Мea máxima culpa

ТОРСТЕЙН

За окном дождь, противный, монотонный. Сейчас девять утра, но темно как у негра в жо… Впрочем, ты не расист, потому одергиваешь себя и формулируешь мысль более толерантно: темно так, как будто бы уже девять вечера, и ты чувствуешь себя как после тяжелого рабочего дня, хотя день только что начался. Слева от тебя, на панели приборов, остывает в картонном стаканчике крепчайший кофе. Ты косишься на стакан с омерзением — у тебя по венам вместо крови — голубой, как любил иногда шутить Хиддлс, — бежит чистый кофеин. Еще одна порция, и у тебя сердечник пробьет грудину. Вот просто нахуй ее вынесет. Поэтому ты не пьешь. Поэтому, а еще потому, что остывший кофе терпеть не можешь. Курить хочется до чертиков. И последнюю тягу ты сделал еще ранним утром, на собственной кухне, когда вы с Хиддлсом хлебали чаек. Он прихлебывал да слушал тебя внимательно, когда ты рассказывал ему, как лажанулся этой ночью в Эшере. А ты глотал ароматный чай вприкуску с ароматной сигариллой и думал о том, как бы тебе сегодня вечером вновь заманить Тома к себе в берлогу. Как назло, ничего путного не придумывалось, и ты обозвал самого себя кретином безмозглым, а Хиддлса гребаной принцесской — не вслух, разумеется. А после того, как Том отослал тебя на помощь братцу, ты его еще и не так обозвал. Если нужно было оттрахать тебе мозг — тут уж твоему бывшему не было равных. Пожалуй, еще более искусно он трахал мозг самому себе. О! Вот уж где талант мозгоебательства у Тома открывался на все сто пятьдесят. Но такой уж он был. И ты не устанешь поражаться собственному мазохизму, но другим Хиддлстон был тебе не нужен. Давно, в школе, вы изучали сложносочиненные предложения. По правде говоря, они давались тебе не очень хорошо. Ладно, хреново они тебе давались. Так вот Том был таким — сложносочиненным. Может, поэтому ты не всегда его понимал. Любил — безусловно. Но тебе хотелось залезть ему в самую его черепушку, да рассмотреть, что и как там устроено. Тебе хотелось понять, почему он такой. Тебе казалось, что ты знаешь его вдоль и поперек — его тело ты уж точно знал лучше, чем свое собственное; ты изучал его: губами, языком, пальцами — ни одного сантиметра светлой гладкой кожи не осталось неизученным. Но тебе хотелось залезть ему под кожу. Тебе все казалось, что тогда-то он станет твоим целиком и полностью. Тебе казалось, что какая-то часть Тома как будто бы не принадлежит тебе. Не то чтобы ты думал, что он что-то пытается от тебя утаить, напротив, иногда Хиддлс был до странного откровенен, но ты всегда что-то чувствовал… Черт! Ты сам не мог себе это объяснить. Ты просто это чувствовал: Том не твой, не до конца твой. Не сказать, чтобы ты бесился, но иногда у тебя как будто свербило в мозгу: «нетвой, нетвой, нетвой» - ты тогда только стискивал зубы и сжимал кулаки, и вроде как становилось полегче. Том был с тобой. Обнимая его каждую ночь, прежде чем заснуть, ты шептал в его теплое, розовое ухо: «Мой», и он угумкал довольно, и чуть поводил головой — от твоего дыхания ему было щекотно. Ты намерен был это вернуть: - Тома в твою постель, и чтобы ты мог каждую ночь сообщать ему, что он твой — целиком и полностью. Ну ладно, пусть не полностью, но большей своей частью. Ты сомневался, что у тебя получится, но отступать был не намерен. Сейчас же ты маялся от нежелания глотать остывший кофе и вместе с тем от желания повернуть машину да ехать домой, чтобы выспаться наконец. Еще тебе хотелось курить, поэтому ты приоткрыл окно — совсем немного, но холодные капли дождя тут же начали залетать в салон. По правде говоря, тебе было наплевать — желание закурить было уже просто нестерпимым, и ты с наслаждением сделал первую глубокую затяжку. Тут же слева от тебя громко — слишком уж громко, показательно даже громко — закашляли. Ты с раздражением смотришь влево — твой брат, до этого