ТОМ
Тор зевает душераздирающе, громко, даже не пытается прикрыть ладонью рот, чуть ли не с гордостью демонстрируя ровный ряд белых здоровых зубов, клацает челюстью, когда зевота проходит. Порой я удивляюсь, где этот увалень позабыл все хорошие манеры, которые его родители — потомственные аристократы - наверняка пытались привить ему еще в голопузом детстве. Да что там! Такие, как Торстейн обычно впитывают хорошие манеры с молоком матери. Это заложено в генах. И это не изжить, не вытравить, не растерять со временем. Только вот глядя на Торстейна, как он зевает клыкасто или как смолит свои крепчайшие сигариллы, по-пацански зажав окурок между указательным и большим пальцем, как матерится через слово, и не скажешь, что у парня в венах течет голубая кровь. Хотя я-то сам видел: кровушка у Тора такая же, как у всех. Такая же, как у меня — подкидыша подзаборного — алая, густая. И когда она течет - будь то из пореза на боку, которым семь лет назад наградил Торстейна тот ублюдок, что грабил букмекерские конторы, и которого этот балбес Тор попытался взять в одиночку; или из глубокого пореза на ладони — я шипел на Тора змеюкой и называл неуклюжим идиотом, когда поливал перекисью его ладонь, которую тот каким-то невообразимым образом умудрился порвать в мясо, открывая консервы с тунцом, подсунутые ему любителем рыбы Кейси ("В рыбе много фосфора, она очень полезная!") - так вот когда течет кровь Торстейна — красная, как у всех, а вовсе даже не голубая, - ему так же бывает больно, и он дрожит, стуча зубами, если после поднимается температура — а она всегда поднимается, стоит Тору получить увечье, так уж его организм реагирует на потерю крови. И я, бывало, накрывал его одеялом, когда Хемсворта начинало знобить, или — еще лучше — накрывал его всем собой, оплетал руками и ногами, вытягивался вдоль всей его здоровой туши так, чтобы нам обоим было тепло и уютно, и тогда ему становилось вроде как полегче. Я соврал бы самому себе, если бы сказал, что мне не интересно, был ли у Торстейна кто-то… Кто-то, кого он подпускал к себе вот так же близко, как меня когда-то. Кто-то, кто накрывал бы его всем собой, когда у него поднимается температура. Разумеется, я ни за что не стану спрашивать об этом Хемсворта. Глупо спрашивать, когда нас разделяют пять лет разлуки, триста миль пути, а теперь еще и его ложь. Хотя, злиться на Торстейна за то, что он скрывал от меня правду, тоже глупо. И уж ничуть не умнее было позволять ему сегодня целовать себя. Целовать так, как не целуют после пяти лет порознь. Так не целуют, когда между вами триста миль пути и его ложь. Тор целовал меня слишком честно. Он целовал меня так, как будто бы ничего не случилось. Как будто бы я по-прежнему его. Всегда им был. Сейчас я могу только корить себя за малодушие, за то, что не пошел к Ланге и не потребовал роспуска группы. Возможно, сейчас мне было бы легче работать. Но было бы мне легко примириться со своей гордостью? Пойти к Ланге — значит расписаться в своей несостоятельности. В своей слабости. Пойти к Ланге — значит признаться, пусть только самому себе, что Тор для меня что-то значит, что несмотря на пять лет и триста миль, между нами мало что изменилось. Сейчас между нами его брат. И его ложь. И я просто не знаю, что мне со всем этим делать. - О нем думаешь? - Торстейн как будто бы подслушивает мои мысли. Так бывало и раньше, когда он каким-то не то что шестым, а черт его знает каким по счету чувством угадывал то, что чувствую я. О чем я думаю. Он не то чтобы читал меня — читать этот потомок древнего рода любил разве что комиксы да полицейские сводки, и я всегда поражался, как это он смог с отличием закончить академию? Он не то чтобы читал меня — он просто меня знал. Тор знал меня со всеми моими потрохами — мои страхи и мои обиды; мои желания он не угадывал даже, он предугадывал то, что я пожелаю в следующую минуту, он знал мое тело