Наперегонки со смертью

Ужин в честь помолвки Анны и Штольмана проходил в узком семейном кругу в поместье Мироновых. Никакой особой торжественности, всего две смены блюд, да десерт. Родители Анны догадывались о цели визита господина судебного следователя, когда дочь, сияя от переполнявшего ее умиротворения и счастья, предупредила их об особом госте, ожидаемом к ужину. Соблюдая традиции, Яков Платонович попросил аудиенции у господина Миронова, и тот любезно пригласил его в свой кабинет. Оба мужчины ощущали некую неловкость: весь этот ритуал с прошением руки казался не более чем данью уважения к положенным обычаям, тогда как пара уже практически жила семейной жизнью, пренебрегая устоями общества и публичным мнением. Виктор Иванович приглашающим жестом указал Штольману на кресло и предложил коньяку. Пригубив немного то ли для храбрости, то ли для собранности, Яков Платонович ощутил приятное расслабляющее тепло, растекающееся по телу из груди, и посмотрел в глаза своему будущему тестю. — Виктор Иванович, мы с вами не всегда ладили, но я уверен, вы со мной согласитесь, это никак не должно отразиться на Анне. Я люблю вашу дочь всем сердцем и попросил ее стать моей женой. Возможно, это покажется лицемерием с моей стороны, учитывая, что еще неделю назад мы собирались жить с ней невенчанными, но… все разрешилось, и я рад, что могу предложить Анне семью и то положение в обществе, которого она заслуживает. — Потаенная улыбка вздернула уголки его губ. — Я женюсь на Анне в любом случае, но ваше благословение многое значит для нее. — Оно у вас есть, — ответил Миронов и, тяжело вздохнув, откинулся на спинку кресла. — Вы правы, Яков Платонович, все разногласия лучше оставить в прошлом. Когда у вас родится дочь, вы меня поймете. Когда она вырастет, и у нее появятся ухажеры, вы еще вспомните меня. Вы уж простите, но, как отец, я не желал бы ей такого мужа, как вы, со всем этим… — он взмахнул рукой в воздухе, — …багажом. Но решать не мне. Это ее выбор. Мне уже давно стало очевидно, что ее счастье невозможно без вас. Да и, с другой стороны, раз ваши чувства пережили все препятствия и разлуки, значит в их силе и подлинности нет нужды сомневаться. Я знаю, что вы любите Анну и сделаете все ради ее счастья и благополучия. Не об этом ли мечтает каждый отец? Берегите ее, Яков Платонович. — Обещаю… Ужин прошел весело. Казалось, родственники Анны и впрямь забыли все его былые прегрешения и окончательно приняли в семью. Петр Иванович наперебой рассказывал самые курьезные слухи и истории из его последней поездки в Петербург, а после третьего бокала вина стал и вовсе травить анекдоты. Мария Тимофеевна, сидящая за столом рядом с ним, не уставала смеяться и расспрашивать подробности того или иного случая, при этом делая пометки в своем блокноте – она, по ее словам, искала сюжеты для нового романа. Штольман не мог не заметить, как сильно изменились отношения между госпожой Мироновой и ее деверем, они словно «спелись», привнося гармонию в дом, под крышей которого теперь не осталось конфликтов, обид или непонимания. Яков Платонович был рад, что в семье Анны вновь царили спокойствие и любовь, что оступившимся здесь даруют прощение, и что, самое главное, ему позволили стать частью этой семьи. Штольман не ожидал, но он улыбался весь вечер и даже сам рассказал пару забавных инцидентов из своей прошлой столичной жизни. При каждом удобном случае он поглядывал на свою невесту, расположившуюся по правую руку от него, и ему даже стало любопытно, что такого она видела на его лице, что, перехватив его взгляд, загоралась горячим румянцем, а в глазах сверкал многообещающий бесстыдный блеск. Разумеется, не обошлось без разговоров о предстоящей свадьбе. То и дело перебивая друг друга, родители вспоминали, кого обязательно нужно пригласить, и тут же старались мысленно подсчитать общее количество гостей. Мария Тимофеевна бросила на дочь озабоченный взгляд и заявила, что уже завтра непременно нужно наведаться к модистке – времени у них мало, если хотят успеть сыграть свадьбу до наступления поста. После еще много всего обсуждали: цветы, закуски, шампанское. В какой-то момент Штольман потерял нить разговора, любуясь Анной, представляя ее в белом подвенечном платье, сердце зашлось в груди