1.
— Ты сделал это мне назло, — спокойно озвучивает свои мысли Сону в один из дней больничного Рики, когда он пришёл к нему перед школой, как бывало раньше и заварил себе кофе. Он сидит за столом на кухне, щурится утреннему солнцу в окне и безмятежно улыбается. — Ты сблизился с Чонвоном не просто так, не просто потому что тебе вдруг захотелось стать его другом. Пылинки витают в воздухе, и они разбегаются от любого движения в паническом страхе, стоит Сону улыбнуться, взмахнуть рукой, чтобы поправить волосы или дёрнуть плечом. Внутренности Нишимуры тоже в панике, но он учится ей не поддаваться. — Это теперь не имеет никакого значения, — хмыкает Рики, убирая свою пустую кружку в раковину. — Сначала всё так и было, — продолжает старший. — А потом, зачем нужен был весь спектакль? Он тебе так действительно оказался нужен? Рики вздыхает, опирается руками о столешницу и кривит губы: — Жаль тебя расстраивать, но отвали. Перестань вести себя так, словно ничего не произошло. Не понимаю, как у тебя совести хватает. Допивай свой кофе и пиздуй отсюда. — Вы ведь помирились уже, да? — игнорирует сказанное Сону и улыбается уголками губ. Приторной сладко, до тошноты. — Он нравится тебе? Но Рики ему ничего не отвечает. Потому что есть что сказать. Всё в действительности начиналось как тупое желание досадить Сону, позвать тогда Чонвона в караоке, заниматься с ним по вечерам, пригласить на ночёвку к Сонхуну. Но всё изменилось и продолжает меняться. Так же, как и Сону, который каждый день становится абсолютно новой версией себя. И спустя парочку-тройку дней, когда Рики идёт с Чонвоном рядом в школу, ему становится тоскливо. Именно тоскливо и никак иначе. Это та самая тоска, которая возникает вроде как на пустом месте, но всё гораздо глубже, потому что объяснить невозможно. Это не когда скучаешь по кому-то или чему-то конкретному, а когда понимаешь, что теряешь что-то своё и возможно себя. Она ест изнутри и тянет на дно. Рики хмурится сам на себя и жуёт губы, глядит боковым зрением на Чонвона и хочет сорвать с собственного языка мешающие его спокойствию слова. Но он молчит. Чонвон делает вид, будто ничего не произошло в ту дождливую ночь. Словно это была его личная тайна, которую он закопал на заднем дворе вместе с памятью. А Рики остаётся лишь подыгрывать, дожидаясь момента, когда Ян предпочтёт повязать белый флаг. Морозное утро холодит пальцы рук, уши и нос. Чонвон ничего не говорит, как и во все предыдущие дни, когда заходил вечером после школы с домашкой, не зная, что до него это сделал Сону; в выходные Ян вообще никак не давал знать, что он существует, а в начале недели говорил только об обыденных вещах и давал списывать химию. Он не стал чужим, но и не стал тем, кого можно взять за руку и целовать в щёки. Чонвон приближался к нему, но ничтожно медленно, словно боялся, что Рики сможет его обжечь и оставить видимые шрамы. Но Рики не солнце и никогда им не был, потому что сам сгорал неоднократно в его лучах, находясь так близко, как ни одна из планет этой системы. Друг шмыгает носом и прячет его в свой красный клетчатый шарф. Рики же прячет все свои шумящие мысли подальше, как и руки в карманы куртки, которые только и делают, что постоянно дёргаются навстречу туда, откуда нет никаких признаков движения. Он не уверен, что вправе что-то решать, когда и так наломал немало дров. Сону продолжает мельтешить перед ним почти с той же частотой, как и когда-то до всей этой херни. Он не оставляет Нишимуру в покое и это читается в его взглядах, когда они встречаются в коридорах школы, когда он приходит к нему домой и пьёт его кофе, касается волос и не упускает возможности целовать его непринуждённые ладони, мило ведёт беседу с его матерью и рассказывает о киноновинках. Это бессмысленно, но Сону Рики не слушает. Он никогда никого не слушал и не собирается это делать. Рики становятся противны его прикосновения, а Сону дарит их ещё больше, как бы его не отталкивали и как бы не просили уйти. Самое смешное, что Нишимура обнаруживает, стоило ему вернуться в школу, Сонхун по-прежнему рядом с Сону. Ему смешно до колик в животе и до слёз в уголках глаз. В голове обезьянка бегает с бубном, а внутри становится так, словно лёгкие засыпало песком, дышать нестерпимо тяжело. Он хватается за раковины в уборной и смех смешивается со слезами и водой, которой умывает его Чонвон. Его руки трясутся, и он с ужасом глядит на Рики, потому что остановить полёт его крыши, оказывается, достаточно тяжело, когда её, в принципе, не было на месте. Ему удивительно, как всё у всех, оказывается, просто, когда он сам выворачивается наизнанку. Человеческие чувства, по всей видимости, лишь разменная монета и ничего не стоят. Какой дурак придумал придавать им значение, когда их растаптывают слишком просто и без угрызений совести. Можно было бы выкорчевать и собственные чувства, но Рики слишком