Мea máxima culpa

ТОРСТЕЙН

Твоя бессонница — твоя новая подружка. Хотя правильнее было бы назвать ее твоей госпожой, раз уж ночами она властвует в твоей постели. Издевается, мучает тебя, забыв спросить стоп-слово. Ты подчиняешься ей не то чтобы с охотой, ты вообще не любитель ролевых, и если ты кому-то подчиняешься добровольно, так это Виктору Ланге, но за это ты по крайней мере получаешь зарплату. Бессоннице ты подчиняешься просто потому что ей так хочется, а тебя тут по факту забыли спросить. И ты вертишься с боку на бок всю ночь, пытаясь сосчитать долбанных барашков — дед как-то в детстве говорил: не можешь уснуть, представь, что ты считаешь овец. Способ тот еще, на самом деле не помогал никогда, но ты был упрям, как те самые бараны, и ты продолжал считать. Сегодня ты решил изменить тактику и принялся считать Томов. Просто представлял своей одуревшей от бессонницы черепушкой, как мимо тебя проходят Томы — один за одним, как они смотрят на тебя и ржут над тобой, придурком, и досчитав до ста девятнадцати ты плюнул, послал к чертям и Томов и бессонницу, и пошел варить себе кофе. Часы показывают шесть тридцать, когда ты заходишь в свой кабинет. Перед дверью чутка тупишь, когда не понимаешь, почему ключ не хочет поворачиваться в замке, пока, наконец, до тебя не доходит, что дверь-то открыта. Ты чувствуешь, как ладони вмиг становятся влажными — какого хера, кто мог вломиться в запертый с вечера кабинет в Скотланд Ярде?! - и ты распахиваешь дверь резко и выдыхаешь медленно, когда перед тобой открывается до хуя идиллическая картина: Том спит прямо за твоим — бывшим его собственным — столом, подложив под голову локоть и какие-то бумаги. Ты закрываешь дверь осторожно, чтобы она, не приведи Господь, не скрипнула, и, неслышно ступая, подходишь к столу, так же тихо отодвигаешь стул и садишься, стараясь, чтобы твоя тушка производила как можно меньше шума. Тебе почти что удается не шуметь: Том только чуть вздрагивает во сне, бормочет что-то бессвязное — эта его привычка умиляла тебя все годы, что вы жили с ним под одним потолком — а затем вновь замирает. Ты просто смотришь на спящего Хиддлстона: скульптурные руки, коротко стриженные виски, чуть вьющиеся золотистые пряди вокруг высокого лба, четкая линия скулы и трогательно оттопыренное ухо. Ты мог бы изводить себя мыслями о том, почему так случилось, что в этот самый час Том спит у тебя в кабинете, а не у тебя в постели, но это все дерьмо то еще, поэтому ты решаешь не мучить себя лишний раз — для помучиться у тебя есть бессонница. Ты просто смотришь на спящего Тома — этого тебя сейчас лишить не может даже он сам, и ты благодаришь Криса за то, что оставил тебя вчера вечером в полном раздрае, и свою госпожу-бессонницу за то, что ты пришел на работу в такую рань. Хиддлс назначил совещание на восемь ровно, и до тех пор, пока в твой — бывший вашим, а теперь вроде как уже не в бывший — кабинет припрутся Кейси и твой братец, у тебя еще есть время. Почти что полтора часа наедине с Томасом. И пусть он спит, так даже лучше. Лучше, потому что ты не видишь это безразличие, эту почти что досаду, когда он смотрит на тебя. Ты все еще не понимаешь, почему он не пошел к Ланге и не попросил турнуть тебя из группы, хоть и догадываешься, что ты имеешь право находится рядом с ним только благодаря его упрямству — Том никогда не принимал поражений, а пойти да нажаловаться Ланге — это поражение, поэтому ты все еще тут. И ты намерен доказать Хиддлсу, что для команды ты просто незаменим. Ты намерен доказать ему, что для него самого ты незаменим