именно такой

1.

Когда Нишимура случайным образом, словно под давлением, поворачивает голову влево, то в толпе видит его и это похоже на притяжение разных магнитных полюсов. Глаза всегда ищут его повсюду, а когда находят, то складывается впечатление, что он в очередной раз проигрывает в своей же одиночной игре. Всё вокруг сверкает, переливается и блестит до такой степени, что режет глаза, стремясь отвлечь внимание. Но для Рики вокруг лишь сплошной серый фон. И он стоит, окружённый сиреневыми и розовыми огоньками, людьми, жаждущих его внимания, музыкой, смехом и восторженными возгласами. Он говорит что-то, широко распахивая глаза, жестикулируя изящно, улыбается мягко уголками своих розовых губ, и этого вполне достаточно для того, чтобы заворожить всех вокруг себя. Затем его губы обхватывают тонкую трубочку и тянут по ней красный напиток, который на сантиметр становится ниже в прозрачном стакане. И Рики бесстыдно залипает. Залипает на него, а он даже улыбается не ему, кончики его ушей краснеют не из-за нелепого, хоть и искреннего, комплимента Рики, и заливисто смеётся, запрокинув голову к потолку, он тоже не из-за шутки Рики. У Нишимуры конкретный такой сдвиг по фазе, а фазу эту зовут Ким Сону. Он правда не специально так отчаянно вляпался, не намеренно захотел коснуться хоть раз, обжигающего его кончики пальцев, солнца. Не намеренно сам же его из обычного человека в это солнце и превратил. Вполуха слушая рассказы старшего о его страхах завалить экзамены в этом году и не поступить в престижный универ, и желании заниматься рэпом вместе с музыкой, Рики потягивает такой же красный напиток, как и Сону. Алкогольный, конечно же, примерно на пять целых и пять десятых процента, жутко приторный, химозный. Настолько же концентрированный, как и подростковая внезапная влюблённость. Он пытается задержать взгляд на чём угодно, выходит, правда не очень, все траектории пересекаются в одной точке. Он также пытается слушать внимательнее, но все слова, как мыльные пузыри, лопаются и не достигают его ушей. Рики сглатывает, кривится слегка от навязчивого вишнёвого вкуса, морщится и от того, кто сейчас касается выбеленных волос Сону и поправляет тому чёлку. — Ты чего? — Чонсон касается плеча младшего, слегка потряхивая, но у того взгляд абсолютно не мигающий. Он прикусывает нижнюю губу и щурит кошачьи глаза. — Хён, сколько дают несовершеннолетним за убийство? Чонсон задумчиво ломает брови, пару секунд отдавая себе отчёт, что сквозь музыку он всё правильно услышал, и прослеживает взглядом по невидимой линии, соединяющей стороны A и В. — Зачем тебе так сильно марать руки? — А я не вижу другого выхода. — Он есть, — возражает старший, отпивая содержимое своего стакана, — просто тебе нужно на него решиться. — Давай без подобной хуйни, ладно? У тебя решительности в данном случае выше крыши, а я… Просто я. Пока старший вздыхает, словно младший до бесконечности неисправим, и он устал вообще от всего этого драматичного дерьма, Рики усмехается с горечью и качает головой, запахло почему-то пепельно-кислым, как когда сигареты тонут в лужах, заливаются энергетиками в пепельницах или, когда руки Сонхуна спускаются вниз по спине к пояснице. А Сону льнёт к нему так, как никогда и ни к кому. Как никогда к Рики не будет. — С ума сойти, — улыбается Нишимура так, будто защемил лицевой нерв. Некрасиво и поломано. — Ты-то точно сойдёшь. Знаешь, на одном человеке свет клином не сходится. — Но сердцу ведь не прикажешь, хён. Ты тоже это знаешь. Глупое, дурацкое выражение, которое и впрямь имеет тот самый смысл, когда вопреки умозаключениям и всяческим переубеждениям немыслимо тянет, натягивает и ломает. Сопротивляешься, а всё равно получается именно так, словно и было до этого задумано. Шаг влево, шаг вправо и конец предрешён. У Рики нет плохих привычек. Он не кусает ногти, может, изредка только губы, не курит и пьёт чуть-чуть только по праздникам и на сегодняшней вечеринке в честь начала нового семестра, куда его пригласили только потому, что стал немного старше и перестал быть похожим на пельмешек с глазками. Так что у Рики не было привычки постоянно влюбляться, не было у него и опыта в таких делах прежде, поэтому, когда чувства неожиданно захлестнули, он в них безнадёжно захлебнулся и камнем пошёл ко дну. — Пиздец, — просто качает головой Чонсон. — Жить ему год осталось, — залпом выпивает свой напиток Рики, с шипением сквозь зубы вбирая воздух, и расстёгивает пару пуговиц воротника кофейной рубашки в клетку, словно та неимоверно стала душить. — Как и Сону, — подмечает Чонсон и Рики