в радостном предвкушении, и, опустив руку под стол, он осторожно скользнул ладонью по ее бедру. Она тут же перехватила его взгляд и улыбнулась. — Яков Платонович, а вы уже решили, где будете жить после свадьбы? — поинтересовалась слегка раскрасневшаяся от вина Мария Тимофеевна. — Мы едем в Париж, — ответил Штольман, незаметно возвращая руку на стол. — Как и планировали ранее. — Ах, все-таки Париж… — женщина расстроено поджала губы. — Мама, я хочу закончить обучение, — пояснила Анна. — Но ведь это так далеко. — Маша, — вмешался отец семейства, — далеко или близко, молодоженам нужно дать свободу. А то ты не понимаешь. — Да, но ведь потом пойдут детишки. И я хочу лично нянчить свою прелестную внучку. — Вот когда пойдут, тогда и организуем поездку. И вообще, почему обязательно внучка? Внук! Когда Петр Иванович на корню предотвратил супружеские прения по поводу внуков, здраво рассудив, что нужны, как минимум и мальчик и девочка, Штольман с удивлением ощутил ответное ободряющее поглаживание на своем бедре. Анна таинственно улыбалась, искоса поглядывая на него и при этом делая вид, будто слушает разговор за столом. Яков, в свою очередь беззастенчиво разглядывая девушку, накрыл ее руку своей ладонью и крепко сжал. Детишки. Он никогда раньше не задумывался о них, не полагал, что с его образом жизни, ему однажды посчастливится стать отцом. Даже когда в его жизнь вошла Анна, ему не случалось помечтать о полноценной семье. Борьба за жизнь, существование в тюрьме, восстановление репутации, угрозы Анне, Крутин, развод… Неужели все и правда позади? Неужели есть шанс услышать любящее «Папа!» из уст задорной девчушки с Аниными глазами? Внезапное осознание сбыточности подобного положения настолько поглотило Штольмана, шокируя своей реальностью, что ему на мгновение даже стало трудно дышать, сердце будто замерло в груди, а затем забилось с удвоенной силой. После ужина все переместились в гостиную. Однако Анна, взяв Якова за руку, незаметно утянула его в сторону отцовского кабинета, рядом с которым в небольшом уединенном закутке около окна стояла узкая кушетка. Анна остановилась возле нее, но присаживаться не стала. — Что-то случилось? — поинтересовался мужчина. — Я соскучилась, — ответила она, кладя ладони ему на грудь. — Хочется побыть с тобой наедине. Штольман понимающе улыбнулся и легко поцеловал ее в губы. — Уже совсем скоро. — Его руки чувственно огладили ее талию и сомкнулись в замок у нее за спиной. — Нам не придется больше таиться, и мы сможем быть наедине столько, сколько захочешь. Только ты и я. — Ты и я… — мечтательно повторила Анна, с нежностью кладя ладонь ему на щеку, лаская его скулу. — Скажи, ты хочешь, чтобы у нас были дети? Он на мгновение задумался, отводя взгляд, затем улыбнулся и кивнул: — Да. Конечно. Анна так же нежно провела подушечками пальцев по его бровям, разгладила морщинки в уголках глаз и тихо заметила: — И все же что-то тебя беспокоит. Штольман отпустил ее, засунул руки в карманы брюк и задумчиво уставился в темноту за окном. Он глубоко вздохнул и нахмурился. — За годы службы я нажил себе немало врагов. Не смотря на всю мою осторожность и осмотрительность, ты не раз становилась мишенью для них. Из-за меня. Мне страшно даже представить, что кто-то из них захочет поквитаться со мной, навредив маленькому беззащитному ребенку. Одна из причин, почему я хочу уехать в Европу – там меня никто не знает. Анна шагнула к нему, обнимая сзади, крепко прижимаясь щекой к его широкой спине. — Даже не переживай об этом. Наши дети будут самыми счастливыми и защищенными во всем мире, ведь их папой будет сам Яков Платонович Штольман – непревзойденный сыщик, гроза преступного мира. — Ты явно льстишь мне, — пробормотал он, смущаясь, но все же заулыбался и развернулся. — Ничуть. Анна легонько, но настойчиво подталкивала его назад, пока он не опустился на кушетку. Она чинно села ему на колени, скромно сложив руки перед собой. Штольман с восхищением наблюдал за ней, удивляясь, как таким благопристойным видом она умудрялась пробуждать в нем самые неблагопристойные желания. Анна чуть заерзала, усаживаясь поудобнее, и он тут же ухватил ее за талию, прекращая ее провоцирующие телодвижения. — Твои родители в соседней комнате, — сдавленным голосом