лучше даже, чем свое собственное, а своим собственным телом позволял пользоваться, как мне только заблагорассудится. Наверное, это и была любовь. Наверное, я был так заносчив, что позволил Тору все испортить. Наверное, я все испортил сам. Я никогда не признаюсь ему — сам с собой я привык быть честным — что в тот момент, когда его палец лег на курок, чтобы через мгновение выпустить пулю в Чарли Нортона, - в тот момент, а может еще раньше, я уже знал — вместе нам не быть. Может быть, я знал это с самого начала. Не будучи нужным даже собственным родителям — как я могу быть нужным, по-настоящему нужным вот этому замечательному парню — Торстейну Хемсворту, который почему-то решил, что именно я ему необходим, что только меня он обязан защитить, что именно я — тот, кто достоин быть с ним рядом. Я так боялся, что однажды Тор поймет, как фатально он ошибся… Я так хотел, чтобы моей семьей — семьей, которой у меня никогда не было — был Торстейн, что когда он предложил мне это счастье — стать одним из Хемсвортов — я просто струсил. Струсил — пацаненку из приюта, мальчишке, которого однажды... ох, лучше бы не вспоминать это самое "однажды", так вот такому как я никогда не сделать по-настоящему счастливым потомка древних викингов. Струсил — если однажды Тор во мне разочаруется, если однажды я увижу в его глазах презрение — как я смогу жить после? Поэтому когда Тор приехал в Гаагу вскоре после похорон Чарли, когда он просил меня вернуться, я выставил его, пока все не зашло слишком далеко. Пока мне самому не указали на дверь. Понимал ли я тот факт, что, случись это снова - Чарли и его направленный мне в грудь пистолет - Торстейн поступил бы точно так же? Что он выстрелил бы, не раздумывая? Конечно, я понимал. Потому что - не задумываясь - пустил бы пулю в лоб любому, кто посмел бы угрожать Торстейну. Только вот простить все равно было сложно. Это всегда сложно - когда на одной чаше весов твой лучший друг, а на второй - любимый человек. Не зря Фемиду изображают с повязкой на глазах. Если уж богам трудно судить, то что говорить о нас, простых смертных? Его брат назвал бы это гордыней. Его брат сказал бы, что это смертный грех. Его брат во время воскресной проповеди положил бы мне на язык пресную облатку, дал бы выпить глоток кагора и отпустил бы мне этот грех. Отпустил бы с улыбкой. С той самой улыбкой, которая ввергает в еще больший грех. Если ты хочешь поцеловать святого отца в эту самую улыбку — какой круг ада тебе приготовлен? Надо было внимательнее слушать наставления отца Джона — может, тогда бы я знал ответ на этот вопрос. Хотя… Старый священник вряд ли говорил что-то о поцелуях со святыми отцами. - Так ты о нем думаешь? - еще раз спрашивает Торстейн, не услышав мой ответ. Мы маемся в пробке — длинной, какой-то бесконечной лондонской пробке, и я думаю о том, чтобы бросить машину и пересесть на метро, но снаружи дождь и покидать уютный салон не хочется. - Я думаю о нем, да, - признаваться в том, что Тор угадал, мне не хочется тоже, поэтому я ловко съезжаю с неудобной темы. - Я думаю о мерзавце, который уже убил пятерых и наверняка убьет еще. - Врешь, - безразлично пожимает плечами Торстейн, и я даже не удивляюсь, отчего он так спокойно реагирует на мою ложь. - Ты врешь, Хидддс, потому что когда я поцеловал тебя сегодня, а после приперся мой брательник, ты наверняка подумал о том, как было бы заебись, если бы мы с ним поменялись местами. - Я вовсе не… - Да не пизди ты мне! - отмахивается он и резко выкручивает руль, сворачивая в неприметный проулок в надежде объехать пробку. - Тор, послушай, - разговор этот тупой и нудный, и вяжет рот, как рыбный крекер Кейси, и мне не хочется его продолжать. - Нам вместе дело делать. Думаешь, я не смогу удержать свой член в кармане, а твоего брата на расстоянии? Думаешь, я позволю себе думать не головой а тем, что пониже? Сейчас, когда, возможно, убийца уже