«Сенсация! Союз вопреки всему: Герой войны Рональд Уизли женится на наследнице древнейшего рода Дафне Гринграсс. Сможет ли новая избранница залечить старые раны отважного гриффиндорца?»
Гермиона скривилась. На самой первой странице газеты красовалась большая двигающаяся черно-белая фотография парня и девушки, что с горящими глазами приобнимали друг друга, смотря прямо в камеру, а затем отворачивались и, смеясь, переговаривались о чем-то своем. Рон выглядел старше, его волосы были аккуратно уложены и уже не торчали во все стороны, как в школьные годы, однако его улыбка осталась такой же — заразительной и искренней — отчего у Гермионы тут же защемило сердце. Глаза парня искрились счастьем, он сам будто излучал его, делился им с каждым, кто этим утром пялился на страницы газеты. И как его только угораздило связаться со старшей Гринграсс? Их пути практически не пересекались, и Гермиона мало что знала о слизеринке, красующейся на первой странице газеты. Лишь то, что она была чистокровной аристократкой с их курса, порой крутилась вокруг Пэнси и Драко, толком даже не попадаясь на глаза, и порой появлялась в библиотеке, сидя вместе со своей сестрой Асторией за одним из дальних столов. Дафна была воплощением элегантности и легкости, её улыбки были сдержанными, а все движения выверенными и аккуратными, будто отточенными до идеала. Но сейчас… Сейчас, смотря на фотографию парня и девушки, Гермиона не видела и крупицы той фальшивой идеальности, что когда-то окутывала хрупкую блондинку с головы до ног. Эта улыбка, которую она дарила Рону, была настоящей, а эмоции настолько искренними, что, казалось, можно было ощутить её счастье, прикоснувшись к бумаге одними кончиками пальцев. Подобное просто нельзя было подделать. Какая-то светлая грусть пронзила грудь гриффиндорки. Она была кинжалом, что вонзили в живот и прокручивали, пока вся жизнь не покинула тело. Гермиона была… рада за него. Несмотря ни на что. Она была счастлива узнать, что парень, наконец, нашел свое место в жизни, что он отпустил прошлое и двигался дальше. Отпустил… её. За семь лет кто-то все же сумел вернуть блеск его светлым глазам. Дафна сделала то, что ей было просто… не суждено. Сразу после войны между ней и Роном поменялось все. Когда исчез адреналин, когда пропало ощущение, что каждый день мог оказаться последним, реальность ударила под дых сильнее, чем любое мощное боевое заклинание. На пепелище Финальной битвы остались лишь дети, которые осознали, что у них было будущее. Дети с надеждами, восставшими из пепла. Дети, наполненные скорбью, которая ядом расползалась по венам и отравляла все оставшиеся мысли и чувства. Когда реальная жизнь встала на пути, Гермиона вдруг перестала смотреть на мир через призму войны. Это был глоток свежего воздуха, который оцарапал горло и легкие, не привыкшие к такой щедрости после многих месяцев, проведенных с жалкими крупицами кислорода. И тогда их с Роном отношения начали сыпаться, точно разрушенные в битве башни Хогвартса. У каждого их них были свои проблемы, свои демоны, которые отказывались уходить без боя. Они были ранены, измотаны, разбиты, и отказывались принимать друг друга теми, кем они стали после войны. Рон цеплялся за неё, как за единственную ниточку, которая сдерживала его от падения в темноту — он видел в ней опору, которой Гермиона не могла стать из-за собственных нахлынувших проблем. Гриффиндорка же чувствовала отторжение: она понимала, что её сил никогда не будет достаточно, чтобы вытянуть их обоих на поверхность. Она едва ли могла сама устоять на ногах. Эти отношения были исключительным заблуждением. Идеальной ложью самой себе. Самым тихим смертельным оружием. Они были до ужаса разными. Сперва Гермиона смотрела на Рона сквозь толстые линзы розовых очков, игнорируя то, что различия их характеров принесут только ссоры и страдания. Сделают их несчастными и сломают еще сильнее. Возможно, они были дорогами, которым суждено было разойтись. Кусочками мозаики, которые не могли найти точки соприкосновения. И пускай первое время они еще пытались спасти свои отношения, тянулись друг к другу, пытаясь разбудить те же эмоции, которые нахлынули на них в день Финальной битвы, такая зависимость не могла закончится ничем хорошим. Она больше не была тем человеком, которого он когда-то полюбил. После одной единственной ночи вместе, которая была последней попыткой заделать трещины в их жизнях, Гермиона положила отношениям конец. Вот только Рону было намного сложнее её отпустить. И девушка надеялась, что отправившись в Хогвартс и отказавшись от прохождения тренировки в Аврорате, она давала ему возможность справиться со своей привязанностью на расстоянии от неё. А теперь… А теперь уже ничего не имело значения, потому что Гермиона Грейнджер умерла, так и не узнав, смог ли Рон вовремя залечить свои раны. Пришел ли он на её похороны с мыслью о том, что все еще любил? Пытался ли он разобраться в обстоятельствах её пропажи? Как сильно по нему ударила её преждевременная гибель? Девушке стало тошно от всех вопросов, всплывающих в её голове. Захотелось в это же мгновение сжечь злосчастную газету, рассыпав горячий пепел по этому самому подоконнику. Она скучала по нему. Скучала по Гарри и по Джинни. И казалось, что вместе с Гермионой, умерла и их дружба, а как говорилась в Сказке о трех братьях, смерть просто нельзя было обмануть. Закинув голову назад и прислонившись затылком к каменной кладке, Гермиона думала о том, счастье было самым хрупким чувством на земле. А вот тоска… Она была рядом всегда. Только пряталась, чтобы в нужный момент превратиться в молнию и ударить прямо в грудь, пуская по венам напиток живой смерти. В это Рождество все её близкие будут слишком далеко. Слишком близко. По иронии судьбы, на этот раз их будут разделять не километры, не проклятия и даже не война, а само время. Разве можно было сражаться с чем-то настолько вездесущим и неуязвимым? Такая битва с самого начала была обречена на провал. Оставалось только гадать, сколько еще подобных Рождественских дней Гермионе придется провести в полном одиночестве. Интересно, как Драко будет проводить этот день? Гермиона резко тряхнула головой. И зачем ей это знать? Почему все её мысли сводились к одному? Почему она не могла спрятаться от него даже в этом проклятом безлюдном коридоре? Даже наедине с самой собой. Это было просто смешно. Девушка угрюмо пробурчала что-то себе под нос и сложила газету пополам, остервенело отбрасывая её в сторону и прикрывая глаза в попытке вновь собраться с мыслями. Устало проведя рукой по лицу, она зажмурилась настолько сильно, что перед глазами едва ли не засверкали звезды. Мерлин… А день ведь только начался… Вот бы можно было просто выпустить его из истории, перескочить в следующее утро, только бы не купаться в болезненных мыслях о прошлом. Неподалеку послышались тяжелые шаги. Гермиона едва ли не подпрыгнула на месте, когда тишину вдруг разрезал до боли знакомый мужской голос. — Миона! Повернув голову в сторону, девушка увидела кудрявую макушку парня, что, сверкая широкой улыбкой, спешил к ней с другого конца коридора. Одетый в простые черные брюки, бордовую толстовку гриффиндора и коричневое зимнее пальто, Мэтт едва ли не бежал к тому месту, где Гермиона скрывалась от всего мира, отчего его красно-золотой шарф, слабо намотанный на шею парня, так и норовил слететь где-то по дороге. В его руке была небольшая набитая до предела кожаная сумка, из которой торчал небрежно брошенный внутрь гриффиндорский галстук, и девушка невольно усмехнулась, вспоминая, как когда-то без конца твердила Гарри и Рону аккуратнее обращаться со своими вещами. Мэтт отправлялся домой на эти каникулы. В общем-то, как и все остальные ученики. Как все нормальные люди, которым было куда поехать. Грустная улыбка окрасила её черты. — Хэй, — кивнула она, слегка отстраненно махнув рукой в сторону его сумки. — Уже уезжаешь? Один за другим её друзья и знакомые из этого времени отбывали из замка, опустошая комнаты в башне Гриффиндора и позволяя тишине, поселившейся там вместо смеха и разговоров, заполнить каждый её уголок. Хогвартс-Экспресс развез большинство учеников по домам еще пару дней назад, забирая с собой Селесту и Софи, Колсон еще вчера вечером воспользовался камином в кабинете Макгонагалл, а Мэтт… Задержавшись в замке еще на пару дней, он, кажется, изо всех сил пытался отсрочить поездку домой. Судя по тому, как часто в этом семестре он внезапно исчезал посреди занятий, чтобы явиться домой по просьбе отца, у него не было ни единого шанса задержаться здесь на эти каникулы. И пускай после вечеринки в честь дня его рождения Гермионе все еще было слегка неловко находиться рядом с Мэттом, её сердце кольнуло от одной мысли, что парню тоже придется уехать от неё. Как бы сильно ни смущали её его теплые улыбки, пронзительные взгляды и аккуратные прикосновения, Гермиона была бы не против отпраздновать это Рождество вместе с ним. Только бы не оставаться одной в это тяжелое для неё время. Сейчас бы ей и правда не помешала компания друга. — Да, — уголок его губ пополз вверх, но в темных глазах поблескивала грусть, и Гермиона готова была поспорить, что на её собственном лице сейчас было точно такое же выражение. — Если честно, я бы с радостью провел каникулы в замке, но мой отец… Думаю, ты понимаешь, что выбора у меня особо не было. — Дай угадаю, он устраивает очередной грандиозный прием? — усмехнулась она. Мэтт лишь скривился, неловко переступая с ноги на ногу. — Хотел бы я сказать, что это не так, но… — он хмыкнул, покачивая головой, и устало провел рукой по волосам, в очередной раз взъерошивая мягкие кудри. — Даже