напомнил он. — Хочешь позвать их сюда? — Хитро вскинутая бровь никак не сочеталась с ее невинной улыбкой. — Не сейчас… То ли выпитое вино, то ли ее близость, позволили ему на мгновение забыть о приличиях, и Яков поцеловал ее. А чувствуя, как она обнимает его за шею, как льнет к его груди, как вдохновенно отвечает на ласки его губ, он стал целовать ее с еще большим жаром, едва сдерживая стон. — Кхм-кхм… — раздалось совсем рядом, и Анна тут же отпрянула от Штольмана. Ее дядя, стоя вполоборота, старательно смотрел мимо них. — Я все понимаю, не терпится, но… — он обернулся, безуспешно пряча улыбку, — у вас еще будет столько времени. Аннет, маменька с папенькой любопытствуют, куда же вы подевались. Яков Платонович одернул жилет, застегнул пуговицу на сюртуке и виновато поджал губы, встретив взгляд Петра Ивановича. Тот усмехнулся, мотнув головой, и позвал их за собой. — МарьТимофевна, я их нашел, — громогласно возвестил дядя, подходя к гостиной. — Не представляете – застукал их в кабинете. Никогда еще не видел, чтобы с такой страстью читали трактат по земельному праву… *** Штольман тряхнул головой, разгоняя воспоминания, и еще раз прочел письмо, доставленное в полицейское управление с утренней почтой. «Господин Штольман, как вы думаете, должны ли дети отвечать за грехи отцов?» — Мерзавец. — С языка просились выражения покрепче, но мужчина лишь посильней стиснул кулаки и устало опустился на стул. Минувшей ночью ему удалось поспать не более четырех часов. Отвезя вечером Настю Суханову в больницу, он просидел там полтора часа, пока из палаты не показался утомленный Александр Францевич, заверивший его, что жизни девочки ничто не угрожает, что она проспит до утра, а после мать заберет ее домой. Штольман предложил госпоже Сухановой подвести ее до дома, но она отказалась, пояснив, что ни на шаг не отойдет от дочери. Следователь понимающе кивнул и с тяжелым сердцем поехал в управление. Он просил у матери девочки прощения, пытался объяснить, что произошло в столовой их дома, но все равно не мог отделаться от чувства вины. Будто он самолично вскрыл вены ребенку. Зачем это Крутину? Что за игру он ведет? Чего добивается? Зачем ему Анна? Зачем ему Зоя? Штольман не мог рисковать их жизнями, он понимал, что ему нужна помощь, и теперь у него есть все основания затребовать ее. Еще вчера вечером, вернувшись из больницы, он позвонил полковнику Литвинову. Тот обещал прислать людей. Яков Платонович отложил записку в сторону и взял в руки конверт. В нем было что-то еще – сложенная в несколько раз вырезка из газеты двухнедельной давности. «Смертельное чаепитие. Помещик Золотухин отравил гостей», — гласил заголовок статьи. С присущим ему драматизмом господин Ребушинский в подробностях описал детали происшествия, закончившегося арестом помещика. Ниже имелась приписка рукой Крутина: «Сутки на поиски настоящего преступника. Или в утреннем номере я прочту правдивую историю, или малышка больше никогда не увидит свою маму». Штольман живо перевел взгляд на пустующий стол начальника сыскного отделения и подскочил на ноги. Он вылетел в коридор, намереваясь осведомиться о местонахождении Коробейникова у дежурного, когда в дверях управления возник полицмейстер. — Николай Васильевич, — произнес мужчина вместо приветствия. — Яков Платоныч, есть новости? — бросился к нему с порога тот с еще горящими надеждой глазами на бледном от страха лице. — Боюсь, не утешительные. В кабинете Штольман разложил на столе перед Трегубовым содержимое письма. Видно было, как на лице полицмейстера вздрогнула жилка на скуле, когда он прочел последнее послание. В смятении он поднялся на ноги. Непривычно было наблюдать болезненную бледность этого пышущего здоровьем мужчины, беспомощный страх в некогда живом взгляде, Николай Васильевич бесспорно сильный и смелый человек, но, казалось, нервы его не выдерживали подобной жестокости. И тем не менее, как человек закаленный военной службой, он умел сдерживать эмоции и быстро собраться с мыслями. — Что за нахал! Он еще смеет оспаривать наши расследования. Откуда ему знать, кто настоящий преступник? Если только он сам не приложил к этому руку, — осенило полицмейстера. Штольман согласно кивнул. — Вполне может быть. Но если он и причастен, то лишь в качестве