нашел себе следующую жертву? Думаешь, я настолько не профессионален, что позволю… Тор! Ты же меня знаешь! - А еще я знаю своего брата, - почти что одними губами произносит Торстейн. И от этого становится совсем неуютно. Хочется выйти под дождь. Хочется промокнуть до нитки, только бы не признавать — Тор опять меня прочитал. - Я просто хочу делать свою работу, - я пытаюсь вразумить его — и себя заодно. - Я хочу понять, что не так с этим чертовым делом. А с ним не так все. Почему такая география преступлений? Почему именно эти города? По какому принципу убийца выбирает своих жертв — мы думали, что дело в том, что эти женщины так или иначе прервали беременности, но двое из них никогда не были беременны. - Пойди пойми, что у этих маньяков на уме, - бурчит Торстейн, не отрывая взгляд от дороги. Дворники мотаются по лобовому, едва справляясь с потоками воды. В салоне, несмотря на то, что все окна закрыты, а кондиционер не работает, совсем не душно и пахнет Тором: деревом и немного морем. И соленым ветром. Так пахло на берегу залива, куда Торстейн водил меня, когда однажды мы гостили в его родовом поместье. Там было холодно. Просторно. Мрачно. Красиво очень. Мы стояли у кромки моря, и пенные барашки едва-едва не доставали до наших ботинок. Торстейн смотрел вдаль, щурился от соленого ветра. Было очень тихо — странно тихо, учитывая что чуть ли не под ноги нам ласкался залив. И мне казалось, что я слышу всплески воды — так плескалась она, когда тяжелые весла викингов направляли свои драккары на берег. Я мог представить на носу драккара Тора, отдающего приказы своим воинам. Я мог бы даже представить себя одним из них. Я бы хотел однажды вернуться в Тёнсберг. Вернуться туда с Тором. Но Тор все испортил. Я сам все испортил. Я тру ладонями лицо, отгоняя воспоминания. О Тёнсберге лучше не вспоминать. Не сейчас. - А эти руны? - я как будто не замечаю последнюю реплику Тора. - Почему не было руны на щеке Элис Майерс? Преступник убил ее где-то… Где ему никто не помешал бы, так почему он не вырезал руну? Или все-таки что-то ему помешало? Кто-то его спугнул? - Том, невозможно понять систему, когда речь заходит о маньяке, ты сам знаешь, - спокойно останавливает поток моих вопросов Хемсворт. - Да тут не то что системы нет — тут хаос полнейший! Любой маньяк действует по системе, но система эта — его собственная. Здесь же у меня такое чувство, что с нами играет человек, в действиях которого есть логика. Только вот логика эта заключается в том, чтобы запутать нас. Есть аборты — нет абортов. Есть руны — нет рун. Сегодня Париж — завтра Лондон. Что если убийца хочет, чтобы мы думали, что действует маньяк, а на самом деле… Я не знаю, на самом деле он… Нормальный? Я замолкаю, не в состоянии сформулировать мысль. Догадка, еще не оформленная в слова. Чуть только замаячившая, но еще неуловимая. - Где спрятать дерево? - пожимает плечами Торстейн. - В лесу. - Где спрятать тело? - подхватываю я. - Среди других тел. Думаешь, убить хотели кого-то конкретного? Одну из пяти? А остальных женщин убили просто так, чтобы спрятать то, самое главное преступление? - Я не знаю, - вновь широко зевает Тор, - я помню, что у Ланге однажды было подобное преступление. Виктор тогда только перевелся в наш отдел. И мы с Кейси с ног сбились в попытках поймать маньяка, убивающего стариков. А оказалось, что это один мажорчик хочет избавиться от слишком уж зажившегося на этом свете богатенького папаши. - И тем не менее… - Это странно, да, - соглашается Торстейн с невысказанной мной мыслью. - И в любом случае версию с маньяком мы будем отрабатывать до последнего. Остаток пути мы молчим.***