молча сидевший рядом с тобой, на пассажирском сидении, всем своим видом хочет показать, как ему противен сигаретный дым. Еще одна принцесска! - Моя машина — мои правила! - ты сразу расставляешь приоритеты. - Что-то никогда не меняется, - загадочно улыбается Крис, открывая окно со своей стороны. - По крайней мере твой эгоизм неизменен, брат. - Так на хрена ж ты позвал меня с собой, такого эгоиста? - пожимаешь плечами. Тебе и впрямь непонятно, на кой хер ты понадобился пресвятому Крису этим утром. Скататься да порасспросить того типа, который, якобы, может добыть редкий, экзотический яд, от которого прижмурился Джейсон Стоун — это братец мог бы сделать и без тебя. Группа поддержки ему не требовалась. - Тор… - голос брата звучит сейчас очень тихо. И еще почему-то очень виновато. - Тор, я… - Да, ты был ни хера не прав, а еще тебе до хера стыдно, и давай мы сделаем вид, что ты извинился, а я твои извинения принял, и блядь, я бы даже обнял тебя сейчас, братишка, да руки заняты, не могу руль бросить. - Тор, не надо так, - его голос сухой и надтреснутый. Ты просто чувствуешь, насколько ему тяжело произносить эти простые, короткие слова, и ты сдаешься. Ты резко выкручиваешь руль вправо и паркуешь автомобиль там, где парковаться запрещено. Тебе плевать на дорожную полицию — у тебя спец. разрешение. - Ладно! - киваешь ты головой — не ему, а самому себе скорее. - Ладно, давай решим это сейчас, брат. Ты разворачиваешься к нему всем корпусом. Ты смотришь ему в лицо пытливо, рассматриваешь внимательно каждую черточку его лица, каждую морщинку. Ты всегда поражался, как же вы похожи. Тебе часто казалось, что ты смотришь на Криса, как в зеркало, но отражение всяко лучше оригинала. Ты не то чтобы ревновал к своему отражению. Но тебе всегда казалось, что Крис — лучшая, более совершенная копия тебя. Сейчас его лицо — это гимн покаянию. Ты видишь: он и правда хочет, чтобы между вами все было, как раньше. Когда он был твоим мелким — самым любимым — братишкой. Когда он тянулся к тебе и копировал твои повадки. Когда он заглядывал тебе в глаза и ловил каждое твое слово. Позже, когда голопузое детство сменила прыщавая юность, когда взыграли гормоны, а вместе с ними и юношеская дурь… Ох, ты не любил об этом вспоминать, но память — услужливая сука! - решила прямо сейчас подсунуть тебе это воспоминание. Тебе было семнадцать, а Крису четырнадцать, и он ворвался к тебе в комнату после уроков. Уж что ему понадобилось — да это и неважно было. А важно было то, что тебе приспичило подрочить. И он застал тебя прямо за дрочкой. Ты видел его глаза — как они смотрели на тебя: голодно, с поволокой похоти. И ты наяривал свой член, не в силах оторвать взгляд от глаз брата. А он не мог перестать смотреть, как влажная головка исчезает и вновь появляется у тебя в кулаке. Ты видел, как он сглотнул. Ты слышал, как он застонал. Тебе было стыдно, когда ты кончил, глядя на то, как его язык быстро-быстро облизывает пересохшие губы. И еще более стыдно тебе было, когда он, выкрикнув грязное ругательство, выбежал из твоей комнаты прочь. Вы были подростками, и гормоны хлестали через край. Но он был твоим младшим братишкой, и негоже ему было видеть такое. Он не должен был смотреть на тебя так… Так, как будто бы хотел, чтобы это его рука скользила бы вдоль твоего возбужденного члена. Ты предпочел об этом забыть. Тебе было семнадцать, и у тебя стояло на все, что движется. Ты никогда бы не посмел прикоснуться к родному брату — упаси бог! Но стоило тебе вспомнить глаза Криса… Ох! Лучше бы тебе это не вспоминать! - Я не буду вечно каяться за то, что сделал тогда, Тор, - произносит Крис, и ты отвлекаешься от стыдного воспоминания. - И мы оба слукавим, если скажем, что все может быть, как раньше… Когда мы были детьми... Ты осторожно киваешь головой. Ты все еще смотришь в лицо брату, и ты подмечаешь — неосознанно — следы бессонной ночи: чуть припухшие веки, покрасневшие белки, глубокие тени под глазами. Тебе интересно, что именно не давало сегодня ночью спать Крису. Только вот ты не будешь спрашивать. Тебе оно на хрен не упало - от чего у братца бессонница. - Но мы все еще семья, Тор. Ты мой брат. Я люблю тебя… Всегда любил… - Знаешь, мать переживает очень, - вдруг ни с того ни с сего признаешься ты. Выкидываешь за окно недокуренную даже на половину сигариллу и ловишь благодарный взгляд Криса. - Мы с ней видимся, - отвечает мелкий, - очень редко… Она прилетает в Рим. Отец не одобряет, но она все равно прилетает. Вы какое-то время молчите. Просто смотрите друг на друга. Как будто заново узнаете. Как будто бы вы когда-то друг о друге забывали. - На похороны Бора почему не приехал? - хмуришься ты. Крис отвечает не сразу. Он как будто бы выпадает из разговора, о чем-то своем думает, и наконец выныривает из воспоминаний. Расплывается в улыбке. Чуть смущенной. - Я в тюрьме сидел, - признается он и вдруг хохочет. Громко. Как будто бы сообщает тебе нечто радостное. - Чего? - удивлению твоему нет предела. Тебе тоже хочется улыбнуться. Если бы не очевидная глупость ситуации. - Говорю тебе, брат — я сидел в тюрьме. У меня задание было. В Каракасе. А там, знаешь, местные власти не могли договорится с властями церковными. Вот меня и упекли. Обвинение состряпали… Все как положено. Я отсидел полгода. Потом меня выкупили, конечно… - А ты не скучно живешь, брат. - На самом деле, я… Я бы предпочел прилететь на похороны деда, чем кормить клопов в Каракасе. Только вот… Это же Бор. Он ненавидел меня. - Нет, Крис! - протестуешь ты, хотя понимаешь, что протест твой — только для виду. - Ты знаешь, что это так, Торстейн. Он выставил меня из дому, едва я только объявил, что хочу принять сан. - Он ненавидел не тебя, а церковь, - вновь пытаешься возразить. - Ты сам знаешь, что вражда Хемсвортов с духовенством тянется на протяжении веков, а старый Бор, если что и любил, так это воевать. Хлебом не корми старого упрямца, дай только повод с кем-нибудь поскандалить. А тут ты выкинул фортель, решил, видите ли, принять сан... - Не нужно, Тор! - мягко касается твоего плеча Крис, и от этого прикосновения ты почему-то вздрагиваешь. - Ничего уже не изменишь. Моя жизнь — это моя жизнь. Вот только мать жалко. Да еще старого Бора. Как он умер? - Сердце, - со вздохом отвечаешь ты. - За каким-то чертом… прости… Зачем-то понесло его на пляж с утра пораньше. Там сердце и прихватило. Его нашел Уильям. Помнишь нашего соседа? - У него еще собака была. Щенок спаниеля, - улыбается твой брат. - Он уже старый совсем. Они оба то есть. Так вот Уильям нашел деда. Но было уже слишком поздно. Он не дышал. - Я прилетал в Тёнсберг, - грустно улыбается Крис, - был на могиле Бора. Может быть, однажды мы вернемся в Тёнсберг вместе, брат? Ты не отвечаешь. Ты пока что не знаешь, что тебе с ним делать — с внезапно вернувшимся к тебе - в твою жизнь? - Крисом. Этот человек, что сидит сейчас напротив тебя, все еще касаясь своей ладонью твоего плеча — совсем тебе не знаком. Полгода в тюрьме Каракаса — это ж надо! Он чужой совсем, и совсем-совсем родной — твой младший братишка. Как оно так случилось, что мелкий сидел в тюряге, а ты даже не знал?.. Ты не хотел ничего знать! - Давай пока что не загадывать, ладно? - просишь ты, и он в ответ быстро-быстро кивает головой. - Но я рад. Черт… Прости… Я просто рад, что мы поговорили. Он улыбается. Светло. Почти что как Том, даже светлее. Ты действительно рад, что вы поговорили. - Твой напарник, Кейси… - в голосе Криса появляются осторожные нотки, и тебе вдруг становится не по себе. - Что? Впарил тебе несвежий сэндвич с тунцом? - У меня аллергия на рыбу, - усмехается твой брат. Точно! Как ты мог это забыть? - Так вот Кейси… Он переживает за тебя. Говорит, что с тех