Наперегонки со смертью

Штольман вышел из дверей вокзала и полной грудью вдохнул морозный свежий воздух. На душе сразу стало тепло и спокойно, это было то самое умиротворяющее чувство, которое испытываешь, возвращаясь домой после изнурительной или малоприятной поездки. Трудно сказать, в какой именно момент Затонск – непримечательный провинциальный городок, куда его изначально сослали в качестве наказания – стал для него домом, да вот только в отъезде все его естество тосковало и стремилось вернуться сюда. Он, разумеется, догадывался, что все дело не в месте, а в людях, что его населяют. И если уж быть до конца откровенным, то все дело в одной конкретной особе, занимавшей все его мысли в последнее время. Улыбнувшись самому себе, мужчина спустился по ступеням и бодро зашагал по хрустящему снегу. Сердце радостно стучало в ожидании перемен. Поездка в Петербург и в самом деле была не из приятных, но весьма значимых для его дальнейшей судьбы. Теперь все изменится. Он завернул за угол на соседнюю улицу, но не пройдя и пяти шагов вдруг остановился, не веря своим глазам. Ему навстречу шла она. Анна… Дав накануне телеграмму о своем приезде, Штольман не думал, что она придет его встречать, хотя в тайне очень на то надеялся. — Здравствуй, — выдохнул он, продолжая, как ему казалось, глупо улыбаться, но это было сильнее его. Он обхватил ее руку в толстой шерстяной варежке и крепко сжал. — Я скучал. — В таком случае, Яков Платонович, позвольте составить вам компанию, — кокетливо улыбнулась Анна. — Не смею отказать. Он махнул рукой, подзывая извозчика. В пролетке она сидела, прижавшись к его боку, увлеченно рассказывая обо всем, что произошло за время его отсутствия, уделяя особое внимание убийству поэтессы, чей убийца был тут же наказан, поплатившись жизнью, и о том насколько глубже, при ближайшем рассмотрении, оказалась связь этих несчастных, загубленных человеческих судеб. А Штольман то и дело поглядывал на ее прекрасный профиль, порой ловя нежный взгляд, согревающий в такую погоду лучше любого тулупа, и думал, как ей все рассказать. Всю дорогу он мысленно репетировал и перебирал варианты предстоящего серьезного разговора. Когда кучер остановился возле дома, где квартировали высшие полицейские чины, Яков Платонович спустился с пролетки и, оглянувшись по сторонам, предложил руку Анне. — Уверена? — Не переживай, — она хитро улыбнулась, ступая на подножку. — Обо мне будут больше судачить, если я сейчас развернусь и уеду. Уголки губ мужчины снова потянулись вверх. Он забрал свои трость и чемодан и расплатился с извозчиком, подставил локоть, приглашая Анну взять его под руку. — Тебя это не отпугивает? — поинтересовалась она с лукавым блеском в глазах, пока они шли по расчищенной дворником дорожке ко входу. — Моя скандальная репутация? Штольман тут же раскусил ее хитрую провокацию. Безусловно, она не сомневалась в нем, как и он был уверен в ней и ее чувствах к нему. А это кокетство лишь в очередной раз доказывало, как повзрослела его Анна, что в ту ночь он пробудил в ней женщину, которая отныне требовала от него не только внимания и горящих взглядов. — Уж если тебя не отпугивает моя, — под стать ей ответил Яков Платонович. Они вошли через парадный вход и направились вдоль по коридору. — Дай припомнить, — он задумчиво нахмурился, — картежник, дуэлянт, дамский угодник, теперь еще бывший заключенный, обвиняемый в шпионаже и государственной измене… вдовец… На последнем слове он осторожно покосился на нее, и лишь мгновение спустя, осознав смысл сказанного им, она обернулась. Улыбка угасла. — Как? — Это абсолютно неважно, — покачал он головой и открыл дверь комнаты, пропуская Анну вперед. Опустил трость в подставку, поставил чемодан у стены, накинул шляпу на крючок вешалки. — Я знаю, что в силу своего добросердечия и сострадания ты станешь печалиться о кончине даже такого человека, как Нежинская. Не стоит. Вероятно, для нее это лучший исход. И давай больше не будем о ней вспоминать. Знакомство с Ниной Аркадьевной Нежинской, за исключением нескольких месяцев страстных романтических встреч, не принесло ему ничего хорошего. Даже если на одну чашу весов сгрудить все их сладострастные