не знаю, что Адалинда придумает на этот раз. Тихие вечера и семейные ужины немного не в её стиле, — поморщился парень. — Иногда мне кажется, что она специально собирает в мэноре кучу народа, лишь бы только не оставаться с отцом наедине. Но если честно… я её даже понимаю. — И как вы только уживаетесь в одном доме, — нахмурилась девушка. — В такие моменты начинаешь ценить время в Хогвартсе как никогда раньше, — фыркнул он, и если бы не легкая улыбка, украшающая его губы, Гермиона бы подумала, что задела слишком серьезную и болезненную для его тему. Мэтт отмахнулся, будто уже давно привык к тому, что дома его ждали далеко не объятья и теплые слова, и в этот самый момент девушке ужасно захотелось податься вперед, обвить его шею руками и сказать, что все наладится. Что все будет хорошо. Что это не будет продолжатся вечно. Но разве она, девушка, которая знала его не больше пары месяцев, могла делать предположения касаемо его будущего? Разве она имела право совать нос в его жизнь, о которой не знала практически ничего? Именно поэтому сейчас она стояла посреди коридора в паре метров от Мэтта и поджимала губы, сумев лишь выдавить из себя легкую сочувствующую улыбку. — Скорее всего я просто как обычно исчезну после первого тоста и полетаю над мэнором на метле, — вдруг, на мгновение задумавшись о своем, он весело хохотнул, обнажая ряд ровных зубов. — Хотя мне кажется, что еще одна такая выходка, и отец просто подстрелит меня, как утку на охоте. Гермиона хитро ухмыльнулась. — Знаешь, ты всегда можешь просто стащить у эльфов бутылку шампанского и устроить вечеринку в своей комнате. — Лучше в саду, прямо посреди любимых розовых кустов Адалинды, — хмыкнул он и лукаво подмигнул девушке. — Видишь ли, выводить отца из себя — это мое любимое хобби. Тихо усмехнувшись и на мгновение опустив глаза на пол, она позволила тишине поселиться между ними. И пускай прежде подобные моменты могли показаться ей неловкими и чудными, сейчас, стараясь свыкнуться с мыслью, что каждая секунда до его отбытия была на счету, она наслаждалась этой безмятежностью. Легкостью, которую Гермиона чувствовала только находясь рядом с дорогими ей людьми. Мэтт прочистил горло и мельком взглянул на её школьную сумку, небрежно брошенную на подоконнике рядом с жестоко смятой газетой. — Ты не едешь домой? — смятенно пробормотал он. — Не-а, — протянула гриффиндорка, коротко пожимая плечами. — Решила на этот раз остаться здесь. Как-то не хочется уезжать из замка, — Гермиона махнула рукой и скривилась. — Я уверена, что родители справятся и без меня. Может, устроят романтический ужин или что-то вроде того… Собственные слова ножом полоснули по сердцу. Гриффиндорка едва сдержалась, чтобы не дернуться в этот самый момент, осознавая, что её в её истории, по сути, не было лжи. Родители справятся. Как и каждое Рождество в течение последних семи лет. И будь она настоящей Гермионой Этвуд, она бы не раздумывая села на проклятый Хогвартс-экспресс и ни разу даже не вспомнила о замке, в котором была заперта. Стараясь выглядеть как можно более непринуждённо, она мягко улыбнулась и качнула головой. Однако Мэтта такое развитие событий почему-то совершенно не устраивало. — Но ты будешь здесь совсем одна. Прекрасная возможность заняться самокопанием и провести весь вечер в постели. — Ну… Не совсем. Лидия тоже осталась, — натянуто улыбнулась она, но Эйвери лишь вскинул бровь и взглянул на Гермиону так, будто сейчас она сказала откровенную глупость. Да уж, не самое лучшее развитие событий. — Лидия? Серьезно? То есть тебя совсем не смущает, что вы едва ли перебросились парой слов с тех пор, как ты появилась в Хогвартсе? Они оба прекрасно понимали, что у Гермионы вряд ли получится настроить контакт со своенравной слизеринкой, даже несмотря на то, что сейчас обстоятельства буквально сталкивали их лбами друг с другом. Кого она обманывала? Насколько она знала, в этом мире ей нравились только две вещи: хорошие вечеринки и… Софи. И, конечно же, её любимый нож. Как она могла про это забыть?.. На завтраке в день отъезда Селесты и Софи блондинка вскользь упомянула, что лучше запрется в своей комнате в подземельях на всю следующую неделю, чем будет сидеть дома с двумя «невыносимыми спиногрызами», которых девушка звала своими братьями. И Гермиона… что ж, она её не осуждала. Все же, было очевидно, что Лидия не собиралась даже признавать существование гриффиндорки все последующие праздничные дни. Гермиона шумно вздохнула. — Я знаю, что наши отношения довольно напряженные, но… кто знает, что может произойти за эти каникулы. — Лгунья из тебя никакая, Миона, — фыркнул он, расплываясь в лукавой ухмылке. Эх, Мэтт, если бы только знал, промелькнуло в её голове. Гермиона лишь вновь покачала головой, просто отказываясь убирать теплую улыбку со своего лица. — Я бы с радостью предложил тебе остаться у меня, но, знаешь… — парень поморщился и провел рукой по шее, на мгновение опуская глаза. На его лице появилось виноватое выражение, — мой отец — не самый гостеприимный человек. Он находит причину ненавидеть каждого, кто пересекает порог мэнора. Девушка раскрыла рот от удивления, и тут же залепетала: — Нет, Мэтт, правда, не беспокойся обо мне. Мне и здесь неплохо, я найду чем заняться, а ты… кажется куда-то спешил. Мэтт фыркнул и закатил глаза, позволив ленивой улыбке застыть на его губах. — Иду, иду. Береги себя, принцесса, — подмигнув гриффиндорке, он перехватил свою сумку другой рукой и попятился назад. — Пиши, если станет скучно. Я всегда в твоем распоряжении. — Ловлю тебя на слове, — ухмыльнулась она. — Счастливого Рождества, Эйвери. — Счастливого Рождества, Этвуд. Отсалютовав девушке напоследок, он развернулся и поспешил в сторону выхода из замка. А где-то там, вдалеке, вдруг мелькнула блондинистая макушка профессора Зелий. Снова. Впервые увидев мужчину в чем-то кроме черной профессорской мантии, а именно, в изумрудно-зеленом теплом свитере, что смотрелся на нем просто дьявольски хорошо, Гермиона вдруг дернулась и застыла на месте. Когда картинки из прошлого начали мелькать перед глазами и стремительно затуманивать разум, она почувствовала, как в груди что-то неизбежно кольнуло. Все же… Прошлое было безжалостным зверем, не щадившим никого и никогда. 22 ноября 1998 года — Малфой! Ты занят? Выскользнув из-за стеллажа, рядом со столом, за которым расположился слизеринец, Гермиона просияла, крепче прижимая к груди ярко-красный старинный фолиант. Едва ли подпрыгивая на месте от нетерпения и восторга, она коротко скользнула взглядом по блондину, что, лениво откинувшись на спинку стула, был целиком и полностью поглощен чтением. Воодушевленно подлетев чуть ближе, она широко улыбнулась и прикусила губу. — Чего тебе? — коротко бросил парень. Не замечая его резкого тона и ледяного безразличия во взгляде, девушка как ни в чем не бывало продолжила лепетать: — Помнишь, мы говорили про применение алхимии в медицине? Так вот я спросила об этом мадам Пинс, и она помогла мне найти дневник Парацельса, который был… — Прекрасно, Грейнджер, — процедил он, так и не поднимая глаз. Несмотря на то, что взгляд Малфоя был устремлен в очередную книгу в его руках, она смогла разглядеть на его очерченном лице раздражение и презрение — те самые эмоции, которые заставляли дрожь бегать по её спине и кулаки сжиматься в течение долгих семи лет до этого самого момента. Те самые эмоции, которые она надеялась больше никогда не увидеть. Которые хотела похоронить так глубоко, как только возможно. Дежавю захлестнуло её с такой силой, что Гермиона на мгновение потеряла дар речи. Но слизеринец лишь продолжал разыгрывать свой спектакль одного актера: — Иди и расскажи об этом младшей Уизли или той странноватой блондинке, которая все время крутится вокруг вас. Я занят. Внутри внезапно все опустилось. — Но я… — Мерлин, тебе все нужно повторять по несколько раз?! — когда парень резко повернул голову в сторону и прожег девушку презрительным взглядом, Гермионе показалось, что её просто-напросто ударили под дых. Его губы были поджаты, ноздри раздувались, а серые радужки потемнели, отчего девушке действительно стало не по себе. Все возвращалось на круги своя. Было чувство, что в его голове внезапно щелкнул выключатель. И снова стало темно. А Малфой наслаждался темнотой, чувствовал себя комфортно в своей броне, даже вслепую мастерски ориентируясь в этом пространстве, и в то же время наказывал себя одиночеством, отталкивая людей. — Мне откровенно посрать, что там у тебя за книжка. Иди куда шла, — он неопределенно махнул рукой, даже не удостаивая девушку лишним взглядом. — Не доставай меня, — огрызнулся он, лениво закатывая глаза, и вновь упрямо уставился в книгу, будто еще пара секунд — и она смогла бы увидеть истинные эмоции, спрятанные под толстым слоем ядовитых слов и презрительных усмешек. Проглотив свою обиду, Гермиона упрямо продолжала стоять на месте. Она даже не до конца понимала почему. Это был Малфой. Несмотря на все те моменты, когда он невольно показывал себя настоящего и действительно казался адекватным человеком, парень достаточно раз вел себя как последний идиот по отношению к ней. Достаточно раз, чтобы она привыкла к этому, научилась не реагировать, выработала иммунитет к гадким словам и насмешкам. Но все же… Её вера в него — вера в человечество — вновь сыграла с ней злую шутку. И кажется, однажды проявив человечность, Малфой все же сумел ослабить её броню, чтобы в конце концов нанести смертельный удар. — Почему ты себя так ведешь? — шепнула она, ошеломленно взглянув на парня. — Я сделала что-то не так? — Я всегда себя так веду, Грейнджер, — фыркнул слизеринец. — Нет, не