Война красивых и беспощадных

Корсары затащили полубессознательную юную дикарку, что всё ещё слабо шевелила руками в попытках прийти в себя и отбиться. Рабыни забились по углам, страшась вида крови на лице девушки. Мужчины грубо бросили тело на соломенную подстилку рядом с худой русинкой. Грязно ругаясь, пираты поднялись на палубу, закрыв на замок нижний трюм с невольницами. Когда комнатушка погрузилась в полумрак, девушки зашевелились, с тревогой взирая на бессознательную рабу. Одна из них названная когда-то Марфой, рядом с которой и лежала девушка, сглотнув вязкий ком в горле, поднялась на колени и убрала тёмные волосы с лица незнакомки. Остальные невольницы подорвались, привстали и тут же некоторые забились по углам с охами. Лицо у рабы детское, смертельно бледное и алые пятна на нём видны так же ярко, как полная луна в тёмную ночь. Губы разбиты, под глазом уже налился страшный синяк. На шее виднелись кровоподтёки, спускаясь за грубую ткань крестьянского платья. Марфа видеть не могла, но знала точно — тело избито не меньше лица. Если корсарам пришлось ударить по лицу, да так сильно… значит, девица боролась не на жизнь, а на смерть. — Oh mio Dio! Saremo uccisi! — одна из рабынь в ужасе прижалась к стене, закрыв глаза. Марфа шикнула на флорентийку, что часом ранее разглагольствовала о горах золота папеньки и клялась — её освободят. Глубоко вздохнув и встряхнув дрожащие руки, Марфа перевернула рабыню на спину и приложилась ухом к груди. Сердце у девушки билось бешено. Жива. Без сознания незнакомка пролежала несколько часов и всё это время другие рабыни шёпотом переговаривались, боясь повысить тон. Одна из черкешенок уверила остальных, что за неповиновение с ними сделают то же. Когда дикарка открыла глаза, пришли корсары. Поставив на небольшую стойку тазик с кувшином, и оставив рядом маленькую тряпочку, ушли. Марфа раздумывала недолго, налила воды из кувшина в тазик и умыла последнюю «постоялицу» трюма. Один глаз заплыл, а второй взирал на потолок в отчаявшемся бездумье. Напоив остатками воды невольницу, Марфа присела рядом. Не прошло и пары минут, как та взвыла и горько расплакалась. — Тише-тише, ты жива. Иное значения уже не имеет, — русинка погладила дикарку по волосами, успокаивающе шепча. — Нас в рабство продали за пятьсот акче, — сквозь рыдания выдавила девушка, — вещами сделали. У вещей нет жизни, нет души. Ничего нет! Марфа удержала тело землячки, что попыталась вскочить. Простонав от боли, русская опустилась обратно и замолчала, сотрясаясь в полу-беззвучных рыданиях. — Зовут тебя как? Меня Марфа. — Оксана. — Послушай меня, Оксана. Всё не так плохо, как ты себе вообразила. В гареме ты никогда не познаешь голода, тебе не придётся работать в поле, дадут образование. И женщины там носят самые дорогие и прекрасные наряды. — Мы приедем туда как рабыни, одни из многих. Не рассчитывай на внимание падишаха. А если и повезёт, глазом моргнуть не успеешь, как на шее затянется удавка. Фаворитки не потерпят конкуренции. — Я родилась зимой, когда стоял лютый холод. Третья дочь и пятый ребёнок. В тот год умер мой брат Никифор, болезнь подкосила его, а голод закончил дело. Сонечка утонула по весне в реке, а Алёнка вышла замуж и была забита супругом насмерть. Остались я, да Святогор. Отец отошёл в иной мир через год после Алёнки, а матушка уже была немолода, чтобы на износ работать круглые сутки. Когда мне исполнилось десять, я сама предложила продать себя крымским ханам. За меня хорошо заплатили, обучили в резиденции Гиреев и отправили к османскому двору. И как можешь заметить, сейчас я в пути. — Ты сумасшедшая, — удивлённо проговорила Оксана, — могла замуж за кузнеца какого-нибудь пойти. — Без приданного-то? — Марфа горько усмехнулась и, замолчав, отвернулась. Оксана мысленно согласилась, посетовав на собственную забывчивость. Что значила