ночи, а на вторую – все проблемы и несчастья, ставшие следствием этой связи, он с полной уверенностью мог заявить, что оно того не стоило. И лишь по одной единственной причине он не проклинал тот день, когда был представлен печально известной фрейлине Ее Величества – не будь той ссылки за дуэль с князем Разумовским, он вероятно никогда бы не встретил Анну. — Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю. — Он забрал у нее варежки и, протянув руку в сторону, положил их на комод вместе со своими перчатками. — Прости, что так долго шел к тебе. — Глядя в ее глаза, он ловко расстегнул верхнюю пуговицу на ее пальто. — Но теперь я не оставлю тебя ни на минуту, ни на миг. — Вторая пуговица. Голос стал ниже, тише. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой. — Третья. Дыхание участилось. — Перед Богом... — Четвертая. Зрачки расширились. — …и людьми. — Последняя. Он торопливо облизал пересохшие губы. Анна смотрела на него взволнованно и завороженно, глаза искрились радостью и предвкушением. Она вдруг улыбнулась и потянулась руками к пуговицам на его пальто. — Даже не знаю. — Она игриво дернула плечиком. — Помнится, ты говорил о неких цепях… в определенных аспектах семейной жизни. Штольман скользнул руками под створки пальто, обхватывая Анну за талию и притягивая к себе. Она была так близко, он чувствовал на подбородке ее теплое дыхание. — Не переживай, — прошептал он, их губы почти соприкасались. — Раз говорил, всё будет. Теряя терпение, она прижалась к его губам, целуя с жаром и толикой отчаяния, чтобы он тоже знал, как она скучала. Анна сжала пальцами лацканы его пальто, прильнула к нему всем телом. Поцелуй набирал обороты, становился более страстным, нетерпеливым, пьянящим. Судорожные вздохи, горячее дыхание, его губы ласкали подбородок, целовали скулы, руки стянули пальто с ее плеч и откинули на ближайший стул. Его собственное пальто упало к ногам, туда же отправился сюртук. Он рывком стянул с ее шеи соскользнувшую туда шаль и, обхватив Анну за плечи, развернул к себе спиной. Пальцы тут же нащупали застежки платья, а губы – нежную кожу за ушком девушки. Вдруг, три или четыре крючка спустя, раздался стук в дверь. «Неужели опять?» — пробормотал недовольно Штольман в волосы Анны, перевел дыхание и посмотрел на дверь. Говорить с возможным визитером через дверь крайне неучтиво. Да, к тому же весьма подозрительно. Обхватив ладонь Анны, Яков Платонович потянул ее за собой, оставил слева от двери и приложил указательный палец к губам, прося быть потише. Затем повернул ключ и распахнул дверь. — Барин, — обернулась старая Аглая, с ведром и шваброй направляясь к следующей комнате, — вернулися уже. А я все не знала, тута вы аль нет. — Она уже стояла в проеме и с любопытством поглядывала на брошенные на полу вещи. Яков Платонович чуть сместился, закрывая ей обзор, и неосознанно перехватился ладонью за ребро двери. — Прибраться у вас? — спросила она настороженно, словно чувствуя в его позе нежелание пускать кого-либо на порог. — Не… — начал Штольман и запнулся, почувствовав теплое прикосновение к своим пальцам. Анина ладонь нежно погладила его руку и исчезла. — Не сейчас. — Вы уж скажите, когда. Давно я у вас полы мыла. — Завтра, Аглая… — Мужчина ощутил влажное прикосновение губ к указательному пальцу. Дыхание перехватило, он тяжело сглотнул. — Кхм… не раньше. Определенно. Чересчур быстро захлопнув дверь, он тут же прижал к ней Анну, крепко обхватывая ее за талию. Приблизился вплотную. — Решила сегодня испытать мою выдержку? На губах Анны мелькнула кроткая виноватая улыбка. — Напрасно, — выдохнул Штольман, зарываясь носом в изгиб ее шеи, целуя разгоряченную кожу. Ладони властно опустились на ее ягодицы, стискивая сквозь плотную ткань платья, притягивая девушку ближе, вжимаясь в нее пахом. — Жениху необязательно сдерживаться. И он выполнил свою угрозу – не стал сдерживаться, осаждая ее своей нежностью, атакуя силой страсти, пленяя безграничной любовью. Отныне они есть друг у друга, и никому и ничему этого не изменить. Слишком много возможностей уже было упущено, и как бы сильно они не сожалели о потраченном зря времени, его не воротишь, не исправишь совершенных