правда, — она замотала головой, и, растерявшись, сделала небольшой шаг назад. — Я думала, мы… Она даже не успела закончить свою мысль — осеклась, просто взглянув в его потемневшие глаза. — Что? Друзья? Не смеши меня, — парень расплылся в такой гадкой усмешке, что у Гермионы едва ли не подкосились ноги. Ей вдруг стало так паршиво, так невыносимо плохо от одного только взгляда на человека, в которого она слепо поверила, как последняя дура. — Разве ты еще не поняла? Я не хочу быть твоим другом. Пара цивильных разговоров, и ты вдруг решила, что я стану относиться к тебе по-другому? Нам просто не повезло, что мы оказались в паре по Зельям. Это ничего не значит, — плевался он. Гриффиндорка боялась даже думать о том, что за это время они успели стать… друзьями. Прекрасно осознавая, что играет с огнем, девушка ходила вокруг да около, понимая, как сильно её влечет этот невыносимый, колючий, но загадочный человек. Это любопытство, необъяснимое желание лезть на рожон и бросаться прямо в пламя его взрывного характера — они медленно пожирали её, и у Гермионы просто не было выбора, кроме как повиноваться инстинктам. Она знала… Черт, конечно, она знала — когда-нибудь он поймет, что девушка подобралась слишком близко, и выкинет нечто подобное. Но все же, когда настал этот самый день, Малфой застал её врасплох. До ужаса хотелось верить, что они давно оставили позади статус врагов, который следовал за ними огромной тенью все эти годы. Хотелось верить, что все, что произошло за последние два месяца, позволило им обоим продвинуться чуть дальше. Все эти вечера, проведенные в библиотеке за обсуждением зелья. Все эти молчаливые посиделки за одним столом, когда тишину вокруг прерывало лишь их шумное дыхание. Все незначительные встречи, спокойные разговоры, горящие взгляды… Неужели после всего этого она не заслуживала даже толики его расположения? Неужели его ненависть к ней пустила настолько длинные корни в его сердце, что даже сейчас, практически полгода после окончания войны, он все еще видел в ней низшее существо? Гермиона нахмурилась, чуть скукожившись от его пристального взгляда, но все же приняла решение, что не может просто уйти, даже не попытавшись разобраться в причине такого поведения. — Я знаю, что видела тебя настоящего, — пробормотала она. — Я знаю, что на самом деле ты не такой. И не отрицай это… Ты не настолько хороший актер. Ты просто… не мог все это время притворяться. Человечность, которую она увидела в нем три долгих месяца назад, была надежно скрыта за гадкой маской, красовавшейся сейчас на его лице. — Попробуй пожить в чистокровной семье в течении восемнадцати лет, — выплюнул он, остервенело захлопывая свою книгу и разворачиваясь всем корпусом к ней, как бы обращая на девушку все свое внимание. Наконец-то! Чуть склонив голову на бок, Гермиона продолжила рассматривать его, будто за последние несколько минут он превратился в совершенно другого человека. И как только смятение в её глазах сменилось грустью, Малфой вспыхнул, как костер, в который вдруг выплеснули бензин. — Хватит смотреть на меня, как на бездомного щенка, Грейнджер! Какая же ты наивная! — фыркнул он. — Поверь, тебе не нужен такой друг, как я. А я уж точно не хочу общаться с такой, как ты. Мы просто не можем, — сложив руки на груди в защитном жесте, он скривился и пробурчал: — Это противоестественно. Гриффиндорка шумно выдохнула, едва сдерживая себя, чтобы не броситься вперед и не заколотить кулаками по его груди. Чтобы выбить из него всю эту дурь. — Противоестественно? — ошарашено пробормотала она, и, кажется, её голос едва не сорвался. Сжав руки в кулаки, она скривилась и яростно выпалила: — Мы не относимся к разным видам, Малфой! Мы не животные. Нам решать, что мы можем или не можем делать. И это… — задыхаясь от нескончаемого потока слов, что срывались с её губ, она сделала неуклюжий шаг назад и указала рукой в его сторону, как бы обводя силуэт парня, — это не ты. Это маска, которую ты отказываешься снимать. — Это всегда был я, — он упрямо качнул головой, и его губы искривились в усмешке. — Нет никакой маски. — Может ты просто больше не видишь разницы. Раздраженный, злой и чуть взъерошенный, Малфой вдруг резко подскочил со своего места и стремительно подлетел к ней, стискивая зубы, отчего желваки сильнее заиграли на его бледном лице. — Может тебе просто нужно закрыть свой грязный рот. Девушка сглотнула. Сейчас он действительно выглядел как дракон, которого безжалостно раздразнили и разбудили от долго сна. Недобрый огонек, полыхающий в его глазах, вызывал в ней необъяснимый страх, и пускай она точно знала, что Малфой не сделает ей ничего плохого, Гермионе вдруг стало действительно не по себе. Что бы ни происходило у него в голове, как бы сильно он ни злился, как бы яростно ни плевался словами, он все же оставался аристократом, который предпочитал разрешать конфликты, не прибегая к насилию. Не по отношению к девушкам. Она знала, что его воспитание просто не позволит парню броситься на неё с кулаками, знала, что, даже потеряв свое былое величие и власть, он все еще не забывал о своем благородном происхождении. По крайне мере, она очень на это надеялась. Даже вступив в ряды Пожирателей и проживая в одном доме со злом во плоти, он отказывался марать свои руки и ни разу не пытал своих заключенных. Ни разу никого не убивал. Мерлин, как же Гермиона надеялась на его благоразумие… Сейчас, бесстрашно уставившись в его темно-серые глаза, Гермиона приняла решение броситься в омут с головой и все же высказать ему все, что думала. Пускай злится. Пускай теряет контроль. Если в этот самый момент она побоится выразить все свои чувства, то больше никогда не соберется с духом сделать это вновь. — Ты можешь вечно бежать от своих эмоций, от людей, которым не все равно, можешь избегать привязанности… Но я вижу тебя насквозь, — отчеканила она, бесстрашно вскинув голову вверх и принимая правила его игры. — И знаешь, что я думаю? Что ты просто боишься. — Боюсь? Что ты несешь?! — Ты закрываешься. Убегаешь от всех и каждого, кто делает тебя уязвимым. Для тебя единственный способ скрыть свои эмоции — это вести себя, как конченый придурок, — оскалилась девушка, тыкая пальцем прямо в его грудь, отчего парень заметно дернулся и тяжело сглотнул. — А это значит лишь одно… Ты просто трус, Малфой. Тишина. Шумное горячее дыхание. Чертчертчерт. Рвано выдохнув, Гермиона приготовилась к урагану, который так и норовил снести её с ног. Девушка начала дрожать. От ярости, волнения или напряжения — она точно не знала. Её щеки запылали огнем, тело вдруг стало невыносимо тяжелым, и гравитация безжалостно тянула её вниз, прямо к холодному каменному полу, будто можно было просто взять и слиться с землей. Лишь бы только не видеть то, как ненависть бешено мечется в его глазах, как бледное лицо багровеет от гнева, как все его тело напрягается, нависая над ней, точно грозовая туча. Она не знала, что такая эмоция вообще существовала — Гермиона никогда не видела его таким. Таким разъяренным, таким необузданным и диким. Господи, и чего она только добивалась? Чего ей будет стоить этот поток выплеснутых на него мыслей? — Пошла ты, Грейнджер! — едва не зарычал он. Его голос был хриплым и низким, будто он изо всех сил держался, чтобы не закричать. — Думаешь, что можешь прочитать меня, как открытую книгу?! Яростно шипя ей прямо в лицо, он дрожал от напряжения, скопившегося в теле. Кажется, даже не замечая, что делает, Малфой подался вперед, отчего Гермиона начала медленно пятиться, едва ли не заплетаясь в собственных ногах. — Забралась мне прямо под кожу и отравляешь мне жизнь, как будто имеешь на это полное гребаное право! — начал плеваться он, всплескивая руками в воздухе и на мгновение едва ли не срываясь на крик. — Надо же, Золотая девочка разгадала очередную загадку! Мои поздравления! Когда её дыхание оборвалось, а спина прижалась к одному из книжных стеллажей, гриффиндорка поняла, что попалась, точно мышь в мышеловку. Будто преследуемая хищником, беззащитная и ошеломленная такой близостью, она была прижата к стенке без единой возможности выпутаться и сбежать. Обжигая её щеки горячим дыханием, он скалился и шипел, будто совершенно не замечал того, насколько близко они находились. Им правила чистая ярость, она ослепила его настолько, что считанные сантиметры, оставшиеся между ними, почему-то больше не казались ему абсолютно ничтожными. — Но твоего мнения здесь никто не спрашивал. Никто, блять, не просил тебя совать твой поганый нос в мои дела, — рыкнул он, отчаянно мотая головой. Некое отчаяние в его ломаном голосе просто сводило её с ума. — Никто не просил тебя превращать меня в очередной благотворительный проект. Мне нахер не сдалась твоя доброта. Все же, раздумывая над причинами своих поступков, она внезапно поняла, что не жалела абсолютно ни о чем. Каждое принятое решение привело её сюда, к кульминации всех последних месяцев, где она наконец-то увидела настоящие эмоции Малфоя. Живые. Смертельно искренние. И сейчас, подрагивая от его близости, она боялась и в то же время жадно хваталась за эту голую правду. Пускай плавится кожа. Пускай скачет пульс. Пускай. Очевидно, он боялся их связи и последствий, к которым она могла привести, ничуть не меньше, чем она. В этом была причина его гадкого поведения. Других объяснений просто не существовало. Завороженно смотря в его глаза, она чувствовала, будто находится на самом острие ножа. Боялась дышать, боялась двигаться, боялась даже думать о том, что он делал с ней в этот самый момент. Воздух был наэлектризован. Раскален до предела. — Я перестану совать свой нос в твои дела, когда