1.
В горле ужасно пересыхает. Это единственное, что заставляет оттолкнуться от илистого жидкого дна и всплыть на поверхность обволакивающего конечности океана. Тело кажется нестерпимо тяжёлым, не его, а чужим. Как если бы голову насильно пришили к куску бетонной недвижимой плиты. И лучше бы просто не просыпаться, чтобы перестать чувствовать. Он не открывает глаза, растягивая момент, когда свет сквозь веки приглушён, а что-то щекочет его пальцы. Комната пропитана запахам валерьянки и спирта, перемешивающегося с яблочным пирогом, сладко и настырно проникающего в лёгкие. Этот запах хочется удержать. Затем, в тихий его омут врываются голоса, они приглушённые, словно находятся где-то далеко, но для Рики они звучат слишком громко. — Я не хочу говорить об этом сейчас, — слышит он. Голос звучит раздражённо и злобно, но знакомо настолько, что в его памяти живёт каждая из его граней, и где-то под рёбрами неприятно щемит. — Но я не твоя собственность, на мне не написано, что я принадлежу тебе. Я не какая-то вещь, доставшаяся тебе на День рождения от твоих богатых мамочки и папочки. Всё это было лишним. — Это тебя волнует? Ты действительно паришься только о том, что я сказал тогда? Это было неосознанно, и я был зол. Ты бы на моём месте не был? — Теперь он слышит непомерную скорбь и каждый выдох, что доносится из толщи вакуума, кажется не в меру мучительным. — Нет, — отрезает первый. — Это не единственное. Но поговорим позже. — Позже, это когда? Когда вздумается только тебе? Поверить не могу, Сону, как ловко ты обводишь всех вокруг своих милых пальцев. — Завязываю только петли, — возражает с ярко уловимой усмешкой. — Во всяком случае, ты не должен был распускать свои руки. Почувствовал себя всесильным? Отправлю тебе открытку, заслужил. Но Ники ни в чём не виноват перед тобой и если кого-то хотелось избить и чесались руки, то вот он я. Перед тобой. И больше не слышно ничего, кроме шагов, что растворяются в воздухе. Повисает тишина. Но в голове голоса не прекращаются, а только нарастают, прокручивают одно и то же, начиная только разливать акварель тревожности. Когда он отключился? Сколько он спал? Приходится сделать огромное усилие, чтобы заставить себя открыть глаза. Вокруг тускло, но света достаточно, чтобы глаза зажмурились вновь под давлением, и только спустя пару попыток свободно распахнулись. Все краски утратили свой цвет на несколько тонов. Но запахи становятся лишь насыщеннее, а тело ещё более ощутимым. Рики расфокусировано хватается взглядом за окружающие его предметы, которые он узнаёт. Это медицинский школьный кабинет, куда он попадал пару раз, в надежде прогулять уроки. Склянки, банки, коробочки с таблетками в шкафчиках и предметы первой необходимости на тумбочке рядом. А затем его пальцы дёргаются, когда взгляд спускается ниже, к темноте чужих волос. Рики сразу понимает, — это Чонвон, чья голова лежит рядом на кушетке, а сам он сидит на стуле. Это он щекотал его пальцы, медленно вытаскивая в сознание. Дышит медленно и не двигается, как если бы спал, но собственными пальцами он себя выдаёт, когда чешет нос, заправляет волосы за ухо и моргает, зажимая затем свои руки между колен. Он просто здесь, полулежит совсем близко и Рики безумно сильно хочется его прижать к себе. Он не сопротивляется своему собственному порыву, отмечая, что из-за этих недосопротивлений и появляются все его беды, касается чужих мягких волос и чувствует, как их обладатель на несколько секунд перестаёт дышать. Собственные губы дёргаются в лёгкой улыбке, когда Чонвон не прерывает его и не сопротивляется, лишь поднимает свои глаза и голову чуть повыше, чтобы видеть Рики, показать ему своё лицо. А оно уставшее до жути, как будто с утра прошло много дней и ночей, в которые Чонвон не спал. Это заставляет выглядеть его старше, черты лица становятся острее, но взгляд, устремлённый на него невозможно мягкий. Хотя в нём мелькают тени грусти, неприятной тоски такой, что даже не требуется усилий догадаться, почему она вообще есть. Это всё из-за Рики. И он этого совершенно не заслуживает. Чонвона не заслуживает. Они смотрят молча друг на друга некоторое время, может, целый час, а может всего лишь десять минут — Рики не знает, он теряет счёт времени и даже забывает дату. Чонвон позволяет ему гладить свои волосы: они гладкие, рассыпчатые и вкусно пахнут. Он также позволяет ему просто застыть в секунднах, когда есть только они вдвоём и никого больше. Даже обида закрыла дверь и ушла. — Твоя мама у директора, — говорит он тихо, спокойно, абсолютно ровно, но мурашки всё равно бегут по лодыжкам. — Родители Сонхуна тоже здесь. — Мне пиздец? — хрипит Рики не своим голосом, раздирая стенки горла от небывалой сухости. — Увидим, — вздыхает Чонвон. — Я прикладывал лёд к твоему лицу, удивительно, ты настолько был в отключке, что даже не почувствовал. Но вид у тебя всё равно не самый лучший. — Я честно заработал, — он пытается усмехнуться, но не получается. Слишком больно двигать мышцами лица, от чего он едва только жмурится. — Неужели ты осознанно хотел этого? Рики смотрит на него, но не может даже двинуть и бровью. Поэтому Чонвон приподнимается, и рука с его головы спадает к нему на шею. Он тёплый, он близко, и Рики мечтает сдохнуть в его глазах. Ян не озвучивает то, что Рики пытается у него уточнить одним лишь взглядом, потому что спустя пару мгновений он только кивает самому себе и произносит: — Ты мазохист. — Ты тоже, — вырывается у Нишимуры из лёгких. — Что? — хмурится Чонвон, застигнутый врасплох. — Пить хочу. Он успевает погладить чонвонову кожу под пальцами, прежде чем тот встаёт и наливает из булькающего кулера в пластиковый стакан воду. Рики принимает сидячее положение, и в висках сразу пульсируют сигналы боли, что в разы стали гораздо чётче. Ему не интересно смотреть в зеркало на своё лицо, зная и так, что там всё очень плохо и не то чтобы когда-то было лучше. Но, видимо, было, если Чонвон на секунду смотрит с сожалением, подавая ему стаканчик воды. — Я очень погано выгляжу? — спрашивает Рики до того, как спасительный глоток жидкости дарит ему неземное наслаждение. — Как Фредди Крюгер, — со всей своей серьёзностью отвечает Ян и садится на кушетку рядом, непроизвольно положив руку на колено Нишимуры. Но затем он улыбается слегка, когда Рики заканчивает пить и добавляет, что это не навсегда и не всё так ужасно, как он думает. И ему хочется верить. Между ними что-то натянуто струной и её хочется разорвать, но никто из них этого не делает, просто пялясь друг на друга, как в немом кино. И Рики не испытывает дискомфорт, молчать с Чонвоном гораздо приятнее, чем молчать с кем-то другим, потому что ничего не надо объяснять, когда и так всё им понятно в относительной степени. — Тебе так нравится глазеть на меня? — фыркает Чонвон с короткой улыбкой. — А тебе на меня