тоже. Если в дохуя замороченной башке Хиддлстона родился гениальный план заменить одного брата другим — ты будешь тем самым, кто не позволит этому плану осуществиться. Не потому даже, что ты ревнуешь. А потому только… Потому что Том твой. Ты не позволишь ему стать игрушкой, которой делятся с младшими братьями. Он был твоим всегда. С того самого момента, когда ты — в буквальном смысле без году неделя выпускник полицейской академии, в свою последнюю перед окончанием учебы увольнительную завалился с друзьями в клубешник. Заведение было не то чтобы паршивым, вовсе нет. Но Линдси — твоя тогдашняя пассия, почему-то выбрала именно этот клуб. И вот вы были здесь. Для тебя секретом не было, что едва ли не половина посетителей, пришедших сюда подрыгаться под клевенький музон да закинуться горячительным, закидывались еще и дурью. Ты бы не ошибся, если бы сказал, что бармен приторговывает, и ты был на все сто пятьдесят уверен, что вон тот тощий длинный пацан с копной светлых кудряшек, что сидел с каким-то мелким хмырем через пару столиков от вас, приторговывает тоже. Ты видел это движение — рукопожатие, ага — и вот уже в ладони мелкого хмыря пакетик кокса, а в ладони одуванчика — несколько мятых купюр. Тебе было бы похер — да тебе всегда было похер, если честно: мир таков, каков он есть, и ты можешь надорвать жопу, но не переловишь всех мразей, которые поставили себе целью нажиться на слабости других. Ты не будешь менять этот мир. Для этого у тебя есть брат и его тупой боженька. И его тупые проповеди. Но даже его боженька и его проповеди ничего изменить не в состоянии. Ты не циник. Ты просто не носишь розовые очки. Хотя Линдси однажды — смеха ради — заставила тебя примерить такие в какой-то лавчонке в Камдене. Так что хрен тебя знает — а твой хрен, в общем, и был виноват, если уж докапываться до сути — но белобрысый заморыш чем-то тебя заинтересовал. Хотя может это было не то самое слово, скорее тебе захотелось увидеть его блядскую улыбочку, когда на его тонких запястьях звонко защелкнутся наручники. Что тебе был этот чел — один из многих мелких пушеров? Но у тебя к окончанию курса самомнение было невъебенным, как и твой гонор, поэтому ты решил, что если это не случай проявить себя, тогда что же? Ты извинился перед Линдси и перед приятелями, и ты последовал за одуванчиком тенью — ты был уверен, что заморыш тебя не видит. И ты проводил его до той самой подворотни, где у сопляка была назначена встреча. С кем-то, кто снабжал его наркотой. С кем-то, за поимку которого, будь ты сотрудником, а не курсантом, ты может быть даже отхватил бы премию. На худой конец — благодарность. Ты не был идиотом, и ты подстраховался. Ты вызвал полицию, едва только заметил, как кучерявый начал базар с этим барыгой. Ты был уверен, что копы приедут быстро, поэтому ты выступил, не дожидаясь воя сирен. Ты шагнул к этим двоим и ты приказал им оставаться на месте. Ты выглядел в своих собственных глазах до фига круто, но ты не выглядел круто для этих двоих. Ты сам не понял, как так вышло, что подворотня вмиг наполнилась людьми. И люди эти были настроены к тебе один хрен враждебно. Тебя отпинали, как тряпичную куклу. Хотя ты и успел нехило так вмазать двоим — одному, кажется, даже руку вывихнул. Парни кинулись врассыпную, как только послышался вой полицейских сирен. Все, кроме белобрысого тощего одуванчика. Который, присев перед тобой, харкающим кровью, на корточки, только головой покачал с досадой. Отключаясь, ты слышал, как он пизданул тебе: - Я б тебе еще врезал, да жаль, живого места для удара нет. Через