ты прекратишь делать вид, что тебе все равно, — яростно зашептала она. — На все, что происходит вокруг. На меня. На самого себя. — С чего ты решила, что мне не плевать? — Потому что ты человек. Потому что я не слепая. Потому что я вижу, что для тебя еще не все потеряно, — её губы двигались, но кажется, с них просто не слетало ни единого звука. В горле стоял ком, легкие сжались, и от нехватки кислорода ужасно кружилась голова. — Слышишь? Твоя жизнь не закончилась просто потому, что когда-то ты сделал один неправильный выбор. — Тогда ты просто дура, Грейнджер, — выплюнул парень. — Эта глупая вера в человечество застилает тебе глаза, когда-нибудь она тебя и уничтожит. А пока… — остервенело тряхнув головой, он выставил руку вперед и уперся в стеллаж за спиной Гермионы, как бы окончательно отрезая все пути отступления, — перестань путаться у меня под ногами или… — Или что? Убьешь меня? — шепнула она. Практически выдыхая в её губы, он молчал, позволяя девушке считывать его мысли по малейшим изменениям в лице. Угадывать эмоции по глазам, точно в них было целое звездное небо, и вся его судьба была расписана в мельчайших вкраплениях темно-серых радужек. — Что ты сделаешь, Драко? — тяжело сглотнула она. Время остановилось. Она не знала, сколько они простояли в таком положении — минуту или, может, несколько часов. Это было совершенно не важно. Гермиона ожидала всего, что угодно. Отчаянного крика. Очередной длинной тирады. Потока ядовитых слов. Но Малфой лишь стоял на месте и молчал, не сдвинувшись ни на сантиметр. Медленно приходя в себя, он рассматривал её лицо так, будто никогда раньше не видел, и шумно дышал. Так, будто пробежал марафон и выдохся настолько, что не хотелось тратить ни каплю оставшейся энергии. Когда его взгляд упал на её губы, по всему её телу прошелся заряд электричества. Как будто оставшиеся между ними сантиметры были слишком большим расстоянием, он вдруг подался вперед, поддаваясь неведомому инстинкту. Что с ними происходило? Все её естество тянулось к нему, как к последнему источнику жизни. Точно притянутая магнитом, точно изголодавшаяся по теплу, которое он излучал, она завороженно наблюдала за его действиями, тайно надеясь, что парень все же сорвется. Пожалуйста. Так чертовски близко. Лишь пара сантиметров. Почему ей это так необходимо?.. В последний момент, приблизившись к её губам настолько, что она почти ощущала его вкус, он рыкнул и остервенело тряхнул головой. — Блядство, — прошипел он и дернулся. В следующее мгновение тепло вдруг пропало. Кожа покрылась мурашками, когда прохладный воздух, гуляющий меж стеллажей школьной библиотеке, лизнул её кожу и хлестнул по раскрасневшимся щекам. Хотелось по-детски захныкать, оплакивая потерю чего-то настолько важного. Хрупкого. Удивительного. Токсичного. И как только девушка открыла рот, чтобы выдавить из себя хоть слово, она дернулась, услышав лишь тяжелые шаги где-то вдалеке. Он ушел. Ушел. Оставил её здесь одну, не объяснившись, не бросив даже слова в неё сторону, прежде чем трусливо ускользнуть из библиотеки. Подальше от неё. С губ Гермионы сорвался тихий всхлип. Она начала жадно хватать ртом воздух, едва ли не сгибаясь пополам, когда бешеное напряжение, наконец, покинуло её тело. В голове был абсолютный вакуум, а в груди позорно потухающий огонь. На столе все еще лежала книга, которую он сжимал в руках еще несколько минут назад. А в воздухе витал запах его одеколона, который навсегда въелся в её кожу вместе с ощущением прикосновения, которого так и не последовало.***
Она не могла поверить в то, что действительно собиралась это сделать. Соскочив с кровати и потуже затянув на шее красно-золотой шарф, Гермиона сделала пару глубоких вдохов и крепко сжала в руке свою палочку. Гриффиндорка никогда бы не подумала, что будет именно так проводить вечер перед Рождеством. Еще этим утром подобное казалось невозможным — девушка планировала просто свернуться калачиком под одеялом и тихо вспоминать о лучших временах. И когда Макгонагалл вызвала её к себе в кабинет спустя всего пару часов после того, как последний из её друзей покинул замок, Гермиона, честно сказать, совершенно не знала, чего ожидать от этого разговора. Она не знала, что директриса вдруг вручит ей самый прекрасный и жестокий подарок, который только можно было придумать. Она не знала, что нечто настолько желанное могло причинять настолько невыносимую боль. Когда Минерва заявила, что в качестве исключения позволит ей на несколько часов покинуть замок при помощи трансгрессии, Гермиона подумала, что ей просто послышалось. Никто не мог исчезать и появляться в замке, кроме самого директора школы и, может, домовиков — черт, это было просто неосуществимо. Несколько минут пораженно прохлопав глазами, девушка послушно выслушала рассказ директрисы о том, как после смерти Дамблдора она немного поколдовала над защитными чарами, наложенными на Хогвартс, подстраивая их под себя. Имея полный контроль над границами замка, теперь Макгонагалл имела возможность подарить Гермионе настолько бесценный подарок. Всего на один день. Всего две возможности трансгрессировать. Почему именно ей? Почему именно сейчас? — она не имела ни малейшего понятия. Но гриффиндорка уж точно не собиралась упускать такую возможность, каким бы странным и необычным ни было предложение директрисы. Заверив женщину, что она обязательно наложит на себя чары невидимости, едва преодолев границы Хогвартса, Гермиона едва не споткнулась о собственные ноги на выходе из директорского кабинета. Все еще находясь в состоянии аффекта, она захлебывалась десятками возможностей, что свалились ей на голову буквально за несколько секунд. Она могла отправиться куда угодно, наконец, вырваться из чертова замка, хотя бы на несколько часов обрести контроль над своей жизнью. Впервые за столько недель она не была заперта в четырех стенах, не чувствовала себя изолированной от общества, от мира, который Гермиона так и не успела в полной мере изучить. Жизнь всех ее родных шла своим чередом, а её собственная остановилась, будто кто-то нагло вытащил батарейку из её груди и забросил гриффиндорку в самый дальний ящик, точно ненужную старую куклу. Но теперь… Боги, она могла сделать столько всего! Могла отправиться на Гриммо и издалека понаблюдать за уже совсем не маленькой семьей Гарри, что расположилась где-то у камина. Могла трансгрессировать к Норе и, спрятавшись в высокой траве, услышать, как сквозь смех и разговоры выделяются крики Молли Уизли. Могла узнать, как поживает малыш Тедди Люпин… Но, кажется, на этот раз выбор был очевиден. И Макгонагалл прекрасно это знала, когда провожала Гермиону глазами к выходу из кабинета. Сейчас, чувствуя очередной поток магии, разливающейся по венам, она в малейших деталях представляла дом своих родителей. Под ногами захрустел снег, едва девушка приземлилась на дорогу прямо перед местом, где провела все свое детство. За семь лет здесь не изменилось почти ничего. Все то же крыльцо, очищенное от снега её отцом еще этим утром, все тот же тусклый фонарь у двери и маленький белый забор, огибающий небольшой задний дворик. Неуклюже переступив с ноги на ногу, она завороженно оглядывала до боли знакомое двухэтажное сооружение, позволяя воспоминаниям одному за другим всплывать на подкорке своего сознания. Взмах палочки — и воздух вокруг неё на мгновение заискрился как бы в доказательство того, что гриффиндорка была успешно скрыта заклинанием от чужих глаз. Аккуратно ступив на крыльцо, Гермиона скривилась, услышав тихий скрип старых, чуть прохудившихся досок под ногами. Только бы никто не услышал. Гермиона сделала еще пару шагов вперед и замерла прямо перед дверью, в центре которой гордо красовались три цифры номера дома. Рука сама по себе взмыла вверх, застывая над дверной ручкой, и девушка практически почувствовала покалывание на кончиках пальцев, понимая, что, не может даже прикоснуться к холодному металлу. Не может быть такой беспечной, раскрывая свою личность перед другими людьми. Не может дать знать о своем присутствии, даже когда речь шла о её собственной семье. Просто не имеет права на ошибку. Её появление сломает её родителей, которые потратили семь лет на то, чтобы смириться с её смертью. А боль в глазах самых родных ей людей вполне может сломать её саму. Что ж… Возможно, она больше никогда не переступит этот порог. Гермиона резко отдернула руку, будто обжигаясь о чертову дверную ручку, она медленно попятилась назад и нервно прикусила нижнюю губу. Только сейчас она заметила, что на первом этаже все это время горел свет. Не сумев побороть свое любопытство и не желая растрачивать подарок Макгонагалл в пустую, Гермиона трансгрессировала на задний двор своего дома и крепко зажмурилась, надеясь, что хруст снега под её ногами не привлечет внимание жителей дома и на этот раз. Сердце билось так быстро и громко, что его стук практически заглушал все посторонние звуки, и было так невыносимо страшно подходить ближе к несчастному окну, что с каждым новым шагом все сильнее подкашивались ноги. Казалось, что она просто развалится на части, увидев, что происходит по ту сторону толстого стекла. Как изменились её родители за все это время? Все ли у них было хорошо? Что они чувствовали в этот самый момент? Сейчас в её руках было столько силы — невидимая и неуловимая, она была практически всемогущей, наблюдая за всем происходящим со стороны и имея возможность заглядывать в чужие жизни. И все же Гермиона чувствовала себя невыносимо слабой, практически хрустальной, что одного неосторожного прикосновения было достаточно для того, чтобы она рассыпалась на маленькие осколки. Все это