В госпитале Бетлем мы предъявляем документы на входе, и дюжий парень в форме охранника пропускает нас дальше по коридору, заодно объясняя, где находится кабинет нужного нам специалиста. Доктор Лиза Митчел приветствует нас с Тором, вставая со своего кресла и протягивая руку через стол, по очереди пожимает наши ладони. - Господа офицеры! - коротко здоровается миссис Митчел — я уверен, что такая женщина, как Лиза, просто обязана быть замужем: слишком женственна, слишком в себе уверена, слишком… счастливая. И дело даже не в том, что на ее рабочем столе фотография, где она обнимает темноволосого — довольно приятного — мужчину и двоих беззубо улыбающихся мальчишек — просто такая женщина, как Лиза Митчел не может быть одинока. - Нас интересует… - я быстро листаю блокнот и нахожу имя того пациента, о котором говорил Кейси, - нас интересует Джейсон Стоун. - Джейсон Стоун… - повторяет за мной доктор Митчел и быстро просматривает пухлые папки, лежащие в беспорядке на её рабочем столе. Открывает одну. - Джейсон Стоун, двадцать восемь лет, безработный. Состоит на учете как наркоман. Употребляет с шестнадцати лет. Психических отклонений ранее не наблюдалось. Поступил в нашу скорбную обитель четыре дня назад… Мы с Тором переглядываемся: четыре дня назад была убита Элис Майерс. Лиза не замечает наших переглядываний, потому что не поднимает взгляда от написанного: - В крови изрядное содержание героина, но к нам он попал не из-за наркотиков. Его доставили констебли после того, как в одном баре с ним случился острый психоз. Джейсон буйствовал, ломал мебель, кричал что-то бессвязное, кидался на посетителей, затем у него случился эпилептический припадок. - И каков диагноз, доктор Митчел? - спрашивает Торстейн. - Плох тот психиатр, который поставит диагноз за пару дней, - вздыхает Лиза. - Я подозреваю у Джейсона биполярное расстройство — он то впадет в буйство, то с места не двигается, становясь совершенно апатичным. Это, вкупе с наркотиками, могло вызвать припадок, после которого его доставили к нам. - Он рисует вот это, - я протягиваю доктору Митчел тетрадь, исписанную рунами. - Да, - кивает она головой. - За все четыре дня мне не удалось вытянуть из Джейсона ни словечка. То есть, более менее связной речью то, что произносил пациент, назвать было нельзя. А такое своеобразное творчество иногда позволяет нам понять, что же происходит с пациентом. - И что же с ним происходит? - Вы же наверняка хотите убедиться в этом лично? - вопросом на вопрос отвечает психиатр. Палата Джейсона Стоуна — маленькая каморка с мягкими стенами и окном, которое невозможно открыть. Он сидит на кровати — довольно-таки крепкий парень, длинноволосый, симпатичный, и когда мы входим, он поднимает на нас глаза — глубокие, карие, внимательные. Меня одолевают сомнения: очень уж пристально смотрит на нас тот, кто, по словам доктора, страдает душевным недугом. Но секунда — и взгляд Джейсона становится безразличным, расфокусированным. Он теряет к нам с Торстейном интерес, даже до конца не заинтересовавшись тем, кто и зачем решил его навестить. В его руках блокнот и карандаш, и он что-то быстро-быстро в нем записывает. Мы подходим ближе. Я опускаюсь на корточки — чтобы быть чуть ниже Джейсона. Теория о том, что легче довериться тому, кто ниже тебя ростом, кто не представляет угрозы — работает не всегда, но, возможно, я смогу вызвать доверие пациента. - Хэй, Джейсон! - я чуть улыбаюсь ему, но не прикасаюсь, не пытаюсь пожать руку или что-то вроде. - Я Том. А это мой друг Торстейн. Можно нам поговорить с тобой? Секунда. Другая. Джейсон молчит, все так же не отрываясь от блокнота. - Можно мне посмотреть, что ты пишешь, Джейсон? - спрашиваю осторожно. Хотя мне и так видно. Ровные ряды букв — вернее рун — точнее одна только руна. На этот раз только одна. - Отала, - шепчет мне в ухо Тор. - Джейсон, - я мягко дотрагиваюсь до его запястья, и он прекращает писать, смотрит на меня, и, кажется, даже не так безразлично, чем минуту ранее. - Джейсон, это ты писал? - и я показываю ему исписанные рунами тетрадки. Он кивает — коротко, нервно. - Джей, где ты видел эти руны? - спрашиваю, не надеясь, впрочем, на