***
Разговорить доктора Митчел удалось легко. И хотя она поначалу артачилась да требовала ордер, чтобы показать ему карту пациентки по имени Диана Сиверс, Тому хватило одного лишь упоминания о том, что в клинике произошло убийство, и что своим чистоплюйством и стремлением соблюсти условности Лиза только тормозит расследование, а это может быть чревато для неё самой. Конечно, это было неправильно. Да что там неправильно! Это было незаконно — вот так давить на ни в чем не повинную женщину. Но Тому было наплевать. Ему нужна была история болезни Дианы Сиверс, и он её получил. Чуть позже, у себя в номере отеля, прочитав те самые письма, которые пациентка клиники Бетлем писала отцу Джону, Том вот так же, как сейчас в церкви, схватился руками за голову, вцепился пальцами в волосы и пару раз с силой дернул. Только беспокоиться о том, что кто-то может найти этот жест театральным, не стоило - в комнате он был совершенно один. Картина, поначалу неясная, неполная, как будто не собранные пазлы, начала потихоньку прояснятся. А когда Том сделал один звонок — следователю Скотланд-Ярда, ныне почетному пенсионеру, а когда-то поработавшему с Томом над одним запутанным дельцем, - пазл почти что сошелся. И последний кусочек встал на место, когда Том открыл интернет и ввёл в поисковик имя, которое назвал ему вышедший на пенсию следак. С монитора на Тома смотрела его точная (если не вдаваться в детали) копия. С монитора на Тома смотрел тот, кого почти что сорок лет назад называли «тихий душитель». С монитора на Тома смотрел его отец. Маньяк, который изнасиловал и убил двенадцать женщин в течении трех лет, пока его, наконец, не поймали. Мать Тома — Диана Сиверс — настоящая мать, а не та женщина по имени Мэри Хиддлстон, которая, благодаря взяткам и связям родного деда Тома — Джеймса Сиверса, значилась в документах его родительницей — так вот Диана Сиверс должна была бы стать одной из тех несчастных, которые погибли от рук Джека Соммерсета — «тихого душителя. Но ей удалось остаться в живых. Джек потому и был прозван «тихим», что преступления его не могли похвастаться леденящими душу подробностями. Он не мучил свои жертвы, не отрезал им конечности, не ел их внутренности, ничего такого. Он обездвиживал жертву раствором хлороформа, затем совершал с ней половой акт — тоже безо всяких извращений — после чего душил чем придется: то леской, то поясом от плаща, то галстуком. В тот вечер он подкараулил Диану, возвращавшуюся домой с прогулки в парке со своим псом — карликовым пуделем. Несчастному животному Джек просто свернул шею — чтобы тот не привлекал припозднившихся собачников своим лаем. Он успел залезть на Диану, пребывавшую в глубоком обмороке, и довести свое дело до конца, как тут — на счастье, за секунду буквально до того, как тонкая леска обернулась вокруг шеи очередной жертвы, — его сопение из кустов привлекло внимание забежавшего в эти заросли по малой нужде одного из патрульных, которых как раз и бросили прочесывать лондонские парки в связи с участившимися случаями нападения на женщин. Парень не растерялся и в два счета скрутил Джека. Нужно ли говорить, какой ужас пережила Диана, очнувшись позже на больничной койке? Но самое ужасное её ждало через месяц — когда она обнаружила, что беременна. Никогда ранее не вступавшая в половые отношения с мужчиной, тогда, тридцать девять лет назад, Диана, поняв, что у нее будет ребенок от насильника и убийцы, впала в буйство. Она билась в истерике, кричала на врачей и на ни на минуту не отходящего от её постели отца, а когда доктора смогли стабилизировать девушку, та заявила, что намерена сделать аборт. Наблюдавший Диану врач после тщательного осмотра сообщил ей, что при отрицательном резусе и особенностях её женского организма, аборт может привести к самым нежелательным последствиям, вплоть до полной невозможности в будущем иметь ребенка. А отец Джон, будучи духовником семейства Сиверс и получавший для своего прихода щедрые ежемесячные пожертвования от Джеймса, как мог поддерживал Диану и наставлял ее в вере. Аборт — смертный грех. Так учит церковь. И отец Джон записал на свой счет одну маленькую победу, когда сумел отговорить мисс Сиверс от совершения этого греха. Итак, в положенный срок родился мальчик. От которого решено было тут же избавиться. Джеймс Сиверс — человек весьма состоятельный, а так же не без связей: он занимался поставками продовольствия с континента в Британию, к тому же часть этих поставок приходилась на