нет? — Я первый спросил. — Мы не в детском саду. — Сомневаюсь, — качает он головой и тянется своей тонкой рукой и худыми пальцами к Рики, от чего тот замирает, но совсем на мгновение, пока не понимает, что Чонвон всего лишь смахивает его чёлку со лба. — Так что? — возвращается к вопросу, отмирая, глядя в блеск чонвоновых глаз, обрамлённых густыми ресницами. — Мне на тебя — нет, — уверенно заявляет Ян. — Врёшь и даже не краснеешь. — Тебе бы тоже не понравилось смотреть на Фредди Крюгера. — Заткнись, — шикает Нишимура и улыбается сквозь ноющую в лице боль. — На мне нет ожогов. — И слава богу. Затем Чонвон долго смотрит в окно, почему-то решив избежать пристальный взгляд чужих глаз. А ведь и спрашивать у него ничего не хочется, только чтобы Ян сам ему обо всём рассказывал и всем делился, как тогда, когда на улице было тепло и солнце светило ярче. Его честность поражала, а теперь поражает лишь осознание потери, и кажется, что это так только сейчас и только сегодня. Завтра всё будет иначе и встанет на круги своя, на котором Рики будет возвращаться в исходную точку, где он будет врать самому себе и пытаться в это верить. Чонвон от него уйдёт насовсем и снова будет игнорировать. К нему не подойти больше и не коснуться. Но надежда есть. — Расскажи мне, как ты? — просит Рики, надламывая свой и посторонний мыслительный процесс, от которого всё равно никакого толка. — Что? — Чонвон резко поворачивается к нему лицом и хмурится, поджимая губы. — Хочу тебя послушать, чтобы не зацикливаться на том, как раскалывается моя башка. — Мне нечего тебе рассказать. Прекрасные вещи всегда хрупкие, их ломают ради интереса, чтобы взглянуть, что же с ними станет. А мерзкие — наша реальность, которую не избежать здравым смыслом. Счастье является всего лишь коротким мгновением, в то время как грусть безгранична в своей монохромности. — Совсем? Чонвон на Рики больше не смотрит, даже руку убрал с его колена и опускает уголки своих губ. Он ощущает эту бесконечную грусть и сожаление всеми своими болезненными костями. — Всё, что я делал, это заполнял брешь твоего отсутствия разными занятиями, играми, едой и просмотром сериалов. Всё, как обычно. Как было до тебя. И слов в ответ больше не находится. Не находится ничего, что можно было бы сказать в этой ситуации. Рики преследует только ебучая тоска и от неё не отмыться, не отвертеться и не спрятаться. Но есть слова, которые норовят вырваться наружу. Что-то вроде прости меня, будь рядом, не бросай меня снова, я больше так не могу. Он хочет быть в другом месте, в безопасности и вместе с ним. Но не здесь, в медпункте, в котором время неизвестно как идёт, а где-то там за него отдувается его мама и в копилку прибавляется ещё больше проблем, что будут грызть его по ночам. Пока он об этом размышляет, ручка двери трещит и дверь распахивается. Рики нехотя переводит взгляд с Чонвона, который встаёт с места и оборачивается, выглядит так, будто его поймали с поличным за кражей. Но украл лишь внимание, которое Рики готов отдавать ему без остатка. В комнату проходит его мама. Она устало улыбается Яну, когда тот легко кланяется, и подходит к Рики, касаясь тыльной стороной ладони его лба. Улыбка пропадает, а брови хмурятся. — Как себя чувствуешь? — спрашивает обеспокоенно она, осторожно пальцами берёт его за подбородок и поворачивает его голову в обе стороны. — Нормально, — коротко отвечает Рики. Но сил совсем нет. — Ладно, — кивает она, поджимая губы. — Пойдёмте, я отвезу вас домой и мне нужно на работу. Извини, не смогу с тобой остаться. Чонвон собрал рюкзак Рики, поэтому передаёт ему все его пожитки, а затем идёт совсем близко. И Рики очень старается на него не смотреть слишком долго. На выходе из школы он видит Сонхуна, садящегося в машину, что тут же трогается с места и уезжает в противоположном направлении от дороги, ведущей к дому Рики. Внутри салона витает напряжение, мама молчит, Чонвон сидит на заднем сидении и считает деревья, а Рики мнёт пальцами брюки на коленях. — Что тебе сказали? — спрашивает он негромко, медленно, потому что губы саднят и от каждого движения начинают кровоточить. — Тебе дали отгулы до конца недели, домашнее задание будешь узнавать у старосты, то есть у Чонвона, верно? — когда Ян слышит своё имя, он растеряно угукает и снова замолкает, а мама продолжает, медленно поворачивая машину в их район. Она говорит монотонно и почти без эмоций, как запрограммированная машина. — Затем сдашь все работы и продолжишь учёбу дальше. Тебя не отстранили, в личное дело инцидент не занесут, так что переживать об этом не нужно. — Это всё? — хмурится Нишимура. — А Сонхун? — С ним тоже всё хорошо, — вздыхает она, когда останавливает машину около их дома. — Такие люди как Сонхун никогда не получают то, что им причитается. — В каком плане? — Его не отстранили, возложили ответственность на родителей, которые пообещали спонсировать для школы. — Лицо Рики искажается раздражением. Сонхун выходит сухим из воды, несмотря на то, что это было ожидаемо и на самом деле он не имеет права злиться. — Дорогой, всё в этом мире имеет свою цену, и если он не получил своё сейчас, то получит потом. Рики вдруг порывается сказать, что это он виноват, что он заслужил. Сонхун ему просто сделал одолжение, поэтому и получать в ответ он ничего не должен. И ничего из этого не имеет смысла. Но как только он открывает рот, готовясь вывалить на свою маму правду, его прерывают: — Госпожа Нишимура, я присмотрю за Рики. Не переживайте, вы можете спокойно ехать на работу, — учтиво обещает Чонвон и улыбается ей, когда она поворачивается к нему и тянется рукой, с благодарностью ероша его волосы. — Спасибо, милый. Они выбираются из машины, Рики осторожно целует маму в щёку, и она уезжает, оставляя двоих вяло смотреть вслед её машине. Ясность взгляда не приходит с самого рождения, она приобретается только лишь в процессе жизни. На самом деле, мир никогда не был одинаковым, он менялся ровно с такой же скоростью, как и люди, приспосабливающиеся к нему. Он не стоял на месте, а кружился. Может быть из всего простого, что существует, колесо обозрения хорошо это олицетворяло. Оно кружилось, люди сидели в своих кабинках и наблюдали, как всё вокруг преображается, стоит им подняться к середине, а затем ещё выше. Поэтому мир не был стоявшей в углу пыльной коробкой, наоборот, это в нём хранились миллионы коробок разного размера и величины. В каждой содержалось что-то разное, по-своему увлекательное, что-то казавшееся единственным в своём роде и никогда одинаковое, даже если могло быть похожим с тем, что находилось рядом. Но посмотреть куда-то дальше своей вытянутой руки может быть совершенно не просто, но просто попытаться. Мир способен открыться на ладони, стоит ему лишь позволить это сделать. И когда мы говорим, мол, я тебя понимаю. На самом деле мы