крестьянская дочь без гроша в кармане, как будущая жена? Может так быть, что те пятьсот акче спасли мать и брата девушки, а может быть так, что не прошло и полугода, как монеты иссякли, и семья Марфы вновь погрузилась в нищету. В неловком молчании они продолжили плаванье. Эти несколько недель запомнились Оксане полными грязи. Смрад немытых тел усиливался день от дня. От многих рабынь пахло мочой. Хотя, несомненно, она к этим запахам привыкла. Некогда мягкие и шёлковые волосы обратились в неприглядные колтуны. Синяки почти сошли за это время. Лицо вновь выглядело как прежде, за исключением небольшой ранки на губе и жёлтого пятна под правым глазом. Крики чаек обрадовали и напугали Оксану. Шхуна вошла в порт, и впереди её ждал хозяин и ошейник. С другой стороны недостаток света, свежего воздуха и нескончаемая качка начали давить на психическую выносливость. И под конец, девушка чувствовала себя ещё более уставшей и подавленной, чем когда её губы ныли от трещин, а один глаз не видел. Их вели к дворцу в цепях, словно животных, по окольным путям, сквозь сады и малолюдные улочки. Марфа смотрела на Стамбул, как на райские сады. Столько восхищения во взгляде Оксана не видела уже давно. — Это Топкапы, резиденция правящей династии, — Марфа прокомментировала их приближение к воротам. — Сердце рабства, — добавила Оксана. Гарем был отдельной частью дворца, целой системой. В ташлыке пахло цветами, а девушки с улыбками повторяли движения восточных танцев. На «привоз» новеньких наложницы отреагировали по разному: одни насмешливо кривились, называя их страшненькими; другие недовольно морщились, опасаясь конкуренции, и лишь небольшая часть приняла это безразлично, почти с блаженным спокойствием. — Allah'ım! Koku, onları hamama götür. Один из евнухов сморщился, приложил ладонь к щеке и сокрушённо покачал головой. Он махнул рукой девушке в треугольной шляпке и с отвращением отошёл. — Что он сказал? — Оксана повернулась к землячке. — В баню поведут. — О, наконец-то. — Ben Melek Kalfa'yım, haremin yönetilmesine yardım ediyorum. Beni sorgulamadan dinlemelisin. Şimdi beni takip edin ve yol boyunca gürültü yapmaya cesaret etme. Оксана с немым вопросом посмотрела на Марфу. — Мелек-калфа она. Помогает в делах гарема. По статусу она выше, и мы должны её слушать. А теперь идём и будь тише. Громко не говори — накажут. Оксана покачала головой, и вяло поплелась за девушками. По пути им встречались лишь мужчины в характерных кафтанах — евнухи — и служанки в простых, но добротно шитых платьях в пол. В бане стояла дикая жара, и девушки поспешили раздеться. Правила запрещали показываться в неглиже даже перед женщинами, потому все накинули полотенца на плечи. Оксана горько усмехнулась воспоминаниям о старом сериале, который так любила её тётя и не прочь была посмотреть сама девушка. Мелек-калфа встала в ту часть хаммама, где было наиболее прохладно. Женщина кривилась от жары и еле терпела, но торопить никого не смела — невольницы должны были вымыться начисто, чтобы их проверили лекарши. Первым делом Оксана хорошенько ополоснулась и приступила к намыливанию волос. Свои длинные тёмные волосы она любила — короткая стрижка портила её узкое лицо. Ходила в салон, начиная с четырнадцати лет, каждый месяц, имея непреодолимое желание быть обладательницей отливающих синим волос. Старое доброе мыло помогло избавиться от грязи и неприятного запаха. — Havlularını al ve beni takip et, — с этими словами калфа раздала полотенца и поманила рукой за собой в смежную комнату. Там стояла приятная прохлада и уже дожидались лекарши. Как и большинство женщин, Оксана ненавидела походы к гинекологу. В реалиях шестнадцатого века это процедура казалась ещё более устрашающей. Девушки чувствовали дикий дискомфорт, морщились и отворачивались. У одной рабыни потекли слёзы то ли от боли, то ли от стыда. — O bir