ошибок, но у них есть будущее. Судьба преподала Штольману тяжелый урок, и теперь он осознавал, как ценен каждый миг и как важно жить полной жизнью. Потому что никто не знает, сколько ему отпущено, в какой момент прядильщица судьбы перережет эфемерную нить в полотне его жизни. Подобная мысль удрученно мелькнула в голове Штольмана, когда он, вскочив на ноги, потрясенно смотрел на рухнувшее на пол тело городового Тимошкина. Коробейников стоял рядом, тараща глаза и беззвучно шевеля губами. В следующий миг в кабинет ворвался дежурный, сдернутый с поста звуком выстрела. — Ваше благородие, что-то… — он пораженно застыл в дверях, непонимающе глядя то на следователей, то на распростёртое на полу тело. — Что за шум? Кто стрелял? — послышался из коридора требовательный голос полицмейстера. Наконец придя в себя, Штольман вышел из-за стола и, подойдя ближе, осмотрел тело Тимошкина. Он, несомненно, был мертв. Лужа крови неспешно растекалась ореолом вокруг его головы. — Это что еще за номер? — громогласное удивление Трегубова разнеслось по всему участку. — Как? Кто? Яков Платоныч… Антон Андреич… — Ошарашенный взгляд полицмейстера метался между сыщиками и трупом у его ног. — Тимошкин, — огорошено буркнул Коробейникова. — Застрелился. — Что?! — Николай Васильевич перевел округлившиеся глаза на Штольмана, будто только он мог дать внятные и разумные объяснения. Яков Платонович поднял с пола пистолет, положил его на свой стол и глухо произнес: — Гипноз, полагаю. В комнате воцарилась тишина. Все сочувственно смотрели на несчастную жертву – сопутствующий ущерб разыгравшегося безумца. У Штольмана сердце замирало при мысли, что вероятно у этого человека, если его можно так назвать, сейчас находится Анна. Мужчина со злостью сжал кулаки. Всё стало слишком личным. Он чувствовал, как внутри бурлила ярость, разливалась огнем по конечностям, подменяя собой кровь. Он вдруг подумал, что попадись ему сейчас Крутин, он бы разорвал его голыми руками. Без суда и следствия. И как бы ни пугали его подобные мысли, он приветствовал их, потому что в данный момент только слепая ярость позволяла ему оставаться в строю, оставаться непревзойденным сыщиком. — Гришин, — позвал он дежурного, — тело городового Тимошкина необходимо доставить доктору Милцу. Как можно скорее. — Есть, — кивнул тот, отмирая, и помчался исполнять приказ. — Что ж, — Николай Васильевич развел руками, — это теперь, по-видимому, место преступления. Прошу в мой кабинет, господа. Господин полицмейстер, сохраняя свою военную выправку, стоял у окна, хмурил брови, нервно потирал руки за спиной и внимательно слушал судебного следователя. В силу своей энергичности и предприимчивого нрава Николай Васильевич не любил тоскливых дней без происшествий, для него сидеть без дела, все равно что их роскошной пальме без полива – он начинал чахнуть. И сколько бы он не возмущался по поводу разгула преступности, падения нравов современного общества, сколько бы не бранил городовых за их нерасторопность, вся эта следственная суета, допросы, поиски истины поддерживали в нем искру жизни, и ничто не могло сравниться с волнительным, торжествующим трепетом в груди, когда закрывалось очередное дело. Но это уже было чересчур. Какой-то полоумный сумасброд возомнил себя невесть кем. Мало того, что он попирал закон, так он еще дерзнул бросить им вызов. Вздумал играть с самой полицией. — И что все это может значить? — Трегубов посмотрел на Якова Платоновича. — Какой такой счет? Он что, ожидает, что вы тоже будете кого-то убивать? — Я не знаю. — Штольман пожал плечами. — Я уверен, что, спустив курок, Тимошкин запустил в действие… некий процесс. «Игру», если выражаться терминами Крутина. Но в чем ее смысл, каковы ее правила – нам пока неизвестно. — Пока? — настороженно переспросил полицмейстер. — Судя по его посланию, это только начало. — Взгляд Штольмана был мрачен, но тверд. — Будут еще жертвы. Николай Васильевич тяжело вздохнул, прошелся вдоль окна и наконец устроился за своим столом. — И что же нам делать, Яков Платоныч? — Он с надеждой посмотрел на того, кто всегда успешно справлялся с самыми трудными и невыполнимыми задачами. — У вас уже есть какой-то план