соучастника – сам он руки не марает. — Яков Платоныч, нужно разобраться с этим делом. И по возможности скоренько. — К слову, о деле. Судя по статье, оно из недавних, но я не припомню его. — Да, им занимался Антон Андреич. Кстати, где он? — Николай Васильевич озадаченно посмотрел на стол, за которым только что сидел. Штольман пожал плечами. — Вас тогда не было в Затонске, вы уезжали на пару дней по каким-то личным делам. — Это, когда случилась та жуткая метель? — уточнил Яков Платонович и, получив утвердительный ответ, смущенно отвел взгляд. — Кхм… да, были неотложные дела. В этот момент он заметил сквозь незашторенные окна кабинета, как в управление вошел Коробейников и бодрой походкой направился к ним. — Доброе утро, господа. Простите, что задержался. Первым делом с утра решил заглянуть в ту конторку на Славянской, что извозом промышляет, порасспрашивал у них про нашего Тимошкина. Ничего стоящего внимания, — Антон Андреевич развел руками. – Однако я еще поинтересовался, не заметили ли они, в каком направлении городовой от них уходил. И знаете, что? — Ну, по-видимому, ушел он по Никольской, — предположил Яков Платонович, и на удивленный взгляд Коробейникова пояснил. — Я еще вчера обратил внимание, что ваш дом, Николай Васильевич, стоит всего в двух кварталах от той конторы. — Стало быть, у дома он и столкнулся с Крутиным? — Да, вероятно из свидетеля похищения он превратился в случайную жертву. — И это не дает нам ровным счетом ничего, — вспылил Трегубов. — Вернулись к тому, с чего начали. — Да, по Тимошкину тупик, — согласился Штольман. — Займемся этим делом, — он кивнул на послание Крутина. Пока Яков Платонович самым тщательнейшим образом изучал папку по делу помещика Золотухина, Антон Андреевич места себе не находил. Его задетая честь, униженное самолюбие и поруганный каким-то проходимцем профессионализм не давали покоя. Было стыдно перед коллегами, подумать только – стоило Штольману ненадолго отлучиться, и он провалил дело. Оправдываться было жалко и унизительно, потому он молча изучал письмо Крутина, копя в душе на него жгучую злобу. — Почему вы решили, что Золотухин виновен? — наконец подал голос Яков Платонович. — Ну, так очевидно же, — Коробейников глянул на Трегубова, будто ища поддержки, но быстро опомнился и с достоинством встретил суровый сосредоточенный взгляд судебного следователя. — Он один остался жив, а двое его гостей… того… Улики против него. — Улики – вещь неоднозначная. Все зависит от трактовки. Вы мне лучше скажите, с мотивом что? — А что с ним? — Так нет его. Коробейников виновато поджал губы. Он уже успел пожалеть о своем скоропалительном расследовании, он и сам не мог понять, почему тогда это дело показалось ему столь пустяковым, почему он не уделил ему должного внимания. Теперь, когда Штольман указывал на очевидные промахи и недочеты, Антон Андреевич ясно видел всю необоснованность и несостоятельность своих обвинений. Он совершил непростительную ошибку – позволил личной жизни вмешаться в профессиональную. Да, он был разбит, он только приходил в себя после предательства любимой женщины, он хотел поскорее закрыть дело, но это не умаляло его проступка, который мог стоить человеку жизни. Он снова взглянул на Штольмана, с головой ушедшего в новое расследование. Профессионал своего дела. Это было трудно не признать, и Коробейников восхищался им, даже когда еще точил зуб из-за своих нелепых обид. А ведь ему тоже пришлось нелегко, в перипетиях их с Анной Викторовной отношений сам черт ногу сломит, да и Коробейников, к своему стыду, не преминул подлить масла в огонь, и ничего – выстоял и ни одного дела не запорол. И сейчас Штольман был сдержан и собран, хотя выглядел паршиво: вид замученный, лицо бледное и осунувшееся, под глазами мрачные тени, но взгляд такой, что перечить ему не станешь. — Надо бы еще раз побеседовать с господином Золотухиным. Где он сейчас? — спросил Яков Платонович у полицмейстера. — В городском изоляторе. Дело передано в суд. Кажется, уже и процесс начался. — Идемте, Антон Андреич. Петр Алексеевич Золотухин, мелкий помещик лет тридцати пяти, начинающий полнеть и терять волосы на темечке, с готовностью поведал в очередной раз обо всех событиях того злополучного чаепития, не утрачивая веры в справедливое