имеем лишь частичное представление о том, что мы якобы понимаем, когда в действительности дела обстояли куда сложнее или даже проще. Это парадокс. Но нам ведь приятно осознавать, что нас кто-то может понять? Нам тогда становится спокойнее, ведь мы не одиноки. Мы открываем чужую коробку и смотрим поверхностно, этого нам хватает. Всё же, главная ценность находится в нас самих, в наших четырёх стенках, а не там, снаружи. И Рики оказался безнадёжно заперт в своей собственной картонке. Так искусно, так трепетно, что, выбираясь каждый раз в мир, ему становилось страшно. Всем страшно, а ему особенно. У каждого ведь своё собственное чувство страха, как и любви. Во всяком случае, он успокаивал себя той мыслью, что ему всё равно не выбраться, даже если какой-то частью себя очень хотелось. Поэтому затащить к себе внутрь кого-то и запереть в выдуманном лимбе было лучшим из всех его задумок. Ведь… остаться одному тоже страшно. И в этом была его глобальная ошибка, на которую он не обращал внимание и не хотел видеть. Он не был глупым, дурачком тоже не был, но был большим трусом. Из тех трусов, которые могли нырнуть в омут с головой. Он ещё не знает жизни. Но всё же та самая жизнь часто даёт болезненных пинков в почки и в солнечное сплетение, ясность обретать приходится, как и находить правду, признавать её и соглашаться. Точно также приходится признавать, что перемены, рано или поздно наступят и им придётся идти навстречу или же впускать их к себе внутрь, чтобы не оглохнуть от одинаковости дней. В доме прохладно и когда Рики переодевается в домашнюю одежду, он натягивает махровые носки со звёздочками, исподлобья глядя на Чонвона в крутящемся кресле, смотрящим на ноги друга. Он видит, всё не так, как прежде. Даже в медпункте не было, но в этом хотелось себя убедить. Бесполезно. Это началось в ту ночь у Сонхуна. Чонвон, оказывается, как шкатулка, которую заведёшь, и она начнёт петь свою песню, но от чрезмерного вращения ключом, вся механика может заскрежетать и сломаться, звук больше не будет чистым. — Ты правда останешься? — интересуется Рики с надеждой, которая всё равно не будет оправдана. Это очевидно. Он подумывает о том, чтобы сделать горячий чай в больших кружках, включить сериал и провести так в тепле максимальное количество времени. Пока всё не наладится. Чонвон не отвечает сразу, позволяя минутам растягиваться. Он делает полный оборот в кресле, прежде чем взглянуть на побитого, обездоленного Нишимуру. Такого несчастного, что хоть плачь. — Я знаю, ты прилагал не мало усилий, чтобы я вновь говорил с тобой, но… — он осекается, потому что за каждым но следует не самое приятное. Если оно существует, значит что-то обязательно разрушит. Например, это томительное ожидание, что болезненно бьётся в горле, только удушая. — Не хочу возвращаться к нашему постоянному общению снова только потому, что мне тебя жалко. Я только это и чувствую, глядя на тебя вот такого. — Так говоришь, как будто я пиздец болен, — фыркает Рики задушено. Ему не нравится, куда ведёт эта их часть разговора. Он как маленький ребёнок, не готовый услышать отказ, поэтому запросто может закатить истерику. Чонвон жуёт губу и принимается играть с собственными пальцами. Рики становится неудобно и тело начинает чесаться, словно в нём становится слишком тесно для него одного. — Знаешь, может, ты и начинаешь что-то там обмозговывать и осознавать в этой ситуации, но тебе самому нужно время, чтобы со всем разобраться. Я просто не могу даже… чёрт, блять, я не знаю! — Чонвон-а, — вздыхает Нишимура и трёт глаза пальцами, стараясь прозреть ещё больше возможного, выплёвывая нервный смешок, который совсем к ситуации не подходит. Он только придаёт ему ещё больше той жалости, от которой следует тоже избавиться. — Я спросил, останешься ли ты со мной. Не более. Давай ты не будешь говорить всё это, я заебался. — Мне просто непонятно, — горестно улыбается Ян и его красивое лицо искажается в гримасе боли, но при этом оставаясь самым обычным, каким его можно увидеть изо дня в день. Эта боль читается в мелочах, таких как пустеющий бегающий взгляд, хмурость, заламывающиеся руки и кривая линия губ. Он медленно моргает и неспешно подбирает слова, как будто его качество съедается от напряжённой работы и пиксели накладываются друг на друга. — Я по-прежнему в замешательстве, я даже не знаю, как это объяснить и что я вообще ощущаю. Мне будет непросто какое-то время, наверное. Не всё, совершённое людьми легко переварить. Рики хотел бы сказать, что всё верно, так действительно необходимо, когда он просто витал в своих фантазиях, где Чонвон всё забывает, отпускает и находится рядом, позволяя себя обнимать. Но фантазия далека от реальности, и он это принимает где-то в глубине своей души и даже в осознанном спектре своего мозга. Он кивает, как и должен, но кривится, потому что от себя противно. Он всё понимает, но не хочет, чтобы всё оборачивалось в противоположную сторону его ожиданий. Он понимает, но глупо надеется, что люди перестанут придавать значение тем вещам, которые со временем лишь теряют свой первозданный смысл. Он понимает, что сам ведёт себя как полный болван. Он понимает, что так нельзя. Понимает, что и сам придаёт значение тому, что давно потрачено. — Просто не бросай меня сегодня, — просит он тихо. — Ты ведь пообещал моей маме. В ответ Чонвон отрицательно машет головой и говорит: — Я написал Чонсону. Не стоит мне здесь быть сейчас. Нам нужно… — он вздыхает, — блять не знаю. Я не могу сейчас сидеть здесь с тобой и делать вид, будто всё окей. — Почему, блять? Лично тебе я не сделал нихуя, — искренне негодует Рики, повышая голос и сжимая ладони в кулаки, лишь бы не встать на ноги и не начать крушить и ломать всё вокруг. Горькая усмешка врезается в уши и перед глазами лишь перекошенная улыбка на всё лицо. Улыбки бывают вовсе не от счастья, но и от боли. — Говорил ведь уже, потому что мне не всё равно, тупая твоя башка! Бесишь! — в ответ повышает голос Чонвон, хлопнув ладонями по своим коленям, словно внутри него срываются все триггеры, но он не даёт им свободы, сдерживается до последнего. — Пиздец, — хрипит Нишимура, возводя глаза к потолку. — Это моё дело, понимаешь? Моё. К тебе ничего из этого не относится, оно блять никак не затрагивает тебя. Блять, да ты сам даже начинаешь говорить об этом всём, не я это сделал! Мне плевать, слышишь ты? Плевать на всё остальное, потому что я сейчас с тобой! Рики не может усидеть на месте и поднимается с кровати, и Чонвон делает то же самое, вздёрнув подбородок. Но Нишимура не может просто замолчать, поэтому хватается за голову, сжимая свои волосы, расхаживает из стороны в сторону, меряя небольшую комнату широкими шагами, и продолжает: — Разговоры ведут к одному и тому же. Ты просто не можешь, да? Может, ты просто перестанешь? Я не