живой, чтобы пытаться. Чтобы не думать каждый день о Чонвоне и Сону, не думать о том, как сжимаются внутренности при виде каждого из них, как горько становится при виде одного и как спокойно рядом со вторым. И это медленно, но верно убивает. Он не знает сам себя — ведь думать, что любишь одного человека слишком долго и влюбиться в другого парня за короткое время — действительно неожиданно. В какой-то из дней, Рики точно не помнит какой именно и сколько прошло дней или часов, но он помнит себя на полу в ванной, блюющего своим завтраком и желчью после того, как мама сообщает ему о том, что старик Чхве умер. Крошечная часть в Рики умирает вместе с ним. Через всю бессонную ночь он принимает это как то, что не изменить, потому что всех ждёт конец. Но ему больно и эту боль не заглушить фальшивой улыбкой на утро, как и тёплыми объятиями мамы и нежеланными — Сону. Рики пытается, а Сону вяжет ему на шею петлю ещё туже. Он действительно хотел бы. Хотел бы не чувствовать ничего. Хотел бы, чтобы любая, ломающаяся в нём часть отваливалась без звука. Следующее, что подрывает в Рики его маленький грузный мир, это осознание, сколько времени прошло с тех пор, как всё началось. Он будто был потерян и резко нашёлся. Он загнанно дышит, открыв окно в собственной комнате, но свежий воздух не спасает. Не спасает и чашка кофе в позднюю ночь. Ему казалось, что прошёл месяц с сентября, а в итоге уже декабрь. Всё кажется нестерпимо далёким и чужим. Он словно жил в потусторонней реальности до тех пор, пока не начал в ней задыхаться. Вселенная смеялась над ним громко и ярко, содрогаясь в каждом миллиметре его кожи лихорадкой. Мир всё ещё был цел. — Тебе когда-нибудь казалось, что ты находишься в другом мире? Что-то вроде слишком долгого, продолжительного сна? — интересуется Рики у Чонвона, выдыхая невесомый изо рта тёплый пар. — Иногда, — отвечает Чонвон. Он прерывает зрительный контакт с дорогой и поворачивает голову в сторону Нишимуры, задумчиво нахмурив брови. — А что? Тебе снова плохо? — Мне всегда, блять, плохо. — Хочешь, я зайду к тебе сегодня? — Хочу. Таким образом Чонвон даёт понять Рики, что тот ему не безразличен. И последнее, что Рики говорит в это утро, звучит гораздо тише, чем биение его сердца: — Стань моей причиной, по которой я вернусь домой. Шёпот оседает на дрожащих ресницах. Чонвон не слышит, или делает вид, что не слышит, натягивая свою бини ниже, чтобы даже мочки ушей не было видно. В школе Рики ощущает себя в прострации, когда в столовой в очередной раз видит Сону и Сонхуна, безмятежно улыбающихся друг другу. Они кажутся картинкой, наигранной и ненастоящей. Но Сону выглядит искренним и это самый его гениальный образ. Иногда, он смотрит на Рики в ответ, после чего младший опускает взгляд в свою тарелку, пока Чонвон рядом читает какую-то тупую книжку и шуршит карандашом по бумаге. У Нишимуры есть тысяча и одна причина, чтобы ненавидеть Сону и чувствовать лишь рвотный рефлекс, но. Ему украдкой попадаются его очертания, а он захлёбывается этой бесконечной негой его бездонных, безжизненных глаз. И тогда точно становится противно от самого себя. Люди действительно страдают намерено. В Чонвоне много дражайшего тепла, не разрушительного, Рики это чувствует, когда замечает его лёгкую улыбку, родившуюся благодаря безжизненному тексту. Но не благодаря Рики. И это тоже почему-то ранит, когда Чонвон на самом деле ничего ему не должен и отвечать не обязан. Он смотрит на него долго и желает, чтобы это переросло в бесконечность. Потом к ним подсаживается Чонсон, бесцеремонно выхватывая книжку из рук, вертит во все стороны и путает страницы. — Что за фигню читаешь? — Не твоего ума дело, — только и фыркает Ян, стараясь вернуть свою вещь обратно. — Миндаль, — прочитывает Пак на обложке и усмехается, когда Чонвону всё же удаётся заполучить книгу обратно в свои руки, которой он отвешивает старшему по голове. Рики наблюдает за ними и всё снова кажется выдуманным, но в то же время не чужим. — Не хочешь вечером в студию зайти? — интересуется старший, который обречённо расползается на обеденном столе. — Нет, — качает головой в ответ Рики. Он закрывает глаза и считает до десяти. Этот десяток растягивается до последнего звонка с урока. Они идут с Чонвоном уже домой и сумерки опускаются на сухую землю. Чонвон соткан из нишимуреных не озвученных слов. Он помнит себя только утром и вечером. Шаги медленные, они отдаются от кирпичных стен домов, от асфальта и от глубины сердца Рики. Но там всё на поверхности и это раздражающе зудит под кожей. Он бы хотел её с себя снять, как школьную форму, и повесить в шкаф. Негласно ноги сворачивают к площадке. Чонвон усаживается на качели и Рики молча принимается его раскачивать, неспешно и монотонно, как стрелки часов. Волосы Яна развиваются от царапающего его кожу ветра, и он закрывает глаза, поддаваясь движениям, которые