правосудие и отчаянно настаивая на собственной невиновности. В тот вечер его навестили двое друзей – господин Ломакин с супругой. Хозяин предложил гостям новомодный китайский зеленый чай, стоивший немалых денег. Сам не пил, пробовал двумя днями ранее и был несказанно разочарован – он ему нисколько не понравился, более того после этого чая разболелась голова и живот скрутило. Правда, он тогда не связал это с восточным напитком, так как ранее отужинал в ресторане устрицами и грешил на несвежих моллюсков. — Значит, в гостиной были только вы и супруги Ломакины. Больше никого? — уточнил Штольман. — Никого, — решительно подтвердил Золотухин, не спуская со следователя глаз, полных надежды. — А в доме еще была прислуга: экономка, горничная и кухарка. — А кто заваривал чай? — Так, кухарка. — В своих показаниях она утверждает, что видела, как вы подсыпали что-то в заварочный чайник, пока он стоял на кухне. Что это было? — Чай это и был, — он торопился в своих объяснениях, едва не захлебываясь словами, уж больно был рад, что его решили выслушать. — Побольше заварки добавил. Бледный этот чай, как вода. Сплошное разочарование: горький, рот вяжет, не хватало, чтобы еще слухи поползли, будто я сделался жутким скрягой. Может, у меня не все гладко с финансами, но чаем я гостей могу напоить. — На беду, — не подумав ляпнул Коробейников и тут же спохватился, — на беду, скупцом прослыть легко, труднее оправдаться. — Скажите, — Штольман продолжил допрос, — кто еще имел доступ к подносу с чаем до того, как его подали в гостиной? — Все, собственно, — пожал плечами Золотухин. — Прислуга часто крутится на кухне, да и гостям проход туда не закрыт. — Петр Алексеевич, у вас есть предположения, каким образом аконит мог оказаться в чае? — Нет, никаких, — обвиняемый сокрушенно покачал головой. — Знать бы еще, что это за аконит такой? Отрава какая крысиная? — Растение. Крайне ядовитое, — пояснил Штольман. — Растение? — переспросил Золотухин, удивленно вытаращив глаза. — Это вам о чем-то говорит? — Марфа… горничная… — он тяжело сглотнул и заговорил шепотом, будто боясь, что кто-то услышит. — Мать ее, упокой Господь ее душу, знахаркой была, травницей. Говаривали, и ворожить умела. А что, если ее способности дочке достались? — Зачем Марфе травить ваших гостей? — резонно спросил следователь. — А мне почем знать, что у ведьмы на уме? — развел руками Петр Алексеевич. По дороге в поместье Золотухина, Яков Платонович сидел в угрюмом молчании, пуще прежнего хмуря брови и беспокойно постукивая пальцем по набалдашнику трости. Круг подозреваемых только рос, а мотива до сих пор не было. Между тем, время близилось к полудню. Штольман почти физически ощущал, как стягивается вокруг горла воронка, в которую бессмысленно утекали драгоценные минуты. Он крепче сжал в руке серебряную морду собаки, до скрипа кожаных перчаток, и дважды стукнул наконечником трости по полу пролетки. — Стой, — крикнул он кучеру и обернулся к изумленному Коробейникову. — Антон Андреич, разделимся. Поезжайте к Ломакиным, постарайтесь выяснить, кто мог желать им смерти. Через час встретимся в управлении. Дверь Штольману открыла экономка, выслушала о цели его визита и сообщила, что молодой барин в кабинете. Женщина услужливо показала дорогу, и когда они уже подходили, из-за приоткрытой двери донеслись сердитые крики, юный, почти мальчишеский голос с особой строгостью и нетерпимостью отчитывал кого-то за проступок и велел больше никогда не трогать его вещи. Спустя мгновение в коридор выбежала бледная горничная с глазами на мокром месте, а следом показался высокий худощавый парнишка, на вид не более двадцати лет. При виде сурового благородного гостя он моментально поменялся в лице и растянул губы в легкомысленной улыбке. Он производил впечатление человека, которому хотелось казаться надменный и независимым, познавшим эту жизнь, но он по старой детской привычке еще тушевался перед взрослыми. — Простите, что вам пришлось стать свидетелем этой неприятной сцены, господин...? — Штольман. Яков Платонович. Судебный следователь, — представился мужчина. — А вы? — Алексей Никитин, племянник Петра Алексеевича. А разве дело не в суде? Я думал, оно уже движется к завершению. — Появились новые факты, требующие