Королевский двор — он смог, уж каким там образом, наверняка в ход пошли деньги и уговоры нужных людей — но Джеймс смог сделать так, чтобы мальчику выправили документы, по которым он значился сыном некоей Мэри Хиддлстон. С этими самыми документами маленький Томас был отдан сначала в дом малютки, а когда чуть подрос, его забрал к себе отец Джон. Должно быть, даже наверняка мистер Сиверс, хлопоча об этих самых документах, думал о том, что мальчику, когда тот вырастет, быть сыном матери-одиночки, отказавшейся от ребенка по причине крайней бедности, будет куда легче, нежели его матерью будет значится пострадавшая от действий сумасшедшего маньяка женщина. Мэри Хиддлстон, родившая мертвую девочку в то же самое время и в той же самой больнице, что и Диана, произведшая на свет Томаса, - была действительно очень бедна. Деньги творят чудеса - и, положив в карман пухлый конверт, набитый приятно шуршащими бумажками с изображением Её Величества Королевы, врач, принимавший роды у обеих девушек, а так же сестра, помогавшая ему в операционной и ставшая обладательницей конверта чуть потоньше, просто-напросто записали в медицинской карте Дианы, что ее ребенок был мертворожденным, а Мэри родила здорового мальчика. Диана Сиверс, отец которой, даже несмотря на все свои деньги и связи, не смог оградить дочь от судебного процесса над насильником, дала показания против Джека Соммерсета. Сначала суд вынес смертный приговор, но адвокат Джека, подавший апелляцию, заставил суд пересмотреть это решение, и после медицинского освидетельствования подсудимого признали невменяемым и поместили на принудительное лечения в закрытую клинику для душевно-больных, которая, впрочем, мало чем отличалась от тюрьмы строгого режима. Там же Соммерсет пребывал по сей день — живой и практически здоровый, если говорить о здоровье физическом. Диана, поначалу пребывавшая в глубокой депрессии, постепенно, с годами, начинала терять рассудок. И только долгие беседы с отцом Джоном да регулярные сеансы с психиатром и прием лекарств позволяли ей вести если не нормальный, то близкий к нормальному образ жизни. Женщина нигде не работала, благо состояние отца это позволяло. Она так и не вышла замуж и, конечно же, не родила других детей. Изредка в письмах к отцу Джону она интересовалась судьбой рожденного ею мальчика, но встречаться с Томом категорически отказывалась — воспоминания о пережитом ужасе провоцировали новый приступ болезни. Поэтому не было ничего удивительного в том, что когда Диана увидела Томаса — как две капли воды похожего на своего отца — она испугалась так, что только изрядная доза транквилизаторов смогла ее успокоить..***
Все это Том узнал буквально вчера. Понадобилось всего лишь одно посещение мисс Сиверс и один звонок бывшему коллеге, чтобы узнать тайну его рождения. Тайну, которую он и не пытался раскрыть за все тридцать восемь лет своей жизни. Тайну, которую, однажды узнав, бережно хранил от него Торстейн. Хотя… О Торстейне Хиддлстон запретил себе думать. - Том! - рука младшего Хемсворта осторожно тронула его руку, сильные — почти что такие же сильные, как у Тора пальцы окольцевали запястье. - Том, я понимаю… - Ни черта ты не понимаешь! - опять сорвался на крик Томас. - Вы все говорите, что все понимаете, но на самом деле вы даже не представляете, каково это — чувствовать себя выкидышем, который и на свет-то Божий появляться был не должен, потому что такой человек, как мой… как этот ублюдок Джек Соммерсет… Хлесткая пощечина в тишине безлюдного в этот час храма прозвучала слишком уж громко. Голова Тома дернулась, на щеке остался некрасивый красный след. Зато он замолчал. Подобрался. Взглянул на отца Криса недобро. - Ночью я поругался с Тором, - шмыгнув, Хиддлстон вытер ребром ладони тонкую струйку крови, что стекла из его носа по верхней губе. Видимо, святой отец не рассчитал удар. - В пух и прах разругался. Знаешь, не потому что я был зол на него. За то, что этот увалень не сказал мне правды. А потому что… - Потому что Тор любит тебя, - перебил Тома священник. - А ты любишь Тора. Ты тоже хотел защитить его. Защитить от себя самого. И Хиддлстон открыл рот в полнейшем изумлении — такой проницательности от отца Криса он не ожидал. Тот же лишь многозначительно хмыкнул. Не нужно быть гением наблюдательности, чтобы заметить, как старший брат относится к Хиддлстону. Не нужно много ума, чтобы понять, как Хиддлстон привязан к Тору. Привязан, несмотря ни на что. Крис любил брата. Всю