пор, как вы с Томом… Как Том ушел, ты как будто с катушек слетел. Так он сказал. - У моего напарника язык без костей, - зло цедишь ты. Обсуждать Тома, или, еще хуже, что с тобой было после того, как он ушел, ты не намерен даже с братом. Тем более с братом. Но тот, видимо, плевать хотел на все твои намерения. - Ты хорошо знаешь Тома, брат? - его вопрос звучит неожиданно. Ты чуть было не подпрыгиваешь на сидении и зачем-то тянешься за кофе. Хоть он и остыл давным-давно. - Ты знаешь, кем были его родители? - по выражению лица Криса ты понимаешь, что тебе прямо сейчас об этом сообщат, хочешь ты того или нет. Поэтому ты спешишь уверить, что прекрасно об этом осведомлен. - Ну знаю, и чо? - ты, почти что набычившись, с вызовом смотришь на младшенького. За Тома ты готов бодаться с кем угодно. Даже с собственным братом. - Я имею в виду его настоящих родителей. А не эту… как ее? Мэри Хиддлстон, имя которой значится в метрике Тома в графе «мать»? В графе отец стоит жирный прочерк. Так вот ты знаешь, кем на самом деле был его отец? - Что ты хочешь, брат? - цедишь ты сквозь зубы и, залпом допив кофе, зло сминаешь стаканчик и кидаешь его на заднее сиденье. Том терпеть не мог, когда ты разбрасывал по машине смятые стаканчики из-под кофе. Его аж выворачивало всего. - Мне до хуя интересно, откуда ты это знаешь? - с недобрым прищуром смотришь ты на Криса. - Отец Джон… - просто отвечает твой брат. Старый пьяница! Вот уж у кого язык без костей. - Говорят, ты навещаешь его мать в больнице, - со спокойной улыбкой смотрит на тебя младший. - Мисс Диана Сиверс… Ее семья достаточно влиятельна, чтобы скрыть факт рождения у их доченьки ребенка, не так ли? Но даже их влияния было недостаточно, чтобы запретить дочери быть свидетельницей по делу о… - Замолчи! - твой кулак замирает в нескольких миллиметрах от щеки брата. - Замолчи сейчас же, иначе, богом клянусь, я тебе врежу! - Не поминай имя Господне всуе, сын мой, - сейчас на лице Криса не улыбка, а усмешка, и тебе хочется стереть ее с лица брата кулаком. Несмотря на то, что вы только что, казалось бы, так хорошо поговорили. - Том не такой! Он не такой, каким был его отец! - Он знает, Тор? Он сам знает? - Нет, и не узнает никогда! - почти что кричишь ты и вдруг срываешься на шепот. Умоляющий даже: - Я прошу, брат! Заклинаю тебя твоим боженькой — не говори ему! Ты не знаешь, через что он прошел однажды. Это… Он же не виноват ни в чем! - Ты так в этом уверен, Торстейн? - отчего-то брат не хочет внимать твоим мольбам. - Я ни в чем никогда не был так уверен! - отвечаешь ты Крису и отворачиваешься. Заводишь автомобиль. Вы вливаетесь в поток машин. И дождь усиливается. Ты вспоминаешь дурацкое церковное «разверзлись хляби небесные», когда паркуешь автомобиль там, где указывает тебе Крис. Возле какого-то автосервиса. - У Ленни сеть салонов по ремонту машин, - объясняет тебе мелкий. - Разумеется, это лишь прикрытие. И разумеется, Ленни ничего не скажет под протокол. Таков был уговор. Он мне кое чем обязан. Поэтому согласился поговорить. Тебе дико интересно, чем же некий Ленни по прозвищу «Монтировка» обязан преподобному Крису Хемсворту, но ты чувствуешь, что момент спрашивать сейчас неподходящий. Ленни Монтировка похож на ужа — скользкий и верткий. Он тебе не нравится, а ты не нравишься ему. Но разве когда-то было иначе? Ты коп, а он бандит, тут уж не до взаимной приязни. - Слушай, святой отец, ты не говорил, что придешь с… Иисусе! Да вы похожи — мать родная перепутает! - Не поминай имя господа всуе, сын мой, - предупреждающе рычит Крис, и Ленни послушно кивает головой. - Это мой брат, Торстейн, - представляет тебя младшенький. - Он из полиции, и если ты начнешь борзеть или юлить, он… - Ладно-ладно! Что сразу угрожать-то? - вытирает вспотевшие ладони о штаны Ленни. - Только я сразу предупреждаю: под протокол — ни слова. Я из