знаю, блять, просто… Просто лучше сосредоточишься не на том, что случилось? Я понять не могу, что ты успокоиться не можешь? Чонвон злится не меньше Рики, он пинает ногой собственный рюкзак, краснея от эмоций, что наверняка застигли его врасплох. — Какой же ты тупой, слов нет. Изнутри вырывается отчаянный короткий крик, наполненный досадой. Но Чонвона он никак не колышет, он пялится на него с яростью, совершенно ему неприсущей, кулаки сжаты и белеют костяшки. — Бесишь меня сейчас невыносимо. Да что ты вообще понимаешь? Что ты знаешь? — Ты меня тоже бесишь, представляешь? Ты невыносимый! — кричит Чонвон в ответ и Рики становится не по себе от того, что он довёл его до такого состояния, когда тот только и хотел, что помочь ему. Все его нравоучения уже заполнили целый бак и выливаются через края. Эмоции тоже зачастую берут верх и слова не всегда выливаются в сожаления, извинения и теплоту, которой на самом деле с избытком. — Иди нахуй, Чонвон. Просто, блять, иди. Заебал. — Знаешь, что? — фыркает друг уже тише, хватаясь за его локоть, чтобы остановить хождение и ткнуть пальцем другой руки ему в грудь. — Это ты иди нахуй со своей пиздецовой токсичной влюблённостью. Я рад, что не всё потеряно в твоей башке, но ты сука, тупой! Он сглатывает, пока Рики внимательно всматривается в его покрасневшее злое лицо, губы плотно сжаты, а линия челюсти становится более напряжённой. Кажется, ещё чуть-чуть и Рики снова заработает по роже, но Чонвон держится изо всех сил. Удивительно, как ему удаётся совладать с собой, но при этом схватить Рики за грудки, крепко сжимая ткань футболки. От него не выбраться и Рики не пытается. Но совсем скоро Ян начинает остывать и смягчаться. Он хмурится и его губы расслабляются. Рики и сам постепенно остывает, очень быстро задувая все свои фитильки. — Если хочешь повторить, какой я жалкий, то вперёд, — усмехается Нишимура, сжав худые предплечья Яна, которые в его ладонях кажутся ещё тоньше. — И сам всё прекрасно знаю. Я наелся и не голодный. — Видимо, я тоже тупой, связавшись с тобой, — обречённо хмыкает Ян, не разрывая зрительный контакт. — Представляешь вообще, как мне стало страшно, когда я увидел тебя без чувств? Я злюсь на тебя и на всех, кто к этому причастен. Я злюсь, потому что это больно, видеть…. Чонвон отводит взгляд и опускает руки, касавшиеся Рики, которому тоже приходится отпустить его в ответ. Он запускает руки в свои волосы и отходит к окну, выглядывая на улицу. Но там пусто и он выдыхает тяжёлый воздух из лёгких, не собираясь договаривать изначальную мысль. Чонвон тихо переходит к следующей, упираясь непослушными, дрожащими руками о подоконник: — Мне так хочется тебе врезать, и я с трудом сдерживался в медпункте, потому что ты сегодня и так натерпелся. И сейчас сдерживаюсь, зная, что это ничего не решит. — Хочешь побить меня за то, что меня побили? — недоумевает Рики, неосознанно приближаясь к Чонвону, чья спина выдаёт всё его напряжение и страх. — Да! Идиота кусок! — восклицает он, оборачиваясь и с удивлением охнув, отметив, что Рики оказывается ближе, чем ему казалось. — Это я тоже заслуживаю. — Просто ты полный придурок, Рики. Слепой придурок, — заключает Чонвон, вновь сбавляя тон своего голоса. И Рики может сосчитать по пальцам сколько за целый день у них было продолжительных зрительных контактов, которые пропускали ток по его позвоночнику так непривычно странно. — Я был готов пойти сегодня с тобой домой, постараться всё исправить вместе с тобой, потому что мне херово от мысли, что я тебя отталкиваю и теряю. И пусть, ты разбил мне ебучее окно, и я разочаровался в тебе до этого из-за всего, что случилось, но я недолго злился. Хотя, за это тоже хотелось дать тебе по роже, но окно всего лишь окно, оно не живое, как мы с тобой. Наши жизни гораздо важнее чего-то материального и всё, что мы делаем останется с нами навсегда. — Если я скажу, что не хотел этого, то совру. Потому что, видимо, хотел, но контролировать себя не мог. И это не только с окном, знаешь. Мне стыдно, очень, — тихо говорит Нишимура, действительно чувствуя, как полностью выбивается из сил на обочину. — Забей просто, — отмахивается Ян, поворачиваясь к нему уже всем телом и Рики подходит ещё ближе, чтобы сесть на подоконник рядом. — Я не откажусь от тебя. Пусть, мне как-то всё странно и понадобится время, но этого не будет. Я не откажусь. — А я от тебя не отстану, так и знай, — лицо саднит и Рики едва улыбается, даже если для этого совсем нет повода. — Ругайся и бей меня, но я терять тебя не хочу. Ян закатывает глаза и цокает языком. — Ты слащавый. — Ты не лучше. Друг шмыгает носом и разводит пальцем круги по поверхности своих брюк на бедре. — Видел ли ты хоть кого-нибудь помимо него? — спрашивает он невнятно, потому что жуёт свои губы, кусает и отдирает зубами тонкую кожицу от нижней. — В смысле? — хмурится Нишимура, глядя на вырисовывающиеся невидимые круги. — Тебя никто не интересовал? — Как ты говорил до этого, я слишком тупой и по сторонам не смотрел. — А сейчас тогда что? — Не всегда же мне слепым быть, правда? Чонвон кивает головой и дует щёки, задумчиво уставившись в линии на своих раскрытых ладонях. — Мы точно в какой-то дораме, честное слово. Столько трагедии и ссор, а на самом деле ведь всё гораздо проще, чем кажется. Рики хмыкает и кладёт голову на плечо Чонвона, который подавляет собственную лёгкую дрожь и больше ничего не говорит. Тишины оказывается достаточно для того, чтобы стать ещё чуть ближе и без сожалений проститься в этот странный день. И он снова один. Те же стены, тот же стол, окно и кровать. Рики делает глубокий вдох, прежде чем упасть на спину в мягкость кровати и пялиться в пустой потолок, совершенно лишая себя возможности собраться. К своему удивлению он громко всхлипывает и сжимает покрывало под ладонями. Он не страдалец, жизнь намеренно не ломает ему рёбра, и никто не причём. Это всё он сам из себя построил от начала и до конца. Слёзы горячо текут из его глаз и неприятно стекают в уши и мочат виски. Он вытирает ладонями лицо и уже даже не морщится от боли, словно он к ней давно привык, будь она физической или внутренней, когда перестаёшь отличать ложь от правды и сомневаешься в реальности происходящего. Так он начинает задумываться о том, почему сегодня в этой комнате, ссорясь с Чонвоном его сердце так болезненно скрипело. Стороны вне его картонной коробки довольно красочные, а внутри всё вскипает, отбрасывая былую серость, которую он пытался закрасить своими чувствами к тому, кому они на самом деле были не нужны. Естественные цвета гораздо более живые, чем искусственно созданные.2.
