1.
У каждого человека есть своё очарование, оно складывается из мелочей, а может из всего целого образа. Это и есть фрагмент индивидуальности, уникальный штрих. В Сону это очарование врождённое: в его глазах, улыбке, голосе, его забавной привычке пищать при виде милых вещей, закрывать лицо ладошками, в болтливости, любви к мятному шоколаду, в преображении из милого хёна в серьёзного и сознательного, в человека, который одним взглядом заставит забрать каждое слово обратно или опуститься на колени. Для Рики он светится изнутри, вся его душа буквально посыпана переливающими блёстками, звёздами и перламутром морских жемчужин. И в Пак Сонхуне очарования чересчур много. Рики не понимает его, но все вокруг это видят и замечают. Может, его очарование заключается в том, что он просто Пак Сонхун. Возрастом восемнадцати лет, ростом метр семьдесят восемь, чёрные волосы, густые брови, ровный прямой нос, аккуратные губы, тёмные глубокие глаза, россыпь родинок на лице, тонкие длинные пальцы. Фигурист. Нарцисс. Пьёт вонючие зелёные чаи, носит длинные свитера, рубашки и свободные брюки, надменный взгляд и расцветающая улыбка, которая достаётся абсолютно всем, но не каждому искренняя. Сонхун не выглядит так, будто пытается понравиться людям, потому что он нравится всем без особых трудов и это тоже в нём с рождения заложено. И-д-е-а-л-ь-н-ы-й. Когда Рики впервые услышал о Сонхуне со слов одноклассника, а затем от Сону, изучить его было не так уж и сложно, как и сложить собственное впечатление, он наблюдательный. Он умеет слушать, анализировать и выуживать из всего словесного потока только ту информацию, которая необходима. Наверняка он был бы замечательным шпионом, но с таким количеством секретов долго не живут. Сонхун не учился с ними в одной средней школе, и в эту он перевёлся около года назад, когда Рики был в свою очередь только на первом году своего личного ада, знаменующимся начальными отголосками отнюдь не товарищеской симпатией к своему другу. Это произошло практически одновременно, как столкновение двух комет в одной точке космоса. И вот этот пиздецки охуенный до скрежета зубов Сонхун оказался в одном классе с Сону и Чонсоном. Это называется везением, конечно же в кавычках. Но, если хорошенько пораскинуть мозгами, то его учёба в другом классе вряд ли смогла бы уберечь Сону от злосчастной лихорадки, именуемой тем самым Пак Сонхуном. По школе мигом стали разлетаться слухи половина из которых беспочвенные и, очевидно, лживые со стороны завистников, мол его семья покупает ему первые места в конкурсах и сам он тот ещё хмырь или даже какой-то Казанова, а другие действительно имели вес и только восхваляли этого ледяного принца. Девчонки в театральном кружке часто о нём шептались, и оно не удивительно: Сонхун красив, умён, при деньгах и с карьерными перспективами, так что не было ни дня, чтобы его имя не проскакивало в речи. Был ли шанс, хоть капелька, что Сону не втюрится в это подобие библейского ангела или всё же змея искусителя? Вряд ли. Рики понял это сразу же, когда Сону провожал его заинтересованным взглядом в школьном коридоре, так он обычно смотрит на новые романы, бабочек, снежинки и на новые модели нинтендо, а сидя в столовой постоянно пачкал белую рубашку соевым соусом, потому что засматривался абсолютно бесстыдно. Сонхун казался до невозможности спокойным, уравновешенным, но до безобразия открытым, когда сам того хотел. Он смеялся заразительно приятно, сверкал своей клыкастой улыбкой и щурил глаза в которых плескалась то ли теплота, то ли вечный антарктический холод. Он загадочен, приятен в общении, уверен в себе, в нём есть всё то, чего не хватает самому Рики. Они виделись часто, так как младший не редко захаживал в класс к Сону, который усаживал его себе на коленочки, как ребёнка маленького и сюсюкал всем, какой у него прекрасный тонсен, но теперь уже переросток. И это ничего абсолютно не значило, как мыльным шариком запустить в стену и не увидеть кирпичной пыли. Потому что взгляд Сону, тот самый до дрожи заинтересованный, по-прежнему принадлежал Сонхуну, а не внезапно повзрослевшему и окрепшему Рики. И младший был уверен на сто с лишним процента, что Пак понимал, что взгляд тот значит, поэтому отвечал тем же, в частности, когда Сону сам того не видел. Зато видел Рики и все остальные тоже, включая Чонсона. Он многозначительно переводил взгляд с одного на другого и конечный возвращал Рики, чтобы убедиться в своей правоте. Якобы, смотри, что-то да намечается, как бы ты в пролёте не остался. И Рики бесился. Так сильно бесился, что сглатывал свою пассивную агрессию и улыбался, словно ничего не происходит. Словно его вообще это не трогает. А его ещё как трогало и трогает до скрежета зубов, когда он глядит перед собой в зеркало. Изучает каждую деталь своего лица, хмурит брови, заглядывает в уставшие глаза, обводит пальцами собственные губы и прямую линию носа. Он отчаянно пытается понять, что нужно ему сделать для того, чтобы стать таким же идеальным, интересным и притягательным. Что нужно? Вылезти из собственной кожи? Умереть и родиться снова? Может, ему надо подкрасить корни, потому что смотрится убого, и он не какой-то там Кенма Козуме, в самом деле. Может вообще подстричься? Укоротить чёлку, затылок и виски? Может бахнуть розовый? Если внешность не играет значения, то что? Никто не смотрит в человеческую душу, если оболочка отталкивает. Все вокруг будут обращать внимание, восхищаться и пытаться стать ближе только если внешность та, что надо. А какую надо? У людей какие-то свои стандарты под которые не каждый впишется. А все хотят быть нужными и важными без каких-либо причин. Всем это как воздух необходимо, чтобы чувствовать себя уверено и любимо, что не зря вот человек существует и несёт бремя жизни на собственных плечах, а разделяя его с кем-то повсеместно, кто обязательно будет шагать рядом и не отступит. Рики абсолютно такой же. И пусть, он не показывает никому слишком явно, насколько он жаждет быть особенным, быть для кого-то этим бесценным глотком воды в бесплодной пустыне, но внутри него это стремление непреодолимо. Оно не знает границ и душит его перед сном, трепетно доводя до слёз в глухую подушку. Хуже