морщит нос. — Может, Сонхуну всё же время следует ещё сократить. На эту вечеринку идти совершенно не хотелось, не хотелось и быть заложником тех обстоятельств, которые строились вокруг кирпичными стенами, а сломать их гораздо тяжелее, чем понять химию. Взъевшись на себя и на всё вокруг, он по итогу оказался здесь, прячась в углах и скрываясь в тени, прекрасно понимая, что искать его вряд ли кто-то будет. Хотелось развеяться хоть немного, вылезти из трафаретной коробки. Имеет право всё же, хоть и не имеет ещё право пить алкоголь в свои семнадцать. Но рядом ошивался любимый хён, который слишком проницателен во всём, что с Рики происходит, и изрядно уставший от его пиздостраданий. Рики не винит его в том, что тот частенько глаза закатывает, потому что будь он на месте Чонсона, вряд ли бы себя смог выдержать. Поэтому очень повезло, Рики правда благодарен ему, что тот всё равно выслушивает и усмиряет полыхающего младшего, гладит по волосам и приговаривает, что всё временно. Вот только временно до какого периода? Как долго это временно растяжимо? Рики ведь тоже хорошенько так заебался. Он не пьёт много, но щёки горят, и похлопывания по ним прохладными ладонями, которые нагреваются от касаний, вообще никак не спасают. Становится душно, когда чужие руки его цепляют, когда знакомые лица улыбаются совсем бездушно и с ним пытаются поговорить, нарушая личное пространство. Он в полном смятении, ищет место где можно просто остаться в тишине. Изменив своё местоположение из гостиной прямо в кухню подальше от раздражающих объектов, Рики оказывается почти что один, исключая двоих ребят, вероятно из другой школы, за высокой столешницей на которой они пьют на брудершафт и в принципе слишком много шума не создают. Он открывает окно нараспашку, позволяя прохладному, терпкому ночному воздуху врезаться в его лицо и комфортному ветру касаться волос. Взвалившись на подоконник половиной своего тела, вытянув руки наружу в пустоту, едва цепляясь за спящий ликорис, взгляд ловит тусклые редкие звёзды, пробирающиеся сквозь кроны деревьев, которые бесстыдно ему подмигивают и будто насмехаются. Они всё знают. А вот Рики не знает абсолютно ничего. Интересно, в какой из вселенной он не обладает качествами неудачника, в какой из вселенной такой же он сейчас чувствует то же самое и пытается не сломаться? Ужасно больно признавать, что чувство одиночества его преследует по пятам, а чувство зависти к возможному самому себе царапает грудную клетку. Если бы, да кабы. Бесполезно тешить себя подобным и тем самым травить. Когда Рики всё же принимает решение уйти, он не говорит об этом никому, но выбираясь сквозь пробки человеческих тел, краем глаза ловит довольное лицо Сонхуна, сидящего на диване, когда на его плече лежит белобрысая макушка, всё ещё мерцающая в неоне. Горький привкус на языке становится всё ощутимее. Всё же неприятно быть в плену всех невыносимо острых внутренних ощущений, когда любая незначительная вещь может показаться концом света, а первая любовь в итоге так и остаться первой любовью без озвучивания, яркой вспышкой и слишком тяжёлой для одного маленького человека. Такую любовь даже сквозь года не получится полностью отпустить. По дороге домой, он пинает каждый камень под ногами, мелодично трещат сверчки, ветер дурманит ароматом задушенной влаги и задержавшегося лета, пробуждая нелепое чувство дежавю, подающего сигналы из параллельных вселенных. И листва деревьев, они так насыщенно переговариваются, будто пытаются донести до Рики важную истину, переданную от тех самых звёзд, но он слишком дурак, чтобы что-то понять. В этой атмосфере можно полностью раствориться, застрять. Уже застрял во всём по самые уши. Путь оказывается долгим, медлительным, Рики ловит каждый уличный шорох, будь то скрипящие ветки, ночные птицы, монотонные машины или коты, дерущиеся в кустах. Он бродит от тоски, от нежелания запираться в своих четырёх стенах, в которых каждая деталь изрядно поднадоела, засела в корке головного мозга и слишком грузно давит стабильной рутиной. Там круглые года ничего толком не меняется и всё стоит на своих местах, когда внутри душа бьётся крошечной птичкой в клетке. Ноги сами заворачивают на площадку его слишком тихого района, где на террасах небольших домов обязательно включен свет, знаменующий о жизни, которая вполне может замереть. Он усаживается на подвесные скрипящие качели и отталкивается ногами от твёрдой земли, ощущая под подошвой лишь пустоту прозрачного воздуха. И он раскачивается всё сильнее и сильнее, будто стараясь взлететь. Мир сейчас кружится перед