ответ. Ответа и не следует. Пациент сбрасывает мою руку и вновь берется за карандаш. - Ты должен был ее вырезать, да, Джейсон? Вырезать ножом на щеке Элис Майерс? Он дергается, хрипит, забирается с ногами на кровать, а я смотрю на Тора — в его глазах удивление, наверное такое же, как и в моих собственных — ведь спрашивал я на удачу. - Джей, скажи, ты знаешь её? Знаешь Элис? - я достаю фотографию последней жертвы нашего маньяка и протягиваю ее пациенту. - Ты знаком с Элис? - Элис. Элис. Элис. Элис! Элис!! Элииииссс!!!! - кричит он, готовый сорваться в истерику, и я прячу фото, хватаю Джейсона за плечи, чуть встряхиваю. - Успокойся, Джей! Все хорошо. Все будет хорошо… Я сам не верю в то, что говорю, но мне нужно, чтобы в это верил… подозреваемый? Или тоже жертва? - Ты знаешь, что произошло с Элис? Джейсон вновь мелко трясет головой, однако молчит. - Ты знаешь, кто её убил? - Убил. Убил. Убил. Убил! Убил!!! Убил!!! - Том, хватит! - Тор приседает на корточки рядом со мной, обхватывает своими ладонями — теплыми, как всегда, — ладони Джейсона. Тот вздрагивает, смотрит на Хемсворта как-то слишком уж внимательно, затем отводит взгляд в сторону. Закрывается. - Эй, парень, - тихо говорит Хемсворт. - Мы не причиним тебе вреда. Мы просто не хотим, чтобы кто-то еще пострадал. Поэтому нам нужна твоя помощь, окей? Он, кажется, понимает, о чем его просит Тор. Кивает — на сей раз медленно. И вдруг произносит. Вполне связно: - Она этого хотела. Элис хотела… - Хотела, чтобы её убили? - ахает Торстейн. - Да ты что такое говоришь, приятель? - Это великая честь. Великое благо. Это великая честь. Великое благо. Великая честь. Великое благо. Великая… - Джей! - рявкаю я на несчастного, и он замолкает. - Джей, кто убил Элис? Ты? - Я убил. Убил Элис. Я убил Элис. Я убил… - Понятно, - вздыхает Тор. - А вот посмотри на фотографию, - и достает фото убитой в Стокгольме Анны Берг. - Ты убил эту женщину? - Я убил эту женщину. Я убил. Убил эту женщину. Убил Элис... Торстейн устало моргает, достает из кармана смартфон, что-то ищет, протягивает пациенту: - Это Скарлет Йоханссон. Ты убил её, Джейсон? - Я убил. Убил Скарлет Йоханссон. Она хотела этого. Великое благо. Она просила. Он сказал, это великая честь. Его слова — благо. - Кто сказал, Джейсон? - хватаешься ты, как за соломинку, за этого таинственного «его». - О ком ты говоришь? - Он придет. Он уже идет. Вы не можете остановить. Не можете! Вы не можете! Нет. Неет!!! Неееееееет!!!!! Крик Джейсона срывается на визг. В комнату влетает санитар, и в руках у него шприц. Игла входит в бедро, и глаза пациента закатываются. В тот же момент в палату вбегает доктор Митчел, и если бы взглядом можно было убивать, мы бы с Хемсвортом были бы уже мертвы. - Браво, господа офицеры! Довели несчастного до припадка! - разъяренно бросает она вам. - Ваш несчастный с вот этой самой минуты становится главным подозреваемым в деле об убийстве пяти женщин. Вам ясно, доктор Митчел? - Мне жаль бедолагу Стоуна, но он единственная наша зацепка. - Возле палаты Джейсона будут дежурить наши люди. Двое констеблей, сменяя друг друга каждые шесть часов. Как руководитель расследования я уполномочен распорядиться, чтобы к больному не заходил никто, кроме вас, доктор, и младшего медперсонала, который будет выполнять все прописанные вами назначения. Что ему колют? Какие таблетки дают? Все это вы сейчас напишите нам с коллегой и представите медсестер, которых позже мы лично утвердим или не утвердим; и только они в сопровождении констеблей смогут заходить в палату Джейсона. Это ясно? - Джейсон Стоун — глубоко больной человек… - пытается возразить доктор Митчел. - Вам ясно, доктор? - Да, господин офицер! - почти что выплевывает она мне в лицо. Но мне плевать. - Прекрасно. Пройдемте в ваш кабинет. И пригласите туда младший медперсонал, а заодно подготовьте нам их личные дела.***