всего, что необходимость эта сводится лишь к одному человеку, которому он не настолько нужен и важен без каких-либо причин. Отчаяние достигает апогея, когда Рики пинает собственный пустой рюкзак, совершенно внезапно берёт ножницы с рабочего стола и кромсает свои волосы. Без страха и сожаления, без запоздалого шока, потому что осознание бьёт по вискам. Он точно понимает, что делает. Он не жалеет свои волосы, только чувствует, как становится с каждым щелчком легче. У него есть полтора часа до выхода из дома, он должен успеть осветлить корни и с помощью пигмента убрать желтизну. Рики шумно выдыхает, замечая насколько сейчас спокойно бьётся его сердце и как вдруг он чувствует себя вмиг опустошённым в клубах аммиачного запаха, нанося слои краски. Удивительно, как иногда удаётся заглушить всё, просто переключив внимание на что-то другое, способное вмиг успокоить. На полу комнаты клоки обстриженных волос, прилипшие к босым ногам, некоторые мелкие забрались в ворот домашней футболки и колют иголочками. Рики не совершает над собой огромное усилие, чтобы всё смести и выбросить, быстро смыть с кожи результат своей вспышки, и увидев вновь себя в зеркале, — улыбнуться. Тёмные брови идеально контрастируют с короткой чёлкой и почти белые волосы отливают холодным инеем, выделяя его тяжёлый взгляд с сиреневыми мешками под глазами. Рваная стрижка оказалась к лицу и выглядит он теперь более освежённым. Впервые ему что-то в себе нравится вот так просто. Но волнение совсем слегка закрадывается под кожу, интересно же, что скажет Сону и как он на него посмотрит. Понравится ли ему? Станет ли он для него чуточку красивее? Рики собирается поспешно. Он надевает новые серёжки-кольца с которых свисают тонкие ниточки звёзд, купленные в прошлом месяце и до этого ни разу не надетые, а на шею цепляет два слоя цепочек, одна из которых более массивная, чем первая. Совершенно случайно закидывает лишние тетрадки в рюкзак, душится туалетной водой, отдающий чем-то цитрусовым вперемешку с морским бризом, чтобы запах краски не выделялся слишком насыщенно, и выходит из комнаты вихрем. — Нишимура Рики, быстро сюда! — зовёт его мама с кухни, услышав, как дверь его комнаты закрылась с громким хлопком, и он тормозит носками по скользкому паркету, резко разворачиваясь. — Ну чего? — выглядывает он в дверной проём, залитой солнечным светом комнаты, в которой витает аромат свежей выпечки и перманентного запаха кофе и нотками лаванды. — Сегодня моя очередь кормить тебя завтраками, а ты даже не соизволил прийти. Она стоит, опираясь на кухонную тумбочку, в руках у неё чашка, горячий пар из которой касается её подбородка, и смотрит она в телевизор с ранним кулинарным шоу, пока Рики просто молчит, теребя пальцами распущенный галстук на шее. Затем она медленно переводит взгляд на него, не сразу сообразив, что Рики другой. Внимательно осматривает его с ног до головы, задерживаясь глазами на белых волосах. — Кофе выпьешь? — спрашивает она. По её лицу невозможно прочесть, что она думает или чувствует, как сильно сейчас она озадачена. — Я спешу, — качает головой Рики, — Чонсон-хён скоро подъедет. — Тебе идёт короткая стрижка, — на маминых губах появляется улыбка и Рики её отзеркаливает. Но он замечает, что на дне её зрачков плещутся отголоски тревоги, и не желая забивать себе голову ещё и этим, просто подходит и целует её в щёку. — Ты у меня самый красивый мальчик, — добавляет она мягко. — Увидимся вечером, — говорит он, получая в ответ поглаживания по макушке. Рики сглатывает, успевший возникнуть ещё недостаточно тяжёлый ком в горле, который рождает лишь дискомфорт где-то на задворках сознания. Он обувает кроссовки, последний раз смотрится в небольшое зеркало в прихожей, довольствуясь новым и удовлетворяющим его видом, и выбирается из тёплых лап собственного дома. Внешний мир встречает его утренней свежестью, успевшим высохнуть за прошлый день асфальтом, щебетом птиц и Чонсоном, который с недовольным видом заводит мотор своего дурацкого мотоцикла. И он, естественно, не вяжется с его этим вычурным образом модника, грозой всего района и похитителя девичьих сердец. Это средство передвижения мятного цвета больше напоминает жука, которого можно встретить где-нибудь в Париже или в Мадриде на центральных улицах, по крайней мере Рики видел похожие по телевизору в фильмах. Выглядит до нелепости забавно, но Чонсон всё равно ездит на нём горделиво, как павлин, и говорит, что после успешной сдачи экзаменов, родители купят ему офигенный сузуки бандит и тогда точно никому не будет до смеха. В Чонсоне перманентно присутствует очарование. Оно выбито клеймом в его острых скулах, в стиле одежды, даже если это школьная форма, он всё равно добавляет свои особые штрихи в виде цепей, шипов и брелоков с булавками. Очарование кроется в его коллекции кожаных курток, в зазнайстве, в идеальном английском, в нелепом мопеде и в добрых, но строгих глазах, в его шарме, как он с помощью одной лишь улыбки и низким, но мягким голосом способен покорить сердце любой девушки, возможно, даже парня. И то, как он всегда держит себя: искренне, уверенно, понимающе, спокойно, с высоко поднятой головой. Рики на секундочку так, совсем чуть-чуть думает, как с ним могут дружить такие прекрасные люди, когда сам он просто ничем не выделяется, как серое пятнышко в таком же сером мире, где обитают яркие люди. — Выглядишь круто, когда успел? — Когда моча в голову ударила, — фыркает Рики и садится на оставшееся небольшое место кожаной сидушки, прижимается к старшему, обнимая его за пояс и устраивая длинные ноги рядом с его же, так как такой маленький жучок не подразумевает второго пассажира. — Сегодня с утра. — Есть запах. — Чонсон трогается с места, и они не спеша выруливают из тихого района, пока встречный ветер также неспешно перебирает их волосы. — Что на тебя нашло? — Захотелось что-то поменять. — Всё понятно, снова Сону. — Причём тут Сону? — недоумевает Рики, надувая и без того пухлые губы. Чонсон в ответ усмехается, набирая скорость на склоне вибрирующей под колёсами дороги, уходящей вниз по улице с одинаковыми домами, одинаковыми цветами и деревьями, парой продуктовых магазинов и одним салоном красоты. — Ну