Рики вдруг задаётся вопросом, откуда Сонхун всё узнал и как он понял, когда они с Сону вели себя максимально обычно в школе и вне. Как лучшие друзья с изначально стёртым понятием о личном пространстве. Как лучшие друзья, один из которых был по уши и слишком очевидно для окружения влюблён. Проебался. Конечно, кто-то же должен был. Думает, ведь и впрямь он слишком сильно его любил. Где-то в другой жизни. А сейчас пожинает отголоски этой любви. И это слишком больно, как отрекаться, так и признавать, что чувства довольно ебанутые, что ситуации разные и нынешняя не очень приятная, и эта хуйня накрепко в нём засела. Ему это не нравится, но никто его об этом не спрашивает, никто не интересуется. И, наконец, озвучив свой крутящийся в голове вопрос при Чонсоне, тот с лёгкостью ответил, что Сонхуну кто-то сказал. Он тоже был слепой, как крот. Это было почти что очевидно, единственное, что теперь всё потеряло смысл. Кто бы что кому не сказал, это уже закончилось. Рики не намерен продолжать спектакль, в котором он слишком вжился в роль. — Тебе не интересно кто это был? — спросил тогда Чонсон, укладываясь на кровать после того, как они поздно поужинали. — Вообще нет, — ответил Рики, выключая в комнате свет. — Это же был не ты? — Тебе не интересно, — хмыкнул Пак. Что его удивляет в Чонсоне, это отсутствие злопамятности, его простота в жизни и лёгкое отношение к событиям. Рики хотелось бы также, но его стремление неосознанно всё усложнять из раза в раз говорит само за себя. Поэтому, они снова оказались вместе, словно никогда не говорили друг другу неприятностей и продолжают мирно сосуществовать. В этом ли прелесть настоящей дружбы? Когда оказываешься на одной стороне несмотря ни на что. Утром он провожает Чонсона в школу. В воздухе витает сырость и желтеющая трава добавляет тоски. В такую погоду необходимо принимать витамин дэ, чтобы совсем не сникнуть под тяжестью атмосферного давления и сугубо личных неприятностей, которые не поймёт даже искусный мозгоправ. Рики надеется увидеть Яна из соседнего дома, но там не наблюдается ни одного признака жизни, и дом оказывается муляжом в котором Голливуд снимает ситкомы. Они с Чонсоном обнимаются, хлопают друг друга по плечам и прежде чем старший уходит, он спрашивает: — Ты будешь в порядке? — А куда я денусь? — Пиши, если что. Я приду. — Обязательно. И он заводит своего жука, неспешно скрываясь за углами домов, пока Рики продолжает разглядывать слишком тихий, искусственный дом напротив. А в обед там появляются рабочие, которые вставляют в оконную раму новое стекло. Поэтому он спешит написать отцу, что ему нужны деньги, которые он получает почти сразу же. Он интересуется, что случилось и к чему такая спешка, но Рики отвечает сухо и что тому не о чем волноваться, просто доставил неприятности другу. Но отец не отстаёт и просит Рики приехать на зимних каникулах, на что тот уже не отвечает и сбрасывает входящие звонки. Рики, наверное, отвратительный ребёнок. Вероятно, ему стоит быть терпимее, хотя бы отчасти. Может быть, проявить понимание вкупе с великодушием, которое проявляет его мать. Но он не она. Он такой же, как его отец, что метался из угла в угол, пока не нашёл своё место при этом разломив вокруг себя человеческие хребты. И от этого становится тошно. И пока Рики возится на кухне, увидев поступающие сообщения, он обжигается, переворачивая блин на сковороде. Ему названивает и написывает Сону. Удивительно это потому, что от него редко можно дождаться такой участливости. И это начинает раздражать с одной стороны, а с другой, он вдруг чувствует свою важность. Он дует на обожжённые подушечки пальцев правой руки и подставляет их под ледяную воду в кране, продолжая пялиться в сторону телефона, что никак не перестанет мигать экраном от поступающих уведомлений. Он решает оставить всё как есть, больше внимания уделив приготовлению блинов. Во всяком случае, думает Рики, если Сону действительно что-то нужно, он может просто заявиться к нему домой, не размениваясь на мелочи. Мама возвращается позже, чем должна была. На кухне она суетливо заваривает себе кофе, хватает блины и довольно их пережёвывает. Она не задаёт слишком много вопросов, кроме тех, что касаются его самочувствия, поэтому вскоре просто усаживается в гостиной за телевизором, где через час засыпает. Рики укрывает её пледом, целует в висок и надеется, что ей приснится что-то хорошее. Всё будет в порядке, — думается ему, когда он раскачивается на качелях, наблюдая как новое стекло в чонвоновом доме отражает улицу.3.
Лёгкий моросящий дождь липнет к лицу, когда Рики открывает окно нараспашку в своей комнате. Запах дождя осторожно заходит внутрь и делает подоконник скользким. Асфальт на улице блестящий, на нём отражаются свет от фонарных столбов и тёплых домов. Листвы на деревьях почти что нет, а если и есть, то листочки даже под тонким давлением неспешно опускаются на холодную землю. Рики в темноте наблюдает, как Чонвон только возвращается домой, шагая по влажному асфальту. Его волосы в беспорядке, и он зачёсывает пальцами назад мокрую чёлку. Когда входная дверь открывается, над ней загорается лампочка, а когда он скрывается внутри, то и она вместе с тем тухнет. Через пару минут свет уже оживает в его комнате с новым окном. Проходит ещё несколько минут и в голове совершенно нет ничего, Рики просто стоит и смотрит в окно на улицу, опираясь локтями о подоконник. Следит, как по дорожке быстрым шагом идёт ещё кто-то с рюкзаком наперевес, чью голову накрывает капюшон синей толстовки, что в темноте и в искусственном свете кажется грязной. Это Сону. Рики знает, потому что если бы существовала награда за великие достижения в области науки о Ким Сону, он займёт первое место, узнав его по ногтю на мизинце. Он зачем-то звонит в дверь, вместо того чтобы обыденно войти, звук проходит свозь каждую стену дома, вылетая наружу через раскрытое окно. — Рики, открой! — кричит ему мама предположительно с кухни. — Я тут занята с кимчи! Её крик точно так же, как и звонок вырывается наружу, заставляя гостя вздрогнуть и повернуть голову к окну, через которое выглядывает Нишимура. Он опускает руку от кнопки и отходит с крыльца, пробираясь через пожухлые кустарники роз, пачкая обувь в мягкой земле, что липнет комками к подошве. — Зачем пришёл? — Ты не отвечал мне несколько дней, — кряхтит Сону, наконец добравшись до окна. Его глаза даже в темноте сияют, когда губ касается улыбка при виде Рики. Кончики его светлой чёлки мокрые, щёки влажные, а руки холодные, когда он тянется ими к лицу младшего. — Очевидно, что я буду здесь. Но раньше прийти не мог. Рики не отстраняется, но и не льнёт, как сделал бы прежде. Смотреть на него больно. Наверное, так будет продолжаться ещё очень долго, если не всю жизнь. — Так и что? — искренне интересуется Нишимура, пока Сону поджимает свои губы и хмурится, разглядывая ссадины на лице второго. Он оглаживает его щёки, невесомо касается заживающих ран и выражает на лице нежное беспокойство. — Я тебя не ждал. — Соскучился, — шепчет старший, пропуская