разбирательства. — Какие? — Подробностей, увы, раскрыть не могу. В интересах следствия. — А здесь вы, стало быть, чтобы меня допросить. Что ж прошу, — он пригласил следователя в гостиную. — Чаю? Штольман взглянул на сервированный столик у камина, одарил юношу долгим изучающим взглядом и наконец отрицательно покачал головой. — Благодарю. — Понимаю, — тот задорно рассмеялся. — У этого дома теперь дурная репутация. Яков Платонович довольно скоро понял, что беседа с племянником – пустая трата времени. С дядей он почти не общался, понятия не имел, кто мог желать ему зла, сам он приехал лишь на прошлой неделе, чтобы поддержать родственника в столь трудную минуту, поскольку матушка его – старшая сестра Золотухина – захворала и с постели не вставала. К тому же, в случае обвинительного приговора, господин Никитин становился прямым наследником Петра Алексеевича, не успевшего обзавестись собственным потомством. Штольман уже встал, собираясь откланяться, как вдруг Алексей, с грохотом поставив чашку на блюдце, закашлялся. Мужчина не сразу понял, взаправду это или очередная игра на публику, охочего до внимания баловня. Когда парня скрутило пополам и стошнило, следователь схватил его чашку со стола и принюхался – ничего. Снял крышку с заварочного чайника – но на глаз что-то определить было невозможно. Тут в комнату вошла экономка. — Сюда, скорее! — прикрикнул ей Штольман и, подхватив Алексея под локоть, помог ему подняться с кресла. — Проводите его до пролетки. Да, поживее. И вновь началась эта изнурительная гонка со временем. Яков Платонович ворвался в кухню, мило беседующие там кухарка и горничная повскакивали со своих мест, не спуская с него перепуганных глаз. — Кто заваривал чай? — начал он без обиняков. — Я, — дрожащим голос призналась горничная. — Что туда всыпала? — Чай. Тот, китайский. Барин сам велел. — Где он? — Вот, — она сняла с полки жестяную банку и протянула следователю. — Поднос с чаем оставляла без присмотра? — Д-да, — кивнула она и виновато добавила: — Выходила, всего лишь на минутку. — В доме был кто чужой? — Нет. Сегодня вы первый посетитель. — Знаешь, как выглядит аконит? — Аконит? — Марфа в ужасе распахнула глаза. — Борец… Знаю. — Говорят, мать у тебя хорошо в травах смыслила. Может, это она научила тебя, как с обидчиками разбираться? — Что это вы такое говорите? Нет, конечно, — она взволновано затрясла головой, в глазах стояли слезы. — Матушка травницей была, людям помогала, лечебные отвары готовила. Она в жизни никому не навредила. Девушка с таким жаром защищала свою мать, что Штольману трудно было не поверить ей. — Оставайтесь в доме. В гостиную не входить, ничего там не трогать. Я пришлю городовых. На улице экономка как раз помогала Алексею забраться в пролетку. Парень был бледен, сипло дышал через рот, все его тело била крупная дрожь. Яков Платонович устроился рядом на сидении и приказал кучеру мчать, что есть сил, в больницу. К тому моменту, как они добрались до приемного отделения, Никитин уже потерял сознание. Александр Францевич назначил ему срочное промывание желудка и проследовал за Штольманом в кабинет. Следователь протянул доктору жестяную банку, прося исследовать ее содержимое – у него было подозрение, что аконит добавляли не в чайник. Доктор Милц предупредил, что на проведение анализов потребуется некоторое время, и Штольман устало опустился на стул в коридоре, переводя дыхание и радуясь случаю отдохнуть от безумной гонки. Он прикрыл глаза и откинулся назад, упираясь затылком в стену. Перед мысленным взором тут же возникла Анна. Так теперь случалось каждый раз, стоило ему закрыть глаза. Она то нежно улыбалась ему, то беспокойно хмурилась. «Анна Викторовна, как я рад вас видеть», — мысленно обратился он к ней. И она ответила, любовно и чутко, склонив голову на бок. «Отдохнуть вам надо, Яков Платонович. Совсем себя не бережете». «Еще не время, — он улыбнулся, польщенный ее заботой. — Аня, помоги мне разобраться с этим делом». «Вот как? — она игриво вздернула брови. — Значит, мы с духами не помешаем расследованию и не будем путаться под ногами?» «Конечно, нет. Как однажды сказал Коробейников – твои замечания и наблюдения дают новое направление моей всепроникающей мысли». «Антон Андреич, тот еще льстец!» «Аня, — улыбка исчезла, он