправил одежду и застегнулся до самого горла. Сказал: - Иди в лагерь, я подойду. И с той поры стал внимательнее, когда нагибал меня к низу. Гладил по спине, шептал ласковые слова, зарывался в затылок лицом. *** К исходу пятого дня пони замерли у границы тёмного леса. Два расступившихся дерева, сплетясь ветвями, образовывали арку, за которой виднелся чёрный проход. Остальной массив был настолько плотным и густым, что, казалось, не проскочит и мышь. Пожалуй, впервые за время пребывания в новом мире я подумала, что в сказках Гендальфа что-то есть. Это был не просто лес, а какая-то неизведанная пуща, войдя в которую, прежним ты бы не остался. Глядя на тёмную массу, охотно верилось, что здесь обитает древняя сила. Какие-нибудь лешие, болотники, прочие лесовики, каких от века боялся народ. Мы расседлали лошадей и повернули их мордами к дому. Наполнили фляги и мехи для воды. В лесу годных для питья источников не было, поэтому всем без разбора, включая меня, прицепили на спину кожаный мешок с водой. И ступили под кроны деревьев. Перед тем, как углубиться в чащу, попрощались с Гендальфом. У волшебника неожиданно возникли очередные неотложные дела, и он отправился обратно к Беорну. Никто его не останавливал, все привыкли к его частым отлучкам, но было заметно, что Торин сильно недоволен, а Бильбо встревожен и молчалив. - Не сходи-и-ите с тропы-ы! – донеслось напоследок, и я удивилась, куда здесь можно сойти. Тропа вела, как коридор, только обнесённый не стенами, а исполинскими стволами, и наглухо прихлопнутый шапкой листвы. В лесу было тихо и пусто. А ещё парко и душно, как бывает в южных краях. Местами прорывались лучи, освещая узловатые корни, оплетённые сетью плюща. Под ногами вырастали трухлявые мухоморы, внося едкую ноту в царство покоя и тьмы. И всё это словно прислушивалось, наблюдало за нами. - Эльфы сюда не заходят, - поёжился Бофур. – Авось и проскочим. Первоначально планировалось пересекать лес по Старой гномьей дороге. Она пролегала южнее коридора, которым мы шли, была шире и удобнее, а, главное, на значительном расстоянии обходила владения эльфов. Торин хорошо помнил эту дорогу. Когда-то именно по ней уцелевшие гномы разорённого Эребора бежали к Мглистым горам. Но с тех пор многое изменилось. На южной стороне леса хозяйничали орки, оттуда стали приползать звери и тёмные твари. Эльфы попрятались в своих рощах и остерегались отходить далеко от дворца. Поговорив с Беорном, Гендальф настоял на том, чтобы следовать по северной тропе. Было заметно, что её проложили эльфы. Тропа вилась и петляла, бережно огибая естественные препятствия, возникающие у неё на пути, и безукоризненно вписываясь в окружающий вид. Тот, кто задумывал эту дорогу, старался не навредить. Поэтому она то бросалась дугой вокруг старого дуба, то, следуя за понижением местности, спускалась в овраг. Гномы ворчали. Их дороги были ровными и прямыми, мощеными камнем. По ним перевозили на дальние расстояния грузы и перегоняли стада. Эльфийская же тропа подходила для тех, кто передвигался пешком. Эльфы здешних лесов ненавидели камень и пользовались им лишь тогда, когда иначе нельзя. Скоро первый страх, навеянный лесом, ушёл, вместо него заступила решимость. А и хорошо, что Гендальф опять нас покинул. Что мы с ним всё время, как с мамкой. К тому же взгляд волшебника меня смущал. Казалось, он догадывался, что у нас с гномом, но не понятно, одобрял или нет. Ведь в моей истории был ещё один момент. Моральный. Как здесь относятся к женщинам, которые легко распоряжаются телом и не считают это зазорным? Если их обмазывают смолой и закидывают камнями, то, боюсь, я ошибалась в своём гноме сильнее, чем могла предположить. Люди, такие, какие они есть, никому не нужны. Это был второй важный жизненный урок. Нужны их тела, их умения, но никак не то, что они представляют собой целиком. Я думала, он отгораживается от меня перед всеми, чтобы не раздражать остальных. А могло быть, чтобы самому не замараться. Тем не менее, в лесу мы действовали как один слаженный механизм. Отряд по приказу ложился, по приказу вставал. Так было проще, когда не разберёшь, какой час. В условиях денной и нощной скученности любые заигрывания сходили на нет. И я неожиданно обрадовалась. Я обрадовалась, что могу отдохнуть от него! Правда, скоро всё-таки