он совершенно не контролирует. — Ты правда мог бы выбить мне зубы? — спрашивает Рики и усмехается от своего же внезапного вопроса. Он слышит такую же усмешку от Чонвона и продолжительную задумчивую тишину, которая разбавляется скрипом качели и проезжающей мимо машины. — Не знаю, — пожимает друг плечами, а затем заставляет Рики затормозить, когда его ноги упираются в землю. — Хочешь проверить? — Наверное. — Не страшно без зубов остаться? — Есть такая вероятность. Но Рики ничего не делает и с места не двигается. Чонвон смотрит на него снизу вверх и кажется призрачным, далёким и слишком красивым для того, чтобы быть настоящим. Поэтому Рики смотрит в ответ и считает в его глазах сверкающие кометы, которые на самом деле являются лишь отражением загоревшихся фонарных столбов. Чонвон вздыхает и опускает взгляд примерно через пару бессловесных, но ощутимых минут, встаёт с места и становится напротив. Их разделяют качели, несмотря на то, что воздух один на двоих и расстояние лишь несколько секунд между их лицами. Они смотрят друг другу в глаза и это странно, потому что никто не собирается что-то делать. Чонвон смотрит внимательно, читает, как будто свою книжку в столовой и кажется, что он понимает всё без лишних слов. Создаётся впечатление, что Рики когда-то не досмотрел в чьи-то глаза, потому что теперь он восполняет это с лихорадочной одержимостью и оторваться нет сил. Рики нравятся глаза Чонвона гораздо больше, чем чьи-то ещё. И, наверное, он всегда их любил, просто об этом не знает. Дотянись он до мягкой щеки ладонью и вокруг полетят искры. Это тоже убивает и рвёт его напополам. — Я пойду переоденусь и приду с домашкой, — прерывает момент Чонвон, и он с треском ломается, скручивается, как железо. Он медлит недолго, а затем разворачивается и уходит, напоследок улыбнувшись уголком губ так, словно ему только что защемило нерв. Но это всего лишь Рики, который отчасти забывает себя в каждом сантиметре чонвонова существования. Рики не может его остановить и сам остаётся лишь смотреть ему в спину. Он знает, что тот вернётся примерно через полчаса, но внутри образуется дыра, которую давно не подкармливали, чтобы она заросла. Таким образом, его съедают оба. Он тоже идёт домой, где пусто и темно. Рики включает свет на пути к своей комнате, но это не делает помещение уютнее, оно всё ещё леденяще пустое, а он больше не хочет врастать во всё, что может его принять. Переодевшись в домашнюю одежду, он немного прибирается в комнате и шаркает ногами по полу до кухни, чтобы поставить чайник, засыпать кофе в кофеварку и включить музыкальный канал по телевизору. Он сидит за столом и ждёт, когда придёт Чонвон. Внутри липкое чувство, которое пачкает кончики пальцев. Тревога или предвкушение. Этот вечер становится заведомо полоумным. Либо он снова себя накручивает и ожидает, что тишина сменится хаосом. Чонвон приходит в тот момент, когда закипает чайник. Он неловко улыбается и опускает рюкзак на пол, чтобы сесть напротив Рики и принять от него чашку с чаем, когда тот дрожащими руками наливает себе кофе. Чонвон тянет на себя кружку и улыбается слегка. Рики хочется, чтобы тот улыбался ещё шире, до самых ямочек и до трепета в груди самого Рики. — Мне хорошо с тобой, — говорит он тихо и так, словно знал, что это необходимо услышать. И этого достаточно. Знать, что Чонвону с ним и ему хорошо. Даже если вот так, тёмным вечером на кухне в мёртвом свете с потолка. — Я думаю уйти из нашего кружка, — озвучивает Нишимура не так давно начавшую его терзать мысль, пока по телевизору начинает петь свою меланхолию Билли Айлиш. — Мне нет смысла там торчать, учитывая, что я давно там и не появлялся, а вы вовсю готовите представление к Рождеству. Чонвон не выглядит удивлённым, явно ожидая нечто подобного. Его вообще мало чем удивишь, судя по тому, как спокойно всегда его лицо и только глаза могут выдать страх, боль и разочарование на которое Рики уже в меру насмотрелся. Его редко можно вывести на эмоции, возникает чувство, что он способен контролировать в себе каждую мысль, вылетевшее слово и выражение лица. Но в этом не весь Чонвон, потому что всё в Чонвоне разделено на грани. — И что ты тогда будешь делать? — Друг продолжает внимательно изучать то, как дрожат чужие пальцы, хмурятся тёмные брови и поджимаются губы. — Мне один чувак сказал, чтобы я искал место, где мне хорошо. Чтобы я перестал себя жалеть и делал то, что хочется. Потому что по итогу ничего вокруг и гроша ломаного не стоит. Смысла нет. — Смотря что. — А? — Иногда что-то обязательно стоит того, чтобы надрываться и в этом есть смысл. — Но мне это больше не надо. — А что тебе надо? — Я не знаю, — отрезает он резко и между ними снова воцаряется тишина, пока в кружках стынут напитки. В конце концов Рики делает глоток кофе и Чонвон повторяет его движения. Он постукивает тонкими пальцами по кружке в такт следующей