bebek. Neden kontrol ettin? — Марфа цепко схватила новоприобретённую подругу за руку, заговорив со служанкой на османском. — Hasta olabilir, — женщина невозмутимо ответила на поставленный вопрос и настойчиво проводила Оксану до угла, закрытого шторкой. Она стойко вытерпела проверку, сжимая зубы до скрипа. — Не так и страшно здесь, правда? — Марфа отвела синеглазую в сторону и заулыбалась. — Сейчас нам платья выдадут, сначала очень простые, но уверена лучше тех, что мне приходилось носить. Кормить будут утром, днём и вечером. Забудем тревоги о еде. Голода не будет. Жить будем хорошо. — Мы в сексуальном рабстве, смею напомнить, — Оксана не разделяла восторгов знакомой, — сколько ты пробыла в Крымском ханстве, кстати? — Шесть лет. Обучение не прерывалось ни на день. Грамота, история, танцы, каллиграфия, стихосложения, язык османов — всё это я знаю прекрасно. О таком мои бывшие подруги и не мечтали. Они, небось, думают, что я в аду. Глупые. Это место куда лучше моей деревни и маленькой хижины. Но ты, наверное, не понимаешь моей радости, верно? — Отчего ты так решила? — Руки у тебя без царапин и порезов — ухоженные, кожа светлая — под палящим солнцем тебе работать не приходилось. Ходишь прямо, не как деревенские девушки. Говоришь как дворянка — уверенно и гордо. Тебя не впечатлил хаммам и Стамбул. Ты видела места не менее прекрасные. Дралась с корсарами за свободу как дикая кошка. Волосы синие как ночное небо перед рассветом. Ты не бедная крестьянка как я. Твой отец мог быть солдатом, купцом или же… — Неважно кем он был. Я получила хорошее образование и это только моя заслуга. В крайнем случае, матери — когда-то она мне помогала. — Такая юная и такая… В любом случае, я это к тому, что тебе никогда не приходилось голодать. Урожайный год или нет, дворяне пируют при любом раскладе. У тебя не было всего-навсего двух холщовых платьев в гардеробе, и ты никогда не боялась, что тебя выдадут замуж за известного в селе пьяницу. Ты не работала в поле с утра до позднего вечера. Не просыпалась по утрам с дикой болью во всём теле. Ты… тебе повезло родиться в обеспеченной семье. — Да, а потом удача кончилась, и теперь разницы между нами нет. Мы обе никто. По крайней мере, здесь нам будут говорить именно так. — Но ты так не считаешь, — Марфа уверенно сказала это. — Я родилась свободной и умру свободной. Никто не сможет меня заставить поверить в собственную ничтожность. Я себя люблю и уважаю. И тебе советую думать так же. Иначе сядут на шею и свесят ножки. — Я крестьянка, а теперь и рабыня. Это не так плохо, как звучит. — Ты женщина, ты родилась свободной, ты красива. А кровь у всех красная и чище от связи с падишахом у детей твоих она не станет. Перед смертью все равны, все рабы. — И это радует… А ведь всё это я должна говорить тебе. Малышка учит девицу, которой давно пора замуж. Оксана неловко кашлянула, вновь обращая внимание на ладони и запястья — это не принадлежало двадцатилетней девушке. Тело ощущалось своим, хоть она и понимала — оно моложе на пять или шесть лет. В зеркале отражалось привычное лицо, но… В ташлыке для них уже подготовили перекус из простого риса с овощами. Но даже это показалось пищей богов после баланды кока со шхуны пиратов. Девушки с этажа фавориток продолжали насмешливо хихикать и поливать грязью на турецком. — Подумать только, ведь когда-то они были такими же, как и мы, — Марфа задумчиво смотрела на балкончик, — а теперь в них столько спеси. — Ты очень грамотно говоришь на русском для крестьянки, — Оксана перевела тему, не желая обращать сверх нормы внимания на фавориток. — В Крымском ханстве учат не только… османскому? — В Крыму много русинок. Некоторые там вплоть до естественной смерти прислуживают, я училась у них. Помимо османского преподают итальянский и латинский. Я научилась складывать стихи на каждом из них. — Из тебя сделали