пришлось нарушить барьер. Я уже упоминала, что перемещение из мира в мир обошлось для меня нелегко. Помимо скачков веса, ночных кошмаров и прочих тревог, в топку отправились женские дни. И это было то, о чём можно только мечтать. Но через несколько суток как мы прошли под пологом леса, знакомо заныло внизу, и между ног появилась привычная липкая сырь. Принеся заведомое облегчение. Я не беременна! И почему-то неясное сожаление по той же причине. К тому времени я думала, пасть ниже уже невозможно. Хождение по тёмному лесу подчинялось отдельным законам. Мы ежесекундно держались все вместе, потому что показавшийся на первый взгляд пустым лес по ночам оживал. Откуда-то брались летучие мыши, которые с противным визгом и хлопаньем крыльями слетались к огню. В подлеске кто-то шумел. И огромные плотные мотыльки кидались прямо в лицо. Первые три ночи мы провели без сна, прижимаясь спинами, вглядываясь в темноту. Потом привыкли. Никто нас не беспокоил. Если в этом лесу и водилось звёрье, тропу оно обходило. Но гномы не расслаблялись. Было запрещено покидать круг костра, мы снова спали все вместе и уединялись чуть ли не по свистку. О слове стыдливость можно было забыть. Каждый знал, чем занимается другой за раскидистым вязом. Если он не подавал сигнал, что в порядке, его принимались искать. А после нужно было взять лопату и припорошить своё добро. Потому что к спасительному дереву спешил уже кто-то ещё. Женщина с её женскими проблемами была здесь просто смешна. Далее, всё, связанное с кровью, нужно уничтожать. Этому Оин учил ещё на равнине. Иначе за отрядом станет следовать зверь. Оставшиеся объедки, а также окровавленные бинты и повязки бросали в костёр. И если я не хотела вываливать нутро перед всеми, мне требовались трут и кремень. Можно было обратиться к Оину. Он как лекарь всё и всегда понимал. Но я рассудила иначе. Любишь кататься, люби и саночки возить. Или, как говорил Бильбо Беггинс, любишь варенье, люби крыжовник обрезать. Торин не смутился и не проявил ненужного любопытства. Это был хороший знак. Только спросил, не больно ли мне. На пару мгновений мы оказались наедине. И я приложила ладонь к его начавшей зарастать щеке. После плена гоблинов, когда мы остались без личных вещей, гномы виртуозно соскабливали щетину кто мечом, а кто топором. Но в лесу, без воды, делать это прекратили и принялись обрастать. Причём бороды у них росли быстрее, чем у людей. И уже через несколько суток на лице Торина сверкали только глаза. Он поднял такой измученный взгляд, что сердце захолонуло, и следующей ночью мы снова были вдвоём. Сидели у костра в обнимку и шептались, пока остальные досматривали десятый сон. Это было рискованно. Наши храпели совсем рядом, и я опасалась, что он решит меня прогнать. Но он даже обрадовался. Закутал в когда-то шикарный, а теперь затёртый и порванный плащ и со всей серьёзностью спросил: - А почему ты, когда появилась, была без волос? И опустив руку, недвусмысленно обозначил то место, о котором сказал. Мне стало смешно. Вот мужчины. Думаешь, что он размышляет о судьбах Вселенной, а он вспоминает про волоски. - А ты, значит, всё разглядел. Пока девушка лежала ни жива ни мертва, нашёл куда посмотреть. - Конечно, посмотрел, - он улыбнулся. – Ты лежала такая красивая, как не посмотреть? За последние дни лицо гнома осунулось и похудело. Мы ели одну сухомятку и страдали от нехватки воды. В лесу никто из нас не мылся, и от нас обоих страшно несло. Но за запахом пота угадывался настоящий аромат его тела, и я с наслаждением втянула его. И сразу поняла, почему прошедшие дни стремилась отгородиться. Мы все одинаково уставали. Устраивали по вечерам у костра совершенно чугунные ноги. Чесались, ругались, обрезали в волосах колтуны. Жаловались на духоту, мучились животами, вздрагивали ночью от криков летучих мышей. Только гномы и хоббит через этот огромный чёрный лес шли к своей цели. К золоту, приключениям, какой-то мечте. Я – ни к чему. Он тоже об этом подумал: - Тебе раньше не приходилось голодать, - сказал, не спросил. – И не приходилось много работать. - Что? – я даже приподнялась. - Ты выглядела, как принцесса из сказки. Светлая-светлая кожа, маленькие руки и большие испуганные глаза. Я видел такой взгляд у сестры. Как будто она смотрит и не понимает, что произошло. - Расскажи