популярной песне. Рики упал в лужу, и по какой-то причине ему нравится воображать, что она море. — Последние недели что-то не задались, — сухо подмечает Рики и Чонвон моргает медленно, длинные ресницы падают тенью на его щёки, а розовые губы надуваются. — Ты хочешь делать домашку? — спрашивает он, потянувшись рукой к рюкзаку. — Не особо. Чонвон кивает, звучит бегунок молнии и он достаёт нинтендо, передавая его Рики. — Новый? — крутит в руках перед собой новую приставку, заметив, что он ещё без единой царапины, а экран в заводской плёнке. — Я прошлый сломал. — Как это? — хмурится Нишимура, недоумённо уставившись на друга. — Об стену разбил, — Чонвон просто усмехается, с той же лёгкостью, как обычно он говорит о том, что съел бы на обед или какой сериал он посмотрит вечером, и достаёт стопку тетрадок с парой учебников на стол. — А если поподробнее? Чонвон поднимает на Рики взгляд и складывает руки, как делает это сидя за партой. Он улыбается уголком губ и склоняет голову набок, заговорщицки прищурившись: — Ну, знаешь, взял и ёбнул об стенку. Со всей своей силы. В такие моменты Рики осознаёт, что Чонвон не сделан из сплошной ровной полосы, а вся его уверенность лишь свежий слой папье-маше. Такому Чонвону всегда хочется верить, отдирать от него клейкую массу и проглатывать его каждый свободный вдох. — Вау, — только и выдыхает Рики. — Почему? — Разозлился, — жмёт друг плечами. — Потом попросил денег у родителей и купил себе новый. — Хорошо, когда это пустяк. Однако, Чонвон улыбается ещё шире, на это больно смотреть, даже если слишком красиво. Он качает головой, открывает тетрадки с записями и проговаривает: — Эмоции, которые побудили меня это сделать, вовсе не пустяк. Злость разрушительна, Рики. — Ты ведь не можешь постоянно запирать в себе то, что рвётся наружу. Именно это и делает тебя человеком, — тихо замечает он, зажёвывая свои губы, чувствуя, как тарелка перестала быть своей и он просто выброшенная на берег задыхающаяся рыба. — Так и есть, — соглашается Чонвон с медленно гаснущим светом в своих глазах. Рики сложно сосредоточиться на играх в полной мере, когда взгляд постоянно падает на Чонвона, зарывшегося в книги, активно пишущего на бумаге ручкой и периодически делающего глотки из кружки. Его лицо не меняется, но он остаётся бдительным, когда поднимает глаза, ощущая на себе задумчивый взгляд. Рики же весь нараспашку: без самосохранения, со всеми частями, неудачно сложенными, которые рассыпаются внутри, но не снаружи. Неизвестно, на что он похож со стороны, когда Чонвон дольше положенного задерживает на нём взгляд в ответ. Когда Рики хмурится и кривит губы, отворачиваясь к игре. Он не знает, что чувствуют другие люди, ему и незачем, когда в приоритете своё собственное и не менее важное, с чем он путается и прилипает. Но он хочет видеть чужие эмоции и знать, что чувствует Чонвон в моменты их тишины или разговоров, когда он обращает на Рики внимание и смеётся с тупых шуток. Не ясно, комфортно ли так в такой обстановке находиться Чонвону, когда каждое их совместное движение находится на ножах. Он думает, может, так считает только он и Чонвон действительно в порядке со всеми этими разговорами и жестами. На секунду, он понимает, что в ту ночь, когда он с уверенностью стоял у чонвонова окна, ничего не осталось. От Рики нет ничего. Любая спичка сгорает. И он не знает, как позволил какой-то слабости, какой-то жуткой заразе так трепетно высосать все силы и вместе с тем душу. Тот придурок Ёнджун же говорил перестать париться, но такое чувство, что его перемолотили в фарш. Он списывает у Чонвона всю домашку подчистую, пока тот моет кружки от кофе и чая, перепроходит уровни в играх на нинтендо и кусает свои губы. Затем они перемещаются в гостиную и смотрят выпуск топ-модели по-американски, поедая мороженое из одного ведёрка. — Мне нравится Саманта, не дай бог её вышвырнут, — указывает ложкой Чонвон в телевизор в угрожающем жесте. — Её вышвырнут, — жмёт плечами Рики и получает от Чонвона той самой ложкой по лбу. — Я тебя сейчас сам вышвырну. — Ты не можешь, я здесь живу, — смеётся Нишимура, стараясь увернуться от следующего удара. Под звуки телевизора, возмущений Чонвона и собственного сердцебиения, Рики нравится, как протекает вечер, переставая ожидать от него скупых подвохов. Надежда так и не сдохла в зародыше, и на крошечные пять минут он всё отпускает. Он не препятствует своему желанию обнять Яна за плечи, когда тот кладёт голову на плечо Рики в ответ. И в этом самом моменте он чувствует себя лучше, чем прежде. Ненадолго, но всё же значимо. Это удивительно, как малейшие движения, внимание и улыбки, могут вылечить раны. Любовь не спасает мир, она его уничтожает. Но любовь по-прежнему остаётся и тем, что дарует жизнь.2.