ним, предстаёт тёмной и мрачной, но завораживающей композицией, калейдоскопом, картинка которого подкрепляется остатками слабого алкоголя в крови. В ушах стоит гул рассекающегося на части ветра, смешивающегося с другими природными звуками и учащённого сердцебиения. И Рики думает, так много думает, что раскалывается голова. Думает ни о чём и одновременно обо всём на свете. Он парит в этом тёплом вязком молоке, липнущем к коже, комьями оседая на волосах и забиваясь в уши: это всё о Сону, к которому у него всё так сильно и крепко, что ломит суставы, о Сонхуне, который точно глыба в океане, ставший причиной пробоины в огромном и, казалось бы, надёжном Титанике, о школьной постановке, куда его уже успели затащить наглые девчонки-одноклассницы, и даже о Чонсоне и его последнем школьном годе. Нишимуре тяжело живётся, уж поверьте. Честно говоря, он хотел бы просто вытрясти всё, что залежалось в голове и начало покрываться пылью, он бы устроил генеральную уборку, освободил место или лучше выбросил всё без остатка, чтобы сделать свой разум чистым и свежим, абсолютно пустым. Он зальёт всё хлоркой, и никто туда не сунется. Но к сожалению, ещё тяжелее становится, когда ноги с трудом касаются земли, мгновенно превращаясь в свинец, а руки лезут в карман джинс, выуживая вибрирующий телефон наружу. Сердце легонечко так замирает и пропускает удар, не успевая совсем разойтись, вырвавшись из груди прямо в стратосферу. Он делает глубокий вдох, выдыхает и прикрывает глаза буквально на пару секунд, прежде чем ответить на входящий звонок. — А? — Ты где? Дома? — Нет, — врёт Рики, обнимая цепи качелей и прислоняясь к ним своей безмозглой головой. — Пиздишь, на площадке сидишь скорее всего, — его раскусывают сразу, прямо как жареную семечку подсолнуха. — Почему без меня ушёл? — Надо было тебя ждать? Ты знаешь, у меня помимо тебя и других дел полно. — Я не дело, я твой друг, это как бы во-первых, — после слов следует вздох, Рики с лёгкостью может представить выражение лица собеседника и как тот дует губы в раздражении или закатывает глаза. — А во-вторых, какие дела в полтретьего ночи? Танцы твои? Или может, к маме на работу зависать пошёл? Не смеши, прошу. — А ты чего так взъерепенился? Когда я уходил выглядел вполне себе счастливым, — усмехается он почти что беззлобно, но с агрессией, которая пассивно, но просочиться должна во все щели и по проводам сотовой связи дойти до оппонента. — В курсе, что время на месте не стоит? Минуту назад весело было, а в другую очень грустно. Может, я расстроился, что меня мой друг покинул, и меня уже и всё радовать перестало. Это тебе не рожок с мороженым уронить случайно, а потом всё равно новый купить. Мысль улавливаешь? — Как-то не очень. Ты меня с мороженым сравнил. И если переводить стрелки, то ты первый меня кинул. — Ты же любишь мороженое, — утверждает Сону, пропустив всё остальное мимо ушей. — Ты тоже. — Пьяный? — Не знаю. А ты? — Немного. Они молчат некоторое время, дыша друг другу в динамики телефона. Без напряжения, в умиротворении, усталости и чего-то ещё, что Рики никак не может уловить. Он бы прямо сейчас мог сказать, что не только мороженое любит. Но молчит, просто слушая чужое дыхание и даже так, ему вдруг хорошо. — Ты ведь вернёшься за мной? — раздаётся спустя минуты семь или десять, когда начало казаться, что на том проводе давно потерялась связь. Нишимуре не приходится размышлять до тех пор, пока мир не начнёт терпеливо ждать вместе с богом, который мог бы замереть с ручкой в воздухе, что выводила их сценарий. И Сону тоже не приходится долго ждать ответа, пока он слишком тихо, слившись с окружающим миром, стучит ботинками по сухому асфальту дорог. Рики просто отказывается, буквально сразу же, тем самым не останавливая механизмы работающих шестерёнок целой вселенной. И делает он это не потому, что не хочет или ссылается на лень, а по причине довольно простой: он не безвольная кукла, которая по первому зову моментально выполняет желаемое. У него, вообще-то, есть и свои принципы, гордость тоже ещё имеется. Имеется и сердце, которое вдруг после отказа неприятно ноет, словно он предаёт самое дорогое, что есть в его жизни и в последствии теряет момент. — Тогда я куплю мороженое для себя одного, — просто отвечает Сону. Он не звучит расстроенно, даже удивлённо не звучит, хоть и привык, что Рики всегда рядом в любой ситуации, даже крайне абсурдной. Нишимура думает, он знал, что так и будет. Что все они останутся по одиночке в эту дурацкую нестабильную ночь и что звёзды будут им светить одинаково, но с разных точек. Хоть и