притом, что, когда ты впервые осветлил волосы, это была идея Сону, проколоть уши была тоже его идея, а тут тебя видимо переклинило на фоне его одержимости Сонхуном после субботней вечеринки. — Старший вновь сбавляет скорость, когда они проезжают очередной квартал, но уже с более обильным разнообразием построек с цветными заборами. —Тебе захотелось его удивить, так ведь? Хочешь, чтобы он оценил твой новый образ, в котором он не принял активного участия. — Заканчивай свои психологические тренинги и больше не начинай, бесишь. — Так правда? — Я сам захотел, и не ради Сону и его одобрения или чего-то ещё. — Ты можешь обмануть себя, но не меня. — Блять, — стонет глухо младший, упираясь лбом в кожанку Чонсона. — Я просто захотел стать чуточку красивее. Это плохо? Разве плохо просто взять и сделать с собой то, что захотелось? Чонсон тормозит резко, и голова Рики отскакивает от его плеча и снова туда же приземляется. Он не особо хочет слышать, что собирается сказать ему Пак, потому что он явно намеревается это сделать. Старший, видимо, чувствует обязанность говорить вещи, которые должны его успокоить и взбодрить, возможно, поверить в себя, сумничать в своей пиздецки важной манере знатока человеческой психологии. И Рики много черпает из его слов и поддержки, но иногда хочется, чтобы он просто заткнулся или потрепал по волосам без единого слова. На нём сказываются его же собственные родители-психотерапевты со стажем, имеющие дело только с элитной частью общества, вроде звёзд кейпоп индустрии, директорами и председателями каких-то крупных фирм. А Чонсон же в свою очередь имеет дело с Рики. — Если бы ты видел себя глазами других людей, которые смотрят на тебя, то понял, насколько ты красивый, — спокойно заявляет старший, держа их обоих на маленьком глупом мотоцикле, упираясь ногами в твёрдую землю. — Заткнись, хён, — цедит сквозь зубы Рики, так же продолжая упираться лбом в плечо Чонсона, сжимая в кулаках края его куртки. Друг не трогается с места ещё минуту точно, словно стараясь подобрать пару дополнительных слов, которые, возможно, смогут по Рики ударить, заставят плеваться желчью или же принять, как должное. Он перекатывает на языке все возможные фразы, мыслительный процесс настолько ощутимый, что Рики жмурится и почти что готов психануть, встать с мопеда и пойти пешком. Но обмозговав и вздохнув, Чонсон не решается доводить младшего до белого каления. Он заводит мотор, и последние минуты неспешной поездки проходят в молчании. Никто больше ничего не смеет сказать. Поэтому подъехав к школе, Рики срывается, чуть ли не перевернув Чонсона вместе с его треклятым жучком. Уносится прямиком в школу, по дороге в класс не замечая, как на него все пялятся, словно он звезда не хуже Пак Сонхуна. Он раздражается слишком быстро и не хочет ничего видеть и слышать, очередной внезапный приступ пассивной агрессии захлёстывает с головой, затуманивая разум. Через некоторое время он придёт в себя, обязательно придёт, постарается отрефлексировать произошедшее и осознать, что не стоит злиться, когда ему пытаются просто помочь понять некоторые вещи, от которых он всячески пытается откреститься и что пара слов не должна будить в нём настолько сильную ирритацию. Когда он заходит в класс, всё внимание не сразу, но тоже приковывается к нему. К его волосам, серьгам, плотно сжатым губам и недовольному, почти что яростному взгляду. Рики лишь цокает языком, не обратив внимание на то, какой восторг в глазах у его одноклассниц и девчонок с театрального. Невежливо ткнув коленом соседа, чтобы тот подвинул стул, усаживается за свою предпоследнюю парту возле окна, желая оказаться где-нибудь в пустынном месте, где будет только он и молчаливое звёздное небо. — Хамло, — едва слышно произносит Ян Чонвон и Рики вообще всё равно. У него бешено стучит в висках, и он укладывает свою голову на парту, закрываясь от всего мира руками.2.
Рики заставляет себя подняться с насиженного места, дабы выйти на большой перемене из класса, дойти до автомата с напитками и достать оттуда невыносимо желанную баночку кофе, иначе силы его просто покинут в любую секунду. И проблема вовсе не в занудных уроках математики, геометрии и физики, а в его состоянии внутреннем. Да и недостаток завтрака тоже сказывается не весьма удачно на ощущениях физических. Он думает, что быть подростком безумно сложно, и эта мысль приходит к нему почти каждый божий день. Но на выходе из класса его ловит Сону собственной персоной, уперев руки в боки и сделав максимально грозный вид, надувая свои малиновые блестящие губы. Покусанные, и явно не им самим, и Рики пялится, застывая. Правда, как только Сону беглым взглядом осматривает младшего, то сразу смягчается, в сладко-карамельных глазах появляется блеск заинтересованности. — Ты куда собрался? — спрашивает он, не желая выпускать Нишимуру из душного класса. — К автоматам, — роняет он вяло. — Хорошо, — кивает Сону напротив слишком активно, хватая младшего под руку и утягивая за собой, совершенно без стеснения разглядывая слишком близко плод утреннего психоза. Он бесцеремонно касается пальцами висящих ниточек звёзд на ушах и запускает руку в подстриженные волосы на затылке. И младший бы дёрнулся, безусловно, будь это кто-нибудь другой. Но это Сону, и прикосновения от него самые желанные, они пускают ток по его венам и по-глупому заставляют дрожать на ходу коленки. Он бы с удовольствием лёг с Сону где-нибудь в ромашковом поле под чистым и до приступа любимым звёздным небом, чтобы бесконечно долго чувствовать его руку в своих волосах. — Ты хотел что-то? — интересуется Рики, невольно подставляя макушку к мягкой руке друга, неловко опуская плечи. — Чонсон сказал, что ты не в духе. Я ждал тебя в классе на переменах, но ты не пришёл, — Сону вздыхает и мимолётно машет рукой своим знакомым в коридоре. — Что-то случилось? — Ничего, — хмыкает младший, замечая, как все взгляды прикованы к нему. К ним двоим. Как к какой-то популярной парочке из голливудских фильмов про подростков. — Ты сегодня очень красивый, смотри, как шушукаются, — улыбается, сжимает его руку сильнее и выглядит невероятно довольным. — Просто ты со мной, — усмехается Рики, внутренне почувствовав ликование