Прислушиваться к школьному радио никогда прежде не приходилось, точно как и смотреть на стенды с различными объявлениями и мелкими листовками. По радио зачастую крутили музыку, короткие школьные новости, озвучивали те же самые объявления, что и на стенде и передавали погоду. Рики, кажется, никто в принципе никогда не слушает это радио, что фоном звучит во время больших перемен и обедов, изредка, на уроках с речью директора. Но в этот раз, что-то не так. Это не вчерашний вечер должен был вызывать тревогу, а сегодняшний день, когда Рики идёт рядом с Чонвоном на пути в столовую и в момент всё замирает. Почти каждый школьник стоит и слушает. Вслушивается. И Нишимура повторяет вслед за ними, стараясь уловить суть сказанного, вылетающего из динамиков. — Что с тобой не так? — Всё со мной так. А с тобой что? — Со мной всё в порядке, не я же изменял тебе со своим лучшим другом. Рики часто моргает, хмурится. Глядит в пустоту, стараясь поймать в сачок светлячков, что нашёптывают ему мысли. Что-то медленно доходит до его сознания. Осторожно ступает на носочках и колышется ветерком, задевающим край уха. Всё тело пробирает мелкой дрожью, а во рту становится сухо. Это точно ему не кажется, и слух его не подводит? Но подводит всё тело. — Почему ты всё так воспринимаешь? Я же не собираюсь уходить от тебя. — Пиздец, Сону. И ты считаешь, это нормально? Ты думаешь, это классно быть в нескольких отношениях одновременно? Или что это у тебя было? Вокруг всё расплывается, как под сатином, накрывающим голову. Люди вокруг — массовка, а школа декорация. Неужели, человеку действительно хватает смелости совершать подлые поступки, мстить и стрелять в головы? Если да, то Рики хочет быть застреленным и облить кровью все стены и лица. — Я не хотел скрывать, я хотел, чтобы мы все были вместе. У Рики в голове белый шум. Он бегает глазами по расплывчатому окружению и чётче всего ловит только взгляд Чонвона на себе. Сейчас все его эмоции наружу вылетают далёким фейерверком: страх, непонимание, отчаяние, боль и беспокойство. Его губы двигаются, но Рики ничего не понимает и не слышит. Все звуки до него долетают с огромным отставанием, кроме тех, что звучат в динамиках. Тело перестаёт функционировать и Рики не чувствует ног, на которых стоит, прилипший к твёрдой земле. Это как опуститься в прорубь лютой зимой и не вынырнуть обратно, потому что во всём теле запредельно упала температура, замедляя кровоток, оно больше не слушается и отказывается быть частью его разума. Руки не рассекают плотность воды, яркие солнечные лучи редко проступают сквозь поверхность и на илистом дне морские жители готовы обглодать свежую плоть. — Это что такое? — шепчет он едва слышно для самого себя. А затем голос из динамиков прерывает его и опустошает: — Это так не работает. Почему ты так поступаешь? Почему ты думаешь, будто мы сможем быть вместе и дальше, а я смирюсь со всей этой хренью? — Потому что ты любишь меня. Разве нет? — Только этим проблем не решить. Ты не понимаешь, что ли? — Откуда мне знать. — Люди не игрушка. — А кто сказал, что я так их воспринимаю? Его рука дёргается, когда Чонвон хватается за него и тащит, как тряпичную куклу по коридору, что с трудом переставляет ноги между собой. Но голоса не исчезают, они звучат и становятся всё более неразборчивыми и жуткими, как те слова, что впечатываются в детской памяти и вырастают в монстров, когда ты уже взрослый. И несмотря ни на что, несмотря на всю пожирающую его темноту со всех сторон, Чонвон оборачивается, ведя Рики за собой, в его глазах полно света и в мире Рики как раз этого недостаточно. Холодный воздух совершает массивную атаку и, наконец, появляется возможность дышать. Серый школьный двор абсолютно пустой, все сейчас готовят новую масштабную сплетню, которая будет жить ещё долго, прежде чем о ней будут вспоминать иногда на сходках или между собой, между словом. Никто ничего не знает, но будет вырывать из контекста, как самую настоящую истину. Но это не выдумка, это и есть правда, что оказывается ещё страшнее. Все теперь знают, что сделал Сону, что сделал Рики и как это всё вывернул Сонхун, не оставив им и шанса на мир. Реальность ситуации, осознание, пульсирует в висках. Тело тяжёлым грузом опускается на скамейку под натискам чонвоновых рук. Тот опускается перед ним, ладонями сжимая дрожащие колени. — Разве они не вместе были только вчера? — недоумевает Рики, глядя куда-то сквозь, на пожелтевшую траву или в серый, мутный горизонт. — Были, — соглашается Чонвон. — Сонхун сделал это специально, чтобы удар был сильнее. — Это правда? То, что было сейчас вон там, в коридоре? — К сожалению. Это похоже на бедствие. Предрешённое, тотальное и несоизмеримое в данную минуту. Он не герой, но хотел бы им быть. Выбросить из головы всё пустое, все обиды, прошлое, перестать бояться будущего, не планировать, отбросить сожаления. Просто быть. Здесь. Сейчас. Ощутить каждую секунду вечностью, понимать, что всё заложено в собственных руках. И обрести