кажется, что на этом всё и закончится, весь этот момент останется лишь частью прошлого, когда Рики спустя ещё пару молчаливых минут слышит лишь монотонные гудки сброшенного вызова, что-то всё равно предупреждающе мельтешит в сознании. Он со вздохом опускает свои руки на колени, сжимая мобильник до побелевших костяшек, и голову поднимает к небу в надежде всё же что-то оттуда услышать. Но видит там нависшего над ним Сону. Довольно ухмыляющегося, с персиковыми щеками, которые кажутся гораздо слаще этих самых персиков и их безумно хочется укусить; с почерневшими, дурманящими лисьими глазами и остреньким кончиком носа. От него пахнет сладко, близко и космически. Рики смотрит, как завороженный, приоткрыв в немом изумлении рот. Он настолько закружился на этих качелях, что у него вполне реальная галлюцинация? Неужели, всё это время, что они разговаривали по телефону, Сону шёл к нему? — Я был прав, ты напиздел мне, — говорит он и его лицо исчезает, открывая тёмное небо. Сону садится на соседние качели и передаёт Рики рожок с подтаявшим шоколадным мороженым, который тот с заторможенностью принимает, стараясь глядеть без изумления, но весь вид его предаёт. И Сону это видит. Видит и смеётся, от чего на собственных губах расползается улыбка. — Фактически, я не врал. Я на площадке, а не дома. — Твой дом буквально напротив, ты почти дома. — Это не считается, — возражает Рики, принимаясь вслед за Сону поедать свой рожок. — Вот если бы я сидел на крыльце, тогда да, я дома. — Ешь молча, — фыркает Сону, вдруг не желая спорить. Нездоровые помехи в голове постепенно рассеиваются. Ночь кажется длиннее целой вечности, где-то за горизонтом солнце совсем не собиралось просыпаться, оно медлило, специально растягивая разделённый между ними момент на часы, а может на целые годы. Но тишина и есть предвестница хаоса, того самого апокалипсиса, когда микромиры яркой вспышкой сгорают прямо в раскрытых ладонях. Сону мягко покачивается, не отрывая ног от земли, и облизывает сладкие от мороженого кончики пальцев. Рики совершает над собой огромное усилие, чтобы отвернуться и не смотреть, но это очередная провальная попытка. — Чонсон-хён заметил, что тебя нет. — Подаёт голос Сону, прикрыв глаза он начинает раскачиваться сильнее. — Он напился, пришёл ко мне и расплакался, как ребёнок. Он сказал мне, что не может найти тебя в этом сраном доме и последний раз видел, как ты смотришь в окно. Хён решил, что тебя украли инопланетяне. Рики усмехается со скрипом в голосе и жмурится от улыбки. Чонсон-хён невыносим, когда пьянеет, из самого разумного и зрелого хёна вдруг становясь глупым детсадовцем, верящим в инопланетных существ. Он становится ещё более забавным, от того и более любимым. — И что дальше было? — интересуется искренне, каждой частичкой себя впитывая крошечные движения и перемены в лице Сону. Он настолько безнадёжно влюблён, что сам от себя в ужасе. В ужасе от того, как всё, что касается его друга, он пытается вобрать, сохранить, заметить и собрать себе целую коллекцию жестов, улыбок, взглядов, перемен и привычек. Всё без остатка и навсегда. — Мы с Сонхуном успокаивали его, он очень переживал за тебя, Ники. От этого прозвища дрожь пробегается по позвоночнику, как будто слышит в первый раз спустя огромное количество времени, а не каждый день. Стараясь отогнать все лишние чувства, Рики со всей силы отталкивается от земли и взмывает в воздух, который то приглушает, то увеличивает громкость голоса Сону. Все его чувства напоминали плотный осадок, как в стеклянном шарике. От непредвиденной силы чужой руки снежные блёстки вздымались, колыхались и кружились в плавном хаотичном танце. С Рики было точно также. Его чувства находились в состоянии покоя до тех пор, пока постороннее присутствие их не потревожит. — Когда он успокоился, — громко, — Сонхун-и хён вызвался отвезти его домой, — тихо. — Почему тебя не отвёз? — Я сам отказался, сказал, что буду тебя искать и спасу от инопланетян. — Громко. Так громко, что Рики издаёт смешок в той же тональности, и это не остаётся незамеченным. Сону открывает свои глаза, глядя на то, как они с Рики качаются в противоположные стороны. — Миссия выполнена? — спрашивает, поддаваясь ветру, позволяя ему путаться в его волосах и щекотать ресницы. — Как видишь. Пришлось даже взять на себя удар коктейльной битвы. — А с Сонхуном у тебя что? Их взгляды пересекаются. Мир на пару секунд замирает, Рики думает, что Сону невероятно красивый в свете уличных фонариков, которые бликами лишь падают на него и целуют его непозволительно нежно. А затем всё снова набирает