действий? — Действовать будем, как обычно: искать зацепки, собирать улики, опрашивать свидетелей. Начнем с Тимошкина. Необходимо выяснить, где он был с самого утра, весь его маршрут за день. Есть вероятность, что где-то по пути он наткнулся на Крутина. — Вы думаете, он случайная жертва? — Да, его целью было привлечь наше внимание. Быстро и эффективно. Вряд ли Крутин охотился конкретно на Тимошкина. Просто тому не посчастливилось попасться ему на глаза. — Я утром распределял городовых по участкам, — вставил Антон Андреевич. — Все назначения записаны у меня в блокноте. Сейчас принесу. Как только Коробейников вышел, Николай Васильевич склонился над столом, придвигаясь ближе к Штольману, и, понизив голос, признался, что ему жутко не по себе от всей этой ситуации. Он смотрел на него с такой надеждой, таким доверием, будто только судебный следователь, которому Охранное отделение поручало секретные дела, в состоянии спасти их и весь Затонск от неведомого зверя. Господин Трегубов заметно волновался: убийства по пьяни, из-за денег, ревности или вражды – это одно. Когда замешаны человеческие эмоции, прослеживается мотив, преступника легко вычислить и схватить. Но этот чертов Крутин до жути пугал полицмейстера, потому что не поддавался никакой логике. Он будто убивал в свое удовольствие или просто потому, что мог. Как его просчитать? Как понять, что у него на уме? А самое главное – как защититься от его чертового гипноза? Яков Платонович сдержанно отреагировал на весьма эмоциональную речь начальника, посоветовал лишь отныне всем городовым ходить по двое и иметь хотя бы одну пару темных очков на двоих. «Ага», — кивнул Николай Васильевич, беря все указания Штольмана на карандаш. В коридоре послышался шум, приглушенные голоса, наконец, дверь распахнулась и на пороге кабинете показался Коробейников. — Яков Платоныч, тут вас… господин Миронов спрашивает. Штольман будто даже вздрогнул при упоминании фамилии посетителя. Он молча кивнул, поднялся со стула, извинился и вышел из кабинета. Он не видел родственников Анны со вчерашнего дня. Обыскав дом и опросив свидетелей, которые были в состоянии что-то рассказать, он, несмотря на свой костюм жениха, уехал оттуда в качестве следователя, сыщика, полицейского. С тех пор им он и оставался. Он не мог не думать об Анне, не мог не переживать за нее каждую свободную секунду, каждый раз, когда, задумавшись, неосознанно переключался на мысли о ней. Но большего он позволить себе не мог. Чувства вины, стыда, тоски, жалости преследовали его по пятам, неустанно висели над ним дамокловым мечом, угрожая сокрушить силой своего отчаяния. И он бежал от них. И от всего, что их провоцировало. Он не собирался появляться в поместье Мироновых без Анны или хотя бы без обнадеживающих новостей. И вот ее отец сам явился к нему. Он стоял на пороге их кабинет и смотрел в пол с гримасой ужаса на лице. — Виктор Иванович? — Что здесь произошло? Чья это кровь? — Одного из городовых. Несчастный случай, — пояснил Штольман, подходя ближе. — У вас есть какие-то новости? — У меня? — возмутился Миронов. — Это я у вас должен спрашивать. Где Анна? Что с ней? Вы хоть что-то узнали? — Мы работаем над этим, — ответил Яков Платонович спокойно, заставляя себя выдержать взгляд отца невесты. — Тогда, где результат? Что мне сказать жене? Она уже сутки места себе найти не может. Неведение убивает, Яков Платоныч. — Я понимаю. Меня оно тоже убивает. Но я уверяю вас, каждый полицейский делает все возможное, чтобы найти ее. — И где же вы ее ищете? В кабинете? — Он кивнул собеседнику за спину. — Когда вы пропали, Анна землю рыла, не щадя себя. Штольман отвел взгляд, словно от пощечины, сдержанно перевел дыхание, сжал кулаки. — Виктор Иванович, — Трегубов вышел вперед, сочувственно похлопывая Миронова по плечу и разворачивая его в сторону выхода, — и мы роем, дорогой вы наш, роем все, что только можно рыть. Ведь это же Анна Викторовна. Она нам как родная. Это дело задело лично каждого из нас. — Они дошли до приемной и остановились перед дверью. — Вы ступайте домой, голубчик, успокойте супругу. А как появятся новости, мы тут же их вам сообщим. — Николай Васильевич, прошу вас, информируйте о