день, когда ты пришел в себя в больничке, тебя навестил декан твоего факультета. Если пропустить ту часть его монолога, в которой он в красках живописал тебе, какой ты тупой уебан, то в сухом остатке было следующее — ты сорвал полицейскую операцию, которую готовили чуть ли не полгода, и тот самый тощий одуванчик, который, кстати сказать, ни на шаг не отходил от тебя, пока не доставил твой избитый организм в больничку, был агентом под прикрытием. Тебя не отчислили прямо накануне выпуска потому только, что ты как бы шел на медаль, а еще потому что тот самый парень — вернее его шеф — попросил за тебя. А еще через день дверь твоей палаты, где ты валялся в гордом одиночестве, отворилась, и в проеме показалась светлая макушка. - Привет! - сказала макушка и тряхнула кудрями. - Я Том. А ты тот болван, из-за которого у меня неприятности? - Вообще-то я Торстейн, - буркнул ты, зачем-то напустив на себя хмурый вид, хотя при виде улыбающегося Тома настроение твое взлетело едва ли не до небес. Сейчас, когда из незашторенных окон в твою палату щедро лилось яркое солнце, а не в неоновом свете ночного клуба и не в свете тусклого фонаря лондонской подворотни, парень был чудо как хорош — тонкий, звонкий, ладный. Он улыбался хорошо очень, по-доброму, и глаза его — яркие, живые - улыбались тоже. - Скажи мне, Торстейн, ты зачем полез ко мне в клубе? Страсть у тебя к геройству? С этими словами Том рассыпал на твою кровать, прямо поверх одеяла, крупные, красные, вкусные даже на вид яблоки. И, протянув одно тебе, надкусил другое. Ты же посмотрел на спелый, налитой яблочный бок и вздохнул с сожалением - челюсть тебе повредили знатно, ты разговаривать-то мог с трудом, не говоря уж о том, чтобы яблоки грызть. - Может, я к тебе полез, потому что ты мне понравился? - слова слетели с губ прежде чем ты успел их обдумать. Но ты не пожалел о них ни разу. Как и о яркой вспышке боли, что прострелила твою многострадальную челюсть. - Понравился, говоришь? - усмехнулся Том. - Ну-ну… Выпускной ты пропустил. Но тебе было откровенно похер. Ведь в тот день с тобой рядом был Том. И отбитые внутренности болели уже не так сильно. Вы ели яблоки — почему-то Хиддлстон все время приносил их тебе, правда теперь он, заметив, как ты морщишься, надкусывая сочный фрукт, нарезал их на кусочки, чтобы тебе удобнее было жевать. И когда ты смотрел, как Том специально для тебя режет яблоки, у тебя внутри щемило сладко - грудину как будто сдавливало, или же это давали о себе знать все еще не до конца зажившие ребра, а сердце как будто бы херачило быстрее обычного. Ты и рад был бы списать эту гребаную тахикардию на побочки от тех лекарств, которыми тебя пичкали, но по всему выходило - лекарства ни причем. Виновник того, что сердечник твой пустился в галоп - вот он, сидит рядом, болтает о всякой ерунде, смотрит насмешливо из-под упавших на самые брови кудряшек, теребит длинными изящными пальцами зачесавшееся ни с того ни с сего ухо. На ухе - чуть оттопыренном, розово-прозрачном, аккуратном - ты завис капитально, чуть было яблоком не подавился. Вот была бы умора! Тогда, выздоравливая, ты думал о том, как было бы здорово, если бы после академии тебя распределили бы в отдел к Тому. Он был на два года тебя старше и, наверное, на целую жизнь умнее — ведь его жизнь была не такой легкой да гладкой, как твоя — если не считать эпизода с измудохавшим тебя братцем. И ты еще тогда, в больничной палате все для себя решил. Этот умненький, этот смешливый, этот нежный и так мило смущающийся, стоит тебе взглянуть чуть пристальнее, парень — он твой и только твой. Том был… сложным, замороченным, характер имел тот еще — это все ты узнал уже чуть позже, когда тебя все-таки распределили в отдел, где служил Томас. Он был настоящей занозой в заднице, когда хотел. А когда не хотел — ласкался к тебе кошаком, чуть ли не мурлыча. Он мог довести тебя до белого каления своим ослиным упрямством и практиковал, сука, такое частенько. А мог быть сущим ангелом и самым любящим существом во всем белом свете. Он украшал твою — скоро она стала общей — квартиру к твоему дню рождения и пек тебе какие-то умопомрачительные печенюхи. Он мог днем наорать на тебя за то, что слишком уж подставлялся во время вчерашнего задержания, ведь он — ясное дело! - переживал за тебя, придурка. И в тот же вечер орал - уже от наслаждения, когда ты втрахивал его в матрас, мокрого и блестящего - от пота и собственной смазки. А после урчал — и впрямь котяра! - от удовольствия, когда ты натирал его мочалкой, предварительно разогрев воду в ванной до комфортной ему температуры — а по поводу температуры воды у него был какой-то особый пунктик, но даже это тебя умиляло. Ты намыливал его грудь, живот, а потом отбросил прочь мочалку и намылил своей ладонью его член, и ты взгляд не мог оторвать от его зажмуренных от удовольствия глаз, от его слипшихся ресниц и сведенного истомой рта. Ты трахал языком его рот, а своей ладонью его член, и ты кончил от этой не-ебли, даже не притронувшись к себе. Ты был с ним счастлив. И ты подумать даже не мог, что однажды останешься без него. Сейчас, глядя на то, как хмурится во сне Том, уснувший в твоем — бывшем вашем — кабинете, ты думал о том, что несмотря на первую провальную попытку вернуть его... вернуть его себе... несмотря ни на что, ты будешь пробовать и дальше. Ты будешь пробовать прямо сейчас. Ты встаешь — двигаешь стулом резко. Стул скрипит, и Том наверняка проснется, но тебе этого и надо. Ты заходишь ему за спину. И, наклонившись, лижешь трогательно оттопыренное ухо. Кусаешь мочку, обводишь языком раковину. Том дергается, спросонья не понимая, что происходит. - Мокро, - бурчит он, и ты видишь краем глаза, как он хмурится. - Тор?! - спрашивает уже осмысленнее, и ты только кусаешь сильнее. Ты бы съел это ухо, и даже без сахара — Том и так сладкий. Ты шепчешь ему, какой он до хрена сладкий, и слышишь тихое «ах!» Ты, сука, знаешь, как ему это нравится — когда ему шепчут в ушко. Нежности. Или непристойности. Можно вперемешку — он так сильнее заводится. - Тор, прекрати! - возмущенно шипит Хиддлстон, вскакивая со стула, и тут же со стоном падает обратно. Спать за столом — то еще удовольствие, и наутро ломота в шее, плечах и спине обеспечены. Но он все-таки делает над собой усилие и вновь встает. Разворачивается лицом к тебе — вид возмущенный, помятый ото сна и такой милый, что ты не выдерживаешь просто. В груди становится тесно и как-то чересчур сиропно — ты ненавидишь такое дерьмо. Так ненавидишь, что готов что-то разбить — голова твоего брата подошла бы как нельзя лучше — но твоего брата здесь нет. Здесь есть Том и его взъерошенные после сна волосы. Его удивленные глаза и его мягкие губы, которые ты накрываешь своими. Ты кладешь руки ему на плечи. Ты прижимаешь его к столу. Ему не вырваться. Тебе не вырваться тоже. Ты целуешь его неторопливо. Ты почти что забыл, каков он на вкус, и ты с удовольствием вспоминаешь. Ты знаешь, что он оттолкнет тебя. Что вот уже сейчас… вот прямо сию секунду. Он уже положил тебе на грудь ладони, чтобы оттолкнуть. Но почему-то не отталкивает. Хватается цепкими пальцами за рубашку, мнет