скорость. — Надо было мне раньше перекраситься в блонд, чтобы быть замеченным. — Не обязательно, ты можешь быть замеченным просто потому что ты это ты. Твоё врождённое очарование могло бы привлечь его и раньше. Говорит он то, что думает и с опозданием это осознаёт, прикусывая свой острый язык. Сону резко тормозит, громко шаркая ботинками, и улыбается так широко и ярко, что можно ослепнуть. — Нишимура Рики! Ты сейчас комплимент мне сделал? — Его глаза широко распахиваются в наигранном изумлении, а рука, чьи пальцы сжимают ткань плотной джинсовой рубашки, прижимается к области сердца. — Тебе послышалось, Сону-я. Неужели всё ещё пьяный? — Качает головой Рики, недовольно цокая языком. Но Сону не успокаивается, не пропускает эту очередную мелкую ситуацию мимо себя, он просто не может не насладиться такими редкими словами друга. Он встаёт с качелей и становится за спиной Рики так, чтобы в момент приближения ухватить его поперёк тела. Рики поздно реагирует, вскрикивает ультразвуком, когда Сону действительно хватает его вместе с цепями качелей, что жмутся к его предплечьям. Сону дёргается совсем немного и проезжается ступнями по земле, но остаётся непоколебимым и уверенным в своих действиях, отчего неловкие попытки Рики выбраться и оттолкнуться снова не удаются, он оказывается в плену слишком быстро. Сону крепко держит его, ослабляет хватку на пару секунд, чтобы переместить руки на талию и стащить с качелей, падая задницами на землю. По детской площадке разносятся крики и смех, а также тяжёлое прерывистое дыхание Сону. Он жмётся к Рики, утыкаясь носом в макушку тёмных отросших корней волос. — Какой же ты тяжёлый, — жалуется он. — Когда ты успел так вымахать? Больше не буду превращать свои мысли в действия. — Сону-я, — тянет Рики мягко, — неужели ты такой слабак? Но Сону не обращает на эти слова никакого внимания, делая и говоря только то, что хочет сам. В этом есть нечто бесячее и милое одновременно, к чему в любом случае привыкаешь. — Ники правда думает, что я очаровательный? — спрашивает он весело и так легко, будто сердце Рики не хочет покинуть его тело от такой близости. Бессовестный. До такой степени, что Рики сглатывает и его горло издаёт жалобный скулёж, из-за которого хочется просто провалиться сквозь землю, закрыться в дамбах, зарасти мхом и никогда не высовываться. — Я же сказал, что тебе послышалось, — пытаясь сохранить самообладание, голос дрожит. Рики уверен, Сону всё подмечает. — Ну уж нет, — шепчет он прямо в ухо, горячее дыхание вызывает стадо мурашек и жар, разливающийся от солнечного сплетения по всему телу, как быстро распространяющийся вирус. — Я не отпущу тебя, пока ты не повторишь свои слова. — Ладно, — вздыхает Рики, перебарывая своего внутреннего максималиста и подавляя все свои чувства. Он вздыхает, прикрывает глаза, сосредотачиваясь лишь на том, как шелестят деревья, а не как дышит Ким. — Тебе послышалось, Сону-я. Неужели ты всё ещё пьяный? Сону жалобно хнычет и трясёт Рики всем телом, хлопает его по коленям в дырявых джинсах и кусает за плечо. — Нишимура Рики, я тебя прикончу. — Если бы мне платили каждый раз, как я от тебя это слышу, то давно бы стал богатым и купил собственную виллу в Чеджу. — Губа не дура. Мимо пролетают редкие птицы, усиливается ветер и становится заметно прохладнее. Но они лежат ещё так примерно полчаса, жмутся друг к другу в полной неосознанности, от привычки, молча наблюдая за тем, как тёмные серые облака перекрывают сверкающие звёзды и нарастающую луну. Когда первые капли дождя капают на лицо, а Сону вздрагивает от того, как сырость осени вдруг хватается за его оголённые лодыжки, приходится сгрести себя в охапку и встать, потянуть за собой друга и скрыться в стенах пустого, но тёплого уютного дома. Они по-глупому хихикают и дрожат, — пустившийся дождь сумел застать врасплох, но и освободить разум. Ботинки остаются в прихожей вместе с носками, а босые ноги шлёпают громко по паркету вперемешку со звуками развернувшегося грома. Пока Ким принимает душ, Рики складывает для него чистую одежду и расстилает кровать, включает светильник и закрывает единственное окно плотными тёмными шторами. Дождевые капли бешено бьют и давно бы их размазали, пробили навылет, если бы не толстое стекло, но звуки вакуумные, уютные и не страшные. Именно в такую погоду всегда исключительно атмосферно находиться дома (тут есть и дополнительная причина ака Ким Сону, без него сейчас всё было бы иначе), и не наблюдаются царапающие когтями по рёбрам кошки. Хотя Рики не особо задумывался, кошки ли это вообще бывают, или он сам.

2.