ходе дела. Мы же там с ума сходим. — Всенепременно, Виктор Иванович. Всенепременно. Проводив Миронова, полицмейстер вернулся к сыщикам, тяжело вздохнул. — В одном он прав – действовать нужно. — Я, кстати, выяснил, где был Тимошкин, — возвестил Антон Андреевич, потрясая в воздухе блокнотом. — Он должен был опросить извозчиков городской конторы. Той, что на Славянской улице. Увы, каким маршрутом он туда добирался, мне неизвестно. — Ну, есть с чего начать, — похвалил Трегубов. — Несчастный Тимошкин наша единственная зацепка. — Господа! Как хорошо, что я вас здесь застал. — Запыхавшийся голос доктора Милца привлек всеобщее внимание. — Что-то случилось, Александр Францевич? — Штольман теперь настороженно относился к каждой новости, подспудно ожидая подвоха, но все еще надеясь на удачу. — Вот! — Он протянул следователю сложенный вдвое клочок бумаги. — Обнаружили в кармане брюк вашего городового. Вскрытие еще не производил, поспешил сразу сюда. Но на первый взгляд причина смерти очевидна. Штольман развернул записку и прочел вслух: «Хочешь сравнять счет, найди убийцу прокурора Вернера». В наступившей тишине все задумчиво покосились на полицмейстера, затем обменялись взглядами друг с другом. — Что это значит? — Трегубов непонимающе поглядывал на троих собеседников. — Клюев давно мертв. — Мертв, — согласно кивнул Яков Платонович, — но вспомните, мы ведь так и не выяснили, каким образом то полено попало в кабинет прокурора. — Не выяснили, — подтвердил Николай Васильевич. — А у вас есть какие-то предположения? — Из самого очевидного, — следователь на мгновение замялся, — это мог быть кто-то из домашних. — Вы на что намекаете? — взвился полицмейстер. — Находясь под гипнозом, этот человек мог не осознавать происходящего. Трегубов молча взглянул на записку, затем на Штольмана и, вдруг поменявшись в лице, кинулся в приемную. — Дежурный, экипаж ко входу. Полчаса спустя доблестная троица в компании городовых остановилась перед бывшим поместьем прокурора Вернера – нынешним домом полицмейстера Трегубова. Супруга уже встречала их на пороге. — Коля, как ты быстро! — она бежала ему навстречу. — Что? Что-то случилось? — Николай Васильевич обхватил ее дрожащие руки. — Ты разве не знаешь? Я же к тебе мальчишку-посыльного отправила. Я уже не знала, что делать, — она всхлипнула, стерла с щеки слезы и продолжила торопливый рассказ. — Володя с Гришей весь дом облазили. Я всех соседей опросила. Ее нигде нет. — Кого? — спросил супруг сдавленным от страха голосом, предчувствие уже подсказывало ему неизбежный ответ. — Зои. Зоя пропала, — произнеся эту ужасающую правду вслух, Ольга Матвеевна не сдержавшись горько разрыдалась. Остолбеневший Николай Васильевич растерянно обнимал жену, стараясь утешить. «Что же это? — бормотал он, лицо его побледнело, глаза беспокойно бегали. – В этом человеке не осталось ничего святого. Как он мог покуситься на ребенка? Тише-тише». Штольман, как никто иной, понимал, что сейчас чувствовала чета Трегубовых. Потребуется время, чтобы принять поселившееся внутри опустошение, чтобы обуздать гнев и направить его в правильное русло, чтобы усмирить сводящее с ума отчаяние, но именно время их и поджимало. Действовать нужно было немедленно, пока свежи воспоминания, пока не остыл след. Выяснилось, что дети гуляли на улице под присмотром гувернантки. К четырем часам они должны были вернуться домой, тогда-то и обнаружилась пропажа. Мальчишки строили крепость и играли в снежки, они не видели никого и ничего, настолько были увлечены игрой. Гувернантка уверяла, что Зоя всегда была рядом с ней, однако при уточнении деталей стала путаться в показаниях – она не могла вспомнить, чем занималась девочка, даже что на ней было надето. В воспоминаниях Зоя превратилась в смазанное темное пятно. — Господин Штольман, — тихо позвала его горничная, протягивая ему записку на серебряном подносе. – Только что доставили для вас. Мужчина развернул листок. Послание было весьма лаконичным: «2:0». — Кто принес? – его требовательный тон заставил девушку поежиться. — Мальчик. — Где он? — Ушел. Чуть ранее Штольман приказал городовым обыскать двор на предмет чужих следов, хоть чего-нибудь, что покажется