последнее предложение мимо ушей, большими пальцами поглаживая чужие скулы. — Как себя чувствуешь? — Отчасти кажется, что безнадёжно, — выдыхает он, когда Ким тянется ближе и сталкивает их лбы друг с другом. И чёткий обзор тут же пропадает, заставляя прикрыть глаза. — Но всё нормально. — Прости меня. Прости, что втянул тебя во всё это. Прости, что… — Тебе лучше уйти, — обрывает его негромко Нишимура. — Я знаю, что ты не испытываешь никаких угрызений совести, но и я не чувствую на тебя никакой обиды. Мы же говорили, что я сам этого хотел. — И что теперь будет? — Сону пальцами зарывается в волосы на затылке, не желая отпускать и уходить. — Ничего. — Что это значит? — Это значит, что мне ничего не хочется. Сону через силу отстраняется, а Рики по-прежнему не двигается, застывший в своём собственном теле, как в клетке. Было бы хорошо, будь это действительно какой-нибудь дорамой. Имей Рики сценарий, он не был бы так растерян внутри и не окаменел бы так снаружи. Если бы он мог, он всё бы переписал, переделывал до тех пор, пока в этом существовала хоть какая-то необходимость. Но он просто смотрит на Сону, чьё выражение лица обретает скованную нервозность, теряя всю уверенность и звёзды в глазах. — Хорошо, — кивает он медленно и отводит взгляд, — конечно же. Я всё понимаю. — Проваливай, хён, — грубо говорит он, но в голосе слишком много той чуткости, которую он старшему ещё не всю отдал. Это странный контраст. И он его выдаёт с потрохами, потому что уголки губ Сону дёргаются, но на младшего он уже не смотрит. — Я принёс тебе кое-что. Сону моментально скидывает с плеч рюкзак и тяжело опускает его на подоконник, заставляя Рики наконец двинуться в сторону. Он двумя руками звучно расстёгивает молнию и вытаскивает оттуда сложенный вдвое лист белой бумаги, затем ещё две банки милкиса и коробку чокопая. — Здесь домашка, — кивает старший на листок, застёгивая рюкзак и снова надевая его на плечо. — Выпытывал сегодня у твоих одноклассников. Не болей, Ники. Хорошо? Рики заторможено кивает, глядя как капли всё продолжают спускаться вниз и разводами впитываются в бумагу. Сегодня Сону отнял у Чонвона причину прийти на несчастные пять минут к Рики. Он отнял у него причину их встречи. — Ещё увидимся, — он по-свойски вновь тянется к младшему, притягивает за затылок и оставляет на щеке с ссадинами поцелуй влажных холодных губ и с улыбкой, ярче солнца, уходит, снова с кряхтением перебираясь через садовые растения. Рики промаргивается несколько раз, как от наваждения, кисельного сна, что никак не сойдёт с сетчатки глаз, рождая силуэты. И когда Сону пропадает с обзора, скрываясь в темноте, он тоже скрывается, но в глубине своей комнаты. Света с улицы достаточно, чтобы разглядеть упаковку чокопая, название вкуса на алюминиевых баночках милкиса и прочитать аккуратные буквы на листе, где многое читается между строк в буквальном смысле с рисунком тонкой веточки лаванды. «она значит одиночество и недоверие, несмотря на то, что может значить и романтические чувства.» — Ужинать! — зовёт мама, и Рики оставляет всё лежать на кровати, медленно плетясь за дверь, где он жмурится и трёт веки. Если Сону знал, что тот сомневается, плещется в недоверии ко всему и к нему в том числе, что чувствует себя самым одиноким на свете, то почему просто не пришёл и не позволил быть рядом тогда, когда тот нуждался. Но вместо этого поступал только так, как ему было угодно. Это Сону. И сейчас ему угодно быть простым и заботливым, улыбчивым, тёплым, подкупая тем самым наивное и такое расположенное к старшему сердце Рики. — Прости, мам, но я не хочу, — выкрикивает он в коридор, и снова возвращается обратно. Возвращается в темноту, чтобы надеть толстовку поверх пижамной футболки, тренировочные кроссовки, воткнуть наушники в уши, включив самые тихие биты, что будут смешиваться с каждой его мыслью, закутывая их в волокно, а затем вылезти через собственное окно и пуститься бежать в тонких пижамных клетчатых штанах, которые пропускают весь воздух. Рики только и может, что пытаться от чего-то убежать. Кроссовки изредка скользят по асфальту, холодные капли врезаются в щёки, залепляют глаза и постепенно делают мокрой одежду. Ноги огибают кварталы, шум автомобилей проникает сквозь музыку в наушниках и на улицах всё ещё блуждают люди. Рики бежит куда глаза глядят, потому что, кажется, это то, чего он так давно хотел. Сбежать неизвестно куда, обманчиво полагая, что слишком далеко от дома и в неизвестный район. Но каждый закоулок кажется знакомым и давно исследованным от скуки вместе с Сону или Чонсоном. И нет здесь места, где он будет один без личных призраков. Стоило взять с собой деньги, чтобы купить билет на электричку и отправиться в другое место. Может быть, в какой-нибудь маленький городок на побережье океана, где он собирал бы ракушки и подкармливал наглых чаек. Но он бежит, не обращая внимания на то, как лёгкие начинает раздирать от нехватки воздуха и напряжения, как дождь разбирается сильнее, и Рики промокает до крошечных ниток. Он добегает до моста, по которому неспешно движутся машины, становится с краю, возле бортиков и опирается на них, дышит тяжело, смотрит вниз на автостраду. Будь там море, он бы туда точно прыгнул, чтобы вода сожрала его и растворила в своей благодати спасения. Там прибитая шинами и дождём дорожная пыль, которая блестит от фар и совсем не манит. Рики вздыхает, один раз и второй, а потом медленно разворачивается и смотрит уже на раскинувшийся впереди яркий, размытый в блюре город, где так хочет жить, но так отчаянно боится завтра. Где-то за кромешным отчаянием бурлит невнятная надежда и он хватается за неё кончиками пальцев. Как долго он бежал и как далеко смог? Плевать. Рики переходит мост, оставляет его позади собственных шагов и бежит снова, где кварталы становятся темнее от сломанных, разбитых ламп, а круглосуточные магазины кажутся заброшенными из-за отсутствия движения. И всё вокруг похоже друг на друга, крутится в калейдоскопе, мелькает дымкой, смешивается с сырым запахом неба, вечерней поздней тишиной и гулким отчаянным воплем в промокший рукав толстовки. Наверняка со стороны кажется, что всё слишком накручено, вымучено, затянуто. Но внутри всё держится на соплях, которые оказываются лишь останками стальных проволок, что слабо колышутся, задеваемые посторонними едкими касаниями. Из них даже музыку не создать, забор не сваять и не заколотить себя в броню. Музыка давно перестала играть, закончив каждый плейлист и посадив наушники. Он должен вернуться назад. Но сил хватает лишь на то, чтобы сесть на каменный бордюр под козырьком тёмной постройки с неоновой вывеской, красной стрелкой, указывающей на цокольный этаж. Рики плачет. Так грустно и так тоскливо плачет, что самому от себя немного противно и кринжово. Вот так он берёт себя в руки, что не