вновь был серьезен, — прости, что не могу найти тебя. Что понятия не имею, откуда начинать поиски. Мы бегаем, как слепые щенки, по указке Крутина. Я не понимаю, чего он добивается, как все эти преступления и похищения могут быть связаны между собой». «Яков, — она ласково погладила его щеку, — ты справишься. Как всегда. Постарайся отрешиться от эмоций, взгляни на эту ситуацию, как на любое другое дело, и ты поймешь, как действовать дальше…» — Яков Платоныч? Штольман открыл глаза и, увидев перед собой доктора Милца, резво поднялся на ноги. — Готово? — Да. В этой банке первосортный зеленый чай. Вперемешку с листьями аконита. — Благодарю, — следователь забрал улику. — Как состояние Никитина? — Пока без сознания, но жив. — Почему же Ломакины скончались на месте? — Я думаю, все дело в дозировке, — рассудил доктор. — Тогда понятно, почему выжил Золотухин. У него были симптомы отравления, но он даже не стал обращаться к врачу. — Могу предположить, что в его заварку, по счастливой случайности, вовсе не попали листья аконита. Лишь пыльца. Борец – чрезвычайно опасное растение, ядовитое от корня до соцветий, а сок оставляет на коже сильнейшие ожоги. Он бы так легко не отделался. Когда Штольман вернулся в управление, Коробейников уже был там. Он рассказал, что в доме Ломакиных встретился с госпожой Кругловой, младшей сестрой покойной. Та поведала, что ее зять не так давно серьезно проигрался в карты, задолжал приличную сумму денег. Яков Платонович скептически покачал головой – должники нужнее живыми, иначе с кого деньги требовать. Да, и вообще, беря в расчет нового пострадавшего, стоило предположить, что Ломакины стали очередными случайными жертвами. — Я запутался, — насупился Коробейников. — Так кого же хотели убить? — Личность жертвы не была определена заранее. — То есть как? — Антон Андреич, что, если аконит попал в банку с чаем не в доме Золотухина, а гораздо раньше? В чайной лавке. Лицо начальника сыскного отделения разгладилось, озаряясь просветлением. Он подошел к столу и стал торопливо рыться в бумагах по делу. Наконец, он замер, вчитался в какие-то показания и воскликнул: — Вот! Нашел! Помещик Золотухин всегда заказывал чаи в одной и той же лавке, принадлежащей купцу Хромину. — Предлагаю наведаться туда. В чайной лавке было тепло и уютно, насыщенный аромат благородных сортов чая встречал у самого порога и манил удобно устроиться в одном из старинных кресел, обитых зеленым бархатом, и в тишине, под неровное мерцание свечей, насладиться горячим бодрящим напитком, согревающим в этот промозглый непогожий день и тело, и душу. Глубоко вдохнув полной грудью, Коробейников расплылся в мечтательной улыбке. Штольман грозно посмотрел на приказчика и, не тратя ни секунды, перешел к делу – было почти четыре по полудни. Приказчик, выслушав, в чем его обвиняют, бледнея и заикаясь заявил, что никого не убивал и вообще ни к чему незаконному не причастен. И указал на мешок, из которого насыпал тот самый китайский зеленый чай. Штольман запустил в него руку прямо в перчатке, вытащил на свет пригоршню чая и внимательно рассмотрел, как учил доктор Милц. — Вот, — указал он себе на ладонь, — высушенные листья аконита. Откуда у вас этот мешок? Кто поставщик? — Весь товар в этой лавке принадлежит купцу Хромину. Оптовые поставки чая – его основная деятельность. Он закупает чай в Китае, Индии и Цейлоне и развозит по своим складам, один из которых находится здесь, в Затонске. Чутье Штольмана подсказывало, что они выходят на след, приближаются к разгадке, что не могло не радовать, ведь время неумолимо убегало. На складе обнаружились кладовщик и чернорабочий. Сам лабазник, господин Хромин, уже более двух месяцев был в столице по делам. И снова сыщики разделились, проводя сеанс одновременного допроса обоих мужчин ради экономии времени. Яков Платонович беседовал с кладовщиком Елисеевым, высоким, статным мужчиной, на вид не более тридцати пяти лет, расспрашивал об устройстве склада и интересовался, где хранится китайский зеленый чай. — На тех полках, — махнул он рукой в нужном направлении. — Здесь пусто. — Так продали всё, — пожал плечами Елисеев. Штольман повнимательнее осмотрел стеллаж: полки были покрыты мелким слоем пыли, и лишь в одном месте виднелась чистая