аристократку с безупречными манерами. Впечатляет. А я вот всегда не любила учиться… Оксана печально вздохнула и всё-таки бросила взгляд на этаж фавориток. На него вышла молодая девушка с длинными тёмными волосами и поразительными глазами — отвратительно высокомерными. Одна из рабынь что-то зашептала ей на ухо, и они обе захихикали. — Та выглядит главной, — заметила Оксана. — Да, на ней шикарное платье из шёлка и парчи, тиара и… она вероятно любимая фаворитка падишаха. — Шехзаде нет во дворце? — Нет, Сулейман санджак-бей Манисы. — Сулейман… А если шехзаде со своим гаремом ещё не отправился на службу, то путаниц разве не происходит? — Не говори так, услышит кто, — Марфа встрепенулась и заозиралась по сторонам, — хазнедар ведёт записи. Кто ходил к кому на хальвет и какого числа. Какая рабыня принадлежит султану, а какая его сыну. — Записи? Правда? — Да. Интересная деталь. Если две наложницы ходили на хальвет к падишаху, и обе потом родили сыновей, то старшим, признаётся тот, чья мать по датам первой побывала в покоях падишаха. В таком случае, кто родится раньше — значения не имеет. — Надо же, — Оксана удивлённо приподняла брови, — с первого взгляда и не скажешь, что здесь такой… порядок. — Гарем — сложная структура со своими правилами, традициями и дворцовым комплексом. Здесь много учителей музыки и поэзии. И для каждой девушки находят дело. Первое время нас будут обучать и заставят прислуживать. — Прислуживать? — Заниматься стиркой, мыть полы в ташлыке. Если позволят, будем убирать комнаты на втором этаже. Подавать еду господам, но к готовке нас не пустят. И это лишь то, что я вспомнила сразу. Наверняка ещё заставят стоять у покоев госпожи. — Нелегко будет. А потом? Что дальше? — Когда обучение закончится, часть из нас поднимется выше, а часть навсегда останется служанками. Обычно мать падишаха выбирает девушек… — Прелесть, — скривилась Оксана, — мать выбирает девушек, что лягут под её сына. — На деле всё не так, как может показаться. Нельзя чтобы в покои шехзаде вошла девушка, не знающая языка. Нельзя, чтобы вошла невоспитанная. Нельзя, чтобы вошла некрасивая. Такая традиция вовсе не означает, что у шехзаде нет выбора. Он может приметить девушку сам, а может и отослать обратно ту, что прислала мать. Задача госпожи отобрать лучших. — Логика в этом есть. — Неоспоримая. Вот только придётся действовать иначе, чтобы попасть к султану. Валиде-султан умерла пять или семь лет назад. — И как тогда…? — Можно полагаться на удачу, а можно подкупать слуг. Если я правильно помню, то сейчас гаремом управляет Айше-хатун. Она любимица падишаха. — Ты много узнала в Крыму о местных порядках. — Меня изначально собирались отправить в подарок султанскому гарему, потому я и знаю так много. А ты-то как оказалась на шхуне? Я и не знаю о тебе ничего. — Так случилось, что я рассталась с семьёй. И встретиться нам не суждено, для меня они всё равно что мертвы. Одна крестьянская семья согласилась меня приютить. Я должна была понять! Должна! Бедные люди и вдруг так доброжелательны к незнакомке. Продали они меня, но я отплатила им. Не будет им счастья от этого решения. — Что ты сделала? — …дом их сожгла, — голос Оксаны дрогнул, и она опустила глаза. — Я не виню, — Марфа решительно помотала головой, — я по своей воле здесь. А ты… имела право. Они, должно быть, умрут от хвори или голода, но за подобное вероломство они заслужили большего. — Спасибо, — Оксана выдохнула, но напряжение, что за доли секунды охватило тело, не исчезло. — Корсары дикаркой тебя называли, вот отчего. Говорили, что в гареме тебе самое место. Что здесь ты как своя будешь. — Так и сказали? — Оксана сглотнула. — Да, капитан сказал мол, все госпожи такие. Оксана еле улыбнулась и подняла полные паники глаза на одну из фавориток. Та приосанилась, горделиво вздёрнула подбородок и насмешливо усмехнулась.