казалось нереальным. Проще было поверить в то, что эта сцена была обычной иллюзией, чем принять, что её родители и правда находились в считанных метрах от неё. В чертово Рождество. Все же, несмотря на все опасения девушки, в гостиной дома в этот момент не оказалось никого. Все та же знакомая комната, стены молочного цвета, большой коричневый диван и низкий стеклянный столик с небрежно брошенной на него программой телепередач — она будто никогда и не уходила. Крепко зажмурившись и пораскинув мозгами, она все еще могла представить отца, сидящего на этом самом диване с кружкой крепкого кофе в руке или же маму, свернувшуюся калачиком у самого края с очередной книгой в руке. Так знакомо. Так по-домашнему. Так тепло. Гермиона поспешно отвела взгляд и развернулась спиной к окну. Воспоминания так же сильно били по сердцу, как и реальность. Нет, видеть это было слишком больно. Не стоило этого делать. Не стоило сюда приходить. Не стоило раздирать едва зажившие раны, когда у неё вполне была возможность этого избежать. На улице было тихо, но внутри Гермиона металась и кричала так, что срывался голос. Она ругалась себе под нос, отчаянно проклиная саму себя за этот глупый поступок. За свое любопытство. За все свои идиотские импульсивные решения. Зачем она пришла сюда? Боже, зачем?! Взгляд зацепился за небольшую самодельную скамейку, заснеженную, хлипкую и стоящую прямо под большим некогда пушистым деревом у самого забора. Гермиона слабо улыбнулась, вспоминая, как некогда проводила на этом месте дни напролет, как забиралась с ногами на сколоченную отцом шаткую конструкцию и поглощала книгу за книгой, пока мама не позовет её за обеденный стол. Как могла провести под этим деревом целое лето и вскоре даже не заметить падающие на землю пожелтевшие листья. Как читала на этой самой скамейке письма от Гарри и Рона и, прикрывая глаза от счастья, прижимала листки к груди, понимая, что в её жизни, наконец, появились настоящие друзья. Гермиона стряхнула ладошкой снег с заледеневших старых досок и непонимающе уставилась на небольшую блестящую табличку, красовавшуюся в самом центре скамьи.«Мужество — это когда заранее знаешь, что ты проиграл, и все-таки берешься за дело и наперекор всему на свете идешь до конца. Любимой Гермионе 1979-1998»
В какой-то момент Гермиона просто перестала дышать. Мир вокруг замер, звуки пропали и осталось только болезненное покалывание в груди. Она перечитывала выгравированные на металле строчки снова и снова, будто пытаясь найти в надписи скрытый смысл, но в голове был абсолютный хаос, который просто не позволял девушке адекватно воспринимать и обрабатывать информацию. Всего лишь такая знакомая цитата, выписанная из любимой книги. Всего лишь имя. Всего лишь несколько цифр. Слезы полились сами собой. Бесконтрольно. Отчаянно. Они душили и застилали глаза до тех пор, пока текст таблички не начал расплываться. До тех пор, пока не стало тошно. Это было её новой реальностью. Как и в случае с Гарри, видеть, как горюют её любимые люди, было до ужаса сложно. Каждый вздох причинял боль, каждая секунда была агонией, огнем в груди, который нельзя было потушить. И она горела. Пока вместо крови по венам не побежала смоль, пока в грудной клетке не осела копоть и вместо сердца не остался грубый разваливающийся кусок угля. Гермиона стояла на одном месте пока от холода не онемели конечности. Она не имела ни малейшего понятия — прошли минуты или часы. Насколько она знала, могла пройти целая вечность. Снег падал на её плечи, ветер бил по лицу, но девушка стала большой живой статуей, которая не замечала течения времени. Думая обо всем и ни о чем одновременно, она потерялась в пространстве, молчаливо оплакивая свое прошлое. Свое будущее. Свое настоящее. Свою жизнь, которая, кажется, не имела абсолютно никакого смысла. Горячие слезы стремительно капали на снег. Мужество. Она думала о мужестве, которым когда-то так гордилась, только поступив на Гриффиндор. О смелости, которая помогла ей выиграть войну, но заставила заплатить слишком высокую цену. Которой так гордились её родители. И вдруг стало до ужаса стыдно. Спустя какое-то время за спиной резко загорелся свет. Развернувшись с такой скоростью, что свело мышцы шеи, Гермиона в панике уставилась на окно, выходящее на кухню. Мокрые дорожки на её щеках поблескивали в свете кухонной люстры, и в этот момент гриффиндорка была похожа на загнанную в угол мышь, которую ждала неминуемая смерть. Пожалуй, хватит на сегодня потрясений. Ошеломленная и абсолютно сбитая с толку, она еле стояла на месте, стараясь держаться на ногах и думала о том, что просто не выдержит большего стресса. Паника звонко смеялась где-то под ухом, подталкивала вперед, с предвкушением ожидая момента, когда Гермиона наконец-то сломается, и с маниакальной улыбкой прыгала на месте. Когда в следующую секунду на кухню зашла её мама, у Гермионы задрожали колени. Когда её отец зашел следом, приобнимая свою жену со спины, захотелось упасть на холодную землю и просто умереть. Когда по щекам её родителей полились слезы, захотелось ворваться в дом и влететь прямо в их объятья, игнорируя абсолютно все правила приличия и опасения. Когда глаза её матери врезались в её собственные, Гермиона на мгновение забыла, что находилась под чарами невидимости. Захотелось поверить в то, что её видели. Что она, черт побери, не совершила самую большую ошибку в своей жизни. Вот только в этот самый момент Джин Грейнджер смотрела на проклятую заснеженную скамейку, не имея ни малейшего понятия, что её дочь живая и невредимая стояла прямо посреди её заднего двора и глотала слезы от одного взгляда на самых близких ей людей. Морозный воздух начал обжигать легкие, а слезы застывали на щеках. Где-то в этот момент, когда от боли внутри захотелось согнуться помолам, Гермиона позволила себе один единственный шумный всхлип и взмахнула палочкой, не имея не малейшего понятия, что ждало её дальше.***
Мыслей было слишком много. Таких, от которых становилось гадко внутри. От которых сжималась грудная клетка. От которых каждая минута этого бренного существования становилась невыносимой. Так чертовски больно. Так страшно. Ей еще никогда не было так страшно просто… жить. Чувствовать, как время утекает сквозь пальцы, как бы отчаянно девушка ни пыталась держать все под контролем. Держать себя в руках. Хотелось бежать так быстро, так далеко, насколько только возможно. Пока не кончатся силы и от напряжения не откажет сердце. Сбежать куда-то, где было тепло, где всегда светило солнце, где концепта времени просто не существовало, где мысли рассеивались также быстро, как появлялись в её голове. Где была лишь блаженная пустота. Небытие. Вакуум. Чтобы не разваливаться на части, сбежав из места, которое она когда-то называла домом. Наверное, именно так выглядело пространство по другую сторону Арки смерти. Так выглядела загробная жизнь. Вдох-выдох. Еще один вдох. Как же сильно горели легкие. Девушка не имела ни малейшего понятия, куда направлялась, когда, крепко сжав в руке палочку, трансгрессировала с заднего двора своего дома. В голове был полнейший бардак, в животе собиралась желчь, а сердце билось так, будто изо всех сил боролось за её жалкую жизнь. Все вокруг вертелось с бешеной скоростью, её тело трясло из стороны в сторону, и пускай Гермиона не произносила ни звука, внутри она билась и кричала, орала в пустоту, безжалостно срывая горло. Так, будто ей было невыносимо просто находиться в собственном теле. Когда под ногами появилась твердая земля, Гермиона не сразу поняла, где именно оказалась. Перед глазами все плыло, в ушах звенело так громко, и этот пронзительный лязг просто поглощал все остальные звуки в комнате. Кислорода было слишком мало, и как только гриффиндорка принялась жадно хватать его пересохшими губами, то с ужасом поняла, что он безжалостно разъедает легкие, едва попадая в организм. Страшно. Страшно. Страшно. В панике хватаясь за голову, она жмурилась, пытаясь избавиться от пятен перед глазами, и неуклюже шаталась на месте. Рука потянулась с шарфу и сорвала его с шеи одним резким движением. Ну же! Давай! Ты знаешь, что нужно просто успокоиться, и тогда все снова будет хорошо. Это все в твоей голове. Дыши. Черт, просто дыши! Скоро это закончится. Было сложно следовать собственным указаниям, когда волна была настолько мощной и захватывающей дух. А напряжение росло. Каждая мышца в теле заныла, и вдруг стало невыносимо сложно держать равновесие и различать небо и землю, сливающиеся в одно целое. Где она? Мерлин, куда она попала? Кудакудакуда? Когда чьи-то теплые руки вдруг оказались на её плечах, а затем обхватили талию, как бы удерживая девушку на плаву, она дернулась, но не посмела отстранится. Медленно, невыносимо медленно она вдыхала какой-то до жути знакомый запах, который почему-то успокаивал, а еще слышала тяжелое горячее дыхание у своего виска. Мир начал потихоньку обретать прежние очертания. Слыша тихое бормотание прямо над ухом, она пыталась сконцентрироваться на нем, разобрать слова и выровнять свое дыхание, подстраиваясь под этого человека. Спустя пару минут Гермиона медленно вскинула голову, и первым, что она увидела были мелькнувшие перед глазами светлые, почти белые пряди, что небрежно упали на лоб человека перед ней. Её вездесущего профессора, который, как и всегда оказался в нужном месте в нужное время. Рвано втянув воздух, она уставилась на него стеклянными глазами, все еще продолжая цепляться за его предплечья, чтобы позорно не свалиться на землю. — Ты как? — пробормотал он. В голове вдруг стало невыносимо тихо. — Н-нормально, — сглотнула она, делая робкий шаг назад и