странным. Солнце клонилось к горизонту, накрывая город сумерками. Время неумолимо убегало. Промчавшись мимо городовых, Яков Платонович выскочил на улицу, огляделся по обе стороны: экипажи, прохожие – ничего примечательного, никаких мальчишек. Напротив, через улицу располагались лавка ювелира и магазин тканей. Штольман сделал мысленную пометку допросить владельцев, возможно они что-то видели. Тут его внимание привлекла черная карета, стоящая также на противоположной стороне улицы, но значительно левее. Стоило ему посмотреть в ее сторону, как шторка тут же опустилась, скрывая пассажира, и в следующий миг экипаж покатился дальше. — Яков Платоныч, — позвал Коробейников, возникая рядом с ним. — Гувернантка вспомнила, что с ними гуляла еще соседская девочка. — Надо с ней поговорить, — кивнул Штольман и проследовал за Антоном Андреевичем. *** — Как тебе Штольман? — С усмешкой поинтересовался мужчина, когда карета тронулась. — Кажется потерянным, подавленным. Но я уверен, это еще не предел. Напротив него сидела Анна. Смирно, неподвижно, словно ее руки и ноги были опутаны тяжелыми цепями. Лишь слезы молчаливо текли по щекам. Ее большие синие глаза смотрели на него с ненавистью и презрением, почти позабыв о страхе. — А Николай Васильевич? Как думаешь, он переживает или только притворяется? Она ведь ему не родная дочь. Анна с отвращением поджала губы, прожигая собеседника осуждающим взглядом. — Ах, да, — наигранно спохватился он. — Можешь говорить. — Вы чудовище! — выплюнула девушка, тяжело дыша от переполняемых ее эмоций. — Милая, — усмехнулся Скрябин, скользнув по ней липким взглядом, — аккуратнее расточай комплименты. Я ведь могу и не сдержаться. — Она у вас? — Анна постаралась сменить тему. — Не совсем. Но я знаю, где она. Я тебе больше скажу: Зоя – первая, но не последняя пропавшая девочка. — Они лишь дети. Они ни в чем не виноваты. – Анна отчаянно пыталась воззвать к совести человека, которого она некогда считала отличным доктором и просто хорошим другом. В голове не укладывалось, что кто-то может до такой степени измениться. А если Скрябин был только маской, неужели безумец может быть настолько убедительным актером. Нет, Анна не могла в это поверить. Она была уверена, что где-то в глубине души этого человека остался свет. Она надеялась на это. — Чем раньше они узнают о несовершенстве этого мира, тем легче им будет жить в будущем. — А они будут жить? — Это зависит от тебя. — Зачем вы это делаете? — в голосе девушки слышалась усталость. — Ты же знаешь: пытаюсь убедить тебя исполнить мою просьбу. Призови Раймонду, позволь ей занять твое тело, и я оставлю в покое Штольмана и детей. *** Десятилетняя Настенька, дочка купца Суханова, что жил по соседству с семейством Трегубовых, вместе с матушкой сидела за столом. Штольман и Коробейников извинились, что отрывают хозяев от ужина, но дело не терпело отлагательств. Так как глава семьи отбыл в столицу, встретила их госпожа Суханова и, выслушав, пригласила в столовую. — Настенька, ты сегодня гуляла с Зоей Вернер? — спросила мать. — Да, — ответила девочка, разворачиваясь на стуле в сторону посетителей. — Расскажи об этом господам полицейским. — Настя, к вам подходил кто-нибудь чужой? — спросил Штольман, присев на корточки, чтобы не возвышаться над ребенком и не пугать ее. — Не спрашивайте меня об этом. Мужчины недоуменно переглянулись. — Почему? Ты что-то видела? — Не спрашивайте, — вид у нее стал взволнованно встревоженный. — Господин следователь, — предупредительно начала госпожа Суханова. Но Штольман попробовал снова. — Настя, мы хотим найти Зою. И ты можешь помочь нам. Расскажи, кого ты видела? Что он сделал? Девочка смотрела на них совсем затравленно, тяжело и часто дыша, а затем резко развернулась, схватила со стола с блюда с нарезанным мясом нож и с размаху полоснула себя по запястью. Детский крик боли смешался с криком ужаса матери. Штольман, находясь ближе всех к девочке, перехватил ее руку, отобрал нож и, бросив его на стол, стянул с ее колен белоснежную салфетку. Он туго перетянул порезанное запястье и, подхватив девочку на руки, повернулся к ее матери. — Принесите ее пальто или одеяло. Антон Андреич, пролетку. Живо!