суперсилу. Но супергерои трагично гибнут. А Рики не верит в сказки со счастливым концом. Он не верит и в происходящее, это сон или что-то вроде того. Так не бывает. Но всё здесь перед ним и его безумно трясёт. — Надо найти их, — сжимает Нишимура кулаки и готовится встать, но взгляд бегает и он не знает, за что схватиться, какую мысль стоит задержать в голове и что делать. Всё кажется беспорядочной хренью, как в парке развлечений, где всё яркое и интересное, а ты открываешь рот и просто стоишь, потому что не знаешь, с чего лучше начать. Единственное, что останавливает его встать, и будучи в трансе исполнить сказанное, это Чонвон, удерживающий его на месте, держащий мёртвой хваткой его предплечья. — Посмотри на меня, — просит он и Рики слушается. Конечно, он будет слушаться, голос Чонвона рвётся сквозь дымку, сквозь панику и поспешные решения. Он как голос разума, который направляет его из раза в раз, не позволяя тотчас взорваться. — Я и ты сейчас пойдём в столовую, съедим что-нибудь, потому что впереди у нас слишком длинный день, а затем, при первой же возможности мы поищем Сону. Поговорим с ним. Так ведь будет лучше? — Верно, — соглашается Рики, тщательно внимая каждому чонвонову слову. — Но это так… Я не понимаю. Пиздец. — Рики, — останавливает его Ян, переместив ладони на его щёки, — всё будет в порядке. Но в порядке сразу не будет. Это просто ложь, в которую будешь верить так или иначе, чтобы сохранить остатки своего здравого смысла и не упасть. Будучи уже в столовой, еда совершенно не лезет в глотку. Рики бросает палочки и опускает голову, пальцами вцепившись в свои волосы, оттягивая их от корней, желая вырвать без остатка. Но Чонвон поглаживает его по плечу и внутри что-то однозначно смягчается, хотя по-прежнему и бесится. Он не способен разобраться в своих эмоциях и резко одёргивает руку от прикосновений. Рики понимает одно, даже если Сону и пошатнул его и сонхуновы чувства, это не должно было стать поводом публичного унижения перед всей школой. — Я не могу сидеть здесь спокойно и впихивать в себя ебучие вафли и салат! — раздражённо шипит Рики и Чонвон его больше не трогает, со вздохом отодвигая свой собственный поднос, на котором еда всё ещё оказывается нетронутой. — И что ты предлагаешь? — Я не знаю. Это не та ситуация в которой можно здраво мыслить. — Верно подмечено, — вклинивается Чонсон из-за спины, со шлепком приземляясь напротив. — Мы с Тэиль в полном ахуе! — Поздравляю, вся школа тоже. — Как думаете, всем понятно, что лучший друг, с которым изменял Сону Сонхуну, это Рики? Чонвон ругается себе под нос и перегибается через стол, чтобы ударить старшего по рукам. — Что я такого сказал? — Иначе стали бы все так глазеть на наш столик? — язвит Чонвон и вид у него не самый лучший, будто ещё чуть-чуть и за каждое необдуманное слово он начнёт отрывать людям головы. — Поебать вообще, — фыркает Рики, поднимая голову. — Похуй. Переизбыток эмоций грозит вылиться в конкретный такой пиздец. — Не смей идти за мной, — шипит он Чонвону на ухо, а затем встаёт с места под взгляды друзей и ещё с десяток чужих, хватает поднос, чтобы оставить на стойке и сваливает подальше. Подальше, это в библиотеку, где можно спрятаться за книжными пыльными стеллажами и медленно сдохнуть хотя бы на десять минут, где ничто и никто не сможет его трогать. Его мало сейчас волнует то, что будут говорить о нём и как долго все будут смотреть на него. Не плевать только на Сону, который оказался под всеобщим прицелом. Даже думать о том, что он это заслужил — мерзко. Но расплата у всего и всех своя. — Ничего страшного, — говорит Рики сам себе, уверенно кивая, — ситуация себя исчерпает. Необходимо собрать себя заново за короткий срок, чтобы выйти из этой пустующей библиотеки и улыбнуться миру, потому что он готов принять любые удары своей грудью. Так ведь и поступают самые отъявленные слабаки и трусы? Смельчаки будут бороться, а не принимать. У него по-прежнему нет суперсилы. Он меряет всё помещение шагами, где-то в укромном месте надеясь, что так, он увидит кролика с часами, который уведёт его в совершенно другую вселенную, где насущные проблемы покажутся пустяком и никак не концом света. Но самые лучшие идеи приходят лишь после того, когда нет шанса что-то изменить. Поэтому в голове нет и крупицы той здравости и осмысленности за которую всё же стоило бы схватиться. Больно уже точно не будет — больно уже сейчас. И эта боль преследует его с того момента, как он начал жить. В этом целый парадокс. Будучи ребёнком не понимаешь, что именно это за чувство появляется внутри, когда тебя оставляет глотать слёзы собственный отец, а мать запирается в комнате и некоторое время совершенно игнорирует твоё существование. А подростком, ощущаешь всё сполна и сверхнормы, чтобы в конечном итоге всё затвердело и отупело. Боль распознаётся, но больше не чувствуется. Рики выходит из библиотеки, чтобы в одиночестве вернуться домой, забыв все учебники в классе, где никого нет, кроме его собственной блуждающей тени. Улицы переполнены, но он кажется совершенно одним среди толп. Вечная массовка, которая может иметь влияние на дальнейшее развитие сюжета, где не всегда мы сами в ответе за нашу судьбу. Дома снова пусто и холодно. Рики шмыгает носом, пока снимает ботинки и куртку, зачем-то включает чайник на кухне и телевизор, чтобы голоса заполнили мрачные стены. А сам уходит в комнату и ложится в свою кровать, закрывая глаза. Ничего не понятно, а думать абсолютно не хочется. Ему только что-то или кого-то жалко, но уже не себя.3.