мне о ней, - я устроила голову у него на плече. - О Дис? Её вытащил Фрерин, - его голос стал суше, словно проговаривая служебный доклад. – Она звала мать. А я был на верхних ярусах, у нас так устроено – женщины и дети внизу. Я хотела его погладить, но вместо этого неожиданно сильно прижала к себе. - Оттуда был выход, но этот зверь… он будто знал о нас всё! Входы и выходы, дозорные башни… Нет, я не верю, что это случайность! Он быстро сглотнул: - Я был в караульной. Когда Гора затрещала, мы бросились вниз. Дракон просто переступил через нас, разнёс двери в щепки… Я лежал, - короткий смешок, который не обманул, - и видел его облезлое брюхо. И не мог дотянуться до него. Я поняла, что будет дальше, и мне стало дурно. Но он заговорил о другом: - Среди прочих сокровищ деда был чудесный камень - огромный, словно сияющий изнутри бриллиант. Мы называли его Королевским, он поколениями передавался в нашей семье. И вот, когда стало ясно, что Эребор не удержать, все побежали на нижние уровни спасать жён и детей, а мой дед – в сокровищницу, забрать Аркенстон. - И? – с подозрением спросила я, словно предчувствуя, что он хочет мне рассказать. - И я – за ним. В сокровищнице уже расправлял крылья дракон. Едва я вынес деда, а он буйствовал и вырывался, пришлось тащить его на спине, рухнула северная галерея. Все, кто ещё оставался внизу, были погребены. Почему стало так тихо? Где летучие мыши, где мотыльки, где костёр? Даже храп гномов слышится как за стеной. И в этой гнетущей тишине он издал странный, похожий на бульканье, звук. В чём смысл любви. Об этом я думала, пока целовала его глаза и выискивала, как прижаться, чтобы хоть ненадолго скрасить ему судьбу. В браке, в деторождении? Во всём этом можно прекрасно обойтись без любви. Даже телесная близость с любовью и без мало отличалась. Те же движения, тот же результат. Люди никому не нужны. Нужны их умения, нужны их тела, а что они думают и чувствуют – нет. Но это не мешало понимать, что его мать осталась под завалами, что он злился на деда за стремление спасти камень и мучился чувством вины, что предпочёл его, а не мать. Хотя знал, что дед, как король, обязан был думать о реликвии рода. Что сам сделал такой же выбор и выполнил долг, защищая своего Короля. И что этот выбор сохранил ему жизнь. Как если бы он мне об этом сказал. - И ты всё равно туда идёшь, - вздохнула я после ряда отчаянных объятий, которые должны были сделать нас ближе, невзирая на неудобную одежду и соседствующих попутчиков, но больше походили на борьбу. - Иду. Иначе получится, что они погибли зря. Гномы должны помнить свою историю, помнить свой род. Растёт поколение, которое не видело ничего краше деревянных игрушек и угольных шахт. Наши прославленные ювелиры делают вилки. Наши кузнецы, когда-то ковавшие оружие, которому бы позавидовал любой, растрачивают силы на создание каминных решёток. Зал приёмов в Синих горах, с потолками едва втрое выше них, они называют роскошным. И уже тише: - Помнишь, ты восхищалась долиной эльфов? Фили и Кили тоже были поражены. Они не видели Эребор и не знают, как жили их деды. Пара сотен лет, и гномы забудут, что были великим народом. Останутся только песни о золотых реках, как сейчас поют про Казад-Дум. Я приложила пальцы к его губам, и он их поцеловал. Ответил на неозвученный вопрос: - Я сделаю всё, что смогу. Кто это говорил в последний раз? Я угадала. Комната с камином, витые столбики кровати, тёплый плед, балдахин. И моё безрассудное желание попасть в Ривенделл. - Ты поэтому… - Да, - он вовсю улыбался: - Волшебник сказал бы, что нужен мудрый совет. Эльфы – что надо ждать, потому что время ещё не пришло. Хоббиты выбрали бы, что попроще. А ты сказала: сделаю всё, что смогу. Я не стала напоминать, что впоследствии получила вовсе не то, что ждала. Пусть у него будет иначе. И поклялась никогда, даже в собственных смелых мечтах, не ставить его перед выбором - я или цель. Среди спящих гномов кто-то пошевелился. Куртка Двалина храпела громче других. - Если хочешь, как будем в городе, я уберу волоски. Безо всякой горечи. Зная, что когда придём в город, он будет уже не со мной. - Не надо. С волосками мне нравится больше, - он словно не заметил подвох. – Лучше добавь туда несколько бусин, - и едва разборчиво, позёвывая в кулак: - Я сам тебе подарю.