уважения, так сказать… Вот, к отцу Крису… - Ленни, я знаю, что ты один из немногих людей в Лондоне, кто может достать практически все что угодно, - вкрадчиво произносит Крис. - Врут! - сплевывает на пол хозяин автосервиса. - Ленни, не беси меня, - вступаешь ты в игру, распахивая полу пиджака и демонстрируя бандиту личное оружие. - Ты знаешь, что это, Ленни? Это, мать его, ствол. А в стволе, мать их, пули. И если ты будешь выебываться, то… - Да хули ты… Простите, святой отец… Я ж сказал, что поговорю нормально… - Тогда поведай нам, Ленни, для кого ты заказывал яд из группы тетродоксинов… - Ту американскую экзотику? Из икры тритона? - чешет в затылке Ленни. - Ну так это… Я ж ему отказал! Тому парню, что спрашивал про яд. - Отказал? - непонимающе смотришь ты на Ленн Монтировку. - Так он же ваш! Ну то есть коп! - теперь уже Ленни смотрит на тебя с недоумением. - Я еще подумал, что меня таким образом прижучить хотят. Через подставу. Якобы тот кекс купит у меня запрещенку, а вы потом меня повяжете. Да только хер там плавал! Ленни не такой идиот… - Послушай меня, сын мой, - пальцы Криса — сильные, хотя не такие сильные, как твои собственные, обтянутые мягкой кожей перчаток, внезапно смыкаются у Ленни на горле. Он толкает бандита к стенке, нависает угрожающе. - Прекращай молоть языком и отвечай по делу. Кто к тебе приходил? - А я знаю, как его зовут, по-твоему? - почти что обижено сопит Ленни. - У него на роже написано, что легавый. Высокий, рыжий, худой, выебистый. Морда лисья. Да и повадки лисьи тоже. Крис поворачивает к тебе голову, все еще не отпуская шею Ленни. Ты чувствуешь, что еще одно слово… Одно только слово этого скользкого ублюдка, и твой мир рассыплется. Просто на осколки разлетится. - Что еще? Какие-то особые приметы? - строго спрашивает Крис. - Приметы… Блять… Он что, девка, чтобы я его рассматривал? - Ленни, не зли меня! - достаешь ты пушку и щелкаешь предохранителем. - Да твою ж! Святой отец, ты ж обещал, что меня не тронут! - верещит Ленни. - Я могу взять обещание назад, - предупреждающе рычит твой брат. - Аааа! Черт!!! Ну что еще? Глаза серые… такие… холодные, что твой лед. Да! Шрам у него на губе, маленький такой, вот здесь! - и Ленни показывает, где именно. - И еще вот тут, на лбу. Это все! Все, говорю вам! Я ему ничего не продавал. Что я — кретин, что ли? Копам яд толкать! Твои руки холодные. Ледяные почти что, когда ты лезешь в задний карман джинсов, чтобы достать смартфон. Ты не с первого раза снимаешь блокировку — пальцы выбивают дробь по стеклу, и тебе приходится пару раз глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы взять себя в руки. Наконец, ты справляешься с блокировкой и находишь нужную тебе фотографию. - Он? - показываешь ты Ленни фотографию Тома. И он моргает часто-часто, что, должно быть, означает утвердительный ответ. Ты выходишь вон молча. Оказавшись на улице, с ноги шарашишь по кирпичной стене. Ты хочешь сбить костяшки в кровь об эту самую стену. Ты так бы и сделал, если бы тебя не остановили. Крис сзади. И он вовремя. Он разворачивает тебя спиной к стене, а лицом к себе, и его руки на твоих плечах. А еще через секунду он прижимает твое лицо к своему плечу, а ладонь кладет тебе на затылок, и ты давишь на плече брата вой, который поднимается наружу откуда-то из самого твоего сердца. Твой брат шепчет, что все хорошо, но ты-то понимаешь, что ни хуя не хорошо, и хуй когда хорошо будет. Но когда через пять минут — или через полчаса — ты не пытаешься даже определить, сколько прошло времени, пока ты выл беззвучно на плече у Криса, - так вот когда ты поднимаешь голову, когда ты отстраняешься от брата и смаргиваешь слезы, ты говоришь ему вполне убедительно. Хотя, быть может, ты обманываешь сам себя, и на самом деле звучишь ты пиздец как жалко. Но ты говоришь брату простое: - Я не верю! И медленно бредешь к машине.