Ему снится закрытая школа для одарённых детей, огромный кампус и искажённые лица людей. Всё эфемерное, плавающее, но каждая капля эмоций испытывается в тысячу раз сильнее, чем могло быть. Сидя в комнате общежития, он чувствует, как липкий страх поднимается с пят до самого верха, проникая в мозг. Ощущает это настолько чётко, что сон кажется явью. Он смотрит в светлые карие глаза Сону, который сам же этот страх ему и скармливает с ложечки. — Что ты натворил? — шепчет Рики, когда за дверью по коридору разносится гул шагов. Он знает, что-то случилось, что-то обязательно упадёт метеоритом им на головы. Спасения не будет. — Ничего, — отрицательно качает головой Сону и в нём безумно много непонятной жалости, адресованной самому себе или же Рики, — я просто влюбился. Стоит этим словам прозвучать, как дверь резко распахивается и Сону хватают с такой скоростью, что тот не успевает издать ни одного звука. Его лишь волокут по деревянному пыльному полу, а Рики понимает, что больше его не сможет увидеть. Это их последний момент, в котором он кричит и плачет, стараясь высвободить Сону из злобных лап не людей, а монстров. Он пытается, но всё безуспешно, словно хватается за ускользающий воздух, в горле саднит и кричать больше не получается, когда его самого хватают под руки и тащат куда-то в другую сторону. Совсем от Сону далеко, и он становится совсем крошечным вдалеке, куда даже рукой не суметь дотянуться. И ему говорят: — Ты о нём больше не вспомнишь и тебе станет легче. Нет, не станет. Рики думает, что пусть лучше будет больно и тяжело от собственной памяти, чем не помнить о Сону совсем. Они все чего-то хотят от него, а он хочет сжечь каждого дотла с помощью своих способностей, чтобы они не пытались отнять у него самое дорогое, что есть в его и без того никчёмной жизни. Боль распространяется по всему его телу и стынет в кончиках пальцев, когда вокруг становится слишком пусто. Обычно Рики всегда просыпается самым первым, если кто-то остаётся у него с ночёвкой. Он также просыпается рано, чтобы приготовить завтрак для мамы, которая приходит уставшая после ночной смены в доме престарелых. В редких случаях она просто уходит спать, но чаще всего всё равно выпивает чашку лавандового чая и съедает приготовленные им сырные тосты, которые только с годами стали получаться идеально и без подгоревшей корочки. Трёхчасовой сон, конечно, не особо приятен, но Рики продирает свои глаза и открывает тяжёлые веки. Он пытается осознать, что ему успело присниться, и как сильно это оставляет осадок где-то на дне лёгких. Это странное ощущение, будто сделал шаг и вышел на новый уровень, граничащий с тем, что вселенная расскажет ему свой план на него. Но Рики твёрдо уверен в том, что это всё отсутствие нормального здорового сна и последствия приснившегося. Наверняка каждый чувствует себя максимально странно и потерянно в такие вот моменты. Аккуратно потягиваясь, он поворачивает голову, чтобы не задеть Сону прижимающегося к стене, как обычно делает во сне, пока Рики занимает большую часть и так не особо широкой кровати. Внутреннего внушения о том, что всё в порядке, хватает чтобы просто встать без лишних скрипов и шорохов, накидывая остатки одеяла на голые ступни друга. Рики быстро приводит себя в порядок, хоть лицо всё равно ужасно помятое, а волосы, которые он пытается пригладить водой, торчат в стороны. Это его не особо заботит, в любом случае, поэтому он выплывает в кухню, залитую утренним ранним солнечным светом, не успевшим потускнеть от плавающих по небу туч. Мелкие пылинки кружатся в медленном танце, и Рики тормошит их, гонит прочь своими движениями, а они разбегаются, словно в испуге. Он открывает стеклянную дверь, выходящую на небольшую террасу заднего двора, и свежий воздух после проливного дождя стремительно проникает внутрь. Очередной новый день такой же сонный, как и Рики, с трудом расправляет плечи и потягивает свои конечности, не издавая ни капельки шума. Рики включает кухонный настенный телевизор на минимальную громкость и погружается в мир, к которому до скрежета зубов слишком привык. Спустя некоторое время, когда на столе уже стоит блюдо с тостами и чашка дымящегося чая, щёлкает дверной замок входной двери. Слышится шелест пакетов, звон ключей, падающих в вазочку и шарканье домашних тапочек по паркету. При виде Рики, его мама улыбается устало, сонливо, но с трепетом и любовью. Её мягкая рука касается его макушки, а сухие губы щеки. — Доброе утро, — говорит она мягко, достаёт из пакета использованные контейнеры после ночной смены и кладёт их в раковину, наполняя тёплой водой, и только затем садится за стол. — Ты мог не просыпаться так рано после вашей вечеринки. — Ты же знаешь, что мне не сложно, — он садится напротив, подпирая руки под щёки. — Спасибо, — вновь улыбается она и принимается за завтрак. — Сону тоже тут? Много пил? — Ага, здесь, — широко зевает, причмокивая губами. — Ты знаешь, там были какие-то коктейли, совсем не вкусные. Мне не понравились. Его мама усмехается, растягивая губы уже в широкой заискивающей улыбке и её глаза превращаются в полумесяцы с мелкими лучиками морщинок. — Ложись ещё поспи, — просит она, махнув вилкой в сторону спальни. — А то смотреть на тебя