от желанного комплимента. В ответ Сону смущённо толкает его локтем в бок и хихикает так, как может только он. Мило заигрывая и лаская слух. Его хочется слушать вместо любимого трека на репите, засыпать под этот звук и просыпаться, зная, что день точно обещает быть хорошим. Так приторно-сладко, но невыносимо необходимо до боли в хрупких рёбрах. — Ну, правда, очень красивый, — повторяет он, позволяя сердцу Рики трепетать и порываться выскочить через глотку наружу. Но Нишимура не позволяет вот так просто себе умереть. — Тебе идёт. Они добираются до торгового автомата во внутреннем дворе школы, под козырьком крыши в самой тени. Школьный шум не убывает, а лишь распространяется криками и смехом по всей территории. Осенний полуденный лёгкий ветер тёплый, с ароматом ностальгии и странной печали, когда вдыхаешь и понимаешь, что как прежде уже точно не будет. Именно с этого момента. Но затем возвращаешься на своё место и ничего не меняется, это всё лишь ложный знак. Живой воздух треплет светлые волосы старшего, его глаза щурятся, и момент на пару секунд застывает. Рики снова его впитывает в себя, оставляя чётким фотоснимком висеть на стенках памяти. Сону кидает монетки в автомат, а затем достаёт им две баночки кофе по доброте душевной. Рики открывает свою и припадает губам к прохладному, бодрящему напитку, прикрывая глаза. — Кайфово, — вздыхает он с чувством и вытирает губы рукавом пиджака. Сону кивает, знающе, делая губы трубочкой и взглядом мажет по горизонту футбольного поля. Он неспешно открывает свою жестянку и пьёт маленькими глоточками, аккуратно, как на приёме у королевы Великобритании. Изящно. — У тебя есть планы в пятницу? — Ты же знаешь, что я не планирую ничего, хён. — Рики жмёт плечами и шаркает мыском кроссовка по припыленной земле. — Знаю, но всё равно спрашиваю. Вот эта фигня твоя, меня убивает. Как можно не строить хотя бы мелкие, но планы? — Сону изумлённо на него таращится, искренне не понимая его причин, хотя давно знает каждый закидон. — А как можно их строить, когда в любую секунду всё может измениться? В чём смысл? — спокойно интересуется Рики, в пару глотков допивая остатки своего кофе, прежде чем забить трёх очковый в урну. Сону внимательно прослеживает за его движениями, приоткрыв недовольно рот. Он запрокидывает голову, хлопая себя по лбу, затем театрально качает головой, глядя широко распахнутыми глазами на Рики. Словно тот совсем дурачок, внезапно свалившийся с неба на землю. Инопланетное существо без прописки. В такие моменты Рики думает, что это хёну нужно в театральном кружке блистать, а не ему со своей каменной и часто кислой рожей. — Чтобы была уверенность, — толкует Сону, с каждым словом жестикулируя рукой вверх-вниз. — Ты ложишься спать с мыслью, что тебе завтра нужно сделать это и то, что на следующий день то-сё. Ну блять. Ради хоть какого-то смысла вообще подниматься с кровати. Сердце вновь непроизвольно совершает кульбит, потому что именно сейчас нестерпимо хочется Сону поцеловать. Вот так внезапно. Потому что Рики смотрит на него, на всю его экспрессию, эмоции и недовольство, а по желудку вверх тянет редкой стайкой бабочек. И вот бы приподнять подбородок пальцами, прижаться к его вишнёвым губам, чувствуя лёгкий привкус тинта вперемешку с кофе, ощущая мягкость кожи щёк под своими ладонями и его собственные на своих плечах. Сдохнуть можно. Тогда редкая стайка превратится в целый стремительный удушающий поток. И Сону психует, быстрым движением осушая содержимое баночки, он фыркает показательно, выбрасывает её туда же в урну и разворачивается, чтобы уйти, оставив Рики одного наедине со своими приколами. Но младший тянется за ним, хватая за тонкое, аккуратное запястье под светлой неплотной рубашкой, и тянет на себя, заставляя остановиться и столкнуться плечом к плечу, а носом едва скользнуть по губам. Сону поднимает свой хмурый взгляд на него и вновь невероятно забавно по-детски дует губы. Совсем близко. — Что? — бормочет старший, самоуверенно вздёрнув подбородок, взглядом беспорядочно бегая по лицу Нишимуры и витающим в воздухе звёздам. — Почему ты спросил про мои пятничные планы? — тихо спрашивает, также глядя в бесподобное красивое лицо в ответ, большим пальцем сквозь ткань поглаживая выступающую косточку запястья Кима. — Скажу в пятницу, — язвит, состроив гримасу, и отворачивается, чтобы не смотреть на Рики и не залипать на его блестящих серёжках. — Нет, — возражает младший, — сейчас знать хочу. — Тебе всё равно незачем строить планы. — Может, я на пятницу специально теперь их построю. — Не построишь, — уверенно говорит Сону, качая головой из стороны в сторону. — Не построю, — соглашается следом Рики. — Разговор себя исчерпал. — Сону осторожно высвобождается из чужой хватки, и в ладони младшего вдруг становится как-то жутко пусто, исключая тёплый воздух, обрамляющий его и так со всех сторон. — Какой же ты вредный, — шипит Рики, предпринимая ещё одну попытку остановить друга, вставая перед ним грудью, загораживая выход, как Ким до этого сделал в классе. — Скажи. Сону же ухмыляется, тыкает своим длинным указательным пальцем ему в солнечное сплетение и мягко, словно наглотавшись мёда, произносит: — Будешь вести себя хорошо в течение дня, и я скажу тебе об этом. А пока, свали. Урок сейчас начнётся. — А как же обнимашки? — выпячивает Рики нижнюю губу и часто-часто моргает своими глазками. — Не заслужил, — сладко улыбается и толкает Рики в сторону под его хрипящий низкий смех. Сону таким не взять, зато он так может взять что угодно, даже человеческое сердце. Рики провожает его взглядом, любуясь походкой, манерностью и всё тем же изяществом, как он удаляется от него всё больше и больше, вовсе скрываясь за углом. Младший ещё стоит до самого звонка на улице и щурится солнцу в небе, которое беспощадно его слепит и даже не думает слегка убавить яркость. С Сону точно так же, как не прискорбно. Может быть, именно так он тоже опалил Сонхуна, если тот не смог пройти мимо, предложил ему встречаться и искусал мягкие губы, наверняка, в одной из школьных подсобок или на пустующей крыше. И Рики не может думать об этом, он не контролирует мыслительный процесс, позволяя представлять себе всё в