может ничего решить и со всем справиться, как проклятый возвращается на исходную позицию, разрывая свою глотку от слёз и дрожа от холода. Это какой-то странный цикл, который ему никак не разорвать. — О боже, блять… Рики за своим плачем даже не слышит, как с того самого цокольного этажа хлопает дверь и по каменным, оббитым ступенькам вверх кто-то поднимается и усаживается рядом, бесцеремонно закурив сигарету и насмешливо взывает к богу. Заставляет вздрогнуть, когда чужая ладонь зачем-то хлопает по лопаткам и продолжает хихикать, как не в себе. Приходится нахмуриться, поднять лицо с засопливившегося предплечья и утереть им же выступающие каждые пару секунд слёзы. — Ну ты и воешь, пиздец, как девчонка! — усмехается незнакомый тип, выуживает для Рики сигарету и сочувственно кивает головой, мол, бери, хуже уже не будет. — Сидишь тут и киснешь. Разве есть в этом какой-то смысл? Рики качает головой, потому что ведь смысла действительно нет, но внутри огромные разрастающиеся дыры и единственный способ облегчить собственные муки, это расплакаться. Он берёт сигарету и зажимает фильтр дрожащими губами, прикуривает, предложенной им зажигалкой. У нового знакомого незнакомца синие волосы, уставшие глаза под тяжёлыми веками, какие-то дурацкие наклейки на лице и ни грамма искреннего сочувствия. Только усмешка. — Смысла нет, верно же, — улыбается деловито парень, затягиваясь медленно и медленно выпуская едкий дым в сбитый воздух. — Не изводи себя, малой. Что бы не случилось, оно не стоит и ломаного гроша. Поверь. Не обращай внимание на свои болезненно нахмуренные брови, иначе ты просто себя жалеешь. Делай, что хочешь, не бойся говорить, не держись за людей, просто иди куда-нибудь… не знаю. Куда-то, где хорошо. И всё. Рики толком и не курит, вертит тлеющую сигарету в трясущихся руках и шмыгает носом. Он развален и опустошён, как улицы Вавилона. И пытается переварить всё сказанное, вываленное на него так просто и без задней мысли. Словно этот человек имеет право. — Всё херня, — хрипит он тихо, но собеседник всё слышит и хмыкает в ответ. Рики вновь вытирает слёзы, затягивается слишком резко и тут же кашляет, вновь позволяя слезам стечь по подбородку. — Только не говори, что ты из-за девчонки какой-то загоняешься, — ехидно замечает незнакомец и толкает младшего плечом, от чего тот почти падает набок, но сохраняет положение, испачкав ладони в грязи. — И побитый весь, ужас какой... — Не из-за девчонки, — вздыхает отчаянно, вытирая руки о пижамные штаны. — Из-за парней. И вообще-то, мои синяки уже заживают… Раздаётся свист и смех, ликование, и в глазах парня рядом разжигается интерес. Он лыбится заискивающе, щурится, словно знает всё на свете: и что в голове у Рики, и какие тайны он скрывает. Это только бесит, хочется встать и уйти, избегая ненужных головных болей. — Ты же школьник, да? — на что Рики кивает, докуривает совсем небольшой остаток сигареты, тушит и придавливает подошвой кроссовка по мокрой земле. — Всё у вас в это время дохуя преувеличено. Первая любовь самая сильная, слышал о таком? Вау! — Ты в своём уме? — не выдерживает Рики и раздражённо цокает языком. Приток злости уже вскипает на уровне грудной клетки, он хмурит брови и сжимает губы в тонкую линию, не позволяя себе сорваться. — Нихера это не весело. — Чел, а кто сказал, что это весело? — удивляется синеволосый, выражая полное недоумение на открытом, честном лице и берёт новую сигарету из пачки. Кажется, у него тоже проблемы. — Это хуёво. Но решаемо. Всё закончится рано или поздно, а тебе надо найти то, где тебе хорошо. Может, даже с кем тебе хорошо. Верно? Всем это необходимо. У тебя для этого полно возможностей. Школьная пора пройдёт, друзья разбегутся и останешься ты один. Улавливаешь, о чём я говорю тебе? Твои загоны сегодня не будут иметь значения завтра. Парень запрокидывает голову к небу, молчит так, что за его тишиной всё ещё пробегают строчками слова. Он невозмутимо вздыхает, вдруг кажущийся отстранённым, словно это не он минуту назад толкал Рики и улыбался. Длинные пальцы отидывают синие волосы со лба назад, но они возвращаются на прежнее место, затем их обладатель пожимает плечами в ответ на собственные мысли и затем снова поворачивается к ожидающему следующих слов Рики, который смотрит на него сквозь пелену застывших в глазах слёз. Он как совсем бездомный, ждущий, когда же ему раскроются все тайны вселенной от посланного свыше Бога в лице припизднутого парня. — На словах всем всё просто. Кажется, всё просто. А если я не знаю? Сомневаюсь? Это же, блять… — Говорит он, не дожидаясь слов со стороны. Рики жмурится, опуская голову вниз, хватаясь за волосы. — Я так сильно запутался. — Пока не попробуешь — не узнаешь. Это ж, блин, истина всех истин. Малой, жизнь гораздо проще, чем ты думаешь. Младший качает отрицательно головой и смотрит в одно небо, которое у всех над головами одинаковое, только у кого-то сейчас ночь, а у кого-то день. И разница лишь в том, кто что там видит. — Как-то тупо, — не соглашается Рики. — Люди же не марионетки, чтобы пробовать с каждым, как мне будет, хорошо или плохо. Мне не хочется своим расточительством причинять им боль. — Глупо это избегать, больно всё равно будет, — возражает в ответ незнакомец, хватаясь за хрупкое плечо. — Поверь мне, все мы крутимся в том, что боимся кому-то сделать больно и всё равно делаем, а если не боимся — тоже делаем. И тебе делают. Иногда это как прикосновение к оголённым нервам. Просто нужно брать всё, что есть, что падает тебе в руки на каждом шагу, и так ты обязательно найдёшь то, что действительно необходимо. — У тебя звучит всё просто. Нереально, — выдаёт надрывный смешок Нишимура. — Какой-то пиздец. — Потому что мне плевать, малой. Я беру, а если надо, то я отдаю и снова беру. — Охуеть, меня учит жизни какой-то уличный философ, — качает Рики головой с усмешкой, что трещиной расходится по лицу. — Мне ещё год в магистратуре учиться, так что почти философ, угадал. — А что здесь такое? — младший шмыгает носом, оборачивается на ступеньки, ведущие вниз к металлической пустой двери без знаков и табличек, на которую только и есть неоновый указатель сверху. — Студия, где снимки с плёнки проявляю, — беззаботно отвечает парень, махнув рукой. — Почему нигде не написано об этом? Просто стрелка — выглядит тупо. — Кто знает, тот меня находит. Понятно? — толкается старший плечом и улыбается немного. — Я Ёнджун. — А я Рики, — отвечает он устало, отчётливо ощущая, как все силы разом покидают его тело и кажется, пора возвращаться домой. — Ты только не приходи больше, сопли твои потом вымывать не хочу. — Больно надо, — фыркает Рики обиженно и поднимается с холодного бордюра в такой же ночной холод, который никак его в себя не впитает и не сделает чувства тупее. — Не возвращайся, — вторит Ёнджун, начиная закуривать