выпутываясь из его рук, как бы сильно ей ни хотелось подольше сохранить тепло. Он был смущен, взволнован, но на удивление сосредоточен, готовясь в любой момент вновь подхватить её, удерживая от падения. Чуть растрепанный и какой-то до ужаса домашний, он стоял рядом с ней в том самом простом темно-зеленом свитере и свободных брюках и пристально вглядывался в черты её лица. Терпеливо ждал, когда девушка окончательно придет в себя, стараясь сдержать поток вопросов, которые вертелись на языке. Проведя рукой по лицу, она едва заметно кивнула и снова взглянула на профессора. — Что ты здесь делаешь? Что произошло? Только сейчас, оглядевшись вокруг, Гермиона поняла, что трансгрессировала прямиком на Астрономическую башню. Из всех мест, которые могли прийти ей в голову во время очередного тревожного эпизода, это была пустующая холодная башня, где её, казалось бы, никто её не ждал. Кроме него. Черт, девушка просто не могла знать наверняка, что Малфой будет здесь в эту самую минуту, она не могла предположить, что мужчина решит провести канун Рождества в полном одиночестве, скрываясь ото всех и каждого под мягким светом луны в этом богом забытом месте. Это было невероятным совпадением. Невозможным стечением обстоятельств. Потратив пару мгновений на размышления, Гермиона вдруг поняла — в тот момент, когда в голове была каша, а сердце отчаянно требовало тепла, она думала совсем не о башне. Почему-то она думала о нем. Неужели её магия была на это способна? Или же все это были лишь глупые предположения? — Я… Прости… Я не хотела тебе мешать. Мне просто нужно… — запиналась она, качая головой. Малфой стоял тут совершенно один, как и всегда набирался сил, наслаждаясь очередной сигаретой в полной тишине, как вдруг она ворвалась в его личное пространство, точно ураган, и смела все на своем пути. Как же неловко. Все еще опасаясь смотреть ему прямо в глаза, девушка сжалась и невольно прикусила губу. — Сбежать? Его голос эхом отпрыгнул от каменных стен. А ведь он даже не удивился, когда она вдруг появилась из неоткуда, так беспечно нарушая несколько правил безопасности Хогвартса и преодолевая барьер, который, как он думал, никто не может просто переступить. По какой-то загадочной причине сейчас его это совершенно не волновало. На удивление, единственным, что имело значение для мужчины, было её состояние. — Это… глупо. Извини, — начала тараторить она. — Перестать извиняться, Грейнджер. Ты задыхаешься… Сердце все еще стучало так, будто девушка только что пробежала марафон. Концентрируясь на собственном дыхании, Гермиона смиренно закивала головой. — Что случилось? — повторил он. — Ничего. Я просто… — она сглотнула, не смея взглянуть мужчине в глаза, — была у своих родителей. — Что?! — опешил Малфой. — Только не говори, что ты им все рассказала. Это же… — Нет, все хорошо, — казалось, что сейчас она могла взаимодействовать с мужчиной только с помощью жестов, поэтому сейчас, стараясь проглотить ком в горле и выдавить из себя хоть что-то, девушка продолжала хватать губами воздух и активно размахивать руками в воздухе. — Мне… нужно было их увидеть. Убедиться, что с ними все в порядке. Сегодня канун Рождества и… — Понятно, — он поджал губы и сухо протянул. — И что ты увидела? — Табличку в память обо мне… Это выглядело… Это выглядело, как моя могила… На мгновение в воздухе повисла тишина. Никто из них не решался продолжить разговор, ведь сказанного уже было более чем достаточно. Драко понимал, что сейчас ей было тяжело, так плохо и паршиво, что все возмущения, все вопросы, которые когда-то возникли в его голове, просто растворились и стали абсолютно бессмысленными. Осуждение сменилось сочувствием, а волнение разожгло огонь в его глазах, и сейчас ей больше всего на свете хотелось вновь оказаться в его руках. Там было тепло. Там было спокойно. Легче. Свободнее. Лучше. Мысли о том, что Гермиона увидела, стоя на заднем дворе собственного дома, были слишком болезненными, слишком живыми, чтобы упрятать их в долгий ящик и никогда о них больше не вспоминать. — Стояла там как идиотка почти целый час и просто… думала обо всем, что произошло, — она коротко пожала плечами и горько усмехнулась. — И не волнуйся, я наложила на себя чары невидимости, они не заметили меня. Они не заметили, не видели, не знали. — Это было… странно, — Гермиона провела рукой по волосам, пропуская прямые влажные пряди сквозь пальцы и нахмурилась, поджимая губы и изо всех сил стараясь не сломаться. — Я смотрела на эту чертову табличку со своим именем и скорбела по той, старой версии меня. И мне хотелось просто разрыдаться, как будто под землей лежал настоящий человек. Как будто я и правда умерла… Мое прошлое, вся моя жизнь была похоронена там. И в какой-то момент мне показалось, что я медленно схожу с ума, — когда её голос сошел на нет, когда сдерживаться стало слишком сложно, она почувствовала, как слезы собираются в уголках глаз, и всхлипнула, вскидывая голову к потолку. Гермиона даже не знала, почему сейчас выплескивала все свои эмоции на мужчину, почему позволила себе такую слабость. Говорить было чрезвычайно сложно, будто что-то мешало ей, будто она была связана Непреложным обетом, но в какой-то момент девушка поняла, что просто не может остановится. Выдавливая из себя фразы, перешагивая через собственную гордость, она чувствовала, как в груди развязывается узел и почему-то становится легче. Неужели он был тому причиной? — Ты же знаешь, что все это не по-настоящему, — пробормотал он. — Там, под землей, ничего нет. Это лишь символ того, что тебя не забыли. Просто… формальность. Гроба там, может, и не было, но вот земля вокруг скамьи была наполнена слезами близких ей людей. Её собственными слезами. Смотря на табличку, Гермиона просто не могла не думать о том, что, возможно, теперь её просто не существовало. Что осталась только оболочка. Наверное, так было даже проще. — Слушай, я знаю, что это сложно принять. Тебе тяжело, — прикрыв светлые глаза, он покачал головой и запнулся, размышляя над своими словами. — И, может, я никогда не пойму то, что ты сейчас чувствуешь, но я знаю какого это — потерять все. Поверь мне… Просто дыши, Грейнджер. Тихо всхлипнув, гриффиндорка опустила глаза в пол и просто стояла, думала, вспоминала, абстрагируясь от всего происходящего. Она пыталась игнорировать присутствие мужчины, старалась схватить самые болезненные воспоминания и утянуть их подальше, в самые чертоги разума, туда, где они могли просто потеряться. — Может, присядешь? — шепнул Малфой. — Принести тебе воды? Гермиона дернулась и резко вскинула голову, ловя на себе взгляд своего профессора. — Нет, спасибо. Я справлюсь, — выдохнула она, рассматривая свои дрожащие руки. Когда тишина стала просто невыносимой, девушка сглотнула, понимая, что сможет избежать лишних вопросов, лишь рассказав ему чистую правду. Через боль. Через страх. Обнажая все свои слабые стороны. Кивнув на свои руки, она пробормотала: — Это… началось после войны. Эта вечная тревога. Поджав губы, гриффиндорка горько усмехнулась: — Знаешь, ты был прав, Малфой. Тогда, семь лет назад, когда мы пошли в лес за асфоделем, ты сказал мне, что мои страхи когда-нибудь меня погубят. Девушка отвела голову в сторону и уставилась в каменную стену, просто умирая от ощущения его обжигающего взгляда на себе. Прикусив нижнюю губу практически до крови, она рвано вздохнула и позволила себе выплеснуть на Драко все те чувства, которые не давали ей спокойно жить последние несколько месяцев. — Я подпрыгиваю от каждого громкого звука, мне сложно контролировать свои эмоции, я не могу сконцентрироваться в нужный момент… Я не могу спать из-за кошмаров, паникую по поводу и без и не могу ничего с этим поделать, — едва ли не задыхаясь от волнения, она сходила с ума. Когда нижняя губа начала подрагивать, а слезы сильнее наворачиваться на глаза, девушка плюнула на все одолевающие её опасения и произнесла то, о чем боялась даже думать в тишине собственной комнаты, размышляя о жизни по ночам. — Я никому раньше этого не говорила, но… Мне кажется, что из-за моих страхов… мне больше не место на Гриффиндоре. Война сделала меня никем. Кто я после неё? Рваный вздох. Всхлип, разбивающий сердце. — Не говори глупостей, Грейнджер, — шепнул он, склонив голову на бок и расплывшись в самой теплой сочувствующей улыбке, которую она когда-либо видела. — Будем честными, даже после всего, что произошло, ты гриффиндорка до мозга костей. И это не изменится просто потому, что однажды ты испугалась какого-то шороха, — лукаво ухмыльнулся он, и девушка издала короткий смешок в ответ, а за этим с её губ слетел тихий отрывистый всхлип. — Но… я понимаю. Это… не значит, что для тебя все потеряно. Это не значит, что ты сломанная или странная, не значит, что ты не достойна быть здесь, — эти слова задевали за живое, били прямо в сердце, и становилось так тепло, что теперь хотелось лить слезы по совершенно другим причинам. — Ты выжила, и это все, что имеет значения. У всех нас есть шрамы после войны, это нормально. Наверное, им просто нужно время, чтобы затянуться… Он не считал её дефектной. Он не видел в ней чудачку, которая внезапно потеряла свое место в жизни. Он понимал… Он понимал, потому что сам когда-то был на её месте. Гермиона не верила, что все это говорил именно Малфой. Из всех людей на этом свете. Он прошел такой огромный путь от школьного задиры до человека, которому хотелось доверять, которого хотелось слушать. Чьи слова дарили надежду и покой. Странное чувство безопасности. Сколько раз он успокаивал её за последние месяцы? Сколько раз находил нужные слова? И пускай для других он казался жестоким ледяным