красках и нервно теребить галстук на шее. Он возвращается в класс неспешно, засунув руки в карманы брюк. В коридорах слишком тихо, Рики словно остался вдруг один в целом мире, а на деле только в этих стенах, сопровождаемый собственным звуком шагов. И в класс он заходит, даже не стараясь услышать недовольные возмущения учителя, снова толкает стул Чонвона, на что тот закатывает глаза, но придвигается ближе к столу, позволяя Рики упасть на собственное место. Сосед по парте смотрит на него искоса, даже не скрывая вид полной неприязни, но не перестаёт шкрябать в тетради ручкой. — Сегодня собираемся после уроков, — даёт знать, подпирая голову рукой, словно совсем не с Рики разговаривает. Смотрит себе вперёд и списывает с доски заметки. — Что? — Девчонки хотят окончательно определиться с постановкой и провести голосование. Надеюсь, это будет не Ромео и Джульетта. —Надеюсь, что ты будешь Ромео и помрёшь. Нишимура открывает свою тетрадку и просто стучит по ней ручкой, оставляя на чистых листах едва заметные чёрные точечки. — Тогда ты Джульеттой, чтобы тоже помереть. — Прежде чем помереть, нам придётся поцеловаться. — Фу, господибожемой, — негромко хнычет Чонвон, прикрывая глаза ладонью. — Я лучше серьёзно умру. Рики усмехается, отворачиваясь и глядя в окно на задний ярко-зелёный двор, где сбежавшие с уроков старшеклассники бесстрашно лежат на траве и наслаждаются то ли жизнью, то ли просто утекающим временем, а может быть тем, что всё на самом деле находится в их руках. Вселенская мощь, шквал амбиций, стремлений, желаний, томительное ожидание завтрашнего безмятежного дня. Если бы Рики не пришёл сюда, то сидел бы сейчас неподалёку от них и слышал их смех и бессмысленные разговоры, а не такого же бессмысленного Ян Чонвона. — Я такой противный что ли? — вопрошает Рики скорее у самого себя, чем у своего соседа по парте. Чонвон вроде зашевелился, может, даже повернулся лицом к нему, созерцая затылок. Он глухо прокашливается и говорит рассеянно: — Ну, как бы тебе сказать… — Да ладно, — улыбка растягивается на лице, Рики поворачивается обратно, сталкиваясь с темнотой чонвоновых глаз, в которых слишком много холодного белого блеска, — можешь не утруждаться. Чонвон вдруг смотрит на него очень серьёзно, так он на него ещё не смотрел и вряд ли ещё когда-нибудь будет, но Рики запоминает это выражение. Оно как у его мамы, когда её что-то начинает беспокоить в нём, словно она вдруг осознаёт, насколько её сын поломан изнутри в свой столь юный возраст. И как же он так себя довёл? Как далеко осталось до дверной ручки? Рики выдерживает ещё где-то секунд сорок этого взгляда, блуждающего по его лицу и тормозящего, когда приходится заглянуть в глаза. Он не понимает, что его сосед пытается в нём увидеть, высмотреть или откопать и понять, когда сам себя не до конца ещё понимает. Так что вскоре Ян отворачивается и принимается дальше выводить свои буковки на разлинованных страничках и от балды рисовать на полях злосчастные солнышки с тучками.3.
— Уже остыл? — Из-за подобных вопросов ты только разжигаешь во мне агрессию. Чонсон прыскает, изначально не решаясь подойти ближе, чем на расстоянии пяти шагов, но атмосфера располагает к миру, а не его развалу. Поэтому он вальяжно скидывает рюкзак на парту, стаскивает пиджак, закатывая до локтей рукава рубашки, и становится рядом, помогая стереть с доски мел. Чонвон же в конце класса поливает цветочки на шкафах и тумбочках, напевая себе под нос какую-то свою собственную мелодию, выуженную из головы и совсем не обращает на них внимание. Сквозь открытое окно ветром доносятся весёлые крики школьников на футбольном поле. К ним снова туда хочется, чтобы хотя бы на полчаса забыть прежнего себя и побыть кем-то другим. И запах всё ещё прежний, как когда он стоял на улице с Сону, смотрел на него всего такого тёплого в бликах солнца и хотел поцеловать. И губы совсем слегка дёргаются в улыбке от этого зефирного образа. — Где хён? — Рики спрашивает только потому, что чувствует, будто должен. Во время его дежурства старший всегда приходил с Чонсоном, просто чтобы разбавить своим смехом и глупыми замечаниями атмосферу, ну и поддразнить Чонвона, сидя на столе и болтая ногами в воздухе. Но он не пришёл и это почти что мутным осадком оседает на стенки горла, как когда съедаешь переслащенную ореховую конфету. Где-то на подсознательном уровне, он уже знает, почему его здесь нет и с кем он сейчас проводит своё время. Прежде чем ответить, Чонсон многозначительно вздыхает и продолжает натирать доску до идеальной чистоты: — Не знаю я. Рики ощущает, как эта ложь падает единственной каплей дождя с чистого прояснившегося неба, растворяясь в прогретой за день земле. — Или просто говорить не хочешь? — Когда я уходил, он был ещё в классе и обещал подойти. — С Сонхуном, — кивает сам себе Рики, позволяя себе выронить смешок, который наверняка со стороны прозвучал совсем сломлено и безнадёжно. — Можешь не париться и говорить об этом спокойно. Я же не собираюсь истерики закатывать, это было бы очень тупо. — Там не только Сонхун с Сону оставались, но да. Рики машинально драит доску, а сам не может толком разобрать, что сейчас внутри него медленной патокой разливается: обида или зависть. Он бы попытался вернуть время вспять хотя бы до той самой злосчастной тусовки, когда всё, что в нём пряталось, лишь набрало ещё большие размеры и дало начало отвратительным привкусам на языке. Но что бы он сделал? Признался бы Сону сразу там, под цветными огнями, не подпуская к Сонхуну? Или тогда, сидя на кухне с чашками кофе, ставя старшего перед выбором? Хотелось бы верить, но нет. Он слишком трус и прекрасно это понимает. Рики бы не смог схватиться за Сону, как за самое последнее, что у него в жизни осталось и сказать то, что давно пора, не смог бы. Не смог бы и обхватить его лицо ладонями и оставить лёгкий поцелуй на кошмарно притягательных губах. Не смог бы просто утащить его куда подальше и спрятать ото всех у себя в груди. Он бы там даже не уместился, Сону слишком много. И Рики не смог бы ничего из этого. Только смотреть и крошиться, превращаться в отвратительную кашицу, как печенье, утонувшее в молоке. И он разочарован. Не в Сону, конечно же, а в