ее, выкручивает ткань. - Тор! - стонет тебе в губы и позволяет твоему языку хозяйничать у него во рту. - Тххооорррр! У тебя крышу срывает, когда он так произносит твое имечко. Задушено. Раскатисто. У тебя крышу срывает, когда твой язык у него во рту. Он отступает резко. Зажмуривается. - Ты не…, - почти что умоляюще произносит. - Ты не смеешь. Не сейчас! - Зачем ты? - спрашиваешь просто. - Зачем вся эта хуйня, Хиддлс? Ведь ты же не забыл. Давай как раньше, а? Ты понимаешь, как наивно и как до хуя по-детски все это звучит. Но тебе откровенно пофиг. Ты вновь касаешься его губ. На этот раз осторожно. Просто прижимаешься своими губами к его. Не пытаясь доминировать. Не пытаясь подчинить. Ты кладешь руку ему на затылок, поглаживаешь нежно. Ты просто хочешь продлить это мгновение до того, как оно рассыплется. А оно рассыплется — факт. И оно рассыпается, когда ты слышишь скрип открывающейся двери. - Я не вовремя, - голос брата возвращает тебя в реальность. - Уже восемь, я думал… - Извини, преподобный, - Том ужом выкручивается из того небольшого пространства, где ты зажал его между своим телом и столом. - Уже восемь, и через пять минут мы начнем совещание. Том не смотрит на тебя. На брата он не смотрит тоже. На брата смотришь ты и ты готов пересчитать его идеально белые ровные зубы своим кулаком, ты готов стереть с его лица эту мечтательную улыбочку. Ты печенкой чуешь, что сейчас чувствует Крис, глядя на взлохмаченного, полыхающего ушами Томаса. Твоего Томми. Только, блять, твоего. - Пять минут! - объявляет Хидллстон. - Я всю ночь просидел над бумагами, не было времени заехать в отель привести себя в порядок. Просто дайте мне пять минут. Он выходит из кабинета и ровно через пять минут, в течение которых вы с Крисом просто молча буравите друг друга взглядами, возвращается, умытый, причесаный и по-деловому собранный. - Где Кейси? - спрашивает он у вас обоих. Ты пожимаешь плечами. Ты понятия не имеешь, где носит твоего напарника, и ты лезешь за телефоном, чтобы это выяснить. Но выяснить не успеваешь. Кейси появляется, едва ты успеваешь набрать на смартфоне «Какого хуя...» - Извините! - виновато смотрит твой напарник на твоего бывшего любовника. Ты закрываешь кулаком нос, чтобы не хрюкнуть случайно от смеха — ситуация до фига забавная. Или у тебя с недосыпу нервы сдают. - Кто-нибудь хочет рыбных крекеров? - спрашивает Кейси и бросает на стол хрустящий яркий пакет. Видок у него такой, как будто он узнал что-то до хуя интересное и ему не терпится с вами поделиться, но он, негодяй, тянет время. Интересничает. Ты обещаешь себе, что отвесишь Кейси хорошего подзатыльника, чтобы — на будущее — не тянул из тебя жилы. - Я опоздал, пробки, знаете ли, - начинает объясняться этот любитель плавников и чешуи, - но послушайте, что я узнал вчера! В клинике Бетлем… Вы трое настораживаетесь. Задание Хиддлстона — найти пациента с религиозным бредом, ты бы назвал полностью проваленным — никто из тех, кто состоит на учете в больницах для душевно больных, подобных госпиталю Бетлем, не мог той ночью убить Элис Майерс. Таких пациентов было немного — на весь огромный Лондон всего пятнадцать. И алиби всех было тщательно проверено. - Так вот, - продолжает Кейси. - Один из тамошних психов… пациентов то есть… Он рисует вот это! Твой напарник достает из-за пазухи небольшой блокнот и протягивает его Тому с многозначительным видом. Вы с Крисом тут же подрываетесь со своих мест и оказываетесь у Хиддлстона за спиной. Склоняете головы, глядя ему через плечо. - Охереть! - Пресвятая дева! Одновременно срывается