прогалина. — Кажется, совсем недавно здесь что-то лежало. — Да, последний мешок. Господин Хромин велели его в лавку снести. — Стало быть, тот самый. Кто его отвозил? — Федька, грузчик, — он кивнул головой в сторону, где Коробейников допрашивал рабочего. — Вы не видели, он ничего внутрь не добавлял? — наседал Штольман. — Нет, не видел. — Вид у кладовщика был растерянный, но глаза беспокойно бегали, что и насторожило следователя. — А вы, случаем, не подсыпали туда аконит? — Что? Зачем мне? — постарался усмехнуться тот, но взгляд был напуганным. Вся его поза выражала настороженность: то, как он отклонился назад, едва удерживаясь, чтобы не попятиться, то, как накрыл ладонью правую руку, будто пряча от посторонних глаз. Однако сей жест не ускользнул от внимания Штольмана. Яков Платонович шагнул ближе, ухватил кладовщика за запястье и с силой поднял вверх – на коже виднелись зарубцевавшиеся бурые язвочки. — Что это? — спросил следователь. — Ерунда, — отмахнулся Елисеев. — От мамки болячка досталась. Не бойтесь, не заразная. — Сомневаюсь, что от мамки, — ухмыльнулся Штольман. — Скорее от сока аконита. Сильно жгло? Удивительно мне, как ты жив остался. В управлении Елисеев не отпирался, сознался в воровстве у хозяина и обмане. Он незаметно отсыпал зеленый чай из мешков, а затем возмещал разницу в массе и весе высушенной травой с пустыря. Украденный товар продавал на сторону, и деньги в карман. Однако он всячески открещивался от убийства. Он и в самом деле не подозревал, к чему может привести его мошенничество с чаем, он думал, что нарвал безвредных полевых цветов. Так, сложный и выматывающий случай на деле оказался весьма прозаичным – никаких смертельных врагов, ни мести, а лишь банальная жажда богатства, обуявшая человека невежественного и недобросовестного, что и повлекло за собой смерть двух невинных людей. По крайней мере, это те смерти, о которых стало известно. Штольман дал указание Чернышеву связаться с купцом Хроминым и проинформировать его о случившемся, предупредить, что потребуется проверить на наличие аконита все вскрытые кладовщиком мешки. Дело можно было закрывать, но Штольману не давал покоя один момент – как обо всем этом узнал Крутин? И зачем ему потребовалось восстановление справедливости? Не смотря на раскрывшуюся истину преступления, Яков Платонович чувствовал, что это не всё, что от него до сих пор сокрыто нечто важное, что нужно капать дальше. Он опустил на стол перед Елисеевым карандашный портрет Скрябина, нарисованный полицейским художником. — Видел его? — спросил следователь, и ответ его сильно потряс. — Да. — Когда? — Штольман боялся поверить и обмануться. — Утром. Сегодня. Яков Платонович и Антон Андреевич с недоверием переглянулись, и следователь тихо, словно боясь спугнуть удачу, задал последний вопрос: — Где? — Дома… Большая часть личного состава во главе с полицмейстером быстро расселась по повозкам, и все направились в дом Елисеева. На месте городовым было приказано окружить дом и быть начеку. С особым волнением и предвкушением Николай Васильевич постучал в дверь. Через мгновение на пороге показалась невысокая хрупкая женщина, укутанная в темную шаль. Раскрасневшиеся и припухшие от пролитых слез глаза посмотрели на мужчин с надеждой и облегчением. — Наконец, вы приехали. Я вас так давно жду. Штольман нахмурился в замешательстве и шагнул вперед. — Госпожа Елисеева, что случилось? — У меня забрали дочь. — Когда? — Утром. — Почему вы не обратились в полицию сразу? — Он запретил. Сказал, что вы сами придете. — Кто «он»? — Мужчина. Штольман достал из нагрудного кармана рисунок и развернул. Женщина утвердительно кивнула. — Вы найдете ее? Яков Платонович посмотрел на Трегубова. — Вот о какой девочке шла речь в записке. У нас новое похищение. Полицмейстер молча опустился на стул. — Рябко! — крикнул Штольман. — Здесь, Ваше благородие. — Антон Андреич, берите урядника и поезжайте в редакцию Ребушинского. В утреннем номере должна выйти статья, изобличающая настоящего преступника. — Понял, — кивнул Коробейников, и они с городовым заторопились на выход. Штольман тоже вышел на крыльцо. На улице уже стемнело. Порывистый ветер трепал полы пальто и зло швырял в лицо снежную крошку вперемешку с дождем. Небеса сегодня гневались на них…