больно. — Ты же знаешь, что я не смогу уснуть, — хнычет Рики и закрывает лицо ладонями. — Просто постараюсь лечь раньше. — В последнее время выглядишь подавленным. — Тебе кажется, мам. Его мама вздыхает, сохраняя на губах только лишь остатки своей маленькой непонятной радости, запивая кусочек тоста чаем, и качает головой. Смотрит с укором, но во взгляде совершенно нет раздражения или злобы. Она завтракает и молчит всё оставшееся время, пока Рики думает, что очевидно живёт в грёбаном лимбе, где даже шум из телевизора каждый раз одинаковый. Меняются мелкие события, но цельный образ остаётся прежним. Отправив свою маму спать и вымыв всю посуду, он накидывает джинсовку и обувает шлёпки, чтобы дойти до ближайшего круглосуточного и купить там любимые круассаны Сону. Каждый его шаг, пожалуй, настолько доведён до автоматизма, что Рики идёт без осознанности, без мыслей, которые часто кружатся в его голове. Сейчас просто тишина, как внутри, так и снаружи. В это время никого нет вокруг, никто всё ещё не проснулся, даже птицы не летают и расстроенное солнце старается спрятаться за остатками туч. В магазин он тоже заходит без приветствия и не чувствует удивлённый взгляд продавца от такой невежественности, берёт упаковку круассанов, мятные леденцы, пытается рассмотреть на полках собственную энергию, но она как всегда отсутствует. Поэтому он расплачивается и уходит обратно по тому же заезженному беззвучному пути. Иногда в его голове заседает мысль, трещит навязчиво, что вот было бы неплохо просто в очередной раз выйти из дома и случайно где-нибудь заблудиться, забрести далеко в неизвестность, может, просто бросить школу и улететь в другую страну. Чтобы его хоть кто-то пытался найти. Но это просто мысль, её длительность равняется паре секунд, она тяжёлая, хоть и не задерживается на долго. Он всегда возвращается домой. И оставшееся время до пробуждения Сону, Рики просто сидит в гостиной на диване, запрокинув голову к потолку, стараясь увидеть в этом бежевом гладком полотне хоть одну единственную трещину. Но там пусто. Он вглядывается ещё примерно минут сорок, до такой степени, что голова начинает кружиться, а мозг рождать какие-то сюрреалистичные образы. Рики вздыхает, потирая глаза, и в итоге выносит все свои тетрадки с учебниками из сумрачной от плотных штор комнаты, садится на пол за журнальный столик и делает домашку, как способ убить время. И если он думает о том, кто всегда занимает его мысли, то сейчас он это весьма успешно глушит, стараясь сконцентрироваться на дурацком английском и никак не возьмёт в толк паст пэссив прогрессив.

3.

— Ты знаешь, он такой хороший. — Правда? — Ага. Удивительно, как удачно красивая внешность дополнила ещё и красоту его души. Рики усмехается, пока кончик языка горчит от крепкого горячего кофе. — Действительно. Сону тоже пьёт этот злосчастный кофе, горькость которого, кажется, он совсем не ощущает и это дело привычки. Дело привычки ещё и болтать без умолку, только сегодняшняя тема не новый сериал на нетфликс, не ужастики всякие, не очередной дурацкий сон, не рецепты с ютуба и даже не школа с вечными сплетнями, а именно Пак Сонхун. Пак Сонхун, о котором Рики и так дофига уже всего наслушался, что комом в горле стоит и ни туда, ни сюда. — Мне кажется, я и впрямь в него влюблён. Конечно, Сону к лицу кто-то вроде Сонхуна с его идеальной, словно нарисованной самым востребованным художником, внешностью и такой же душой, казалось бы, дарованной ему самим богом. Он явно его любимчик. Ему ещё и повезло быть человеком, в которого влюблён Ким Сону. Рики думает, что они оба, как с экрана самой успешной и банальной дорамы о любви, где всегда всё будет складываться неиронично прекрасно. Такие дорамы вроде как вселяют чувство спокойствия, умиротворения и радости, возможно, даже надежды, но от такой хуйни у Рики сводит желудок и хочется лишь рыдать, уткнувшись в подушку, точно как пятилетка у которого хулиганы отняли любимую игрушку. Вот только с возрастом в игрушки играть перестают, поэтому фокус сменяется на людей. У него же на лбу с самого детства написано, что он неудачник. И не то чтобы Рики сильно страдал, правда, совсем чуточку. У него нет великих проблем и жизнь не такая уж и сложная, но разве она становится лёгкой, когда его собственная любовь совершена не понята и не взаимна? Именно это кажется тем самым концом света, когда слышишь что-то вроде: — Он предложил мне встречаться с ним сегодня ночью, перед тем, как мы разошлись. И это внезапно бьёт под дых. Бьёт по солнечному сплетению. Бьёт в висок и заставляет замереть, на последнем ударе, сердце. Тут уже наступает разъедающее опустошение, сменяющееся болью потери и даже завистью к тому себе, которым никогда бы не смог стать. Завистью к Сонхуну. И раздражение, огромная доза раздражения, которая сейчас сметает собой всё внутри, возможно, даже грозится выйти наружу. И в голове эти противные образы из сна. Как будто он наивно не мог предположить такое развитие событий, когда всё говорило само за себя. Всё. Это было очевидно и до резкости чётко. Он не должен так реагировать, не должен чувствовать этот наплыв эмоций и как бьётся сотая по счёту луна. Рики обманывал самого себя, стараясь убедить, что до