свою жизнь, даже ту её часть, что провел вдали от Тора — любил всегда и безоговорочно. Не единожды он проклинал себя за несдержанность. За то, что не смог тогда, застав Торстейна в постели с тем парнем, остановиться и не бросаться на того, кого любил, с кулаками. Все то время, что Крис провел, будучи слугой святой матери-церкви, он пытался отмолить самый свой страшный грех — а грехов на сердце святого отца было немало: должность следователя Института внешних тому способствовала, правда, автоматом выдавала индульгенцию за все совершенные прегрешения, - но тот грех, самый первый, самый стыдный — те мысли, которые преследовали Криса, когда он думал о Торстейне, о его теле, как он брал того мальчишку, нежно и сильно, и как тяжело и сладко было внизу живота у младшего Хемсворта, когда он смотрел, как его брат совокупляется с другим — этот грех, похоже, будет преследовать его всю жизнь. Не потому ли он бежал из родительского дома? Бежал в церковь — под защиту молитв и обета безбрачия. Но любить брата — и корить себя за то, что сделал — Крис не переставал. Сейчас, глядя на Томаса, всматриваясь в его полные отчаяния и страха перед самим собой глаза, Крис думал о том, сколько боли его брату принес этот человек. О том, сколько счастья пережил Торстейн, будучи вместе с Томом, Крис старался не думать. Не должен его брат был связываться с Томасом. Только не с ним. Вон оно как все обернулось! Нет, святой отец не судил Хиддлстона — даже Бог не мог судить его, ведь родителей не выбирают — напротив, Крису было бесконечно жаль этого потерянного и очень сейчас несчастного человека. Тома хотелось спрятать от всей скверны этого мира, очистить, обелить и не дать пропасть. Том был слишком хорош для того, чтобы погрязнуть в грехах, которые даже совершил не он, в грехах, которые тянулись за ним шлейфом, отравляя жизнь его самого и вдобавок жизнь Торстейна. Том вообще был слишком хорош. Часто, глядя на Хиддлстона, Крис думал о том, что, возможно, повстречай он его, не будучи служителем Господа, все могло бы быть совсем иначе. Представляя себе это гибкое, статное тело, трепещущее от наслаждения под его, Криса, руками, млеющее от его прикосновений — это было слишком невыносимым, слишком сладким и слишком… неправильным. Крис разрывался даже не между Томом и Богом, а между Томом и Тором, и… Он махнул головой, прогоняя ненужные, неуместные сейчас мысли, про себя вознес покаянную молитву Творцу. И тогда только смог взглянуть на Хиддлстона спокойно. - Тор… я вряд ли увижу его еще раз, - Том протянул руку, чтобы вновь вытереть появившуюся под носом капельку крови, но святой отец его опередил. Сам вытер кровь большим пальцем, чуть задержав ладонь на прохладной щеке Хиддлстона. - Ты… ты позвони ему, ладно? - попросил Томас священника. - Передай ему, что мне жаль. Что я прошу прощения. За то, что сделал. - За то, что орал на него и обвинял во всех смертных грехах? - уточнил Крис. - За то, что хотел... я чуть было не вынес себе мозги... - понуро опустил голову Хиддлстон, пряча от святого отца глаза. - Сын мой! - ахнул преподобный. - Тор… Он ворвался в мой номер. Твой брат звонил, но я отключил телефон. Но он все равно пришел. А я… Я просто не знал, как справиться с тем, что узнал. Но я не должен был! Я знаю, это стыдно, говорить про такое. Даже думать о таком грех. Но человек слаб, не так ли, святой отец? Том помолчал немного, и Крис не торопил его. - У меня в руках был пистолет, - наконец, смог продолжить Томас, - Тор отнял его и накостылял по шее… И я наорал на него. А потом ударил... И мне… Мне очень жаль! - Я знаю, Том, - теперь уже обе теплые ладони нежно поглаживали щеки Хиддлстона, а большие пальцы смахнули с высоких скул появившуюся соленую влагу. - Я знаю. И я не позволю случиться плохому. - Хочешь вернуть на путь истинный заблудшую овцу? - нервно хохотнул Том. - Хочу сказать… А что если ты был рожден не случайно? - Как это? - вскинул на святого отца полный надежды взгляд прозрачно-серых глаз Томас. - Что если у тебя есть какая-то миссия? Знаешь, мы приходим в этот мир неслучайно. У каждого из нас — свой путь. Один Господь знает, куда ведет твоя дорога, Томас Хиддлстон, но только ты сам можешь сделать свой путь — славным. Так что ты подожди пока умирать. - Что если я не знаю, как мне жить? - вновь опустил глаза Том. - Как мне быть со всем этим дальше? - Давай начнем с чашки кофе, - вновь улыбнулся своей ласковой улыбкой отец Крис. Так, как улыбался одному лишь Тому.