самом себе. Сону в принципе не виноват, что Рики оказался не тем, в кого можно было бы влюбиться. Как бы он не хотел думать об этом, оно всё равно в нём живёт и движется по всему телу, распространяется ядом и поражает каждый орган его чувств. Может, в какой-то момент иммунитет обязательно выработается. И омертвеет. Если он сейчас бросит тряпку, Чонсона в полном замешательстве и скептически настроенного Чонвона, двинувшись в класс, что он там увидит? И увидит ли вообще что-то? Вряд ли. Но это бы в очередной раз разбило его сердце. Он, блять, чёртов мазохист. Ему так нравится страдать и ломаться, что это достигает полнейшего абсурда. Но здравомыслие всё ещё звенит колокольчиком о том, что он не может поступить так ни с собой, ни с кем-либо ещё. Он же ещё вчера решил, что просто попытается и дальше быть тем, кем ему положено. А Рики сильный, правда же, очень сильный, он сможет. Соберёт всю свою волю в кулак и справится. Так он себя убеждает, сглатывая огромные фантомные боли, которые позже вырвутся из дамбы в виде собственных бесшумных глухих криков. — Так они встречаются? — спрашивает Рики тихо и Чонсон в ответ жмёт плечами. — Понятия не имею, что там у них. Думал, ты знаешь. — И я не знаю. — Вы долго ещё эту доску до дыр тереть будете? — раздражённо вклинивается Чонвон, материализовавшись совсем рядом, становясь между и вырывая тряпки из рук обоих. — Нам пора. Рики поспешно кивает и берёт на себя ответственность закрыть с Чонсоном окна по пути к выходу, пока Ян поправляет ряды стульев. Меньше, чем через две минуты они покидают кабинет, готовясь разойтись в разные стороны. — Будешь на тренировке? — Чонсон закидывает рюкзак на одно плечо, пока на втором покоится пиджак. — Не знаю, — жмёт младший плечами и разворачивается, чтобы пойти следом за Чонвоном. Так они и расходятся каждый себе на уме. Рики привык ходить вместе с Чонвоном к их пункту назначения по три-четыре раза в неделю в молчании и взаимной неприязни. Она странная, но для них уже привычная. Никто особо и не заботился о том, чтобы это негласное отношение друг к другу как-то исправить или выявить хоть какие-то причины его возникновения. В этом даже есть своеобразный комфорт. Но иногда сложно понять, как такой безэмоциональный в край староста класса может быть невероятно убедительным, когда дело касается актёрства. Возможно, в этом именно его то самое очарование, благодаря которому он привлекает к себе. Они направляются к крылу с актовым залом, где в обычные дни практически никто никогда не обитает, кроме их труппы, и подходят к нужной двери серого цвета, которая ведёт за сцену с небольшой комнаткой с обтянутыми в старый красный вельвет диванчиками. Там постоянно перегорает лампочка и они довольствуются электрическими светильниками с ретро-абажурами. Безусловно, для такой условной встречи могли бы собираться в просторной гримёрке, но после того, как в суматохе бездельничества кто-то разбил зеркало, просто так их туда не пускают, да и репетировать им всё равно удобно именно на сцене с тяжёлым занавесом, куда можно выйти в любой момент. Чонвон берётся за металлическую ручку, но почему-то совершенно не спеша открыть её. Рики стоит рядом, в непонимании уставившись на одноклассника, который слишком отчётливо хмурится, глядя куда-то вниз под ноги. Где-то вдалеке по пустынному коридору раздаются звуки захлопывающихся дверей. И Рики чувствует, словно сейчас должен произойти ещё один его личный конец света. Только вот, вряд ли что-то сможет ещё сильнее разбить его, чем он сам себя собственными загонами и уродливой никчёмной любовью. — Ты знал, что мы с тобой на одной улице живём? — спрашивает внезапно Ян, поднимая свои темнющие глаза, которые значительно отличаются от светлых и мягких Сону. В них по-прежнему есть холодный блеск и та серьёзность, с которой он сегодня на него смотрел. —Правда? — Рики не скрывает своего удивления, поднимая брови вверх, но выглядит скорее всего совсем наигранно, будто ему плевать. — Почему раньше не сказал? Могли бы ходить домой вместе. — Мы с тобой не друзья и в принципе не общаемся. Даже в труппе друг к другу никак не относимся. И тебе обычно ничего не интересно, если дело не касается Ким Сону. — А? — теперь Рики хмурится, пытаясь зацепиться за суть. Обычно? Откуда он вообще может знать, как у него это обычно бывает. — Сегодняшний ваш разговор с Чонсоном немного дал понять, что ты в нём по уши. — К чему ты клонишь вообще? — Рики не понимает и не может. Это кажется странным, как и вся ситуация рядом у двери их грёбанной репетиционной. — Я видел, как ты вчера рано утром ходил в магазин. Выглядел ты, ну, не совсем чтобы хорошо. И если тебе захочется просто поговорить, ну или порубиться в овервотч, то ты можешь приходить в любое время. — Почему ты так рано не спал? — Играл. — И с какой стати я вообще должен вдруг обращаться к тебе? — Не должен, я предложил. Рики в замешательстве, да таком, что желудок сводит и привычный ком в горле возвращается, он снова ни туда ни сюда не двигается, стоит поперёк. Хочется откашляться, до крови разодрать глотку. Неужели он так жалко выглядит, раз ему староста предлагает собственное плечо для слёз? Это настолько невыносимо, что ещё секунда и он будет биться головой об стенку до тех пор, пока его чёртовы мозги не превратятся в клубничный ненавистный джем. А внешне вряд ли по нему скажешь, что всё это с ним творится. — И зачем же? — Не понимаю, в чём твоя проблема, но ты лучше, чем можешь себе казаться. Ему остаётся возвести курок и поднести пистолет из пальцев к виску, чтобы просто проснуться. — Спасибо за предложение, но мне ещё один психотерапевт без диплома не нужен. Займись собой и своими заморочками, Ян, — холодно произносит Рики и хочет уже схватиться за ручку двери, но Чонвон укладывает ему свою широкую ладонь на грудь, твёрдо отталкивая. Теперь даже не страшно выпустить собственную токсичность наружу, дать знать, что Рики не долбаёб какой-то, который только и может идти на поводу своих чувств и страдать от безответной любви, что оказалась достаточно очевидной для какого-то придурка. Может, он и слабый для самого себя, трусливый, и погрязший в этом мареве, но он не позволит так считать кому-то