этого точно не дойдёт, что этого не будет. Зачем? Непонятно. Стараясь уберечь себя же? Какой бред, блять. Какой он дурак. А это происходит. Прямо сейчас. Он видит это неловкое, почти что счастливое лицо Сону, который грезил Сонхуном, и в итоге получил. Но чем он, блять, хуже? Почему именно этот ебаный Пак Сонхун? Почему не Рики? Что с ним, блять, не так? Разве он… разве он не заслуживает тоже любви и симпатии? Рики собственными руками сломал грань дружбы, которую Сону до сих пор видит и чувствует, он ничего ломать никогда и не собирался. Это всё он сам. Это только у Нишимуры проблемы, это он всё натворил с собой и отчасти с Сону, и просто не может остановиться, просто не может взять себя в руки и перестать. Просто, блять, перестать. Это ведь не так сложно, правда? Это не сложно вновь воспринимать человека, с которым вас связывает дружба и ничего кроме дружбы, именно в том ключе, как являлось изначально, — прекратить любить абсолютно по-другому. Рики моментально осознаёт, что с этого момента может быть тот самый конец, неизбежный апокалипсис, которого он не хотел. Да и кто вообще захочет? Какой в здравом уме человек будет так убиваться и продолжать ничего не делать? Но Рики, по всей видимости, совсем с головой не дружит. Он не вырос для такой серьёзной любви, ему бы побольше ветра в голове и смеха в груди, а не кладбище завядших роз. Есть возможность выпалить то, что давно вертится в его мозгах, присутствует в каждом движении тела, стынет на губах. То самое, что может всё остановить и сломать в одну секунду. Он мог бы, безусловно, мог. Но Рики молчит, предпочитая медленно крошить собственные кости, сдерживая потоки наплывших чувств. Он не эгоист конченый, в конце концов, и это самый большой его минус. — Ого, — Рики включает всё своё актёрское мастерство, старается звучать удивлённо и радостно, превозмогая самого себя и выдавливая самую искреннюю улыбку, — и что ты? Вы теперь, типа, пара? Сону жмёт плечами и указательным пальцем правой руки елозит по ободку чашки. Во всей его фигуре неожиданно проскальзывает невыносимая усталость, но это позволительно списать на недосып и отголоски ночи. Он прикусывает нижнюю губу, от чего-то вздыхая. И Рики придвигает к нему тарелку с шоколадными круассанами, подливает в чашку ещё кофе, и лёгкий шум телевизора разбавляет нависшее короткое молчание. — Мы поцеловались, — просто отвечает Сону, покачивая ногой. — Это, наверное, прозвучит наивно, но поцелуй был волшебным. Знаешь, я почти что пал ниц перед ним, но вовремя взяв себя в руки, сказал, что мне нужно подумать. Не знаю, о чём думать вообще, но именно так я и сказал. А потом мы всё равно ещё поцеловались и поцелуй был ещё слаще первого. Я ощутил дрожь в каждой клеточке своего тела. Настолько это было охуенно. Наверное, есть что-то особенное в том, чтобы притворяться друзьями с тем, кому отдаёшь своё сердце и душу без единого подозрения об этом со стороны. Есть в этом своеобразная прелесть — ломаться в одиночестве, проглатывая каждый свой вопль. Поцелуи с Сону ему только могли сниться. — Если тебе это нужно, значит надо подумать, да, — жмёт Рики плечами, совсем не осознавая какую глупость сморозил, но Сону лишь хихикает. — Я просто слишком много думаю. Снова. Может, так и надо было, захлебнуться от счастья и запрыгнуть к нему на руки. Ники, как считаешь, из нас вышла бы красивая пара? Сону переводит внимательный взгляд с телевизора, где крутится повтор короткометражной дорамы на Рики, у которого в голове слишком шумно работают шестерёнки. Как он считает? К чёрту этого Сонхуна, вот как. — Ну, на тусовке вы отлично смотрелись вместе, — кивает он дёргая уголки губ вверх, создавая подобие мягкости. И Сону ухмыляется. Чёрт знает вообще, что у него в голове творится. — Хах, само собой, — он щурится от улыбки и возле глаз появляются ямочки, кажется даже солнце вдруг выходит из своего укрытия и танцует в уголках его глаз, — когда мы рядом все слепнут от красоты. Так что всё ещё впереди, зная себя, я сдамся ещё через пару поцелуев точно. Как Рики так сильно проебался? Он не мог предположить, что вообще способен влюбиться. Особенно в Ким Сону, который в средней школе танцевал тверк и снимал слащавые тренды в тикток. И что любовь эта будет только расти всё больше и больше, как пятно нефти в бесконечно чистом голубом океане. Что когда Рики захотел просто признаться в том, что у него к нему так много всего, Сону сказал, что ему очень нравится Сонхун и он реально ничего такой. И второго такого раза не было и не будет, даже сегодня он всё проглотил. Любовь Нишимуры Рики ничего не значит и её нужно вывести, стереть, вырезать как можно скорее. Просто попытаться забыть, отпустить и смириться. Попытаться, превозмогая самого себя. Он ведь сможет? Он сможет. Ничто не вечно. Тем более ожидание. А сейчас ему безумно хочется спрятаться в собственной комнате ото всех страхов, мыслей, боли, от самого себя, от Сону тоже, чтобы прорыдаться вдоволь до самой икоты. Есть вероятность, что тогда станет немножечко легче. Мама всегда говорит, если хочется плакать, то лучше это сделать. Содержание в себе всего накопленного стресса, ничем хорошим обычно не заканчивается. Ты становишься бомбой замедленного действия.