с ваших с братом губ. Весь блокнот неизвестного пока вам пациента исписан рунами. Ничего больше, только ровные ряды повторяющихся раз за разом рун. Тех самых, которые были выцарапаны на щеках убитых женщин: Одаль, Кеназ, Наутиз и Ансуз. И снова — Одаль, Кеназ, Наутиз и Ансуз. И так по кругу. И так до бесконечности — вернее, пока не закончился блокнот. - Он исписал рунами три тетрадки, - ошарашивает вас Кейси, доставая остальные две. - Ты допросил его? - строго свел брови к переносице Томас. - Он не говорит ни слова, - пожал плечами Кейси. - Он… как это сказал его врач? Не контактен. Знаете, сидит, дергается, мычит… Жуткое дело. Я приставил к нему охрану, так что никуда он от нас не денется. - Едем! - Том, доставая из ящика стола кобуру и привычным жестом накидывая ее на плечи, срывается на выход. - Торстейн! Ты со мной! Кейси! Отдай блокноты нашим экспертам, пусть выжмут из этих каракулей все, что можно и что нельзя. Святой отец! Я хочу, чтобы вы занялись той самой группой психологической поддержки, которую посещала Майерс. - Да я бы один смотался! - возражаешь ты. Нет, ты не против прокатиться с Хиддлсом, даже наоборот, ты с удовольствием бы с ним прокатился не только до психушки, хотя до психушки докатитесь рано или поздно вы все трое: ты, Хиддлс и твой брательник. Ох, ты жопой чуешь, как там уже зарезервировали для вас места. Только вот конкретно в эту психушку ты бы Хиддлстона не пускал. Услышав название клиники, ты чутка напрягаешься. Ты понимаешь, что отговаривать Тома ехать, если он уже все решил, бесполезно. Поэтому возражаешь так, для проформы. К тому же тебе хочется побыть с ним рядом. Просто рядом. Просто быть. Том смотрит на тебя как-то слишком уж пристально — вот ведь подозрительная зараза! Ухмыляется: - Хотя, ты прав, я и один смотаюсь. Можешь помочь брату… - Поехали! - обреченно вздыхаешь. - Возможно, это не обычная группа поддержки, - осторожно вставляет реплику твой брат, и вы с Томом замираете уже в дверях. Том с интересном смотрит на святого отца, и ты делаешь вид, что не замечаешь этой заинтересованности. - Даже если не было никакой группы поддержки... - пожимаешь ты плечами. - Элис могла бывать где угодно. Да хоть бы к любовнику моталась, и не похер ли, что муж говорит, что не знал? Мужья никогда ничего не знают. - Я подумал, - не обращает на тебя внимания Крис, - что раз Элис не помогли наставления отца Джона, то она могла искать помощи в другом месте. - Секта? - неуверенно спрашивает Хиддлстон. - Это всего лишь предположение, - голос твоего брата звучит все еще неуверенно, но его глаза полны уверенности. О, ты слишком хорошо знаешь эту чертову уверенность Криса в своей правоте. В своей невъебенной непогрешимости. Ты наелся этого еще в ранней юности. Тебя ею перекормили буквально. - Но друзья Элис ни о чем таком не упоминали, - ты все еще пытаешься поколебать эту непоколебимую уверенность. На хрена ж ты это делаешь, сам не знаешь. Брат смиренно складывает руки в замок впереди себя и отводит глаза, прячет от тебя усмешку. Ты начинаешь жалеть, что вчера вечером не стер эту усмешку с его губ своим кулаком. - Значит, мы плохо спрашивали, - не обращает внимания на твои терзания Том. - В любом случае, отец Крис, это на вас. Опросите всех еще раз. Друзья, коллеги, двоюродные племянники. Она должна была обмолвиться. Если нет — будем шерстить все секты, которые хоть раз попадались в поле зрения полиции. Кейси! Как закончишь с блокнотом, помогаешь преподобному. Всем все ясно? Вопрос этот задан для проформы. Ответ может быть только положительным.