ещё. Ну уж нет. — Чонсон соврал тебе. Ты ведь понимаешь, да? Рики надеялся, что ему просто показалось. Но он слишком хорошо знает своего хёна, чтобы не заметить такой маленький манёвр, сравнимый с взмахом крылышек пролетающей мимо бабочки, благодаря которой на другом конце света рождается тайфун. — Блять, — вздыхает он, опуская обречённо плечи и жмурясь до белых пятен перед глазами. — Ты меня бесишь, и я сейчас точно разобью тебе нос, — спокойно добавляет Нишимура. — Никто в их кабинете не оставался и Сону ушёл с Сонхуном, — невозмутимо продолжает Чонвон, его угрозами не запугать и по всей видимости он не боится боли и разукрашенного в красный лица. Он всё ещё держит руку там, где колотится сердце. И Чонвон чувствует его, чувствует, как оно трепещет там пташкой, показывая, как на самом деле хрупок внутренний мир его владельца. — Откуда ты знаешь всё? — Рики делает глубокий вдох, успокаивая бушующее море, которое оставляет пенящиеся шипящие барашки на песочном сахарном побережье. — Видел. Не ты один такой наблюдательный. Это просто. — Я вообще не понимаю. К чему сейчас всё это? Какого хрена, Ян Чонвон? Разве нам не было охуенно держать ту самую дистанцию и не пытаться лезть друг к другу? Чонвон в ответ лишь жмёт плечами и похлопывает Рики по месту, где всё ещё покоилась его рука. Он открывает дверь, как в следующий игровой уровень, оглушая их смехом девчонок. В комнатке за сценой снова сумрачно, тяжёлый воздух кружится с ароматом ванильных кексов и приторной апельсиновой фанты. Девчонки мигом облепляют Рики со всех сторон, который ещё с минуту, будто в прострации, но улыбается им всем, пока Чонвон просто молча наблюдает, находясь в объятиях оранжевого света настольной лампы. Касания проходятся по его волосам, достают до серёжек, награждая восторженными возгласами, вроде «оппа, ты такой красивый» или «оппа, я бы встречалась с тобой, как жаль, что занята». А он даже не зацикливается, просто не хочет, находясь где-то не здесь, а минут десять назад, стоя за дверью и вслушиваясь в ровный голос Яна. И прямо сейчас они всё смотрят друг другу в глаза, продолжая какую-то свою собственную немую битву, которая вряд ли увенчается успехом для них обоих. Они что-то ещё спрашивают, снова говорят о Сонхуне и даже Сону, когда он на периферии слышит: — Оппа, а что Сону и Сонхун встречаются? — Да ладно? — Ага, я видела, как они целовались на вечеринке. И всё, что они получают в ответ, лишь пожатие плечами и переломанную улыбку, которую почти никто не замечает. — Так, — первая от Рики отлипает Мина, завязывая свои длинные чёрные волосы в высокий хвост, — нам нужно сосредоточиться. — Уж постарайтесь, а то от Нишимуры скоро живого места не останется, — хмыкает Чонвон, ухмыляясь совсем не по-дружески, потому что для Рики он иначе не может. — Нападите на него тоже, а то уж больно он довольный, — кидает в ответ Рики и девочки зыркают на Яна, показывая недовольные гримасы. — Всё-всё! Я говорю! — Мина повышает голос и хлопает в ладоши, ожидая пока все рассядутся по местам и перестанут трепать вовсе отчасти не бедного от такого внимания Рики. И они решают, какую скучную короткую пьесу будут разыгрывать на осеннем общем концерте, кому какие роли предварительно достанутся, сокрушаясь от сложности выбора из-за того, что их труппе не хватает парней. Они обсуждают детали ещё час или два, не совсем зацикливаясь на главной цели встречи, поедая сладости и запивая всё не менее сладкой газировкой. В этом есть своя особенность. Рики здесь чувствует себя в своей тарелке, когда главные сплетни себя исчерпали и смех в маленькой комнатке распространяется по всему помещению, выходя за пределы и звучно ударяясь о стены актового зала, как он забивается в уши и заглушает все его мысли. Заглушает настолько, что он позволяет себе расслабиться, отпустить себя, даже не смотреть на Чонвона, который и сам совсем слегка преображается и предстаёт с той стороны, которую видно только лишь в этих тёплых, душных углах. Рики смеётся так много, что в итоге у него не остаётся сил. Весь растрёпанный, как только что вырвавшийся на свет птенец, он закидывает рюкзак на плечи и готовится идти, выбираясь из рая, в котором нет этой навязчивой мысли о том, что всегда всё одинаково до скрежета зубов. Детали и впрямь меняются, добавляя новые кляксы чернил и акварельные разноцветные разводы. Вся одинаковость заключалась в однообразии, но оно искажается с той самой субботы, когда звёзды точно ему что-то нашёптывали. В коридоре запах хлорки и аромата духов Чонвона, что по какой-то причине идёт рядом и даже не думает ускориться, чтобы оставить Рики позади. Он не говорит ему ничего, даже не смотрит, но держит с ним один темп. Его шоколадного цвета волосы мягко разлетаются под дуновением ветра и блестят каким-то пожаром от неспешно опускающегося солнца, когда они оказываются на улице и идут в сторону своего квартала. У Рики всё ещё есть вопросы, но он не хочет отдирать тот пластырь до самого конца самостоятельно, надеясь, что он просто сам со временем отлепится, а под ним вовсе не будет царапин и шрамов. Что Чонвон просто решил помочь без задней мысли и в этом вся суть. Непонятно, конечно, почему, но пусть будет так, как оно уже есть и идёт своим чередом. Некоторые вещи вовсе не стоит затрагивать, а лишь позволить им плыть в своём собственном темпе. Они расходятся уже около той самой площадки, где Рики часто проводит время, глядя в небо. И он не может скрыть своего удивления, когда понимает, что Чонвон живёт параллельно его дому, тоже напротив площадки, находящейся на пяточке, в окружении всех остальных домов. Этот безсловесный путь от школы до дома странным образом умиротворил его, заставил отбросить мысли и желание разбить Чонвону нос. Рики неуверенно тянет уголки губ вверх и говорит: — Увидимся. Чонвон кивает, улыбнувшись совсем слегка и почти незаметно, будто улыбка может заставить его лицо треснуть по швам. — Если надумаешь пойти в магазин рано утром или поздней ночью, просто позови. — Хорошо. — И можешь заходить в любое время. Рики кивает, дождавшись, когда Чонвон всё же дойдёт до парадной двери своего небольшого дома и войдёт внутрь, чтобы затем и самому оказаться в сковывающих