Чонвон был бы не Чонвоном, если бы позволил Рики быть одному. Он приходит, точнее влезает через открытое окно за которым непрерывно моросит дождь и светятся фары далеко проезжающих машин. Он мокрый, на его щеках холодные капли и с чёлки стекает кротко вода, но Чонвон скидывает мокрые кеда, оставив небольшие лужицы грязной воды, бросает на пол оставленные Рики в школе книжки и ложится с ним рядом, чтобы сердце внутри груди на секунду пропустило удар. Они оба смотрят в потолок и едва касаются друг друга холодными ладонями. — Ты громко думаешь, — говорит Рики хрипло после нескольких часов сна и молчания наедине с собой. Тишина в принципе кажется разумной идеей, когда в целом все слова глушат друг друга и ничего не значат. Всё давно потеряло свою ценность. Но говорить необходимо, потому что иначе понимания не достигнуть, как и осмысления. — Возможно, но я не знаю, что сказать, — тихо отзывается Ян и Рики поворачивает к нему голову, чтобы второй повторил то же движение и их носы почти соприкоснулись. — На многие из вещей я не имею права, как и говорить тебе, что делать. Чонвон мягко переплетает пальцы с пальцами Рики и слегка сжимает его ладонь в своей. — Скоро всё закончится, — чётко проговаривает он, с полной уверенностью, что так и будет. Нет другого исхода, потому что всегда всё одно и то же. — Но сил нет. Если наступает конец света, то загорается новый. — Родители прилетят на Рождество, — хмыкает Чонвон не слишком довольно. — Разве это не хорошо? — Рики поглаживает чонвоновы костяшки большим пальцем, ощущая себя снова, будто во сне. — Ты будешь не рад их видеть? — Мне будет всё равно, — мягко отвечает друг, улыбаясь краешком губ. — За всю жизнь я их видел столько, сколько пальцев у меня на двух руках, даже меньше. Они не растили и не воспитывали меня, чтобы я ощущал хоть какую-то привязанность. — Иди сюда, — шепчет Рики, притянувшись к Чонвону ещё ближе, чтобы распутать их сцепленные руки и обнять. Но Ян обнимает его крепче. Утыкается носом в шею и ладонями, под хрупкими рёбрами, Рики чувствует его сбивчивое сердцебиение. И становится жарко, даже если окно всё ещё открыто и впускает холодный воздух по коже. Чонвон жмётся к нему так сильно, обхватывая своими тонкими руками, что у Рики начинает болеть в аорте и сдавливаются вены, немеют кончики пальцев и пересыхает во рту. Он обнимает его так сильно, что Рики перестаёт осязать его вовсе, если бы не касание мягких губ к его чувствительной шее. Но всё снова трещит, разламывается и громко падает, когда на пол опускается мокрый груз. — Вау, — отражается в стенах болезненный голос. — Привет всем. И воды на полу становится ещё больше, а грязь тянется дорожками к Рики. Он пачкается и не может отмыться. Чонвон, словно ожидающий незваного гостя, медленно приподнимается на локтях, принимая сидячее положение, смотрит уверенно и строго. Рики делает то же самое и жмурится несколько раз, в надежде, что это один из бесполезных снов. — Что ты здесь забыл? — он одаривает Сону мрачным взглядом, чувствуя, как его руку сжимает Чонвон в успокаивающем жесте. Сону смотрит на них так, словно перед его глазами случилось падение метеорита, массовое заражение и превращение людей в зомби, так, будто вся его жизнь закончилась, но оставила неизгладимое впечатление в моменте. Но он держит себя, сжимая кулаки и закусывая губы, неумело скрывая в своих глазах новорождённую боль. Он сглатывает, его взгляд беспокойно мечется, но сам уходить не спешит. Вместо этого, снимает обувь и ставит к стене, рядом с обувью Яна, проходит дальше по комнате и садится на крутящееся кресло рядом с рабочим столом. — Я больше не знал, куда мне пойти, — жмёт Сону плечами и выдавливает подобие жалкой улыбки. Сейчас Ким Сону открытый экспонат на выставке в музее, куда приглашены лишь два зрителя, удостоившиеся чести наблюдать, как обнажаются чужие нервы. — Как ты? — мягко интересуется Чонвон, но чья сталь всё ещё держит броню. Рики знает, что Чонвон видит Сону на сквозь, что ему он не нравится в любом свете, но в эту минуту, он сострадателен. И по какой-то причине, это совершенно лёгким образом греет Рики сердце. — Отвратительно, очевидно. Я сбежал с уроков и бродил по набережной всё это