принцем, для неё дела обстояли совершенно по-другому. Для неё его взгляд ощущался на коже, точно солнечные лучи. Мерлин, что он с ней делал?.. Это должно быть просто преступлением. — Хочешь сказать, что твои шрамы зажили? — пробормотала она, мельком поглядывая в его сторону. — Не до конца, — грустно усмехнулся он. — Некоторые из них просто невозможно залечить. Но в целом… Мне уже намного лучше. Эти шрамы… Они сделали меня тем, кто я есть. Может, если бы войны не было, моя жизнь сложилась бы как-то иначе. Может, если бы не было того взрыва, я бы стал совершенно другим человеком. За все эти дни гриффиндорка так и не решилась спросить у него о произошедшем. О его жизни, которая, очевидно, едва не кончилась по её вине. Гермиона боялась делать предположения, была в ужасе от одной только мысли, что её опасения окажутся правдой. Но в этот самый момент, когда бежать было просто некуда, когда они оба раскрыли души настолько, что могли просто дотянуться руками до сердец друг друга, ей просто хотелось услышать правду. Какой бы болезненной она ни была. — Расскажи мне… о том, что случилось после взрыва. Расслышав её просьбу, Драко вдруг замер на месте и замолчал. Его плечи напряглись, а черты лица исказились, и за считанные секунды теплая грусть в его глазах вдруг сменилась страхом. Волнением. Какой-то странной злостью, будто бы направленной на самого себя. Гермиона буквально наблюдала затем, как его разум вновь обрастает ледяными барьерами, а Малфой прячется за ними, прекрасно понимая, что это его последняя надежда избежать осуждения. Но почему? — Поверь мне, ты не хочешь этого слышать, — отрезал он, делая несколько шагов назад. Подойдя к самому краю башни, он уперся руками в перила и отрешенно уронил голову вниз, отрезая любую возможность невольно встретиться с Гермионой глазами. — Прошу. Мне нужно знать, — шепнула она, следуя за ним и останавливаясь в метре от мужчины. — Скажи мне, Драко… Я… я знаю, что вину за мое исчезновение повесили на тебя. — Грейнджер, я… черт, — скривился он, крепко зажмуривая глаза. Пусть это будет не то, о чем я думаю. Пусть с его губ слетят совершенно не эти слова. Уставившись на мужчину так, будто один её взгляд мог хоть что-то изменить, она задержала дыхание в ожидании его ответа. Её пальцы окончательно заледенели, вот только Гермиона никак не могла вычислить причину своего обморожения. Холодный ветер, царствующий на вершине башни, даже несмотря на наличие слабого согревающего заклинания, или же парализующий страх? — Ты… — всхлипнула она, не отрывая взгляд от изгиба его пересохших губ. — Меня посадили в Азкабан, ясно?! — рыкнул он, резко разворачиваясь на месте и смотря прямо в её глаза. — Я… я не хотел, чтобы ты об этом узнала. На глаза вновь навернулись слезы, и девушка невольно сделала неуклюжий шаг назад, яростно мотая головой. Будто до сих пор отрицала. Будто не верила. Изо всех сил поджав губы в попытке не расплакаться прямо перед ним, Гермиона не выдержала и повержено опустила глаза в пол. — Но как? — прохрипела она и тут же подавилась собственным вопросом. — Почему?.. Нет, нет, нет. Пожалуйста… В груди было столько возмущения, столько отчаяния, столько отторжения к самой себе, что на мгновение показалось, что её сердце просто не выдержит. А Драко… На его лице было поразительное смирение, легкий оттенок грусти и всепоглощающая ненависть к себе. Стало тошно. Так омерзительно и больно, что от стыда хотелось просто убежать. Смотреть на него было пыткой — не после того, что она сделала с ним. Не после того, как её глупая попытка совладать с Голдштейном стоила ему свободы. — Меня приговорили к трем годам заключения, — мрачно пробормотал он, пожимая плечами. — Все могло быть намного хуже, поверь мне. Было трудно доказать что-либо, раз не было тела. В конце концов, меня уже считали опасным преступником, но семейный адвокат выбил мне лучшую сделку, которую только смог. Одинокая слеза прокатилась по её щеке, обжигая раскрасневшуюся кожу. Гермиону затрясло. Сильно. Так, что она едва ли смогла устоять на ногах. Три года. Три года за убийство человека, которого он не совершал. За покушение на того, кто все еще ходил среди живых. — Но потом моя мать сильно заболела, — сухо продолжил он, очевидно, изо всех сил стараясь держать себя в руках. — Слегла в постель с затяжной депрессией… Ну знаешь, её сын и муж были за решеткой, последнего только что приговорили к Поцелую дементора, когда он отказался содействовать в поимке остальных Пожирателей. Она думала, что потеряет и меня, и это… сильно её подкосило. Ему было больно, как бы отчаянно Малфой ни пытался скрыть этот факт. Пускай его глаза не были залиты слезами, пускай он не издавал ни одного постороннего звука, его взгляд говорил обо многом. Об отчаянии, которое поразило его в тот момент. О слабости, за которую до сих пор было стыдно. О страхах, которые до сих пор были пищей для его ночных кошмаров. Девушка видела все. И погибала рядом с ним. Потому что никогда в жизни не видела его таким уязвимым, а подобные моменты по-настоящему дорого стоили. Драко рвано вздохнул. — Так что после года в Азкабане меня посадили под домашний арест, ведь я был единственным членом семьи, который мог ухаживать за ней. Но все это неважно… Спустя год она все равно умерла. Слезы бесконтрольно лились из её глаз, напрочь застилая обзор, и внезапно острое чувство несправедливости разрезало грудную клетку так, будто она была сделана из тончайшей бумаги. Она была так зла на этот мир, на судебную систему, на все чертово общество, что захотелось сжечь все вокруг дотла, просто чтобы отомстить. Пускай она никогда и не была особо мстительным человеком. Она оплакивала юность, которую они оба потеряли в том коридоре. Сжимала кулаки до хруста костей, думая о поразительной предвзятости членов Визенгамота. Раскалывалась на части, проклиная свою наивность. Так хотелось орать во все горло о том, как чертовски нечестен был этот приговор, который разделил его жизнь на до и после. — Но ты не был причастен к этому взрыву! — яростно воскликнула она, стискивая зубы и судорожно вытирая красные глаза рукавом своего пальто. — Как Визенгамот это допустил? Что насчет Голдштейна? — Я был одним из последних Пожирателей, разгуливающих на свободе, и сидел на испытательном сроке, — отрешенно пробормотал он, приподнимая уголки губ. Будто пытаясь её ободрить. — Я прекрасно знал, что одно неловкое движение — и я вполне мог оказаться в Азкабане. А Голдштейн… Этот неприкосновенный ублюдок… — процедил мужчина, гневно вцепившись в перила и сжимая их до белых костяшек. Его ноздри раздувались, а дыхание было рваным, и даже в приглушенном свете луны Гермиона могла разглядеть ненависть, сверкающую в серых глазах. — У его отца было слишком много связей в Министерстве. Конечно, он выбрался сухим из воды. Никто даже не посмотрел в его сторону, когда меня увели из замка. Его слово против моего, Грейнджер. У меня просто не было шансов. В его голосе было столько яда, что в её собственных жилах вдруг начала течь неукротимая ярость к гриффиндорцу, который посчитал бесценный артефакт простой детской игрушкой. Драко был прав. Конечно же, никто бы не поверил Пожирателю, который на протяжении нескольких лет публично заявлял о своей жгучей ненависти к «погибшей» Гермионе. Который сидел на испытательном сроке только потому, что играл на стороне людей, славившихся истреблением таких, как она. Чего еще она ожидала? «Если с тобой что-то случится, обвинят меня. А учитывая, что ты просто мастер попадать в неприятности…» Гермиона задохнулась. А ведь тогда она абсолютно не придала значения его словам. Тогда она не понимала, в каком положении он находился. Как много было на кону. — Что насчет сыворотки правды? Омута памяти? Они могли просто посмотреть твои воспоминания, — лепетала она. Это было так в её стиле — всегда искать решения проблемы, стараясь таким образом отвлечься от разваливающейся реальности, забыться в попытке найти выход. Пускай уже было слишком поздно. Пускай. Зато так она могла хоть на несколько мгновений сдержать волну беспокойства, которая норовила захлестнуть её с головой. — Они хотели засадить меня за решетку. Повесить на меня твою смерть было самым очевидным решением. Суд был просто формальностью, — фыркнул Малфой, тряхнув головой. — Помнишь, что случилось с Сириусом Блэком? Его руки дрожали, и это было единственным показателем того, что внутри него тоже что-то трескалось и разбивалось. Трещало по швам. Даже спустя семь лет. Несмотря на шрамы, которые зажили, оставив несколько грубых рубцов на его сердце. Было видно, как сильно он сейчас нуждался в очередной спасительной сигарете. И возможно, будь она чуть смелее, то бы попросила его поделиться с ней своим тайным запасом. — Прости меня, прошу, — всхлипнула она и зашептала извинения, словно мантру. Девушка трясла головой, заламывала пальцы и молилась, чтобы он её не отверг. — Это моя вина. Все это произошло из-за меня. Больше всего на свете она боялась его ненавистного взгляда. Такого как раньше. Как тогда в библиотеке. Казалось, что тогда она просто не сможет жить дальше, просто пропадет, так и не искупив все свои грехи. После всего, что произошло, девушка боялась его потерять. И помощь в создании маховика была не единственной на то причиной. Привыкнув к присутствию Драко в своей жизни, она не знала, что будет делать, если одним зимним утром проснется и просто не найдет его среди толпы людей в Большом зале. Не увидит его лукавой улыбки, не перебросится с ним парой остроумных фраз, не услышит его дыхания, сидя рядом с мужчиной в его кабинете. За такое короткое время он стал поразительно важной