Мы покидаем психиатрическую больницу спустя час, и пока идем на выход длинными, белыми, унылыми, как и все здесь, коридорами, я слушаю раздраженное бормотание Торстейна. Да и с чего бы ему не быть раздраженным? Допрос Джейсона - если так можно назвать то, что произошло сейчас в палате - ни на шаг не приблизил нас к разгадке. Стоун в этом состоянии признался бы не много не мало в убийстве Кеннеди. Но по крайней мере полшажочка мы все же сделали. Парень, скорее всего, что-то знал. Что-то связывало его с жертвами. Откуда-то Джейсон знал о рунах. И что за таинственный "он", которого не остановить? Хотя - и это я бы признал с большой дозой вероятности - все, сказанное Джейсоном, можно списать на обычный психоз. - Надо проверить Стоуна. - прерываю я бубнеж Торстейна - весьма неинформативный, кстати сказать, состоящий в основном из непечатных словосочетаний, начинающихся на букву Ф. Хотя, иногда идиомы Тора несут больше информации, чем пафосный спич какого-нибудь политика, например. Или же воскресные проповеди отца Джона. - Нужно проверить. Аккуратно, методично, вдумчиво. Нужно выяснить о нем все. С момента зачатия. Возьми адрес в его карте и поезжай к нему домой прямо сейчас. Я добуду ордер у Ланге задним числом. - Ясно, - кивает головой Тор, и я продолжаю: - Нужно показать фото Джейсона родным и знакомым Элис Майерс. - Сделаю, - уверенно произносит Торстейн, и я впервые с того момента, как вернулся в Лондон, рад тому, что не попросил Ланге расформировать группу. Когда рядом Тор и его уверенность, все кажется не таким уж паршивым.***
На выходе нас окликает одна из сестричек. Вернее, окликает она Тора. - Эй! Джули! - Торстейн пытается выглядеть обрадованным, но я вижу, что он неплохо так переигрывает. На самом деле он выглядит… смущенным. Он косится в мою сторону, и мне становится интересно. - Ты давно не заходил, - Джули смущается тоже, и я думаю о том, как скоро после знакомства она оказалась в постели с моим Тором. С бывшим моим Тором. - Я был… Дела, Джулс! Ты прости… - Не хочешь узнать, как там Диана? - спрашивает сестричка, и мне становится еще интереснее. - Она спрашивала про тебя. - Я зайду в другой раз, ладно? - видно, что разговор этот не доставляет удовольствия Хемсворту, но он строит из себя хорошего парня. - Мне… мне нужно бежать… - Конечно! - кивает головой Джули. - Тебе всегда нужно бежать. - Не сердись, Джулс! - подмигивает ей Тор. - Я заскочу на днях, обещаю.***
- Я на метро, - сухо сообщаю я Хемсворту, едва мы выходим из больницы. Выходим под дождь. Все еще сильный. Холодный. Ледяной почти что. Именно такой, как нужно, чтобы остудить голову. - Брось, Хиддлс! - ворчит Тор и хватает меня за руку. - Брось! Погода та еще! Мне не хочется оставаться наедине с Тором. Мне не хочется выяснять у него, кто такая Диана и почему он давно ее не навещал. Мне не хочется ловить Хемсворта на очередной лжи, а то, что он не скажет мне правды, написано у него на лбу. Написано большими буквами. Почти что как те руны, что вырезал убийца на щеках несчастных жертв. «Она об этом просила», - вспоминаю слова Джейсона и чувствую, как леденеют ладони от какого-то безотчетного страха. Мне-то, в отличие от бедняги Элис, ничего не угрожает. Хочется сунуть руки в карманы куртки Тора. Чтобы было тепло и не страшно. Вместо этого я поворачиваюсь к Тору спиной: - На метро быстрее! По пути к метро меня обгоняет автомобиль Хемсворта. Обгоняет, даже не притормозив. Зато притормаживаю я сам и подумываю, а не вернуться ли мне в клинику и не расспросить ли симпатичную сестричку, кого это давно не навещал мой бывший… мой коллега? Но до метро остается каких-то пятьдесят метров, а дождь и не думает заканчиваться. И я не возвращаюсь. Я приезжаю в госпиталь Бетлем этой же ночью. Когда, разбуженный звонком доктора Митчел, я узнаю о том, что Джейсон Стоун был найден мертвым в запертой палате, которую охраняли двое вооруженных констеблей.