время. Не верю, что он сделал это со мной. В остальном, мыслей ноль. — Сонхуну не должно сойти это с рук, — качает головой Рики. — Нельзя это просто так оставить. — Блять, — вздыхает старший и сипло смеётся. — За всё нужно платить. Понимаешь? Не строй из себя моего защитника. Если ты не подумал о том, что я это заслужил, то подумай хорошенько. Осознай. Но внутри Нишимуры вскипает кровь, злость, обида и что-то ещё точно, потому что бурление выходит за край. Он фыркает и мысли разбегаются, как тараканы. Чонвон молча встаёт с кровати, игнорируя то, как Рики тянет его за свитер обратно и идёт к своей обуви. — Я, пожалуй, пойду, — комментирует он свои телодвижения. — Давно пора, — огрызается Сону. Это даёт толчок. — Нет, Сону, — вскакивает Рики с места и движется к Чонвону, резко вынимая его обувь из рук, — это тебе надо съебаться. — Что? — усмехается старший дрогнувшим голосом. Очередная манипуляция. Цепкие пальцы, крепко сжавшие подлокотники. Покусанные, поджатые губы. Вмиг краснеющие глаза и влага, собирающаяся в их уголках. — Ты прав, — кивает Нишимура, не выпуская кеды Чонвона, — за всё нужно платить. Да, я понимаю. Ты такой же подлый, как и Сонхун. Вы два сапога — пара. Мне до последнего хочется верить в то, что ты чего-то стоишь, но в тебе нет ничего. А теперь услышь меня хоть раз и свали отсюда. Ты всё заварил, тебе и расхлёбывать. Ты не любишь, когда тебя жалеют по-настоящему, но мне тебя действительно жалко. Ты живёшь в какой-то ебучей иллюзии, где тебе все должны, где тебя все любят и хотят, но ты просто… Ты просто ужасен. Он выпаливает все слова, как на духу, смотрит в стеклянные глаза напротив, слышит мягкое дыхание рядом, как исчезает из рук чужая обувь и как слёзы стекают по мягким, розовым щекам. Сону прекрасен, настолько прекрасен, что болит под рёбрами, шумит в ушах и хочется вырвать собственные глазные яблоки. Он прекрасен снаружи, а внутри него слишком много грязи. Рики скалится, загнанно дышит и хватается за собственные волосы. Струны натягиваются и лопаются. — Свали отсюда, видеть тебя не хочу. Старший встаёт медленно и его расслабленное лицо ничего не выражает. Он вытирает с щёк солёную воду, шмыгает носом и смотрит только на Рики. Улыбается ему, так тепло и чисто на первый взгляд, но по факту так пусто и холодно, что мурашки скребут позвоночник. Сону делает шаг, один и второй, пока не оказывается совсем рядом и касается губами его щеки. И затем он говорит так, словно в каждом слове вся его правда, спокойная и ровная: — Никто никогда не задумывался о том, что чувствую я. И ты не знаешь, но осуждаешь меня. Осуждаешь, совершенно не имея на это право. Дело вовсе не в моей запутанности, незнании, чего я хочу, не в попытках убежать от реальности. Вся проблема в пустоте. Грустное зрелище, потому что запал Рики пропадает, но беспокойное сердце не может застыть. Перед ним всего лишь тело, ломающееся прямо на глазах. — Я люблю тебя, — шепчет Сону напоследок и проходит дальше, минует Чонвона и, не потрудившись обуться, берёт свои кеды и вылезает в окно босиком. В комнате мокро, словно целая туча нависла над потолком. Кожа, к которой прикасался Сону кажется липкой и не своей собственной. Его последние слова хочется вырезать из памяти, от них крайне дурно. — Не хочу, чтобы он появлялся здесь снова, — говорит Рики сухо, пока Чонвон смотрит на него во все глаза. Но он собирается быстро, быстрее самого Рики, пока тот полностью обездвижен и пытается всё переварить, оказывается рядом и берёт его руку в свою. А затем, утягивает его в свои объятия и, наверное, они заполняют внутри него абсолютно всё. Осадки меркнут. Нишимура путает свои пальцы в тёмных, мягких волосах, чувствует их запах и закрывает глаза. Они стоят так долго или на самом деле всего пару минут, но, когда Чонвон отстраняется, он гладит ладонью горячую щёку Рики и в его глазах невероятно много всего несказанного. Хочется думать, что он знает, о чём Ян молчит. — Ты сможешь отпустить. — Я смогу. Губы Чонвона дрогнули в подобии тёплой, понимающей улыбке, а Рики оказался не в силах справиться с самим собой. Они встречаются на полпути. Время замирает, Нишимура готов поспорить на сто баксов, что оно умеет останавливаться. Что внутри него точно что-то сгорает и возрождается, пылает ярче адских костров. Что салюты взрываются не только внутри, но и снаружи. Что Чонвон то самое море, в котором утонуло его сердце. Его тонкие пальцы приятнее любых других, его губы нежнее тех, о которых он когда-то мечтал и его существование в жизни Рики гораздо ценнее всего остального. И бесконечность впрямь бесконечна, а падающие звёзды предвестники чуда. Есть только вкус Чонвона, его нежность и сладость на языке. Его руки, его мягкая кожа, выпирающие косточки под пальцами, дрожащие ресницы и желанный шёпот. В этот вечер Сону больше не существует, словно его никогда и не было в этих стенах.