уже третью или четвёртую по счёту сигарету. — Я тебе всё равно не верю, ни единому твоему слову, — даёт знать Рики, на что старший просто улыбается и подмигивает. Может, он это всё специально? Кто знает. Этот умник жизни тоже выглядит довольно жалко и младшему есть с чем сравнивать, поэтому и печально вдвойне, словно смотрит в зеркало и видит брата по несчастью, который свою боль явно съедает и ни с кем не делится. Но Рики точно ничего не знает, поэтому машет новому знакомому рукой и медленно исчезает за другими поворотами. Брести обратно ещё долго, он ощущает это шестым чувством, когда просто перебирает ногами непонятно в каком направлении. Рано или поздно он доберётся до дома, усталость делает невыносимым пребывание на улице, а не в собственной комнате, где можно накрыться одеялом с головой и ментально сдохнуть. Он точно ходит кругами, наворачивает их так скрупулёзно, что слёзы заставляют щипать глаза вновь. Это не просто дорога или путь, — его личная траектория, через которую требуется пройти, переживая каждый перелом и смерть. Проходит час, два или три, уже давно за полночь, он уже в своём районе, напротив своего дома, рядом с домом Чонвона и злосчастной площадкой, которая хранит в себе слишком много для обычного места. Он не думает, что, возможно, мама переживает о том, что он сбежал, что не отвечал на звонки и сообщения, заведомо включив спящий режим. Рики не думает ни о чём из этого, только пробирается по саду, чтобы дойти до закрытого окна и осторожно постучаться костяшками пальцев, терпеливо ожидая, когда шторы раскроются, являя ему озадаченное, милое лицо в свете настольной лампы и бликов экрана. Чонвон смотрит обеспокоенно, замечая, как дрожит друг, а капли воды стекают с его волос и как вымученная улыбка принадлежит только ему. Чонвону. Он открывает окно и высовывается слегка наружу, позволяя потянуться и ударить пару раз Рики в плечо, тут же намокнув от продолжающегося дождя. — Ты придурок! — шипит он злостно. — Я приходил к тебе, ты где был? Ты почему не отвечал? Твоя мама удивительная, если до сих пор уверена, что в любом случае ты будешь в порядке и обязательно вернёшься! Она доверяет тебе и это пугает. Ты же придурок! — Скажи, у нас что-то налаживается? — только и спрашивает Рики, едва двигая онемевшими от холода губами. — Не об этом речь, — тихо стонет Чонвон от безысходности и глупости друга, ещё сильнее ударяя того в плечо. — Ты ебанулся вообще? — Более чем, — кивает Нишимура в ответ смиренно. — Очень хотелось тебя увидеть. Не на пять минут. Чонвон оборачивается назад, что-то высматривая на горящем экране компьютера. А затем поворачивается обратно, причиняя ещё один удар. На его нежное и сердитое лицо попадают капли дождя, касаются ресниц и волос, оставаясь на них сверкающими звёздами, пока через пару секунд не таят. Он осмысливает сказанное слишком долго, закусывает губу и тихо говорит, складывая руки на подоконнике: — Тебе лучше поторопиться с тем, зачем ты сюда пришёл, иначе из-за тебя я проебу катку. — Понимаю, — снова улыбается Рики и хмыкает. Он и сам не знает, зачем пришёл. Зачем его так потянуло в эту сторону, почему он так боится разочаровать Чонвона вновь и почему так старается. По какой причине ему так нравится смотреть на него, заглядывать в глаза, запоминать каждую эмоцию и хотеть прикосновений и теплоты. Так по-детски тупо, потому что у Рики точно недостаток внимания и странная тяга. Чонвон больше хмурится, пока Нишимура только и делает, что просто смотрит, даже не двигается, только содрогается. — Мозгов у тебя нет, — обречённо вздыхает Ян, качая головой. — Почему ты не можешь побыть со мной? Я всё думаю, почему так, почему ты не можешь. И в голове не пусто, знаешь. Это тревожит. Ты говорил, что не откажешься от меня, а в итоге, словно всё к этому и ведёт. Я стою здесь, перед тобой и нахожусь в полном раздрае. Ты этому причина. Чонвон проглатывает ответ, глядя на Рики во все глаза, как будто тот совершил самый свой абсурдный поступок. Как будто это не он вовсе, а гребаный доппельгангер, который вот-вот его сожрёт с потрохами и даже ни единого волоска не оставит. Они смотрят друг на друга в немом ожидании чего-то необъяснимого, и Ян молчит, он спокоен как удав, несмотря на весь ворох сбивающих его с ног слов. Всё прогорело, кажется. Он моргает медленно. Он не знает, что должен сделать и Рики смиренно ждёт, впитывая в себя его красоту. И пусть, он дрожит, он мокрый, опухший от слёз и ему холодно, но с места не сдвинется, пока Чонвон хоть что-нибудь ему не скажет. — Ты заставляешь меня во всём сомневаться, — рассеянно усмехается Ян, опускает глаза и чешет затылок. — Это пиздец, Рики. Просто заткнись и не говори такие вещи снова. — Почему? Почему я не могу говорить тебе то, что я думаю или чувствую? — Рики шепчет низко, становясь ещё до невозможности ближе, чем раньше. Настолько, насколько позволяет их положение, разделяющее стеной, подоконником и металлическим отливом. Он покорно прислушивается к частым ударам собственного сердца. — Я тоже не совсем что-то знаю наверняка, но и скрывать не собираюсь. Ты сам сказал, тебе не всё равно на меня, а ведёшь себя именно так после потасовки с Сонхуном. — Проблема в том, — отвечает Чонвон тише прежнего, соприкасаясь с Рики взглядом вновь, — что я тебе поверю. Ты говорил, что всё понял. Так, что именно? Лицо напротив достаточно близко, чтобы вдохнуть аромат чужих волос, чтобы даже сквозь блик света разглядеть каждый миллиметр мягкой кожи, чтобы коснуться и разделить один раскалившийся воздух на двоих. Может, это неизвестное и странное влияние нового знакомого, который детской цветной печатью с рисунками зачем-то оставил в нём свои слова, свой дурацкий взгляд. Заставил перестать лить слёзы и за секунду чувствовать себя жалким. Как будто Рики необходима была словесная отрезвляющая пощёчина, а не физический удар кулаком. — Что ты в меня влюблён, — шепчет Нишимура и холодными губами прикасается к тёплой, влажной от дождя щеке Чонвона. Целует невесомо, один, два, три. Отстраняется, чтобы взглянуть на то, как Ян застывает, как моргает, но не понимает, словно успел выпасть из существующей реальности. И Рики целует вторую его щёку, позволяет себе нагло касаться губами, пока под одеждой бешено всё содрогается. Чонвон точно перестаёт дышать и спохватывается не сразу, поэтому, когда Рики отстраняется от второй щеки спустя секунд пять, пока мозги осторожно прокручивают текущие события и скрипят шестерёнками, и насколько хватает возможности в его положении, он грубо и сильно толкает в грудь. Этот толчок почти заставляет Рики шлёпнуться на землю, но он перебирает быстро ногами и сохраняет положение стоя, ошеломлённо глядя на Яна. — Ещё раз, и я тебе зубы нахуй выбью, — низко шипит друг и, не дожидаясь ответной реакции, закрывает окно, а за ним и шторы.