его стенах. Может, с возрастом он начнёт ценить это место немного больше, а пока он чувствует себя здесь не столько комфортно, сколько одинаково и серо. Потому что юная неспокойная душа требует новой жизни, куда с головой во все омуты и при этом болью не разорвало, но чтобы жизнь крутилась и вертелась, как карусель в лотте ворлд до потери сознания. Мама всё ещё дома, её обувь и верхняя одежда на месте. Из гостиной доносятся телевизионные разговоры, а сама она дремлет на диване, свесив одну ногу на пол. Рики не смеет зайти и выключить телевизор, иначе она просто проснётся и ночная смена на работе будет тяжёлой. Поэтому он просто скрывается в своей комнате, скидывает рюкзак на пол и вновь подходит к зеркалу. Вид с утра не изменился, он всё ещё нравится себе, но хочется выглядеть ещё лучше. Рики вздыхает, падая в школьной форме на кровать, выуживая из кармана брюк телефон. Он раздумывает минут пять, пытаясь решить, кому написать, делая выбор в пользу того, кого сегодня уже вряд ли увидит.почему не пришёл в класс после уроков 16:14
сону <3 16:16 дела были, прости. я думал чонсон-хён тебе сказалнифига 16:16
мог бы и сам сказать что свалишь с сонхуном 16:17
16:18 обиделся что ли?нет. мне как-то в целом похуй 16:18 ты с ним сейчас? 16:18
16:21 ага. он тебе привет передаёти ему не болеть 16:22 так что там с пятницей? 16:22
16:23 сонхун приглашает к себе на посиделки 16:23 родителей дома не будет, так что даже с ночёвкойну прикольно конечно 16:24
16:24 сможешь ведь прийти?у меня выбор есть? 16:24
16:25 неттогда тут и так всё понятно 16:25
желаю хорошо провести время, пиши если что 16:26
16:26 чмок в пупок Рики проводит ладонью по всему лицу, шумно выдыхая скопившийся тяжёлый воздух. Быть в одном доме у Сонхуна с этим же Сонхуном не особо приятная перспектива, но он эту мысль заталкивает подальше, чтобы подумать об этом ближе к пятнице. Он уже хочет, чтобы его отпустило однажды, когда он проснётся рано утром, ничего к Сону не почувствует и влюблённость сама собой уйдёт практически так же, как и появилась. И Рики будет искренне счастлив за друга, что он нашёл свою любовь и ему охуенно прекрасно. А пока Нишимура переодевается в спортивные штаны, натягивает растянутую футболку, любимую старенькую чёрную панамку, собирает сумку со сменными кроссовками и водой, перехватывает по пути парочку онигири и уходит в студию на тренировку, чтобы отпустить себя и заставить ныть всё тело в приятной, тянущей мышцы, боли. И если он думает о том, что снова хочет затеряться в этом городе или просто купить билеты в другую страну, сидя в полупустом автобусе, то только лишь на секундочку, совсем крошечную. Проплывающий мимо пейзаж потихоньку клонится в сон, и наводит почему-то лёгкое чувство тоски и одиночества, которое появляется как раз ближе к ночи. Рики покупает себе мороженое с шоколадной крошкой и черничным сиропом, переходит дорогу по сигналу и старается не позволить себе, споткнувшись, вдруг распластаться на затоптанном асфальте от того, как всё вокруг складно, а он не вписывается. Жаль, не получается, как бы сильно не хотелось. Все сети, что ловили золотых рыбок для целого склада желаний, оборвались и потонули. Как и сам тонет, каждый раз, чего по пальцам уже не сосчитать. Он и так клеймит себя полнейшим неудачником, а плюс ко всему ещё и жалким. Настолько, что хоть стой, хоть падай, ничего не изменится. Так и будет бедный Нишимура Рики грызть свои локти и по-детски страдать, потому что игрушки, которые он отчаянно хочет, есть у других, а не у него. Нет у него тех ресурсов, которые могли бы обеспечить его всем необходимым и слепить ему счастье. И он стоит на улице под синеющим небом, таким спокойным и равнодушным, как истукан, и просто пялится. Люди проходят мимо него торопливо и не очень, толкаются немножко, но больше обходят и даже странно оборачиваются, глядя на то, как парнишка замер с тающим мороженым по руке, словно те живые золотые и серебряные статуи, изображающие королей и королев где-нибудь в Амстердаме. От кафешек на улицу падают яркие огоньки, шумят дороги и люди, из колонок звучит музыка, которая неустанно бьёт радио-рекорды, в атмосфере намешано запахов от свежей выпечки до чьей-то блевоты. Вокруг суматоха, жизнь кипит, движется вправо и влево, даже взлетает наверх и падает вниз, разбиваясь всмятку. А Рики стоит. Он сжимает ремешок спортивной сумки и внешний шум совершенно его не касается, он ощущает тишину буквально во всём и более отчётливо в самом себе. Мороженое падает на землю отвратительной жижей, капли разлетаются и попадают ему на потрёпанные кроссовки и штаны. За самой яркой витриной кафе он видит ослепительную улыбку человека, до которого ему даже не дотянуться, не коснуться, не проникнуть под кожу, чтобы там и остаться. Без шансов. Там и плод его зависти и, казалось бы, любимый хён, который гогочет дико, что аж за живот хватается. И поцелуи. Аккуратные, целомудренные, до противного нежные. Болючие. До студии рукой подать, повернуть просто за угол и оказаться там, в безопасности, где никто не достанет и не выплюнет, прожевав его хрупкие кости. Рики это и сам с собой сделать может, конечно же. Нутро неприятно сводит и скребёт там что-то неприятное. Те самые кошки, наверное. Это сложно назвать предательством, скорее просто таким стечением обстоятельств, что они все втроём там сидят и живут. Похоже на невероятно глупую, некую такую случайность, походившую на те самые дурацкие романтические дорамы с тонной кринжа и слёз главных героев. Но собственное несчастное сердце легонечко трескается и от него откалывается едва заметный кусочек, впиваясь в мягкие рыхлые лёгкие, что аж вдохнуть вдруг становится невыносимо тяжело. Рики устал от этих концов света. Было бы неплохо, чтобы они прекратились или хотя бы дали передышку. Все его чувства болезненно залиты вонючим керосином, кинешь спичку и полыхнёт моментально. Так он и бредёт в студию, а добравшись через минуту даже свет не включает, садится у зеркал во всю стену, отражающие свет уличных огней, и ревёт. Так по-детски ревёт, что тошнит и хочется содрать с себя всю одежду, кожу, вывалить органы и выбросить на корм тем золотым рыбкам. Они голодные, а Рики по горло сыт.