частью её жизни. Каждый раз, узнавая его чуть лучше, Гермиона все глубже погружалась в темноту, которая окружала его все это время. Рядом с Драко к ней, казалось, можно было прикоснуться, и с каждым новым шагом увеличивался риск оступиться и позорно провалиться в пустоту. Но пускай его судьба была трагической, а взгляд порой ледяным, его душа рядом с ней пылала и искрилась так ярко, что Гермиона не могла больше оставаться в стороне. Вся эта ситуация казалась настолько абсурдной, что было сложно определить, какое из действий гриффиндорки стало причиной произошедшего. Весь тот вечер казался чередой случайных событий, которые каким-то магическим образом привели к таким печальным последствиям. Которые разрушили несколько жизней. Которые разодрали в клочья чью-то судьбу. Точно война ни за что. Точно битва, в которой не было победителей. И хотелось плакать еще сильнее, еще отчаяннее. Просто так и практически без причины. От нечеловеческой обиды, которая пропитывала изнутри. — Никто не виноват, Грейнджер. Никто из нас не знал, что подобное может случиться. Это был несчастный случай. И даже если бы ты не исчезла, паршивцы из Министерства все равно бы нашли причину упечь меня за решетку. Для них это был просто вопрос времени, — мрачно усмехнулся он, подвигаясь ближе. — Мне жаль. Мне так жаль, Драко, — пылко шептала она, зажмурившись до светлых пятен в глазах и уже даже не пытаясь контролировать свое дыхание. Мужчина вздохнул и сократил расстояние между ними до минимума, слегка неуверенно протягивая к девушке руки. Едва понимая, что происходит, Гермиона дернулась, ощутив теплые ладони на своих плечах. На лице Драко было смятение, будто он сомневался в том, что поступал правильно, предлагая ей свое тепло в качестве поддержки — особенно теперь, когда она больше не была охвачена паникой и хорошо ориентировалась в пространстве. Годрик, неужели он и правда не понимал? Не понимал, как его было мало? Не понимал, как сильно она жаждала его прикосновений? Не понимал, что сейчас она нуждалась в нем больше, чем в кислороде? Глупый, глупый профессор Малфой. — Прошу, не плачь, — зашептал он. — Я не хочу видеть твои слезы. Я смирился с этим, Грейнджер. Все хорошо. — Нет, нет, нет… Ничего не хорошо, — её руки невольно потянулись к кулону на шее, и Гермиона принялась яростно теребить бедное украшение. — Я испортила тебе жизнь, я… Будучи не в состоянии просто стоять и смотреть на то, как яростно дрожат её хрупкие плечи, Малфой плюнул на все правила приличия и прильнул к ней, оборачивая руки вокруг крошечной женской фигурки. Всхлипы утихли уже через пару минут. Гермиона обхватила его торс, впиваясь пальцами в ткань мягкого зеленого свитера и шумно задышала ему в грудь, позволяя своей коже пропитаться его запахом. Кажется, с ней явно было что-то не так. Внутри что-то сломалось, и это сделало её сентиментальной и отвратительно слабой. Ведь как еще можно было объяснить мириады эмоций, что одна за другой безжалостно били её под дых. Хотелось рыдать еще сильнее и громче оттого, как было хорошо. Так прекрасно, что подкашивались ноги и подрагивали губы. Так уютно, что пальцы сами собой сильнее зарывались в теплую ткань свитера. Хотелось продлить это мгновение и раствориться моменте, в ощущении всепоглощающего счастья даже в такой тяжелый момент. — Я сам её испортил, — пробормотал он в её волосы, невольно выводя большим пальцем круги на её спине. — Когда принял эту чертову метку. Когда ввязался в драку с Голдштейном… А еще я разрушил твою. Такая уж у меня судьба, — хмыкнул он, слегка пожимая плечами. — Нет, — она яростно замотала головой, захлебываясь словами, которые застряли в горле, так и не сорвавшись с её губ. Наконец, Драко мягко отстранился, чтобы заглянуть в её глаза, но не сделал ни шага назад. Вскинув голову вверх, девушка принялась разглядывать блики в его глазах, и на этот раз в её груди не было ни капли волнения, которое прежде всегда терзало её в присутствии мужчины. Оно вышло из её организма вместе с напряжением, паникой и слезами, оставляя за собой лишь поразительную тишину. — Мы можем вечно выяснять кто прав, кто виноват. Это ни к чему не приведет, — грустно усмехнулся он. — Видимо, пора просто признать, что жизнь порой несправедлива. — Это точно. Гриффиндорка больше не боялась смотреть ему прямо в глаза, не сходила с ума оттого, что расстояние между ними было просто ничтожным. Возможно, виной тому была темнота, которую приносила тихая Рождественская ночь. На небе гордо светилась луна, огибая двух сведенных общим горем бывших врагов своими лучами, поглаживая их по головам, успокаивая, и даря ровно столько света, сколько требовалось, чтобы видеть очертания лиц друг друга. Потому что сейчас привязанность нельзя было увидеть своими глазами — лишь почувствовать. В каждом прикосновении. В каждом слове, горячим шепотом обжигающим кожу щеки. И это было удивительным наваждением. Потому что нельзя было находиться на грани истерики, а потом вдруг успокоиться, угодив в объятия человека, который косвенно был тому виной. Нельзя было просто забыть обо всех мрачных мыслях, раскалывающих голову на части, однажды невольно взглянув в его глаза. И как ему это только удавалось? А потом Драко окончательно выбил весь воздух из её легких. Положив руку на её щеку, он начал нежно поглаживать большим пальцем кожу, еще слегка влажную от слез. Его глаза, казалось, следили за собственными движениями, потому что впиваться взглядами друг в друга было просто-напросто опасно. В этого могли быть серьезные последствия, и в этот самый момент каждый из них решал для себя, готов ли он был с ними столкнуться. Это было больше, чем прикосновение — скорее просьба или вопрос. Успокаивая и раздразнивая девушку в одно и то же время, он, кажется, сам не до конца осознавал, что именно делал с её сердцем. — Хуже уже точно не будет, Грейнджер. Теперь нужно двигаться только вперед. Гриффиндорка кивнула. — Мы как-нибудь справимся со всем этим. Ты мне веришь? Она была уязвимой, раненой, нестабильной. Эмоции сменялись одна за другой, и вся её душа была нараспашку. Возможно, внутри него происходило нечто похожее. Возможно, его мысли тоже были спутанными и рваными, а личные границы смазанными и ничтожными. Сейчас они могли делать друг с другом все, что угодно. Говорить, шептать, кричать все, что только придет в голову. Все карты были раскрыты, все тайны разгаданы и все извинения прошептаны в темноту. Остались только две обнаженные души, два человека, сжимающие сердца друг друга, и только им было решать: раскрошить хрупкий орган в песок, оставить его беспечно биться в грудной клетке или же забрать себе. Чтобы больше оно не досталось никому. Перед глазами невольно замелькали знакомые картинки. Семь лет назад они точно так же стояли в считанных сантиметрах друг от друга. Волнение отдавалось горьким привкусом на языке, а голова кружилась от до боли знакомого запаха. Мир потерял очертания в то самое мгновение, когда его глаза столкнулись с её собственными, и от резкого чувства дежавю чуть было не подкосились ноги. Дыхание прямо в губы, резкий разряд электричества, чуть вспотевшие ладони и поразительная жестокая тишина. Прошло семь лет, а они все еще стояли перед тем же самым выбором. Комфортные будни прошлого или неизвестность будущего? Следовать голосу разума или поддаться моменту? Да, возможно, это только все усложнит. Да, ей совершенно ни к чему был роман с человеком, которого ей было суждено потерять. Но рядом с ним было так хорошо, что любые доводы казались абсолютно бессмысленными. Здесь было её место. Здесь, и больше нигде. — Да, — шепнула Гермиона, с трепетом разглядывая его черты, будто ничего в этом мире больше не имело значения. — Теперь только вперед. Сложно сказать, кто из них первым подался вперед — хотя, наверное, это было совершенно неважно. Когда их губы, наконец, соединились все вдруг встало на свои места, и все проблемы с считанные мгновения отошли на второй план. Было чувство, что она наконец могла дышать полной грудью, даже не осознавая, как сильно ей прежде не хватало живительного кислорода. Прижимаясь все ближе, она хотела просто раствориться в нем, едва ли не хныча от переполняющих эмоций. Гермиона бы отдала все на свете, чтобы этот поцелуй длился вечно, ведь никогда прежде она не чувствовала себя настолько живой. Размазывая слезы по его щекам, яростно исследуя его рот и прикусывая губы, она вновь и вновь пробовала его на вкус, стараясь не думать о том, что будет дальше. Когда реальность снова ударит по голове. Когда наступит новый день, и луна унесет за собой все заботы и прошептанные в темноту слова, все слезы и томные взгляды, заставляя их столкнуться с последствиями собственной слабости. Пускай, Мерлин, пускай. Пускай она сгорит в жестоких лучах солнца, пускай она провалится под землю, пускай она будет целую вечность страдать за то, что позволила себе эту вольность. Сейчас она зарывалась пальцами в мягкие белые пряди и позволяла мужчине вести в танце, известном ему одному. Так легко. Так просто. Позволяла ему сжимать свою талию руками и вцеплялась в его плечи так, будто ноги больше её не держали. Позволила себе верить, что его поцелуи были живительными и до боли необходимыми. Где-то вдалеке часы робко пробили полночь. И возможно, в это Рождество они оба пожелали одного и того же. А эта связь — хрупкая и греховная — стала проклятьем в обертке подарка. Ведь ничто на свете не могло приносить столько горького счастья, которому не было конца и края. Ничто на свете не могло причинять такую невероятную боль, вызывающую настоящую зависимость. Идеальный хаос. Один последний вздох. И тишина.